Рассказ Гэса Лэндора

28 октября

На следующий же день я нарушил зарок трезвости. Началось, как и все великие прегрешения, с благих намерений. Я отправился домой взять кое-что из вещей. Но что, спрашивается, привело меня на ступени питейного заведения Бенни Хейвенса? Не иначе как перст судьбы. Во рту у меня пересохло так, будто я странствовал по пустыне. Да и Конь мой плелся еле-еле, а на заднем дворе у Бенни всегда найдется охапка вкусного сена. И наконец, как человек штатский, я имел полное право пообщаться с другими штатскими.

Но даже когда я открыл дверь «Красного домика» Бенни, у меня и в мыслях не было выпить спиртного. Я просто собирался отведать гречишных оладий, которые мастерски печет жена Бенни, и запить их смесью лимонного сока и воды со льдом. Но Бенни уже готовил другую смесь – свой знаменитый пивной флип. В особую посуду, где находилась смесь пива с яичным белком и пряностями, он погрузил раскаленный утюг. Воздух мгновенно напитался запахом горячего солода. В огонь очага полетели брызги. Как говорится, не успел я и глазом моргнуть, как оказался сидящим возле стойки. Миссис Хейвенс нарезала ломтики жареной индюшки. Бенни неторопливо наливал свежеприготовленный флип в оловянный кувшин. Я вновь почувствовал себя дома.

Справа от меня восседал Джаспер Мейгун, в прошлом – помощник главного редактора «Нью-Йорк ивнинг пост». Как и я, он покинул город, чтобы поправить расшатанное здоровье. Прошло менее пяти лет. Увы, перемена климата не пошла старине Джасперу на пользу. Он наполовину оглох и ослеп и теперь буквально умолял всех подряд, чтобы ему почитали газеты. Подставив правое ухо, он жадно ловил заголовки новостей: «Ярмарка в Мэсоник-холле»… «Отчет о скончавшихся за неделю»… «Рецепт потрясающего сиропа из аралии»…

В углу восседал Эшер Липпард, пастор епископальной церкви и ярый реформатор. Однажды он чуть не утонул, попав в шторм вблизи Мальты. Липпард был одним из учредителей Американского общества поощрения трезвости. Потом реформаторский зуд перенес его на другую стезю. Нынче от его трезвеннических устремлений не осталось и следа. Липпард пил наравне со всеми и относился к выпивке с не меньшей серьезностью, чем священник к помазанию.

За другим столиком расположился Джек де Виндт, завязший в многолетнем судебном разбирательстве. Он пытался доказать, что изобрел пароход раньше Фултона[29]. Этот человек слыл местной достопримечательностью по двум причинам: за все он расплачивался… русскими копейками и поддерживал только кандидатов, обреченных на проигрыш. Так, в семнадцатом году он сделал ставку на Портера, в двадцать четвертом – на Янга, а в двадцать шестом – на Рочестера. Говорили, что у де Виндта нюх на неудачников. Однако сам он был бодрым и веселым и с удовольствием делился замыслами на будущее. Как только ему удастся отсудить у наследников Фултона свою законную долю, он займется поисками Северо-Западного прохода[30]. Джек даже подыскивал ездовых собак для своей грядущей экспедиции.

А теперь о самом Бенни – пастыре этих стриженых овечек. Ему к сорока. Ростом он невысок, лицо со старческим ртом и мальчишескими глазами, украшенное гривой вечно сальных волос. Человек с большим чувством собственного достоинства. Хотя ему частенько приходится обслуживать заскорузлых грубых матросов с речных барж или отъявленных бездельников, на нем всегда безупречно накрахмаленная рубашка и галстук-бабочка (правда, это не мешает ему совершенно не следить за своими волосами). Насколько мне известно, Бенни всю жизнь прожил в долине Гудзона, однако в его речи нередко проскальзывают интонации какого-нибудь захолустного уголка. А еще он обожает рассказывать разные истории.

– Лэндор, я не рассказывал вам про папашу Джима Донегана? Нет? Слушайте… Отец его был деревенским могильщиком. Он не только копал могилы, но и готовил покойников к погребению: наряжал в лучшую одежду, какая от них осталась, а мужчинам еще и завязывал галстуки. Мой дружок Джим сам не больно-то умел завязать галстук. Приходилось просить отца. Тот ему говорил: «Ложись на кровать, закрой глаза и скрести на груди руки, иначе у меня ничего не получится». Скажу вам больше, Лэндор. Он и сам мог одеваться только лежа на спине. При этом ему и в голову не приходило хоть раз взглянуть, все ли у него в порядке сзади. Зачем? Разве кому-то важно, есть у покойника складки на заднице или нет?

В заведении Бенни Хейвенса вы не найдете коктейлей, какие подают в изысканных салунах Манхэттена. Здесь в ходу неразбавленное виски и бурбон, ром и пиво. Ну а если кто-то малость перебрал и уже не слишком соображает, его под видом бурбона угостят «шипучкой», приправленной мускатным маслом. Есть у Бенни еще одна особенность, отличающая его от всех остальных. Он и его жена – единственные граждане Соединенных Штатов, которым законом запрещено появляться в расположении академии. Несколько лет назад их поймали на тайных поставках виски кадетам. Об этом они оба рассказывают охотно, как о военном подвиге, и в их голосах звучит нескрываемая гордость.

– По правде говоря, конгресс должен был бы нас наградить за помощь армии, – любит повторять Бенни Хейвенс. – Солдатам выпивка нужна не меньше картечи.

Кадеты вполне солидарны с Бенни, и, когда их обуревает жажда, они самовольно покидают расположение академии и навещают его заведение. А если им, по разным причинам, это не удается, на выручку всегда приходит Пэтси – служанка и подавальщица в «Красном домике». Под покровом темноты она отправляется в Вест-Пойнт с корзинкой, полной заветных бутылок. Кадеты ждут ее визитов не только из-за возможности промочить горло. По их словам, Пэтси – девчонка сговорчивая, не ломается и любит денежки. Добавлю, что пара дюжин кадетов если не влюблены в Пэтси, то очарованы ею (мы дажедэб заклад бились). Кто знает. Пэтси готова болтать о чем угодно, только не о таких вещах. Весьма возможно, она просто входит в роль трактирной служанки, отвечающую распространенному мнению об этом типе женщин. Вот Пэтси и играет эту роль, одновременно глядя на себя как бы издали. Вообще-то я могу поручиться, что Пэтси отдается лишь одному мужчине, а он не из хвастунов.

Не успел я о ней подумать, как Пэтси вынырнула из помещения для мытья посуды. Вид у нее был довольно хмурый. На голове, как всегда, маленький кружевной чепчик. Кто-то скажет, что бедра у нее широковаты, но это уже дело вкуса.

– Пэтси, ангел мой, – крикнул я ей, ничуть не лукавя.

– Добрый день, Гэс, – ответила она бесцветным голосом.

Я сразу понял, что у нее что-то стряслось. Джеку де Виндту было все равно.

– Мисс Пэтси, – застонал этот покровитель неудачников. – Я умираю с голоду!

В ответ служанка что-то пробормотала, провела ладонью по глазам, будто смахивая слезы, и скрылась за кухонной дверью.

– Чем это она опечалена? – спросил я завсегдатаев.

– Ее надо простить, – мотнув головой, ответил мне Слепец Джаспер (так мы называли его меж собой). – Она потеряла одного из своих воздыхателей.

– Неужели?

Должно быть, вы слышали, – включился в разговор Бенни. – Кадет по фамилии Фрай. Однажды за пару стаканчиков виски отдал мне макинтошевский плащ[31]. Разумеется, не свой. Так вот, недавно этот парень повесился.

Оглянувшись по сторонам, Бенни наклонился ко мне и громко, даже очень громко, прошептал:

– Знаете, что я еще слышал? Будто бы стая волков вырвала из тела мертвеца печень.

Потом он выпрямился и стал с усердием протирать пивную кружку.

– Впрочем, зачем я вам это рассказываю, Лэндор? Вы же были в академии.

– С чего вы взяли, Бенни?

– Да так, козодой пропел.

Чем меньше человеческое поселение, тем быстрее распространяются новости. А Баттермилк-Фолс – это даже не городишко. Это деревня. Самое забавное, здешние жители почти все ниже среднего роста. Исключение составляет торговец жестяной посудой, которого заносит сюда дважды в год. Такого великана я еще нигде не встречал.

– Козодои – болтливые пташки, – важно поддакнул Слепец Джаспер.

– Бенни, а вам случалось говорить с этим Фраем? – спросил я хозяина.

– Раз или два, не больше. По-моему, у бедняги не все было ладно с головой.

– Не с головой, а пониже, – возразил Джек.

Он хотел что-то добавить, но в тот момент появилась Пэтси, неся пресные лепешки. Мы невольно замолчали. Когда она проходила рядом со мной, я не удержался и тронул ее за подол платья.

– Прости, Пэтси. Я не знал, что этот Фрай был…

– Не был, – ответила она. – Не был тем, кем бы ему хотелось. Но ему очень хотелось. Парня можно понять, правда?

– А все-таки, Пэтси, чем же он навлек твою немилость? – полюбопытствовал Джаспер.

– Тем, чего не исправишь. Вы же знаете, мне нравятся темноволосые мужчины. А рыжие волосы… На голове еще туда-сюда, но только не ниже. Такой уж у меня принцип.

Опустив поднос на столик, Пэтси вперилась в пол.

– Не понимаю, что довело парня до таких дел. Совсем мальчишка. Даже сделать не смог как следует.

– Что значит «как следует»? – немного насторожился я.

– То и значит, что он веревку толком не отмерил. Говорят, целых три часа помирал.

– Кто говорит, Пэтси?

Она ответила не сразу. Кивнув в сторону дальнего угла, Пэтси негромко сказала:

– Вот он.

В дальнем углу сидел кадет. Рядом стоял прислоненный к стене мушкет. На самом краешке стола лежала кожаная шляпа. Черные волосы поблескивали от капелек пота, а бледный высокий лоб был наполовину скрыт в тени.

Трудно сказать, сколько правил он нарушил, явившись сюда. Без разрешения покинул пределы академии… Наведался в питейное заведение с явной целью выпить самому… Разумеется, этот кадет был не единственным нарушителем правил. Многие его товарищи наведывались сюда ближе к ночи, когда двуногие ищейки спали. Но я впервые видел, чтобы кадет появился в «Красном домике» днем.

Думаю, читатель уже догадался, кто сидел в дальнем углу. Да, то был кадет четвертого класса По. Моего прихода к Бенни он явно не видел. Не могу сказать, находился ли он в ступоре или глубоко погрузился в свои мечтания. Я простоял над ним полминуты и уже собирался вернуться к стойке, когда наконец услышал глухое, бессвязное бормотание – не то поэтические рифмы, не то заклинания.

– День добрый, – сказал я.

Его голова резко запрокинулась назад, а серые глазищи выпучились и уставились на меня.

– Вы? – воскликнул он.

Едва не опрокинув стул, По вскочил, схватил мою руку и стал сжимать в своей.

– Рад вас видеть. Не угодно ли присесть? Мистер Хейвенс! Еще порцию для моего друга.

– А кто платить будет? – услышал я вопрос хозяина заведения.

По, скорее всего, этих слов не слышал, ибо он жестом подозвал меня и тихо прошептал:

– Мистер Хейвенс…

– Лэндор, что он там говорит обо мне?

Смеясь, По сложил руки рупором и крикнул:

– Мистер Хейвенс – единственный человек в этой забытой Богом пустыне, душе которого знакомо понимание и сострадание.

– Как же я тронут его словами!

Здесь, читатель, я вынужден дать некоторые пояснения. В словах Бенни скрывалась едва уловимая двусмысленность. Дело в том, что восторженные слова По и ответ Бенни на них прозвучали… одновременно. Только завсегдатай может обратить внимание на такой нюанс. По не был завсегдатаем. Он решил, что хозяин не расслышал его комплимента, и поспешил повторить сказанное – уже громче и цветистее.

– Во всем этом беспросветном, забытом Богом… логове… алчных филистеров. Только он один, и да покарает меня Господь, если я изрекаю ложь!

– Знаете, кадет По, еще немного, и я разрыдаюсь от умиления, – усмехнувшись, сказал я ему.

Но я буду несправедлив, если не упомяну еще одно прекрасное создание – жену мистера Хейвенса, – продолжал По. – А также Пэтси – благословенную Гебу Нагорий![32]Довольный своим панегириком, По взметнул руку с бокалом в сторону Гебы Нагорий.

– И какой это будет по счету? – спросил я.

От этого вопроса мне стало неуютно: я вдруг почувствовал себя Сильвейнусом Тайером.

– Не помню, – отмахнулся кадет По.

Возле его правого локтя в ряд стояли четыре пустых бокала. По заметил, -что я пересчитываю их.

– Уверяю вас, мистер Лэндор, это не мои. Должно быть, Пэтси позабыла убрать. Она сегодня огорчена и потому несколько рассеянна.

– А вы, кадет По, по-моему, несколько перебрали.

– Должно быть, вас пугает мое хрупкое телосложение. Достаточно одной рюмки, и у меня начинают путаться мысли. Две – и я уже спотыкаюсь. Таково совместное заключение нескольких медицинских светил.

– Печально слышать.

По едва заметно кивнул, принимая мое сочувствие.

– Но пока ваши мысли еще не окончательно запутались и вы не упали под стол, я бы хотел кое о чем вас спросить.

– Почту за честь вам ответить, – церемонно произнес По.

– Откуда вы узнали, в каком положении находилось тело Лероя Фрая?

Вопрос показался ему оскорбительным.

– Как откуда? От Хантона, разумеется. Он кричал об этом, как городской глашатай. Не удивлюсь, если вскоре кто-нибудь и его повесит.

– Повесит? – переспросил я. – Вы намекаете на то, что кадета Фрая… повесили?

– Я ни на что не намекаю, мистер Лэндор.

– Хорошо, оставим этот вопрос. Почему вы считаете поэтом того, кто похитил сердце Фрая?

Этот вопрос ничуть не оскорбил кадета По. Наоборот, заставил его собраться. Мой собеседник отодвинул бокал и поправил рукава мундира.

– Сердце, мистер Лэндор, является либо символом, либо… ничем. Уберите его символический смысл, и что останется? Набор мышц и артерий, имеющих не больше эстетической привлекательности, чем мочевой пузырь. Изъятие человеческого сердца – деяние символическое. А кто наиболее пригоден для такого деяния, как не поэт?

– Поэт, понимающий все в буквальном смысле. Так мне представляется.

Только не говорите, мистер Лэндор, только не пытайтесь меня уверить, что это варварское деяние не нашло литературного отклика в потаенных глубинах вашего разума. Вы позволите изложить мою ассоциативную цепь рассуждений? Прежде всего я подумал о Чайльд-Гарольде. Вспомнил строчку оттуда: «И сердце, хоть разбитое, живет…»[33]Следом мне вспомнились чарующие строки лорда Саклинга[34]: «Молю тебя: верни мое мне сердце, раз мне не суждено владеть твоим». Должен признаться вам, мистер Лэндор, Библия никогда не была моим источником вдохновения и я нередко отодвигал ее, чтобы почитать нечто более увлекательное… Но тут мне на ум пришли стихи из Пятидесятого псалма: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже…» И еще: «…сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже»[35].

– В таком случае, кадет По, нам, вероятно, следует искать религиозного фанатика.

– Ага! – Он хватил кулаком по столу. – Утверждение веры! Вы ведь это имели в виду?

Не дожидаясь моего ответа, По с воодушевлением продолжал:

– Обратимся к классической латыни. Глагол credere образован от существительного cardia, означающего «сердце». Вы согласны? В английском языке, как вы знаете, слово heart не имеет предикативной формы. Это вынуждает нас переводить credo как «я верю», однако упомянутое латинское слово в буквальном смысле означает «я кладу свое сердце» или «я помещаю свое сердце». Как видим, здесь упор делается не на отрицании плоти и не на выход за ее пределы, а скорее на… отчуждение ее. Такие рассуждения присущи секулярной вере.

Мрачновато улыбаясь, По откинулся на спинку стула.

– Под секулярной, или светской, верой я понимаю поэзию.

Возможно, он заметил опустившиеся уголки моего рта, и это повергло его в новые раздумья. Затем По вдруг рассмеялся и хлопнул себя по лбу.

– Забыл вам сказать, мистер Лэндор! Я ведь тоже поэт. Посему я склонен мыслить в поэтическом ключе. Мне сложно мыслить по-другому.

– Это тоже констатировали медики? – с издевкой спросил я.

– Да, – не моргнув глазом ответил По. – После таких ценных наблюдений я просто обязан завещать свое тело науке.

Тогда у меня впервые мелькнула мысль, что он, должно быть, здорово играет в карты и блефует до последнего.

– Боюсь, я не слишком разбираюсь в поэзии, сказал я.

– Ничего удивительного. Вы же американец.

– А вы кто, кадет По? Римлянин?

– Я обладаю артистической натурой, мистер Лэндор. Такие, как я, принадлежат всему миру.

Чувствовалось, ему нравится играть словами. Вот и эту фразу он вертел, словно старинный испанский дублон.

– Что ж, – произнес я и встал. – Должен вас поблагодарить, кадет По. Ваши рассуждения мне очень помогли.

– Подождите!

Он схватил меня за руку и заставил сесть. (Никогда бы не подумал, что в его изящных пальцах столько силы.)

– Вам стоит приглядеться к кадету Лугборо.

– Я такого не знаю.

– Вчера, на вечернем параде, я заметил, что он все время сбивает шаг. Бедняга постоянно путал команды «налево!» и «кругом!». Стало быть, его разум был занят чем-то другим. Добавлю, что и сегодня во время завтрака он вел себя как-то не так.

– А нам-то что до перемен в его поведении? – недоумевал я.

Если бы вы были с ним знакомы, то знали бы: Лугборо чем-то похож на Кассандру[36]. Постоянно вещает, но его никто не слушает. Понимаете, никто. Даже лучшие друзья отмахиваются. А сегодня ему не требовались слушатели.

Желая придать больший драматизм своим словам, По закутал лицо в воображаемую ткань и сел, изображая из себя кадета Лугборо. Я уловил разницу, хотя в следующее мгновение передо мной вновь мелькнул прежний По, будто кто-то осветил его спичкой.

– Забыл вам сказать, мистер Лэндор: раньше Лугборо жил в одной комнате с Лероем Фраем. Но потом между ними случился разлад, причина которого до сих пор остается неясной.

– Странно, что вы, кадет По, знаете о вещах, происходивших до вашего поступления в академию.

Он лениво пожал плечами.

– Я не умею читать чужие мысли, мистер Лэндор. Об этом мне рассказали. Знаете ли, люди склонны поверять мне свои тайны. Я ведь принадлежу к очень древнему роду. Мои далекие предки были предводителями франкских племен. И уже тогда, на заре цивилизации, им доверяли сокровенные тайны, которые они умели надежно хранить.

И вновь он дерзким жестом запрокинул голову. Я запомнил его жест еще по первой встрече в саду Тайера. Да, этот человек умел с достоинством выдерживать любые насмешки и издевательства.

– Простите меня, дорогой кадет По, – как можно мягче сказал я. – Я еще не вполне освоился со всеми подробностями распорядка вашей академии, однако у меня складывается стойкое впечатление, что вас могут хватиться.

По дико взглянул на меня, словно я растолкал его, пробудив от кошмарного сна. Отпихнув бокал, он вскочил на ноги.

– Который час? – хрипло спросил он.

– Сейчас узнаем, – ответил я, доставая из кармана часы. – Двадцать минут четвертого, сэр.

Он молчал.

– Вы слышите меня? Двадцать минут четвертого.

В серо-карих глазах что-то промелькнуло.

– Мистер Хейвенс, в следующий раз я непременно расплачусь с вами.

– Я только и слышу эти ваши «в следующий раз», – проворчал Бенни.

Со всей невозмутимостью, на какую он был способен, По надел свою кожаную шляпу, застегнул медные пуговицы и подхватил мушкет. Все это он проделал достаточно легко: сказались пять месяцев муштры. Сложнее было добраться до двери. Кадет По двигался с величайшей осторожностью, будто перешагивал через ручей с вязкими берегами. Достигнув двери и упершись в косяк, он обворожительно улыбнулся и сказал:

– Леди и джентльмены, желаю вам приятного времяпрепровождения.

Затем он рванул дверь и исчез.

Не знаю, что заставило меня пуститься вслед за ним. Возможно, я беспокоился за его самочувствие. Но, скорее всего, меня заинтересовала недосказанная им история. И потому я отправился его догонять. Я шел за ним буквально по пятам. Когда мы оба поднимались по каменным ступеням, я услышал мерную поступь кованых сапог, доносящуюся с южной стороны и быстро приближающуюся к нам.

По уже бежал на этот звук. Достигнув верхней ступеньки, он обернулся и лукаво улыбнулся мне, приложив палец к губам. Затем кадет По обвил руками толстый ствол вяза, дабы увидеть, кто это движется со стороны полигона.

Вскоре зазвучала знакомая дробь барабана, и за стволами деревьев замелькали фигуры кадетов. Они шли в две шеренги, взбираясь на протяженный холм. Судя по их виду, кадеты были достаточно утомлены дневными занятиями и долгим переходом. Шли они медленно, опустив плечи и сгорбившись под тяжестью ранцев. Эти парни настолько устали, что даже не заметили нас. Наверное, вертеть головами по сторонам у них уже не хватало сил. Они глядели только вперед. Когда шеренги стали удаляться, По пустился их догонять, постепенно сокращая расстояние между собой и марширующими кадетами. Пятнаддать футов… десять… и вот он уже шел в заднем ряду, втиснувшись между усталыми однокашниками. Они поднялись на самый гребень холма. Среди остальных кадетов По отличался разве что более прямой осанкой. Прежде чем скрыться из виду, он успел на прощание махнуть мне рукой.

Я постоял еще немного, вспоминая наш разговор. Потом повернулся и побрел обратно к «Красному домику». На пороге меня встретили слова преподобного Липпарда:

– Если бы я знал, что в армии такие вольности по части выпивки, я бы непременно стал военным.

Дата добавления: 2015-12-01