Рассудочная психика.

Эволюция психики, неразрывно связанная с эволюцией биосферы, привела, с одной стороны, к формированию четвёртого уровня организма (третьего уровня психики), обладающего способностью мыслить, а с другой – к качественно новым сообществам животных – общественным образованиям (стадо, стая, прайд и т.п.). При этом исследователи обнаруживают удивительные аналогии между, как полагают, социальным поведением стадных животных и социальным поведением людей [33, c. 4]. Поэтому поведение таких животных нередко и называют биосоциальным или даже просто социальным. Однако при антиредукционном подходе выясняется, что социальная система как таковая связана с государством и его социальными институтами. Поэтому необходимо провести разделение качественных особенностей общественной формы (которая в рамках своего уровня эволюционирует из зоообщественной до общественноплеменной и обществ различных государств) и собственно социальной. Последнее качество особенное - оно наличествует лишь человеку разумному (разумному не только в таксономическом определении), включённому в систему государственных отношений (экономических, юридических, идеологических, правовых и т.п.).

Появление нового психического уровня организма связано с эволюцией нервной ткани и возникновением рассудочной деятельности. В самых элементарных зачаточных формах она возникает уже у некоторых общественных насекомых (муравьи, пчёлы, осы и т.п.) [54]. Головной мозг (развитый головной нервный ганглий) или его кора, как клеточно-тканевое образование, с точки зрения антиредукции, такой функцией обладать не должны. Необходимо обратиться к более крупным элементам, нежели клетки. На роль таковых могут претендовать некоторые ядра мозга и зоны коры (или более древних образований) головного мозга. Причём, зоны особые, зоны формирования механизмов мысли. В пределах таких элементов, в их взаимодействии, изменении и должна реализоваться форма движения, которая, как мы полагаем, обусловливает рассудочное мышление четвёртого уровня организма независимо от того примитивное это животное или человек. Физиологи, не обнаружив телесного субстрата этой деятельности, назвали её “функциональной системой” (А.А Ухтомский и А.Н. Леонтьев называли психическое органом, но не морфологическим, а функциональным органом). А.Р. Лурия, используя идею П.К. Анохина о “функциональной системе”, создал концепцию системной динамической локализации высших психических функций. Такую функцию, строго говоря, нельзя “локализовать” в определённом участке нервной системы, это результат совместной работы многих нервных центров. Но моменты телесности она всё-таки сохраняет в виде периодической возбудимости некоторых ядер мозга и определённых зон коры (эмпирически, редукционно это выявляется в электрофизиологических изменениях, ни специфики, ни самой формы процесса не отражающих). Конечно, такая возбудимость - лишь очень малая часть рассудочной психики, основная форма материи которой сверхчувственна.

Перцептивная практика реализовалась через посредство множества органов чувств и основным её моментом являлось установление соответствия (в субстанциальной рефлексии) между объектом и перцептивным субъектом (возникновение синтетического образа). Но чувственно данные клеточно-тканевому уровню объекты не входят в сферу практики рассудка. Последняя занимается “чистыми” отношениями или между объектами, или субъектом и объектом, или между субъектами (коммуникативные отношения). Сами по себе эти отношения (реализующиеся через процесс, движения) обладают объективностью (ибо, согласно диалектической логике, предикат есть субъект). Они зависят не от causa sui предметов, а от деятельности людей, которая как общественная практика и есть causa sui, причина существования этой практики. И перцептивные объекты тут ни при чём. Ещё античные скептики (Пиррон) утверждали, что раз любое знание есть знание об отношениях, то в нём нет информации о самих объектах. А Гегель полагал, что “тропы” скептиков есть основательное оружие против чувственного восприятия [24, с. 438].

Практика отношений является полностью сверхчувственной (хотя в сущности сверчувственной является и перцептивная деятельность, как деятельность, ибо сама перцепция не выходит за пределы субъекта). Например, в практике общественного производства формируются предметы культуры (воплощающие в себе мысли и идеи), т.е. сверхчувственные предметы, которые не существуют как вещественно-телесные образования, а как бы “накладываясь” на эти последние, являют собой не застывшее, а динамическое образование – нечто сверх обычной мышечной деятельности. Увидеть, созерцать это в эмпирии (т.е. в чувственной практике) человек не может. Рассмотрим пример со столом. В природе это кусок дерева, “часть” её трофического круговорота. Форма (контуры стола), которую придал ему человек, есть всего-навсего лишь телесность – отражение деятельности. В самой же производственной деятельности стол есть нечто иное. Так, в экономической деятельности он есть часть движущегося капитала. Стол как способ деятельности сильно отличается от стола, данного через посредство чувственного восприятия, ибо в первом случае он есть часть определённой практики (писателя, администратора и т.д.). Эта часть определённой практики и есть, с одной стороны, результат деятельности, а с другой – материальный объект, данный в форме деятельности, объект постоянно воспроизводящийся (и потому объективно, реально существующий) в процессе деятельности человека (такие объекты Маркс называл чувственно-сверхчувственными, а Э.В. Ильенков – идеальными). В форме таких объектов и представлен мир общественной практики.

Уже давно замечено, что у животных имеется способность отражать связи и отношения между вещами [38, c. 18, 27-28 и др.]. У человека она количественно сильно преобразуется, но в сущности остаётся той же (тем же свойством четвёртого уровня организма). Сверхчувственные объекты суть законы и отношения, выявляемые в процессе практики общественного производства, они и являются самой практикой, которая в свою очередь есть определённая форма движения материи. Причём, эта общественно-производственная практика (совместная добыча пищи, постройка жилища, изготовление орудий труда для этого и т.д. и т.п.) возникла в своих примитивных формах сразу с возникновением рассудочного уровня психики. Её можно проследить во всех формах рассудочной деятельности вплоть до общественных насекомых (сколь ни велика была бы в ней доля инстинкта, который тоже выливается в деятельность).

В ХХ веке язык стали рассматривать как аспект человеческого бытия и находить общую структуру человеческого бытия именно в языке. Такая интенция не лишена онтологического основания. Рассудочная деятельность есть определённый язык и её коммуникативная функция лишь частное проявление этого языка. Такой язык и выражается в действии и является результатом действия, устанавливая отношения между объектами. С появлением речи, слова эта деятельность значительно преобразовалась, оставаясь той же по своей основе и сущности. Вербальный язык – это вид практики, деятельности и в этом отношении бихевиористы были правы. Кстати, и по определению Гегеля, язык “представляет собой как бы тело мышления” [28, c. 320], т.е. иную, “телесную” реальность, нежели мышление. Для эмпирической психологии это обстоятельство представляет определённую трудность. Некоторые исследователи связывают внутренний и внешний язык через принцип дополнительности [89, с. 57], впадая в неразрешимый дуализм. Ещё В. фон Гумбольд (1767 – 1835) сформулировал известную антиномию речевой деятельности: “С одной стороны, язык есть нечто находящееся в человеке, с другой – язык есть нечто, находящееся вне человека” [89, с. 51]. С тех пор эта проблема существует как неразрешимая, хотя основы её решения уже заложены в работах по психолингвистике. В этом плане необходимо прояснить субъектно-предикатную структуру естественного языка, формальной и диалектической логики. В диалектической логике эта структура имеет функциональные особенности. В кратком выражении диалектическую логику и недиалектическую и обыденный язык можно размежевать следующим образом. В последних предикат связан с субъектом атрибутивно, как преходящая акциденция с непреходящим основанием (субъектом предложения или суждения). Например, в суждении “красная роза” связь предиката с суждением преходящая, релятивная, ибо, с одной стороны, красный цвет может иметь не только роза, а с другой – сама роза может быть различных цветов.

В логике диалектического монизма Гегеля предикат принадлежит бытию субъекта, а не приводится лишь во внешнюю связь с ним, принадлежит ему как субстанция, а не акциденция. И “субъект и предикат суть в себе одно и то же содержание” [27, c. 104]. Один из моментов такой связи гласит, что “предикат есть субъект”, а другой – что “субъект есть предикат”. Оба момента суждений снимаются в умозаключении. Это не формальное тождество, а единство различённого. Если в гегелевской (диалектической, или разумной) логике называется признак или свойство объекта, то это означает, что речь идёт об одном-единственном объекте, ибо другого объекта с таким признаком или свойством не существует.

В понятиях, суждениях и умозаключениях мы отражаем свойства, связи и отношения внешнего мира [14, c. 17; 121, c. 65; 51, c. 14 – 18; и др.] и закрепляется это соответствующим отношением субъекта и предиката. Именно это показывает функциональный анализ естественного языка.

В теории синтаксиса давно принято говорить о категории предикативности в связи с анализом “процесса сказывания” (А.А. Потебня). Ещё Д.Н. Овсянико-Куликовский (1903г.) отмечал, что предикативность далеко выходит за пределы глагола, распространяясь не только на причастия, но и на имена, не принадлежащие категории причастия в тесном смысле, что на исторически ранних ступенях разития языка “любое слово могло быть предикативно”. А В.В. Виноградов (1954г.) доказывал, что предикативность выражает не что иное как отношение говорящего к действительности. Т.е. в основе предикативности лежит определённая интенция, направленное действие. По мнению же С.И. Бернштейна, в предложении всегда присутствует перспектива предикативности – эксплицитная или имплицитная, выраженная даже в интонации. Таким образом, в основе предикативности лежит определённая интенция, направленное действие независимо от того, выражено оно паралингвистическими компонентами (мимика, жесты и т.д.) или грамматически, направлена на объект или свойство его.

Одним из положений, высказанных в своё время Л.С. Выготским, является то, что мысль “совершается в слове”, а не только выражается в нём. Другими словами, выражение предполагает работу мышления и непременное соотнесение чего либо с чем либо. Этот минимальный мыслительный акт и предложено назвать предикативностью. За предикативностью всегда стоит определённое действие. Достаточно обратить внимание на имплицитно или эксплицитно присутствующую в речи или предложении глагол-связку “есть”, обозначающую действие соотнесения.

Итак, за предикатом всегда стоит какое-либо действие. И не случайно А.А. Леонтьев (1969г.) доказывал, что сущность восприятия смысла текста заключается в создании у воспринимающего “динамического образа”, отражающего то, что стоит за текстом. Т.е. связи и отношения окружающего мира. Эти связи и отношения воспринимаются лишь через действия индивида и более того (что поначалу иногда кажется удивительным и нелогичным) им же и порождаются.

В генетическом плане предикат естественного языка является абсолютным элементом. И первым указанием на это был тот факт, что в онтогенетическом развитии предикативная форма у ребёнка не расчленяется между словом и действием. Ребёнок усваивает назначение предметов не со слов, а только в процессе действия [13, c. 9]. Его “ранняя категоризация основана тоже на деятельности и неотделима от неё” [121, c. 19].

Первым элементом речи был не субъект, а предикат. При рассмотрении исторического процесса становления логического мышления “… необходимо отбросить представление, будто первые слова были обозначениями отдельных вещей. Напротив, они должны были (наряду с командами, строгими предписаниями: “делай это”, “не делай этого”) стать описаниями событий, сцен, которые мы современным языком отражаем преимущественно в форме предложений или высказываний” [47, c. 100]. О первичности суждения по сравнению с понятием говорили ещё К. Бюлер и Л.С. Выготский. Суждение в развитии ребёнка, доказывал Выготский, предшествует понятию [19, c. 209]. Суждение есть структурная единица мысли, универсальная логическая форма (универбы ребёнка в сущности тоже суждения). Именно потому, что в суждении запечатлено действие, функция организма. Не случайно элементарной единицей формализованных логик является всё-таки суждение, а не понятие.

Установлено, что исторически самым элементарным, простым суждением было синтагматическое. Особый акцент на первичности синтагматического мышления делал Б.Ф. Поршнев, опиравшийся в свою очередь на исследования А. Валлона. Он доказывал, что язык начинается с дуальности, синтагмы. Дуальность предшествует изолированному элементу. “Логическая природа этой пары состоит именно в том, что она элементарна, а не сдвоена, т.е. сутью её является сам мост между берегами …” [85, c. 150]. Соответственно суть субъектно-предикатного отношения заключается в том, что оно порождается в практике и переносится в мышление, где и субъект превращается в предикат.

Проследим как у ребёнка формируется предикативное (производственное) представление об объекте, например, если таковым является собака (заметим, что перцептивные свойства в отношение к субъекту были поставлены лишь после появления средств их выражения, а до этого были неосознанными). Для ребёнка это в первую очередь есть нечто лающее. И не важно, что вслед за взрослыми этот процесс (лай) он может называть собакой (его слова – универбы). С возрастом и накоплением опыта (собака бегает, кусается, она дружит, сторожит и т.д. и т.п.) имя “собака” приобретает всё более обширное содержание, превращается в дефиницию, раскрывающуюся через все предикаты этого опыта. Отсюда понятно, что производственно воспринимаемый субъект в естественном языке по сути представляет собой совокупность предикатов, а отношение субъекта и предиката есть в действительности отношение целой совокупности предикатов (действий) к конкретному предикату (действию). Этим и объясняется суть релятивности предикатов, их формальное, т.е. акцидентальное, отношение к субъекту. Они принципиально не могут быть связаны более тесно, т.е. субстанциально, как в гегелевской логике.

Таким образом, в генетическом плане синтаксическая субъектно-предикатная связь по своей действительной сути есть предикатно-предикатная связь, из чего можно прийти к следующему. Синтаксически выраженный субъект в реальности дан функционально, т.е. не как перцептивный объект, а как форма деятельности (качественно иной объект). Субъектно-предикатная структура и есть структура практики, устанавливающей отношения между объектами. Так, в образном представлении машина – это объект. Но анализ показывает, что машиной как объектом она является лишь во взаимодействии её частей, действии устанавливаемом человеком. Эта сверхчувственная её компонента в обыденном представлении уходит куда-то на второй-третий план.

Зачастую эта сверхчувственная деятельность человека понимается как психическая особенно при обнаружении её связи с языком и сознанием. Так, А.Н. Леонтьев утверждал: “Нужно понять само сознание как деятельность”. “Ищите сознание человека здесь, в предметном мире” [62, c. 17] (вспомним, как Маркс говорил о том, что язык есть “практическое сознание людей” [71, т. 3, с. 29]. Однако, как мы выяснили, язык – это область практики, а следовательно, не психики (а сознание – феномен субъективный, связанный с субстанциальной рефлексией) и для этого можно привести дополнительные аргументы.

Отражая связь языка и деятельности, К. Прибрам выдвинул гипотезу о том, что практика отражается в мозгу в виде “моторного образа” [86, c. 311]. “Моторные механизмы кодируют результаты действий, а не ощущения или восприятия” [86, c. 311]. “В этом образе конечного результата кодируются, следовательно, внешние явления …, а не наборы мышечных сокращений” [86, c. 279]. Он привязал этот образ к известной корреляции между психическими процессами и электрофизиологическими, ссылаясь на то, что они формируются в так называемой зоне Брока, которая ведает у человека речью, а в эволюции развивается из мозгового центра мимики обезьян. Действия, конечно, должны отражаться в форме действий, которые обозначаются словами, но тут следует уточнить два момента.

1.Язык всегда связан с электрофизиологическим возбуждением мышц. Если приложить электроды к языку или нижней губе человека, умножающего в уме два числа и оперирующего при этом понятиями, то можно зарегистрировать изменение потенциала. Такой же результат будет получен, если приложить электроды к кончикам пальцев немого, привыкшего обращаться с помощью жестов, и попросить его решить сходную умственную задачу. Ничего подобного не регистрируется при автоматическом решении задачи. А это и означает, что язык, входящий в феномен сознания, по сути является внешним по отношению к психике (не является её имманентным процессом), ибо всегда связан с электрофизиологическим возбуждением, которое через посредство субстанциальной рефлексии вновь воспринимается рассудочной психикой (думая словами, мы как бы слышим результаты мышления, которые реализуются в действии, языке – именно из этого феномена возникла идея бикамерного ума в гипотезе Джейнеса [123, с. 230 – 234]). Возникает эффект внутреннего психического процесса. Сокращение мышцы или её возбудимость – явление уже практическое. Когда мы думаем, опираясь на вербальное (феномен сознания), то находимся в состоянии рефлексии (циклическом процессе) между практикой и мышлением. Такое рассудочное вербальное мышление есть лишь конкретный вид рефлексии материальных субстанций. Видимо не случайно Л.С. Выготский полагал, что “мышление и речь имеют генетически совершенно различные корни” [20, c. 90], т.е. чувствовал, что это разные реальности.

2. Невербальное мышление, как известно, относится к области бессознательного и собственно и является формой движения рассудка. Эта область оперирует сокращёнными формами мышления и вряд ли моторный образ конкретных действий способен реализовать такую быстроту анализа и выводов. Именно поэтому мы и пришли в своих работах к тому, что подсознательное мышление оперирует абстрактными моторными образами, каждый из которых представляет собой целые группировки действий, “блоки” последовательных действий, или “схемы” действий [102, c. 20]. Поэтому, когда выражаем результаты мышления в речи, то оформляем каждый “блок”, “схему” (или совокупность таковых) словами или расшифровываем один блок множеством предложений. Каждое слово естественного языка, в итоге, имеет содержание, выступает как дефиниция, за которой может скрываться часть “схемы” действий, целая “схема” действия или некоторое множество таковых. Заметим, что самыми крупными блоками действий (схемами действий) являются блоки инстинктивного поведения.

Человек создал себе производственный (инструментальный) мир и способен отразить его в своём сознании только таким образом – в виде деятельности. Мышление, оперирующее абстрактными моторными образами, и есть именно то, что чаще обозначают интуитивным мышлением. И хотя некоторые исследователи и относят его к так понимаемому “сверхсознанию” [110, c. 75 – 77], это типичный способ рассудочного мышления животных. Предикативные отношения в языке (или тексте) отражают действие и именно в этой форме действия дан человеку объект познания. Другими словами, в языке представлен такой объект познания, который не является той реальностью, о которой говорят сенсуалисты или эмпирики. Он есть сама деятельность. Ближе всего к этому подошли позитивисты, объявив реальность фикцией, а объектом формализованных логик – факты опыта. Но и они не поняли, что в форме действий представлена объективная реальность [101, c. 18].

Животные обладают неосознаваемым моторно-образным мышлением и с этой стороны никакой пограничной (качественной) ступени между “языком” животных и речью человека нет. К этому заключению приходят уже давно [5, c. 215] (помнится ещё Ф. Энгельс говорил, что “нам общи с животными все виды рассудочной деятельности” [71, т. 20, с. 537]. Но это одна сторона вопроса, не менее правы и те, кто утверждает, что психику обезьян и человека разделяет качественный скачок [38, c. 5 – 6].

Некоторые исследователи говорят о “предпонятийном” [119] и даже понятийном мышлении обезьян [47, c. 97]. Б. Ренш, например, указывает на наличие у шимпанзе “высших абстрактных понятий” [127, s. 208]. Обосновываются подобные убеждения на том факте, что обезьяны способны обучаться не только жестовому языку, но и языку “пластмассовых” бирок. Последние, как полагают, и играют роль понятий. Однако при интерпретации опытов не следует забывать, что знак в этом случае понимается только в условиях знаковой ситуации: отношении знака к интерпретатору и обозначаемому объекту, к действиям, связанным с ним [8, c. 55; 86, c. 361]. Т.е. за предполагаемым оперированием понятиями скрываются действия экспериментатора и моторный образ психики обезьяны. “Символы, - говорит К. Прибрам, - это побудители к действию. Они приобретают смысл на основе их применения в прошлом” [86, c. 367].

Четвёртый уровень организма (третий уровень психики) несмотря на свои различия у эволюционно отличающихся групп животных, включая и человека, качественно остаётся одним и тем же. Но прав Б.Ф. Поршнев, когда говорит, что “свойств человека не выведешь из свойств животных путём возведения в степень” [84, c. 44]. Их не вывести, потому что у человека возникает ещё один уровень психики – высший, разумный. Разум – это то, что ни у одного животного нет и быть не может.

Подводя общий итог анализу рассудочной психики и рассудочному мышлению, нужно сказать, что как целостное явление, как конкретная форма материи движение (мышление) является диалектическим процессом. К сожалению, в поле сознания, в сферу вербального диалектика на этом уровне не попадает (Гегель потому и выделил разные типы рассудка: чистый рассудок и рассудок разума). По-видимому, и потребность в ней для практики этого уровня отсутствует. Высшее достижение для чисто рассудочного мышления – формальная логика.

Дата добавления: 2015-12-01