XXXVIII Террор против зарубежных коммунистов

До сих пор речь шла о массовых репрессиях против советских людей. Но с не меньшей свирепостью чистка была направлена против революционных эмигрантов, деятелей международного коммунистического движения.

В середине 30‑х годов в Советском Союзе находилось несколько десятков тысяч зарубежных коммунистов. Одни из них работали в Коминтерне, Профинтерне, Коммунистическом Интернационале Молодёжи и других международных организациях. Другие трудились на советских предприятиях и в учреждениях. Значительным было также число беспартийных эмигрантов, воспользовавшихся правом убежища, которое предоставлялось, согласно Конституции СССР, "зарубежным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или научную деятельность, или национально-освободительную борьбу"[725]. Как считал известный советский разведчик Л. Треппер, восемьдесят процентов этих людей были репрессированы в годы великой чистки[726].

Одними из первых были арестованы находившиеся в СССР основатели зарубежных компартий, участники первых конгрессов Коминтерна, в прошлом - деятели левого крыла II Интернационала. Известна фотография Президиума I Конгресса Коминтерна, где рядом с Лениным сидят зарубежные делегаты Клингер, Эберлейн и Платтен. Все они погибли в сталинских тюрьмах и лагерях.

Одним из старейших революционеров-интернационалистов был Э. Пелузо, в разные годы своей жизни состоявший членом социал-демократических и коммунистических партий Франции, Испании, Португалии, Австрии, Швейцарии, Баварии, Италии. На следствии Пелузо был обвинён в связях с Зиновьевым, Бухариным и Радеком и др. На это он ответил, что точно так же его можно обвинять в связях с Лениным и Розой Люксембург. Как указывалось в его жалобе, направленной прокурору, "четыре человека, вооружённые различными инструментами, били меня в течение 40 минут, повесив меня головой вниз". В 1940 году Пелузо был приговорён Особым совещанием к пяти годам ссылки, а в 1942 году был расстрелян по обвинению в принадлежности к "контрреволюционной повстанческой организации"[727].

Как рассказывал И. Райсс, в начале 1937 года в НКВД была подготовлена записка, в которой утверждалось, что все оставшиеся в России после Брестского мира военнопленные на самом деле остались в целях шпионажа. Эта записка, писал Райсс, "по-видимому, должна была обосновать расправу с иностранными коммунистами-эмигрантами, которых сейчас поголовно истребляют в СССР". Райсс подчёркивал, что "особенно отчаянное положение тех, у кого на родине господствует фашизм: немцев, поляков, венгров и т. д. Их некому было защищать, с ними, следовательно, нечего было церемониться. Как правило, все они обвинялись в шпионаже. Очень скоро перешли к аресту русских, женатых на иностранках, т. е. на "шпионках"[728].

С особой жестокостью репрессии обрушились на аппарат Коминтерна. В 1937-1938 годах в Москве готовился коминтерновский процесс. В тюрьму, где находились работники Коминтерна, несколько раз приезжали Маленков и Поскребышев, проверяя, как движется "коминтерновское дело". На шестой день после ареста погиб на допросе Ян Анвельт, ответственный секретарь Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна, председатель Эстонской трудовой коммуны в 1918-1919 годах. Руководитель службы связи Коминтерна с его зарубежными центрами Мельников после осуждения к высшей мере наказания ещё восемь месяцев продолжал руководить зарубежной сетью из камеры внутренней тюрьмы НКВД, после чего был расстрелян[729].

Активное участие в расправах над революционными эмигрантами принимал заведующий отделом кадров Коминтерна Георгий Дамянов, работавший под псевдонимом "Белов" и до своего назначения на этот пост свирепствовавший в Испании в качестве инспектора Интернациональных бригад. Без санкции Мануильского и "Белова" НКВД не имел права арестовывать иностранных коммунистов. Дамянов подготовил для НКВД сотни справок и характеристик с замечаниями типа: "не пользуется политическим доверием", "сомнителен с точки зрения знакомств" и т. п.[730] С 1946 года Дамянов находился на посту министра обороны, а после смерти Димитрова стал Председателем президиума Народного собрания Болгарии.

При повальной расправе с коминтерновскими кадрами уцелело, однако, большинство лидеров высшего ранга - членов Президиума и секретариата ИККИ. Эти люди надёжно зарекомендовали себя как покорные исполнители воли Сталина, участники борьбы со всеми оппозициями и "уклонами" в международном коммунистическом движении. Находясь долгие годы на содержании Москвы и пользуясь привилегиями наряду с высшими советскими бюрократами, эти люди постепенно утрачивали качества коммунистов. Имея в виду это "руководящее ядро", Троцкий писал в 1937 году: "Аппарат Коминтерна состоит из людей, прямо противоположных типу революционера. Действительный революционер имеет своё, завоеванное им мнение, во имя которого он готов идти на жертвы, вплоть до жертвы жизнью, Революционер подготовляет будущее и поэтому в настоящем легко мирится со всякими трудностями, лишениями и преследованиями. В противовес этому, бюрократы Коминтерна - законченные карьеристы. Они не имеют никакого мнения и подчиняются приказам того начальства, которое им платит. Так как они - агенты всемогущего Кремля, то каждый из них чувствует себя маленьким "сверхчеловеком". Им всё позволено. Они легко порочат честь других, так как у них нет собственной чести. Это совершенно выродившаяся и деморализованная до мозга костей организация держится в радикальном общественном мнении, в том числе и во мнении рабочих, только авторитетом Кремля, как "строителя" социалистического общества"[731].

Разумеется, эти слова Троцкого нельзя абсолютизировать. Многие руководители Коминтерна имели весомое революционное прошлое и субъективно были преданы делу коммунизма. В ряде случаев они пытались противодействовать террору, обрушившемуся на их партии и коммунистическое движение в целом, хотя по большей части ограничивались при этом лишь обращениями к Сталину и его подручным. 28 марта 1938 года Е. Варга писал Сталину: "Находящиеся на свободе в Советском Союзе кадры вследствие массовых арестов глубоко деморализованы и обескуражены. Эта деморализованность охватывает большинство работников Коминтерна и простирается вплоть до отдельных членов секретариата ИККИ. Главной причиной этой деморализованности является ощущение полной беспомощности в делах, касающихся арестов политэмигрантов... Многие иностранцы каждый вечер собирают свои вещи в ожидании возможного ареста. Многие вследствие постоянной боязни полусумасшедшие, неспособны к работе"[732].

Г. Димитров, которому направлялись материалы следствия над зарубежными коммунистами, в ряде случаев посылал секретарям ЦК ВКП(б), руководителям НКВД и прокуратуры положительные характеристики на арестованных, которые иногда способствовали их освобождению. Однако его влияние было весьма невелико. Л. Треппер рассказывал о встрече Димитрова с болгарскими коммунистами, которые заявили ему:

- Если ты не сделаешь всё необходимое для прекращения репрессий, то мы убьём Ежова, этого контрреволюционера.

Димитров не оставил им никаких иллюзий:

- Я не имею возможности сделать что бы то ни было, всё это находится исключительно в компетенции НКВД.

К этому рассказу Треппер добавлял, что "болгарам не удалось убрать Ежова. Он же их перестрелял, как кроликов. Югославы, поляки, литовцы, чехи - все исчезли. В 1937 году кроме Вильгельма Пика и Вальтера Ульбрихта, не осталось ни одного из главных руководителей Коммунистической партии Германии. Репрессивное безумие не знало границ"[733].

Сталин оказывал непрерывное давление на руководителей Коминтерна, стремясь глубже втянуть их в проведение и идеологическое обоснование политического террора. 11 февраля 1937 года он принял Димитрова для обсуждения проекта постановления ИККИ по поводу процесса Радека-Пятакова. Как явствует из записи Димитрова, Сталин заявил ему: "Европейские рабочие думают, что всё из-за драки между мною и Троцким, из-за плохого характера Сталина". Чтобы дезавуировать подобные мнения, Сталин потребовал указать в постановлении, что Троцкий и его сторонники "боролись против Ленина, против партии ещё при жизни Ленина". В заключение беседы Сталин произнёс зловещую фразу: "Вы все там, в Коминтерне, работаете на руку противника"[734].

В ноябре 1937 года, познакомившись с очередным проектом постановления ИККИ о борьбе с троцкизмом, Сталин дал Димитрову ещё более изуверскую установку: "Троцкистов надо гнать, расстреливать, уничтожать. Это всемирные провокаторы, злейшие агенты фашизма"[735].

Зарубежные коммунисты представляли особую опасность для Сталина, потому что они во время пребывания в своих странах имели доступ к троцкистским источникам. Основанием для арестов политэмигрантов часто служило их знакомство с "троцкистской литературой". В этом отношении показательна судьба Д. Гачева, члена Болгарской компартии в 1921-1926 годах и члена ВКП(б) в 1926-1938 годах (революционные эмигранты нередко после прибытия в СССР меняли членство в своих партиях на членство в ВКП(б)). В заявлении генеральному прокурору СССР Гачев, осуждённый к 8 годам лагерей за "контрреволюционную троцкистскую деятельность", писал, что единственным вменявшимся ему "преступлением" было чтение в 1934 году статьи Троцкого, обнаруженной им случайно - во французской газете, которой были обёрнуты продукты его товарища, приехавшего из Болгарии. Несмотря на то, что он в личной беседе сослался на эту статью как на "новый пример перерождения троцкизма в самый неприкрытый фашизм", следствие расценило этот разговор как свидетельство того, что Гачев, "субъективно не являясь троцкистом, объективно вёл пропаганду контрреволюционных троцкистских идей"[736].

Во многих случаях сам факт ареста зарубежного коммуниста рассматривался как доказательство его принадлежности к шпионам и троцкистам. 31 августа 1937 года представитель Компартии Польши при ИККИ Белевский писал секретарю ИККИ Москвину (псевдоним бывшего чекиста Трилиссера): "Арест органами НКВД ряда членов КПП и особенно членов ЦК КПП указывает на существование в рядах КПП и её ЦК агентуры классового врага, а именно пилсудчиков и троцкистов"[737].

В такой иррациональной атмосфере неизбежно возникала, говоря словами немецкого поэта-эмигранта И. Бехера, "атмосфера джунглей, где никто никому не доверяет, где то охотник становится добычей, то добыча охотником, а вся политическая деятельность сводится к "выдаче" своих ближних". Описывая противоречивые чувства, которые в 30‑е годы обуревали его, как и других зарубежных коммунистов, Бехер вспоминал: "В той же мере, в какой я почитал и любил Сталина, я был потрясён некоторыми вещами, происходившими в Советском Союзе... Моя сущность была расколота... "Об этом не говорят" - это неписаное общее правило было просто нашим общим лицемерием"[738].

Свирепость расправ с зарубежными коммунистами объяснялась в значительной степени страхом Сталина перед возможностью возникновения неконтролируемых им социалистических революций в других странах, в результате чего центр революционного движения мог переместиться из Москвы, а само это движение попало бы под водительство IV Интернационала. Чтобы сохранить свой безграничный контроль над коммунистическим движением, Сталин беспощадно уничтожал зарубежных коммунистов, за исключением тех, кто своим соучастием в его преступных акциях доказал свою личную преданность и "надёжность".

Говоря об истреблении интернационалистов, Троцкий напоминал, что убийство Жана Жореса было совершено тёмным мелкобуржуазным шовинистом, а убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург - контрреволюционными офицерами. Теперь же "империализму не приходится более полагаться на "счастливый случай": в лице сталинской мафии он имеет готовую международную агентуру по систематическому истреблению революционеров"[739].

В наиболее тяжёлом положении оказались коммунисты из стран с фашистскими или полуфашистскими режимами, где компартии действовали в подполье (в 30‑е годы диктаторские, тоталитарные и авторитарные режимы существовали более чем в половине стран Европы). Находившиеся в СССР члены компартий Германии, Австрии, Венгрии, Италии, Румынии, Болгарии, Югославии, Финляндии были подвергнуты особенно жестокому истреблению.

В июле 1937 года был вызван в Москву генеральный секретарь ЦК Компартии Югославии Милан Горкич. Спустя несколько месяцев работникам Политсекретариата КПЮ, находившегося в Париже, было сообщено, что Горкич арестован "как английский шпион", оставшееся руководство КПЮ распускается, а денежная помощь партии со стороны Коминтерна приостанавливается до тех пор, пока "Коминтерн не примет другого решения"[740].

После ареста Горкича обязанности ответсекретаря ЦК КПЮ было поручено выполнять Тито. В марте 1938 года он прибыл из Парижа в Югославию для образования временного руководства КПЮ, которое должно было выполнять роль ЦК до решения "вопроса о КПЮ" руководством Коминтерна. В мае Тито создал такое временное руководство, в которое вошли А. Ранкович, М. Джилас и И. Л. Рибар[741].

Ещё находясь в Париже, Тито опубликовал три статьи, выражавшие восхищение "беспощадными чистками" в СССР. В статье "Троцкизм и его пособники" он обнаружил понимание сталинистского толкования "троцкизма", заявив: "От скрытых троцкистов часто слышишь: "Я не троцкист, но и не сталинист". Кто так говорит, тот наверняка троцкист"[742].

В августе 1938 года Тито прибыл в Москву, где к тому времени было арестовано уже 800 югославских коммунистов. Здесь ему пришлось прежде всего написать пространное объяснение в связи с арестом его жены, немецкой коммунистки Л. Бауэр. В нём Тито сообщал, что просил жену "не иметь никаких связей с эмигрантами из Германии, так как боялся, чтобы кто-нибудь её не использовал её для вражеских целей по отношению к СССР". Тем не менее он каялся в том, что "здесь был недостаточно бдителен" и заявлял, что связь с Бауэр является "большим пятном" в его партийной жизни[743].

Впоследствии Тито называл своё пребывание в Москве самым трудным периодом в своей жизни. Он рассказал, что в то время "почти каждый югослав подозревался в троцкизме. В такой атмосфере один за другим исчезали югославские коммунисты, покинувшие родину из-за полицейского террора,.. вернувшиеся из Испании добровольцы, кто выжил в боях за республику, а также кто остался в Советской России после мировой войны, чтобы строить первое в мире социалистическое государство"[744].

Во время пребывания Тито в Москве ему было предъявлено обвинение в "троцкистских искажениях", допущенных при переводе им на сербохорватский язык IV главы "Краткого курса истории ВКП(б)". Это обвинение было снято лишь при рассмотрении его персонального дела Контрольной комиссией Коминтерна[745].

Как свидетельствуют архивные документы, в Москве Тито принимал посильное участие в расправах над своими товарищами по партии. Так, он написал записку на 50 страниц по поводу деятельности бывшего секретаря Сербского краевого комитета КПЮ П. Милетича, в которой называл последнего "закоренелым фракционером". Осенью 1939 года Милетич, отбывший многолетнее тюремное заключение в Югославии, приехал в Москву, где был арестован[746].

На заседании секретариата ИККИ, рассматривавшем "вопрос КПЮ", Тито выступил с докладом, в котором говорилось: "Перед новым руководством стоит задача чистки партии от разных фракционеров и троцкистских элементов как за границей, так и в стране... Наша партия... охотно примет любое решение, которое вынесет Коминтерн". Однако вожди Коминтерна сочли такое заявление недостаточным для того, чтобы окончательно передать в руки Тито руководство Югославской компартией. 30 декабря Димитров заявил, что Тито не заслуживает "полного доверия ИККИ" и для завоевания такого доверия должен "показать на деле, что он добросовестно проводит указания ИККИ". В ответ Тито заверил Димитрова, что позаботится о том, чтобы КПЮ смыла "перед Коминтерном грязь со своего имени"[747].

После этого секретариат ИККИ возложил на Тито полномочия по формированию нового ЦК. Перед отъездом из Москвы Тито высказал Димитрову мнение о том, что руководство КПЮ должно находиться в Югославии. "Какое руководство? - удивился Димитров. - Остался только ты, Вальтер (партийная кличка Тито - В. Р.). Хорошо, что хоть ты есть, а то пришлось бы КПЮ распускать"[748].

В марте 1939 года Тито вернулся в Югославию, где провёл заседание "временного руководства", на котором было принято решение об исключении из партии коммунистов, арестованных в Москве, а также некоторых членов КПЮ, находившихся в Югославии и Франции, - по обвинению в троцкизме. Расследование "деяний троцкистов" он возложил на Джиласа и Карделя[749].

Расправы над югославскими "троцкистами" продолжались и во время войны. Одной из их жертв стал ближайший соратник Горкича Ж. Павлович, исключённый в 1937 году из КПЮ и выпустивший в 1940 году книгу "Баланс советского термидора", в которой описывались репрессии над югославскими троцкистами и "горкичевцами". Эта книга, на которую власти королевской Югославии наложили запрет, смогла увидеть свет лишь в конце 80‑х годов. В 1941 году Павлович оказался на территории партизанской "Ужицкой республики", где был арестован. Джилас вспоминал, что Тито сказал ему: Павлович - полицейский доносчик. "Тот категорически это отрицал, даже несмотря на то, что его страшно били". Незадолго до падения "партизанской республики" Павлович был расстрелян[750].

Таким образом, единственная правящая коммунистическая партия, сбросившая в 40‑х годах ярмо сталинского гегемонизма, возглавлялась лицами, запятнавшими себя активным участием в целой серии безжалостных чисток. Хотя после разрыва Тито со Сталиным советская печать называла югославских руководителей троцкистами, они не имели к троцкизму ни малейшего отношения, будучи в прошлом, напротив, закоренелыми сталинистами, истреблявшими троцкистов.

Тотальные репрессии постигли компартию Польши, к которой Сталин питал особое недоверие с 1923-1924 годов, когда её руководство выступило в поддержку левой оппозиции в РКП(б). Репрессии над польскими коммунистами начались в конце 20‑х годов, когда партия раскололась на "правую" и "левую" фракции. Как отмечалось в "Бюллетене оппозиции", ещё в 1929 году "Коминтерн при помощи ГПУ "рассудил" спор между правой группировкой ЦК Польской компартии (Барский, Костржева и др.) и левой (группа Ленского), отправив в ссылку большинство правых"[751]. С конца 20‑х годов начались репрессии против активистов компартий Западной Белоруссии и Западной Украины, входивших тогда в состав Польши. В 1933 году прошли аресты "правых", объявленных агентами польского диктатора Пилсудского. В 1933-1934 годах были расстреляны несколько членов ЦК КПП и коммунистических депутатов польского Сейма, поэт Вандурский, возглавлявший польский театр в Киеве, и др.

После этих репрессий группа Ленского заявила об "уничтожении провокаторов" и "очищении атмосферы" в КПП. По приказу Сталина ЦК КПП проводил ультралевую авантюристическую политику, а затем столь же послушно переметнулся к прямо противоположной политике "народного фронта". В 1937 году очередь дошла и до этой группы. Были арестованы почти все польские коммунисты, находившиеся в СССР. Руководители КПП, в том числе её генеральный секретарь Ленский и 70‑летний Барский - один из основателей социал-демократической и коммунистической партии Польши, были расстреляны.

Эта кампания была завершена постановлением ИККИ о роспуске польской компартии. Ознакомившись с проектом постановления, Сталин заявил Димитрову: "С роспуском опоздали года на два. Распустить нужно, но опубликовывать в печати, по-моему, не следует"[752].

В "Воззвании польских большевиков-ленинцев по поводу роспуска КПП и польского комсомола" говорилось: "Разгром КПП - это следующее звено в цепи сталинских преступлений, это дальнейший шаг в победоносном движении термидорианской контрреволюции, огнём и мечом уничтожающей старое революционное поколение - не только русское"[753].

Аресты и расстрелы немецких эмигрантов в СССР начались в 1934 году. В годы великой чистки были арестованы член ЦК КПГ Реммеле, бывший секретарь Тельмана Гирш, один из руководителей Ротфронта Купферштейн, писатели Отвальд и Гюнтер, ведущие журналисты германской коммунистической печати.

В январе 1937 года первый секретарь Саратовского обкома ВКП(б) Криницкий сообщал Сталину, что в республике немцев Поволжья "разоблачена контрреволюционная троцкистская организация, в руководящем ядре которой были бывшие члены Компартии Германии"[754]. Главой этой организации был объявлен В. Леов-Гофман, бывший руководитель Союза красных фронтовиков - военизированной организации КПГ, созданной в 1925 году для защиты рабочих собраний и демонстраций.

Одним из репрессированных лидеров германской компартии был Гейнц Нейман, которому в 1936 году был поручен перевод стенографического отчёта о первом московском процессе. Как вспоминала его жена М. Бубер-Нейман, после завершения этой работы он сказал: "Я тебя заверяю, что если они предадут меня публичному процессу, то я найду силы для крика: "Долой Сталина!" Никто мне тогда не помешает". После недолгого молчания он добавил: "Что только могут сделать эти собаки с людьми?!"... После этого ночного признания он впервые заговорил о самоубийстве"[755].

В начале 1937 года Нейманы получили от своего друга, находившегося в Испании, письмо, которое поначалу показалось им странным. В нём содержался текст шлягера, который якобы в то время пела вся Европа. В тексте было бессмысленное предложение: ''Поэтому возьми горячий утюг и придави им бумагу". Поняв, в чём дело, Нейман "проявил" потайной текст и прочел: "Пусть вы всё потеряете, но вам нужно попытаться покинуть Советский Союз, пока не слишком поздно. Но никогда, ни в коем случае вам не следует приезжать в Испанию, ибо там тоже свирепствует НКВД"[756]. Через два месяца после получения этого письма Нейман был арестован.

По-иному сложилась судьба другого видного деятеля КПГ Вилли Мюнценберга, ставшего известным во всём мире после организации им в Париже и Лондоне контрпроцесса о поджоге рейхстага. В октябре 1936 года Мюнценберг по вызову руководства Коминтерна прибыл в Москву. Рассказывая о своих московских встречах с ним, Бубер-Нейман писала: "Процесс против Зиновьева вселил в Мюнценберга сомнения, в то время как начало гражданской войны в Испании стало для него источником надежды". Вскоре после приезда Мюнценберга вызвали в ИККИ на допросы. "После первых допросов Мюнценберга охватило чувство, как будто он уже попал в руки НКВД. Достаточно было лишь нескольких дней пребывания в Москве, чтобы Мюнценберг и Бабетта (сестра Бубер-Нейман и ближайшая сотрудница Мюнценберга - В. Р.) почувствовали такой же панический страх, который держал в своих когтях многие тысячи людей в этой стране... Сразу же возле него образовался вакуум. Его избегали, как прокажённого. Его немногочисленные друзья прокрадывались к нему в гостиницу лишь под покровом ночи"[757].

Спасло Мюнценберга лишь то, что Сталин издал секретный указ об отправке советского оружия и специалистов в Испанию. Тольятти заявил, что Мюнценберг незаменим для выполнения этого задания, поскольку у него, как ни у какого другого функционера-коммуниста, имеются необходимые связи в Европе. После возвращения в Париж Мюнценберг порвал с Коминтерном и опубликовал серию антисталинских статей.

О масштабе репрессий над немецкими политэмигрантами свидетельствует докладная записка руководителя службы учёта, регистрации и проверки кадров представительства КПГ при ИККИ Исаака Дитриха, направленная руководству представительства В ней указывалось, что на 28 апреля 1938 г. представительством зарегистрировано 842 арестованных немца. "Действительное количество арестованных, естественно, больше... В провинции, например, в Энгельсе, на свободе не осталось ни одного немца (эмигранта). В Ленинграде в начале 1937 г. группа немецких коммунистов состояла из 103 человек, а в феврале 1938 г. из них осталось только 12 товарищей... Можно сказать, что более 70 % членов КПГ арестованы. Если аресты будут продолжаться в том же объеме, как в марте 1938 г., то в течение 3‑х месяцев не останется ни одного немца - члена партии".

Описывая атмосферу, царящую среди немецких эмигрантов, Дитрих замечал: "Настроение определённой части товарищей исключительно возбуждённое. Они потрясены и подавлены многочисленными арестами. Если они встречаются друг с другом, то спрашивают: "Ты ещё жив?"

"Некоторые жёны арестованных покончили жизнь самоубийством, - сообщал Дитрих. - Часть жён и детей арестованных в буквальном смысле слова голодают... После того, как часть товарищей была командирована в Испанию, некоторые их жёны приходили и сообщали, что их навещали из НКВД, чтобы арестовать мужей"[758].

На IX съезде СЕПГ (январь 1989 года) было сообщено, что в Советском Союзе погибли по меньшей мере 242 видных деятеля германской компартии[759].

Уже в начале 1937 года было арестовано большинство австрийских шуцбундовцев - членов социалистической военизированной организации "Шуцбунд", после поражения антифашистского восстания в 1934 году эмигрировавших в СССР и встреченных здесь как герои.

Из более чем трёх тысяч болгарских эмигрантов был репрессирован каждый третий. В сталинских тюрьмах и лагерях погибло 600 болгарских коммунистов, составлявших наиболее активные кадры БКП[760].

После того, как волна репрессий пошла на убыль, Г. Димитров и лидер болгарской компартии В. Коларов предприняли известные усилия для вызволения своих товарищей по партии. В феврале 1941 года Димитров направил секретарю ЦК ВКП(б) Андрееву список 132 арестованных болгарских эмигрантов, дела которых, по его мнению, следовало пересмотреть, поскольку "на основании имеющихся у нас данных об этих людях никак нельзя считать их способными на совершение антисоветских и антипартийных поступков". Димитров упоминал и о том, что множество дел, необоснованность которых давно и бесспорно установлена органами Прокуратуры, остаются не ликвидированными, и осуждённые по ним продолжают находиться в лагерях. Он просил Андреева способствовать "прекращению, по крайней мере, дел тех политэмигрантов, которые являются на языке прокурорских работников явно "липовыми". Такой же характер, по словам Димитрова, носили дела многих арестованных немцев, австрийцев и т. д. "Вопрос идёт, - подчёркивалось в письме, - не только о реабилитации и спасении невинно страдающих людей, но и о возвращении к полезной работе и к боевой деятельности против наших классовых врагов в капиталистических странах преданных кадров братских коммунистических партий"[761].

После войны Димитров обратился к Сталину с просьбой об освобождении 29 болгарских коммунистов "для крайне необходимой работы в интересах партии". Данный вопрос был передан на рассмотрение министра госбезопасности Абакумова, который в записке, направленной в Совет Министров СССР, указал: "В связи с применявшимися в ходе следствия методами физического воздействия к большинству из арестованных выпускать их за границу в настоящее время нецелесообразно"[762].

Вместе с тем Димитров и Коларов ничего не сделали для спасения болгарских оппозиционеров (группа Искрова), которые критиковали политику ЦК БКП.

В 1937 году были арестованы сопроцессники Димитрова по Лейпцигскому судилищу - Попов и Танев. Из них по просьбе Димитрова был освобождён только Танев. В характеристике на Попова Димитров написал, что "Попов в 1927 году, солидаризировавшись с известным троцкистом Искровым, настаивал на широкой и длительной дискуссии, не соглашаясь с методами борьбы против троцкистов"[763]. Попов был направлен в лагерь, откуда после войны был переведён в ссылку. Он вышел на свободу только в 1953 году.

В 20‑х - 30‑х годах в Советском Союзе находилось 25-30 тысяч венгров, основную часть которых составляли политэмигранты. Большинство из них стали жертвами репрессий. Были уничтожены 10 из 16 членов первого ЦК Венгерской компартии, 11 из 20 народных комиссаров Венгерской Советской республики 1919 года[764].

С начала 1937 года опасность ареста нависла над бывшим председателем Совета народных комиссаров Венгрии Бела Куном. Как рассказывала его жена, на протяжении нескольких месяцев перед арестом Кун, возвращаясь с работы, "ни с кем не разговаривал, больше того, даже не читал... Сидел, уставившись в одну точку. Когда обращались к нему - не отвечал". Временами Кун пытался отбросить мысль о своём неминуемом аресте. За несколько дней до ареста он сказал своим родным: "Подумайте только, что говорят люди. Я встретил на улице Енэ Варгу и спросил его: "Как живёте?" "Пока ещё на свободе" - ответил он. Даже такой умный человек, как Варга, и то чушь несёт".

В июне 1937 года Сталин позвонил Куну и весело сказал: "Иностранные газеты пишут, будто вас арестовали в Москве. Примите, пожалуйста, французского журналиста, пусть он сам убедится в обратном"[765]. После этой встречи во французских газетах появилось опровержение сообщений об аресте Куна. А спустя несколько дней Кун был арестован. В 1938 году арестовали его жену Ирину и зятя, известного венгерского писателя Антала Гидаша, в 1941 году - дочь Агнессу.

В арестах венгерских и других политэмигрантов активная роль принадлежала будущему премьер-министру Венгрии Имре Надю. Хотя документы о его агентурной деятельности были запрятаны в тайниках НКВД, слухи о нём как провокаторе ходили ещё в 40‑х годах. В мемуарах Хрущёва упоминается о том, что, хотя после войны Ракоши обвинял Надя в "правом уклоне", "Сталин Надя не арестовывал. Говорили, потому, что в СССР Надь помогал ему громить коминтерновские кадры"[766].

Лишь в конце 80‑х годов были обнародованы документы, свидетельствующие, что Надь, эмигрировавший в 1929 году в СССР, с 1933 года был секретным осведомителем НКВД. По его доносам были арестованы десятки венгерских, немецких и польских коммунистов. Даже в 1941 году Надь, как говорилось в представленной Маленкову справке НКВД, "разрабатывал группу антисоветски настроенных венгерских политэмигрантов"[767].

Тотальной расправе были подвергнуты находившиеся в СССР коммунисты прибалтийских стран. О масштабах опустошения, произведённых в этих партиях сталинскими репрессиями, свидетельствует письмо Димитрова Андрееву от 3 января 1939 года: "После ареста прежних руководителей компартий Литвы, Латвии и Эстонии в Москве как врагов народа честные коммунисты в этих странах остались дезориентированы и без связи с Коминтерном. Мы не имеем сейчас в Москве ни одного товарища из этих партий, на которого можно было бы вполне положиться, для установления связи или эвентуально для посылки в страну"[768].

На июньском пленуме ЦК 1957 года секретарь ЦК Компартии Литвы Снечкус сообщил, что наиболее активная часть литовских коммунистов, находившихся в 30‑е годы в Советском Союзе, погибла. Уцелели лишь те, которые были на подпольной работе или в литовских тюрьмах. Один из руководителей Литовской компартии Алекса-Агнаретис был расстрелян в 1940 году, буквально за три недели до освобождения Литвы. Снечкус рассказал и о том, что после смерти в 1935 году одного из старейших литовских коммунистов Мицкявичюса-Капсукаса была создана комиссия по изучению его архива. "Несколько месяцев тому назад мы получили из ЦК КПСС архивные материалы этой комиссии. Каково было моё потрясение, когда увидел, что из этой комиссии остался я один в живых! И остался в живых потому, что был на подпольной работе в фашистской Литве"[769].

Всего в Советском Союзе было уничтожено коммунистов из восточноевропейских стран больше, чем их погибло у себя на родине во время гитлеровской оккупации.

Многие зарубежные коммунисты, которых не коснулись сталинские репрессии, были вынуждены смириться с расправами над членами своих семей, не осмеливаясь даже обратиться с запросами об участи последних. В тюремном застенке погиб Роботти - зять Тольятти. Жена Куусинена 17 лет отбывала ссылку в Сибири, а его сын был арестован.

Один из руководителей Латвийской компартии Калнберзин в 1936 году был направлен из Москвы в Латвию для руководства партийным подпольем. В 1939 году он был схвачен латвийской полицией и приговорён к смертной казни, заменённой долголетним тюремным заключением. За время его отсутствия в Советском Союзе была арестована его жена, а трое детей были отправлены в детские дома. После советизации Латвии в 1940 году Калнберзин был избран первым секретарём КПЛ. Единственное, что удалось ему сделать по отношению к своей семье, - это забрать детей из детского дома. Спустя несколько лет Калнберзин сказал дочери: "Я ничего не спрашивал о твоей матери. Это было бессмысленно. Они тоже ничего мне не сказали"[770].

В Монголии, бывшей в 30‑е годы сателлитом СССР, массовые репрессии коснулись каждого десятого жителя республики. Расправами руководил маршал Чойбалсан, для инструктажа которого был послан заместитель наркома внутренних дел Фриновский. Из 11 членов Политбюро ЦК Монгольской народно-революционной партии были уничтожены 10 человек - все, за исключением Чойбалсана[771].

Чистка охватила все компартии, в том числе малочисленные, которые лишились наиболее опытных и образованных деятелей, способных в будущем возглавить массовое революционное движение в своих странах. Была полностью ликвидирована находившаяся в СССР секция корейских коммунистов. Были расстреляны лидеры компартии Ирана Султан-Заде и компартии Мексики Гомес. В числе репрессированных индийских коммунистов оказались профессор Мукарджи, член Индийской революционной партии с 1905 года, историк с европейским образованием, автор многих книг, и Чаттопадхьяя, о котором ещё в 1920 году резидент английской разведки писал своему начальству: "Чатто надеется сделать всех индийцев большевиками и надеется приступить к этому вместе с Рабиндранатом Тагором,.. последние высказывания которого укрепляют надежды Чатто"[772].

В годы великой чистки выжили по преимуществу те лидеры компартий, которые приложили руку к уничтожению своих товарищей по партии. К ним относился, например, Носака, на протяжении многих лет возглавлявший японскую компартию. В 1992 году группа экспертов КПЯ была направлена в Москву, где обнаружила письма Носаки на имя Димитрова, на основании которых были арестованы и расстреляны многие японские коммунисты. Только после этого 100‑летний Носака был лишён поста почётного председателя КПЯ[773].

В застенках НКВД у арестованных вымогались порочащие показания почти на всех руководителей Коминтерна и "братских партий". В архивах обнаружены такие показания на Тольятти, Поллита, Дюкло, Мао Цзедуна, Чжу Дэ, Пика, Ульбрихта, Готвальда, Шмераля, Запотоцкого. Одни из них избежали расправы потому, что находились вне зоны досягаемости НКВД (например, китайские руководители), другие - потому, что им благоволил лично Сталин. Выжили и сохранили свои посты также те, кто проявил особое усердие в уничтожении революционеров в Испании. К ним относились В. Ульбрихт, который руководил расправами над немецкими, швейцарскими и австрийскими троцкистами, и А. Марти, получивший прозвище "палач Альбасете" (испанский город, где находилась штаб-квартира эмиссаров Коминтерна).

Руководители компартий буржуазно-демократических стран, которым не пришлось принимать участия в расправах над членами своих партий (последние были ограждены от репрессий общественным мнением своих стран), выполняли постыдную миссию по обоснованию правомерности великой чистки. Л. Треппер рассказывал о массовом митинге в Париже, где Марсель Кашен и Поль Вайян-Кутюрье, присутствовавшие на первом московском процессе, говорили о прозорливости Сталина, "разоблачившего и обезвредившего террористическую группу".

- Мы собственными ушами слышали, как Зиновьев и Каменев признавались в совершении тягчайших преступлений, - восклицал Вайян-Кутюрье. - Как вы думаете, стали бы эти люди признаваться, будь они невиновными?

Треппер резонно замечал, что даже если руководители зарубежных компартий искренне верили в справедливость процессов над советскими коммунистами, то они не могли не понимать лживости обвинений, обрушившихся на деятелей Коминтерна, с которыми они работали рука об руку на протяжении многих лет. "После XX съезда КПСС они разыграли полнейшее недоумение. Их послушать, так выходит, будто доклад Хрущёва был для них форменным откровением. А в действительности они были сознательными соучастниками ликвидации верных коммунистов, даже когда речь шла об их же товарищах по партии"[774].

В 1961 году лидеры "братских компартий", долгие годы убеждавшие свои партии в достоверности московских процессов, вмешались во внутренние дела КПСС, отговорив Хрущёва от оглашения на XXII съезде материалов об этих процессах. Обеспокоенные последствиями, которые могло бы вызвать разоблачение судебных подлогов для их авторитета в своих партиях, они всячески препятствовали разоблачению сталинских преступлений.

Лишь немногие зарубежные коммунисты решились в 1937-1938 годах порвать с Коминтерном и присоединиться к IV Интернационалу. К ним относилась, например, группа членов Палестинской компартии, направившая в ноябре 1938 года письмо в редакцию "Бюллетеня оппозиции", в котором говорилось: "Мы не писатели, не привычные журналисты, а простые рабочие, благодаря сравнительно многолетней политической активности вооружённые некоторым опытом и использовавшие годы тюрьмы и безработицы для посильного изучения марксизма"[775]. В "Бюллетене оппозиции" было опубликовано заявление этой группы, в котором подчёркивалось: "Можно ли себе представить сознательного человека, верящего в силу и значение социализма, способного в то же время поверить во всю ту выставку... фантастической, безумной измены, которая преподносится нам сталинскими процессами? Неужели именно в стране величайшей революции столь велика моральная сила фашизма и столь ничтожно влияние социализма, что все признанные вожди и подлинные революционеры, и вместе с ними и широкие массы, сотни тысяч коммунистов, оказались предателями коммунизма и продают себя фашизму... Если бы всё это было правдой, если бы поверили в это - социализм был бы навеки опозорен, и ему был бы нанесён смертельный удар как идее и движению".

Авторы письма заявляли: "В наши лучшие сознательные годы мы шли за Сталиным. Не потому, что действительно считали его нашим "отцом". В нашем самообмане мы верили, что преданность Сталину - это то же, что преданность делу Советского Союза и мировой революции. Мы надеялись, что эти (сталинские) методы случайны и преходящи. Но Сталин эксплуатирует нашу преданность для продолжения своих тёмных дел без конца и предела... Непрерывная война, которую Сталин ведёт против партийных, хозяйственных и военных кадров, ликвидирует завоевания революции и разрушает основы советского государства... Если бы буржуазной реакции удалось поставить провокатора во главе рабочего движения и социалистического строительства, она не смогла бы причинить больше вреда, чем Сталин своими злодеяниями"[776]

Уничтожение тысяч зарубежных коммунистов, равно как политическое и нравственное перерождение многих из тех, кто остался на свободе, явилось главной причиной того, что в большинстве стран, ставших после второй мировой войны "социалистическими", не оказалось сил, способных противостоять насаждению режимов, скроенных по образу и подобию того режима, который существовал в СССР. В конце 40‑х - начале 50‑х годов многие из бывших лидеров Коминтерна (Готвальд, Ракоши и др.) инспирировали в своих странах чистки и процессы по типу тех, которые ранее происходили в Советском Союзе. Даже те политические деятели "стран народной демократии", которые отваживались на сопротивление советскому гегемонизму, были глубоко поражены вирусом сталинизма и запятнаны активным участием в чистках 30‑х годов.

Характерно, что в большинстве восточноевропейских стран реабилитация жертв политических репрессий шла более половинчато и непоследовательно, чем даже в СССР. Только на самом исходе своего пребывания у власти руководство компартий этих стран решилось обнародовать данные о численности членов своих партий, репрессированных в Советском Союзе.

Дата добавления: 2015-12-01