Забытые страницы

Рыжая осень встретила Милу радушным шелестом листвы. Сделав глубокий вдох, Мила улыбнулась. Воздух был так чист, что казалось – этот мир рыжей осени только‑только родился. Чувствуя необыкновенное умиротворение, она неторопливо пошла вперед. Вокруг нее в медленном вальсе кружили ярко‑желтые дубы и красные клены, а оранжевые каштаны сыпали к ее ногам коричневые орехи.

Легкий порыв ветра бросился ей навстречу, и лежащие на земле сухие листья на короткий миг взвились вверх. Они были похожи на детей, играющих в салки. Оглядевшись, Мила вдруг подумала, что это место выглядит так, будто ожидало ее прихода, и теперь каждое дерево, каждый листок радовался встрече с ней…

Словно этот мир рыжей осени был создан для нее. Существовал для нее. И всегда‑всегда был готов принять ее под свою сень. Защитить от всех бед. Избавить от всех тревог. Ее собственный мир – самое родное место в безбрежном океане невзгод и испытаний, страха и одиночества, потерь и разочарований.

Мила все шла вперед по усыпанной золотистой листвой тропе, которая выстилалась под ее ногами, как живой ковер. Деревья по обеим сторонам от нее вырастали высокими стенами: шептали шелестом листвы, качали ветвями в знак приветствия, согревали оранжевым теплом, устремлялись к ней падающей листвой, похожей на большие красные звезды.

Не останавливаясь, она продолжала свой путь, чувствуя, что может идти так вечно, не зная ни скуки, ни усталости. Однако деревья вдруг расступились, и Мила увидела перед собой реку. Медлительный поток, в котором отражался мир рыжей осени, казался золотисто‑алым, и Мила подумала, что никогда не видела ничего прекраснее этой сверкающей, как кристалл, и чистой, как родник, огненной реки.

Мила подняла глаза – над рекой, на другом берегу, возвышался утес, а на самом краю утеса росло два одинаковых дерева. Окутанные сонным туманом, который стелился с утеса к воде, два дерева качали ветвями, а листва в золотых кронах шелестела тихо‑тихо, словно деревья перешептывались друг с другом.

Не в силах отвести от них взгляда, Мила зачарованно смотрела на вершину утеса. Она боялась даже моргнуть. Ей казалось, что два дерева на утесе вот‑вот обратят к ней свои взоры и шепотом листьев расскажут ей нечто важное. И в этот самый момент произошло то, чего она совсем не ожидала – чьи‑то руки вдруг обняли ее сзади, нежно и ласково. Мила зажмурилась, боясь, что если пошевелится, то эти руки, почему‑то знакомые и родные, отпустят ее и исчезнут, как мираж.

Но желание увидеть того, кто стоит у нее за спиной, было сильнее ее. Чувствуя, как сердце от волнения забилось чаще, Мила открыла глаза, задержала дыхание и медленно обернулась…

«Только сон», – с неясной тоской подумала она сразу же, как только открыла глаза.

Рядом на подстилке спал Шалопай, вытянув перед собой все четыре лапы: передние собачьи и задние драконьи. От окон по комнате растекался мягкий свет – близился восход солнца.

Ей не впервые снилась рыжая осень. Мила уже усвоила, что ее повторяющиеся сны могут быть пророческими, но, откровенно говоря, сейчас она не могла даже представить, что может предрекать такой мирный и уютный сон.

Она не сомневалась только в одном – это сновидение не имело ничего общего с Многоликом, поскольку все, связанное с ним, всегда несло в себе отпечаток гнета и страданий. А рыжая осень из ее снов была наполнена упоительным покоем, как материнское лоно. Это место никогда не знало ни боли, ни горя, ни зла.

Мила уже думала о том, чтобы посоветоваться с кем‑нибудь насчет этих снов, но каждый раз что‑то ее останавливало. У нее было странное чувство, что этот сон про рыжую осень принадлежит только ей, что место, которое она видела во сне, существовало на самом деле, и даже среди дорогих ей людей не было того, с кем она хотела бы его разделить.

До самого рассвета Мила так больше и не заснула, а во время утреннего завтрака с Почтовой торбой она получила послание от Вирта. Он писал, что смог узнать кое‑что о древнем роде алхимиков, которые являлись владельцами замка в скале. В письме Вирт не раскрывал подробностей, поэтому Мила решила, не откладывая, навестить его сегодня же, сразу после уроков.

Она не видела Вирта с того дня, как они вернулись из скального замка, но из Ромкиных рассказов знала, что уже без нее, вдвоем с Виртом, они побывали в том ущелье еще раз. Кроме комнаты с пауком на двери, в замке не оказалось ничего стоящего внимания. Они изучили его настолько хорошо, насколько смогли, вооружившись факелами, поскольку не во всех помещениях замка были окна, а магия действовала в этом месте не везде.

Вероятно, хозяева замка в скале не часто наведывались в свое фамильное гнездо, а последние десятилетия, возможно, не наведывались вовсе, поэтому все следы пребывания в замке людей уничтожило время. И только воспоминания, сохраненные в каменной Мемории, остались нетронутыми – воспоминания о судьбе двух мальчиков, обладающих колдовским даром.

Все это время Мила часто возвращалась к ним в своих мыслях. Она думала о Тихое, который хотел всегда быть со своим старшим братом, и о Лукое, который навеки срастил их души, чтобы исполнить это желание.

Ее пугали мысли о том, чем в итоге стал ученик Славянина. Во что превратилась его личность? Кем он воспринимал сам себя? Лукоем? Тихоем? Как это – осознавать, что даже в собственных мыслях ты не один? Когда Мила пыталась найти ответы на эти вопросы, она чувствовала, что начинает сходить с ума – все это просто не укладывалось у нее в голове. Но одно она осознавала слишком ясно, чтобы это осознание пугало ее сильнее всех прочих мыслей, – Мила сочувствовала им.

Ей было жаль двух мальчиков, которых собственная семья считала выродками, порождением нечистой силы. Которых боялись старшие братья и мать с отцом – боялись настолько, что обвиняли их во всех несчастьях и в конце концов просто избавились от них, как от помехи. Все это она когда‑то испытала на себе.

Мила слишком хорошо знала, каково это, когда родные тебе по крови люди чураются тебя и ненавидят. Она еще не забыла, как брезгливо смотрела на нее родная бабушка и как троюродный дед не единожды пытался убить ее. Не забыла, что они хотели упечь ее в детский дом, не потому, что она была в чем‑то виновата перед ними, а из‑за того, что ее волшебные способности, которые вот‑вот должны были пробудиться, вызывали в них страх.

Они были похожи – она и черноволосые близнецы Лукой и Тихой. Именно поэтому Мила жалела их. Знала, что эта жалость может сделать ее уязвимой, но не могла чувствовать иначе.

Когда уроки в этот день закончились, вместе с Ромкой Мила наведалась в контору «Титул и Нобиль» на улице Акаций. Они поднялись на второй этаж и вошли в кабинет Вирта. Он по обыкновению сидел за столом и листал какие‑то бумаги.

– Как всегда, работаешь? – спросила Мила.

Вирт поднял голову и, вместо приветствия, улыбнулся.

– А он трудоголик, – сказал Ромка, снимая куртку и вешая ее на вешалку у двери.

– Я просто люблю свою работу, – возразил Вирт.

– А она в ответ любит тебя, поэтому требует к себе много внимания, – сыронизировал Ромка.

Глаза Вирта удивленно округлились.

– Где ты набрался такого юмора, господин умник?

Ромка пожал плечами.

– Моя мать всегда отвечает так моему отцу, когда он говорит, что «просто любит свою работу».

– Хм, – заметил Вирт, – у твоих родителей наверняка прекрасное взаимопонимание.

Ромка усмехнулся и покачал головой.

– То тебе не нравится мой юмор, то ты отвешиваешь комплименты моим родителям, – сказал он. – Даже не знаю, как такому непостоянному типу верят судьи.

Вирт слегка поморщился.

– Не называй меня типом, господин умник. Я твой работодатель, между прочим.

– Знать ничего не хочу, – отмахнулся Ромка, падая в одно из обтянутых коричневой кожей кресел, – у меня сегодня выходной.

Краем уха слушая их очередную пикировку, Мила опустилась в соседнее кресло.

– Что ты узнал? – без лишних предисловий спросила она Вирта.

В угольках черных глаз на миг промелькнуло оживление. Вирт щелкнул пальцами, и в воздухе, прямо напротив его лица, возник пергаментный свиток. Развернув, он положил его перед собой.

– Благодаря тому, что в Мемории скального замка мы слышали от старика‑слуги фамилию Заугра, мне удалось узнать настоящее имя нашего алхимика, который жил под видом учителя химии во Внешнем мире, – начал Вирт. – Его звали Раав Заугра, последний потомок древнего рода колдунов‑алхимиков. Среди его далеких предков был печально известный Левиафан Заугра – алхимик и чернокнижник. Его современники слагали о нем легенды, и все как одна эти легенды изображали его чудовищем, а то и самим дьяволом во плоти. С большой долей вероятности, хозяин замка в скале, которого мы видели в Мемории, и есть тот самый Левиафан Заугра.

Мила нахмурилась, пытаясь вспомнить то, что говорила об этом человеке девочка в повозке из Мемории Лукоя.

– Конечно же, он не ел детей, – словно читая ее мысли, сказал Вирт. – Однако, вполне возможно, что погубил он их немало. Если судить по тем разрозненным сведениям, которые сохранились до наших дней, Левиафан Заугра использовал детей для своих алхимических опытов. Он покупал детей в многодетных семьях бедняков. Для тех времен в этом не было ничего необычного. Крестьяне, имевшие около десятка голодных ртов, охотно верили, что их сын или дочь будет прислуживать богатому господину.

– Родители близнецов даже в этом не нуждались, – деревянным голосом произнесла Мила, глядя в пустоту перед собой. – Они просто хотели избавиться от детей, которых боялись, и отдали бы их, наверное, даже задаром.

Вирт немного помолчал, глядя на нее с интересом, потом, кашлянув, продолжил:

– Главной целью алхимических опытов Левиафана Заугры было создание гомункула, и, как мы слышали из Мемории от него самого, жизнеспособного гомункула ему создать так и не удалось. А его потомки, судя по всему, были слишком заняты, скрываясь от преследователей их рода, и даже не помышляли о том, чтобы продолжить дело своего предка.

Ромка рядом задумчиво хмыкнул.

– Все поколения рода Ворантов преследовали потомков Левиафана Заугры, – произнес он. – Так говорил Экзот Дума? Выходит, что спустя много веков Лукою все‑таки удалось уничтожить весь род того, кто замучил его брата до смерти. Если он таким образом хотел отомстить, то ему это удалось.

Мила сглотнула невольно подступивший к горлу комок, вспоминая последнее, что видела в Мемории комнаты за дверью с пауком.

– Мне кажется, он мстил не за то, что алхимик сделал с его братом, – сказала она. – Он мстил за то, что пришлось сделать ему самому.

Мила на миг закрыла глаза, но сразу же открыла их, уставившись пустым взглядом в одну точку.

– Я сначала решила, что Лукой сожрал своего брата, и мне показалось это диким. Но потом… Я все думала и думала об этом… Лукой все время защищал Тихоя, готов был на все ради этого… Каково ему было – сделать то, что он сделал? Да еще таким жутким способом… Какую силу воли нужно иметь, чтобы совершить такое?

– Как бы там ни было, – сказал Вирт, – Лукой достиг своей цели. Веками потомки Левиафана Заугры жили в страхе, из‑за этого их существование представляло собой жалкое подобие жизни, и в конце концов весь род был уничтожен. Поистине ужасающая месть.

– Что думаешь делать дальше? – спросил Милу Ромка. – Мы разгадали все загадки дневника Тераса Квита. Возможно, смогли узнать даже больше, чем успел узнать он. Что теперь?

Мила пожала плечами.

– Не знаю.

Она и сама думала об этом изо дня в день, и всегда приходила к выводу, что теперь все, что касается Многолика, казалось ей еще более запутанным. Кто он? Последний потомок основателя рода Ворантов, ученика Славянина, шестого адепта крепости Думгрот или… Она тряхнула головой, останавливая ход своих мыслей. Мила ясно чувствовала – стоит ей только задуматься над этим всерьез, и она просто утонет. Зайти так далеко Мила пока еще была не готова.

Внезапно в памяти вспыхнуло одно отложенное на потом и забытое впоследствии намерение.

– Склеенные страницы! – воскликнула Мила, бросаясь к своему рюкзаку.

– А? Ты о чем? – наблюдая за ней с немалым интересом, спросил Ромка.

Мила достала из рюкзака дневник Тераса, который по‑прежнему всегда носила с собой, даже не зная зачем, – то ли по привычке, то ли на всякий случай.

Открыв дневник ближе к концу, Мила нашла нужное место.

– Вот, – сказала она, – две страницы здесь как будто склеены. Я не стала разъединять их сама – побоялась повредить записи. Как я могла забыть об этом! – стукнула себя по лбу Мила. – Возможно, на этих страницах есть еще какие‑нибудь важные сведения.

Вирт заинтересованно хмыкнул и протянул руку, забирая дневник. Его ладонь зависла над раскрытой тетрадью, с кончиков пальцев на склеенные страницы пролилась волна желтого света. Легким движением он откинул верхний лист и, взяв дневник двумя пальцами за корешок, протянул его Миле.

– Держи, – сказал он. – Однако я сомневаюсь, что там есть еще какие‑то подсказки. Мы шли по следам, которые оставил Терас Квит, шаг за шагом, и я не почувствовал, чтобы мы что‑то упустили.

– Ты, наверное, прав, – сказала Мила, забирая у него дневник и перелистывая назад страницу, – но все же…

Она решила перечитать с самого начала ту запись, на которой остановилась в прошлый раз. Найдя ее взглядом, Мила заскользила по строчкам:

«Люди Гильдии забрали моего новорожденного сына. Сначала я решил, что они сделали это затем, чтобы контролировать меня. Однако потом мне стало известно, что похищено было еще четверо детей. Простые размышления наводят меня на мысль, что это, возможно, как‑то связано с пророчеством Софии. Есть ли вероятность, что кем‑то было сделано еще одно пророчество, и в обоих речь идет об одном событии? Однако в предсказании, которое сделала София на Сардинии, говорилось о четырех столпах, предположительно – четырех детях, которые должны быть примерно одного возраста с моим сыном. Но люди Гильдии похитили пятерых…»

Именно здесь она остановилась в прошлый раз. Перевернув страницу, Мила продолжила чтение:

«Мне удалось узнать, что кроме моего сына в подвалах Гильдии заперты мальчик, девочка и рыжие близнецы».

На этих словах запись заканчивалась, и чуть ниже шла следующая, но Мила даже не опустила на нее взгляда. Она не могла оторвать глаз от двух последних слов:

«Рыжие близнецы».

До Милы не сразу дошел их смысл, но когда понимание окончательно укрепилось в ее сознании, она почувствовала, как задрожали пальцы, в которых она держала дневник.

– Мила? – услышала она встревоженный голос Вирта, словно идущий сквозь стену, но не смогла ни ответить ему, ни даже поднять на него глаза.

– Эй, Мила, – позвал рядом Ромка. – Что с тобой?

Память Милы вдруг вернула ее на год назад. Прошлой весной, в апреле, на Троллинбургском кладбище хоронили тело ее отца. Рядом с Милой стояла Акулина, и Мила тогда сказала, глядя на надгробную плиту без фотографии: «Здесь лежит мой отец, а я все равно чувствую себя так, будто никакой семьи у меня нет и никогда не было».

И сразу же память услужливо напомнила ей ответ Акулины, которому она тогда не придала особого значения: «Это не так».

– Мила! – снова позвал Ромка; в этот раз его голос звучал громче и настойчивее.

Не глядя она протянула ему дневник Тераса. Ромка удивленно нахмурился, но взял дневник и опустил в него взгляд. Спустя лишь полминуты он поднял глаза и посмотрел на Милу так, словно это не запись в дневнике, а она стала причиной его потрясения.

Не говоря ни слова, Мила забрала дневник из его рук и встала.

– Подожди, – растерянно бросил ей вслед Лапшин. – Ты куда?

Выйдя на середину кабинета, она сжала дневник в дрожащих пальцах и решительно произнесла:

– Проксима виа!

После чего сделала один‑единственный шаг вперед.

Открыв глаза, Мила обнаружила, что стоит в своей комнате, дома, в Плутихе. Она бросила взгляд назад – с большой, в человеческий рост, картины, на Милу смотрела похожая на нее как две капли воды рыжеволосая девушка.

Мила зажмурилась, чувствуя, что волнение вот‑вот возьмет над ней верх. Руки задрожали еще сильнее. С силой сжав пальцы свободной руки в кулак, Мила глубоко вздохнула, потом выдохнула и, отринув прочь все сомнения, вышла из комнаты.

Спускаясь по лестнице, она думала о том, что сейчас не меньше четырех часов дня, а значит, Акулина уже должна быть дома. Ее предположение подтвердилось уже через несколько секунд – из столовой послышались голоса.

Переступив порог, Мила увидела за столом Гурия. Акулина снимала с плиты чайник. Заметив ее появление, они оба повернули головы к двери. Мила молча, глядя только на свою опекуншу, направилась прямо к ней. Лицо Акулины приняло удивленное выражение. Ничего не объясняя, Мила протянула ей дневник Тераса, открытый на нужной странице, и сказала:

– Прочти это.

Она видела, как сильно трясется тетрадь в ее руке, поэтому даже обрадовалась, когда Акулина, отставив в сторону чайник, забрала дневник.

С беспокойством поглядывая на Милу, она начала читать. Достигнув конца страницы, Акулина снова посмотрела на свою подопечную – в ее карих глазах стояли озадаченность и непонимание. Перелистнув страницу, она продолжила чтение. Прошло не больше пяти секунд, но Мила видела, как за этот короткий отрезок времени изменилось выражение лица Акулины.

– Значит, ты знала, – осипшим голосом произнесла Мила; она говорила без упрека, просто констатируя факт.

Какое‑то время Акулина не поднимала глаз, хотя Мила видела, что ее взгляд больше не перемещается по строчкам дневника – он неподвижно замер на одной точке. Наконец, тяжело вздохнув, Акулина кивнула и посмотрела на Милу.

– Знала.

Отчаянно пытаясь унять дрожь в голосе, Мила спросила:

– Кто?

* * *

Она наблюдала, как из университетских ворот выходят студенты. Ее взгляд скользил по лицам ребят. Со странной смесью волнения, надежды и еще чего‑то смутного, чему она не находила названия, Мила ждала, когда в толпе промелькнут рыжие волосы. Это была единственная примета внешности ее брата, о которой она знала наверняка.

Мила стояла довольно долго, выискивая в потоке студентов единственного, кто ей был нужен. Но когда толпа стала редеть, она почувствовала разочарование – кажется, она не заметила его, и он просто прошел мимо, затерявшись в разношерстной массе парней и девушек. Но Мила не уходила, продолжая ждать.

Толпа рассосалась, однако из ворот все еще выходили ребята: по двое или по одному. Мила рассеянно проводила взглядом держащихся за руки парня с девушкой, компанию из троих балагурящих парней, чей смех и голоса доносились до нее рваным эхом, одинокую сутулую девушку, несмотря на середину апреля, укутанную в толстый зимний шарф, парня в куртке с накинутым на голову капюшоном. Вот в воротах появился еще один парень, одетый в короткое коричневое пальто. Он огляделся по сторонам и вдруг, словно обнаружив того, кого искал, крикнул:

– Эй, Рудик! Спасибо за конспект!

Мила невольно вздрогнула, услышав свою фамилию. Однако парень в коричневом пальто обращался вовсе не к ней – он смотрел влево от ворот. Взгляд Милы стремительно метнулся в ту же сторону. В тот самый миг, когда Мила поняла, кому был предназначен этот оклик, парень в куртке, уже отошедший от ворот на приличное расстояние, повернулся. От резкого порыва ветра, ударившего ему в лицо, капюшон вмиг слетел с его головы, обнажив рыжие, как огонь, волосы.

Мила застыла – каждая клеточка ее тела словно оцепенела в этот момент. Она знала это лицо.

– Верну после выходных! – снова крикнул парень в коричневом пальто.

Другой, рыжеволосый, улыбнулся ему открытой, дружелюбной улыбкой и махнул рукой.

Мила заставила себя сойти с места. Медленно, на ватных ногах, она пошла вперед. Она видела, что парень в коричневом пальто, попрощавшись с другом, уже уходит прочь. Рыжеволосый тоже развернулся, чтобы продолжить путь, но сделав несколько шагов, вдруг остановился. Словно повинуясь безотчетному порыву, остановилась и Мила. В этот момент он повернул голову и посмотрел прямо на нее.

Между ними оставалось не больше десяти шагов, и Мила хорошо могла рассмотреть его лицо, но ей это было не нужно. Она уже не сомневалась – это лицо бесчисленное количество раз она рассматривала на старом снимке. Не это – но настолько похожее, что у Милы сжалось сердце.

Этот рыжеволосый сероглазый парень был очень похож на нее, но еще сильнее он был похож на человека, которого Мила знала сначала как своего учителя, а потом как своего врага. И все же самое большое сходство у него было с тем молодым мужчиной с фотографии. Мила вдруг подумала, что на том снимке ее отцу было, наверное, столько же лет, сколько ей сейчас. Столько же, сколько этому парню, стоящему прямо перед ней – всего в десяти шагах.

На его лице вдруг появилась слабая, неуверенная улыбка. Он развернулся и сделал два шага ей навстречу, но словно в нерешительности остановился. Около минуты они просто смотрели друг на друга. Мила знала, что должна что‑то сказать, но вместо этого ей почему‑то хотелось заплакать. Желание показалось ей таким нелепым и детским, что она мысленно обругала себя. Это подействовало – Мила взяла себя в руки.

– Ты… Никита? – дрогнувшим голосом спросила она.

Он улыбнулся – в этот раз решительнее.

– А ты Мила.

Его голос был мягким и теплым, как солнечный день, и, может быть, поэтому показался ей таким знакомым и дорогим. В его словах не было вопросительной интонации, только уверенность. Мила удивленно вздрогнула.

– Ты… знаешь меня?

Он медленно подошел к ней, остановился в шаге и, по‑прежнему улыбаясь ей какой‑то нереально родной улыбкой, ответил:

– Я всегда знал о тебе. – И неловко, как‑то немного по‑детски склонив голову набок, добавил: – Сестра.

Мила молча смотрела, как его огненные волосы треплет ветер, а перед глазами у нее стояла картина: рыжая осень, деревья, шелестящие медной листвой, маленький пруд, в котором по кругу плавают друг за другом маленькие ярко‑красные рыбки, и два дерева на утесе, шелестящие золотой листвой. Только сейчас она поняла – это был сон, который предсказал ей встречу с братом, сон, в котором она чувствовала себя так, словно вернулась домой.

18 декабря 2012 г.

[1]Мера вещей, или «всему есть мера» (лат.).

Дата добавления: 2015-12-01