|
Читайте также: |
Прекрасная и удивительная песня невольно заставляла задуматься. От восторга горло сжималось, и невольно текли слезы, а кто-то из присутствующих навзрыд заплакал. Все умолкли как - будто вес вымерло. Прошло несколько секунд и запевала тихо-тихо, мелодично произнес «таслиман». Постепенно, с воодушевлением как нарастающий снежный ком, как надвигающие морские волны, эмоционально с восторгом разлились новые напевы.
От восторга и сверхэмоций один встал, а следом второй, третий, четвертый и все остальные, вольно или невольно стремясь подставить себя под звуки ритма песни. Чувство неведомо откуда взявшейся силы помогло им наполнить торжествующим властным призывом слова песни.
Мягким, прекрасным голосом запел он "Песню о Пророке и о его сподвижниках". Песня длилась долго и запевала и подпевающие старались на совесть. Песня умолкла. В тишине были слышны вздох и плач, люди не скрывали слез восторга, скрытые чувства выплескивались, никто не сдерживал их.
Умершего приготовили и вынесли во двор. Один за другим с искренностью стали свидетельствовать Соседи, друзья и односельчане знавшие его с детства Хасана один за другим с искренне стали свидетельствовать, каким он был человеком – богобоязненным, добропорядочным, честным, - перед тем, как его тело вынесут со двора на кладбища, и перед тем, как Хасан уйдет навеки.
Теперь вот я стоял в воспоминаниях и смотрел на свой дом, на дом который построили мои родители, где жила наша большая семья, где родились мои братья, где женился я, - все это уже чужое. И чужие люди живут и владеют нашим домом, нашим садом. Только вопрос в том, владеют ли, если владеют, надолго ли!? Владеем ли или владели ли мы? Да, мы владеем им лишь постольку, поскольку. Я успокаивал себя, говоря: «У человека нет своего ничего - ни дома, ни земли, ни свободы, есть только иллюзия и пространство. Иллюзия – это сладкий сон, а пространство – это темница, и то и другое овладевает нами».
Вслушиваясь в отголоски своих неведомых мыслей, поскольку нашим глазам не дано увидеть воображаемое, они, то есть мысли неведомые, пугают нас, гонят, утомляют, иногда убивают нас, я глотал слезы, боясь, что вдруг они выплеснутся наружу. Все от Его воли, Он дает, Он отнимает, Он Милует.
Вечером, под видом поиска отставших овец, мы с одним из чабанов пошли за село в сторону кладбища. Я понял, что чабаны специально устроили мне этот поход для того, чтобы я мог посмотреть на родные места. Я долго бродил по кладбищу и не мог найти могилу своего отца и других родных - все изменилось, плиты надгробные выкопали и унесли, забора во круг не было, небольшая келья, построенная над могилой Ибрагима-хаджи, была разрушена. Походив немного по кладбищу, мы решили вернуться в село.
Мы молча шли сквозь тьму. Я споткнулся несколько раз на ровной дороге. Попутчик поддерживал меня, взял под руку. Родные мне места, где мне знаком каждый дом, каждая улица. Теперь они стали запущены, зароси и стали мне чужими. Я шел по улицам, где меня долго не было, и наверное, после этой ночи меня долго не будет здесь.
Мы остановились у Муслуевых, у бывших наших соседей, переехавших сюда еще до революции. Они жили в нашем селе и во время выселения их не выслали из-за того, что они проходили как дагестанцы. Они приняли нас очень хорошо и рассказали мне много того, что видели во время высылки наших односельчан.
Братья Муслуевы рассказывали о первых часах и днях после выселения. Если в первые дни были стрельба, крики, вопли людей, стоны раненых, лай собак, мычание животных, горящие дома, то после нескольких дней наступила тишина, тишина пугающая, мертвая, даже слишком мертвая и жуткая тишина. Вымерли села, опустели горы, даже казалось, что вместе с выселением людей выслали все живое и птиц, и природу, даже родники на какое-то время высохли, а те, которые не высохли, перестали журчать.
Всю ночь я не смог уснуть, думал «до чего я одинок у себя в родном селе, среди своих товарищей и знакомых. Может быть, я сам ищу одиночества для того, чтобы перед самим собой казаться обиженным, обделенным, а может быть, для того чтобы познать себя и почувствовать боль других людей – родных, близких и вообще всех угнетенных людей». А может быть, в состоянии одиночества я ищу прибежища и успокоения в просторах родных местах?
И опять я стал путаться в своих мыслях. Снова я, то есть моя душа, мое «Эго» противопоставляет мои мысли моему разуму. Я решил думать о другом, о приятном, о встрече со своими родными и близкими. Разными мыслями я старался, принуждал себя, без особого желания, без внутренней необходимости уйти от мрака и выйти из замкнутого, мне не ведомого круга. Мне в какой-то момент захотелось услышать не только самого себя, а чужие мысли, чужое мнение. Преграда, которая стояла между моим разумом и мыслями не позволяла входить ни с этой и ни с другой стороны в свои заветные пределы, нарушать устоявший порядок. Чем больше я старался успокоиться, тем больше разум и мысли отдалялись друг от друга, скрывая свое поражение и не признавая ошибки. Это было последствием унижения, несчастья, озлобленности.
Бесчисленное количество раз снова и снова в памяти восстанавливалось одно и то же, и снова и снова во мне ворошилось давно забытое и то, что улеглось давно, и не было выхода из мрачной бездны, только иногда вырисовывались смутные и кажущиеся возможными решения, которые могли бы погубить меня. Сколько раз во мне всколыхнули греховные мысли уйти из жизни! И каждый раз разум развеивал их, понимая, какой великий грех таится в них.
Разум каждый раз отгонял от меня эти мысли, понимая низость, которая унижает человеческое достоинство. И разум раскрывал передо мной те обстоятельства, которые показывал мой страх, мое бессилие, мой жалкий ум и другие отрицательные свойства, которые рождают низменные мысли и чувства.
Испугавшись своих мыслей, я внушил себе с полной и твердой уверенностью, что бы там ни было, я не должен поддаваться низменным чувствам. Устыдившись и чувствуя себя виновным, хотя не знаю, перед кем и чем, я стал искать спасение своей души, как попавший в мутный поток бурной реки.
Иногда, когда все отнято - и честь, и свобода, и родина и ты, человек, как в целом и нация, вне закона, и уже все потеряно, не хочешь ни справедливости, ни мести, ни кого и нечего, только хочется искать и найти утешения в вере в Бога, Его любви и приблизиться к Нему.
Иногда мне казалось, что в этом утомительном переплетении нет никакого смысла и все то, что со мною творится это сумасшествие, что я не могу контролировать себя, собрать воедино и мысли, и разум, найти правельное решение, привести свои мысли в порядок, разбудить свой спящий разум, найти нужные слова, жесты и движения, но я не мог остановить себя, избавиться от этих мыслей, как я остаюсь один самим с собой, как заядлый игрок, я полностью погружаюсь в это. Так, я однозначно не мог определить все то, что творится со мною - мне нравится или это мучения для меня? Я иногда, защищаясь, веду оборону, другой раз нападаю, часто бываю совсем беспомощен, предаю себя, бывают моменты, когда утешаю себя самообманом. В этом безумном сплетении, в необъяснимой суете, в призрачном движении, в перешептывании мыслей иногда удавалось соединить что-то с чем-то, уцепиться мертвой хваткой за какую-то мысль.
И как обычно, единственное спасение от самого себя - это аяты из священного Корана.
Несмотря на уважительный прием, наполненным благородным покоем, с добрыми воспоминаниями со стороны Муслуевых, настала пора уходить. Мне было трудно расстаться с родными местами. Хотелось остаться, но я не имел никакого права на это: родные места были заселены чужими людьми и больше не принадлежали нам.
После того, что случилось с Мусой, Макшарипом, Василием и когда я увидел, что творится с нашей землей, с нашими селами, с могилами, я твердо решил во что бы то ни стало уехать и найти своих родных и близких, даже ценой жизни.
№11
Чтобы переждать сильные морозы, как и раньше, нам необходимо было разойтись по разным селам, по знакомым, Чтобы не попасться к властям и не навредить им - своим знакомым, приходилось идти на разные выдумки. И на этот раз под видом грузинских пастухов нам пришлось всем вместе остановиться в ауле в пустом заброшенном сарае, где обычно летом сельчане держали скот. До вечера мы осмотрели это место и в целях безопасности, решили на ночь разойтись по разным углам стойбища. Я остался в пастушьем домишке, с небольшими окнами на все стороны, который стоял неподалеку от сараев, зарывшись в землю. Видимо, этот домик мне уступили по старшинству. Несмотря на холод и темень, стены дома и лежанки в нем придавали своеобразный уют и спокойствие. После тяжелого перехода, уставшие, все разошлись, и я сразу же уснул, а проснулся поздно ночью. Совершил ночную молитву и лег, укутавшись в свою верхнюю одежду, с четками в руках и неустанно повторяя зикр. После полуночи я попробовал уснуть. Разные мысли стали овладевать мною. Почему-то я стал пугаться от своих мыслей, вспоминать ненужное, тревожиться без явных причин, пугаться одиночества.
Бывали дни и ночи одиночества и пострашнее, чем сейчас, бывали тревоги и взрывы эмоции, но на этот раз, когда проснулся после недолгого сна, без особой на то причины появилась особенная тревога, которая не покидала меня, и я не мог определить ее причину. Ведь я же предложил спуститься в аул, заранее договорившись с местным влиятельным человеком, что ненадолго остановимся, чтоб переждать холода, огорченный тем, что сделал и чего не сделал, раздосадованный этой ночью, таившей угрозу и беспричинный страх, была всему причина. Ночь таила угрозу. Я был раздосадован, что не смог убедить друзей спуститься в аул.
Каждый человек по-своему понимает и воспринимает состояние одиночества. Вот и я сейчас лежу в темноте, мне одиноко, я понимаю (или мне так кажется) свое бессилие и беспомощность, и от этих мыслей меня бросает в дрожь и в холодной полуподвальной комнатушке мне жарко. Я в смятении сбрасываю с себя полушубок, в которую закутался и защищает меня от холода, с презрением, как будто она в чем то виновата. Когда мне стало холодно, я успокоился и стал говорить самому себя «сколько раз ты в одиночестве, ведь тебя нравилось состояния, что с тобою?» До чего я ничтожен, какие-то глупые мысли довели меня до истеричного состояния! Да, никто из людей не бывает столь бессильным и столь лишенным здравого смысла, столь безнадежно погубленным в себе самом, когда мы остаемся в одиночестве и когда твои мысли выходят из-под контроля и они «гуляют» по просторам твоего разума, овладевая тобою.
Мысли блуждали по просторам моей юности. Передо мною в юности открылись большие возможности благодаря моему дяде Хамиду по отцу, образованному человеку своего времени, участнику первой мировой войны, который привел меня сначала в реальное училище в городе Грозном… впоследствии рабфак в городе Ростове, но активного применения приобретенным знаниям не получилось из-за моей болезни.
Молодым человеком, когда все мне казалось в розовом цвете, думал, что весь мир существует для меня. А все прошло, как в утреннем сне. Исчезло мое беззаботное легкомыслие, кажущаяся легкость на жизненном пути, беспечная болтовня наперебой с друзьями, храбрость безграничная, игривое настроение, исчезли воздушные замки, а осталась горечь слез от разлуки с родными и близкими, ощущение смертельной опасности, дни, недели и годы тревоги, которой нет конца. Радовался по каждому поводу, мимолетной улыбке девушки. Восторгался от похвал старших, когда они спрашивали «чей он, какой хороший сын?». А ведь мой восторг был сродни неразумности. О чем я думал, на что рассчитывал, проявляя ненужное воодушевление и храбрость? Думал ли я, если думал вообще. Когда об этом я рассказывал, Микола, слушая с неохотой, перебил меня.
- Ты говоришь обыкновенные вещи, которые должен видеть и испытать каждый развивающийся разумный человек. Каждый проходит этапы развития, и у каждого бывают и взлеты, восторги, вдохновение, храбрость, разочарования.
У меня никогда ничего не было. Мне хватало того, что семья жила в достатке, и я не хотел ничего иметь, когда я, как птица выпорхнул из родительского гнездочка. Меня охватила революционная страсть, я заболел ею. С возрастом меня потянуло к земле и животным: где-то в крови давала о себе знать мое крестьянское происхождение, но не надолго. Слишком увлекся я революционной борьбой, во мне бурлила страсть: меня, как и многих из нас, ослепляла гордыня. Люди, которым это не стоило ни гроша, стали разрушать все, а взамен - говорить и говорить, восхваляя еще не сделанное, вознося до небес всяких людишек. И невозможно было остановиться, размах был слишком велик. Я не понимал и до сих пор не могу понять, правильно ли прожил я все эти годы или все было бессмысленно.
В этой неразберихе было что-то уничтожающее тебя, меня и многих других. Всему этому трудно найти объяснение. И тем не менее за всем этим, чего мой разум не смог постичь, я чувствовал прилив необъяснимой силы и уверенности в правоте.
У меня такое состояние, как будто я с похмелья, как у многих в нашей стране. Тебя этого не понять, так как ты не знаешь, что это за состояние такое. Когда-нибудь, когда все это пройдет, я и мы все отрезвеем и узнаем, как дорого нам обошлось это наше состояние - «запой непробудный», это будет страшная бухгалтерия и настолько непоправимая и не перед кем будет извиняться, а покаяться будет не возможно.
Я говорю слишком поспешно и непоследовательно. Знаю. Я долго молчал, боялся говорить даже самим собой, а теперь все равно, говори, не говори - мне не жить. Мне трудно дышать, я задыхаюсь, будто меня схватили за горло, и я вот-вот умру, и нет у меня ни времени, ни терпения думать и говорить в деталях или умно. Я не понимаю тебя. Ты вот все пишешь и пишешь, а зачем и для кого? Мы же не жильцы на этом свете. Мы давным-давно приговорены к высшей мере – к смерти, а ты хочешь оставить память о себ. Или хочешь оправдаться перед потомками?
Если бы мы все жили по общему закону, предписанному нам, придерживаясь человеческой морали для советского человека в нашей стране, может, не было бы столько бед и страданий, которые пережили и переживают миллионы людей.
- Жизнь наша, Микола, шире любых законов, морали и предписаний. Законы, придуманные людьми – не все предусмотрены, мораль – это нечто воображаемое, а жизнь диктует свои законы и она является существенной. И запретами под угрозой лишения жизни ничем не поможешь, а наоборот, страх и боязнь рождает лицемеров и уродует души.
Я вспомнил первые дни, когда мы с Миколой встретили Магомеда. Как-то в очередной встречи, Микола стал говорить об идеологии, морали и духе большевизма. Магомед на плохом русском языке с большим акцентом, основываясь на огромный религиозный и жизненный опыт, не дал ему возможность проявить свои знания атеизма и большевистской идеологии и морали. Микола не стал продолжать спор. Действительно, ему нечего было сказать. А может, он не захотел испортить отношения с нашими «ушами, глазами, и кормильцем». Но мы поняли, что Миколе не хватило ни аргументов, ни знания, ни стойкости духа. При всем искреннем уважении и привязанности к нему как к родному брату, я был рад, что он проиграл. А по словам Магомеда, собратья Миколы по идеологии только из-за подозрения, что «он может быть пособником империализма», без разбору и суда - следствия приговорили его к высшей мере - к расстрелу. Он до сих пор верит в чистоту партии и в Сталина. Каждый раз твердит, «если узнает Сталин или если бы знал Сталин» и так далее..
Я не заметил, как уснул, уснул ли я, когда с большим шумом и грохотом заскочили военные и выволокли меня во двор. Военные долго и осторожно проверили стойбище. Видимо, они не обнаружили других. Я более часа стоял под прицелом автоматов босым на снегу. Когда я сделал незаметное движение для того чтобы не простудиться окончательно, солдат кинул под ноги несколько деревяшек, при этом говоря «зачем мертвецу здоровье». Когда уже рассвело, со всех сторон военные стали собираться во дворе. По моим подсчетам, их было не более пятнадцати человек. Командир, худой небольшого роста, с заметно тонкой шеей, нервничая, с криком отдавал приказы. Я понял, что они не смогли обнаружить остальных. Отчаявшись найти остальных, он наконец-то обратил на меня внимание со словами оскорбления, унижая достоинство не только нации, но и меня, конкретного человека. Полились непристойные слова, сопровождаемые ударами по лицу, животу и по ногам и с единственным вопросом «где остальные?». Я понял: значит, они не смогли обнаружить их, значит, они живы, значит, есть шанс остаться в живых. Приблизительно я знал «где - кто», а Муса находился в нескольких шагах от нас, но смотреть в ту сторону я боялся, боялся своим взглядом выдать их. А удары наносились все сильнее. У озябших ног моих не было крови, а только виднелись раны, нанесенные сапогами офицера. Не получив от меня ответа, он дал распоряжение разойтись и искать по следам остальных. Я понял, что это не случайность, а точная наводка тех, кто видел нас. А допрос с побоями и оскорблениями не прекращался ни на минуту.
У меня было сильное желание высказаться, схватить и вцепиться в его отвратительное горло железной хваткой, заткнуть его рот, переломать ему руки, наносив мне удары в лицо, но инстинкт самосохранения преобладал моих желания. У меня хватило бы сил чтобы ответить ему, дать сдачи, схватиться с ним, разорвать его. Но хватало и ума сдержать свой гнев, чтобы не погубить, в первую очередь, себя, а потом своих товарищей…
Одно малейшее движение – и я погубил бы себя и своих товарищей, поэтому я не давал слабости овладеть собою, инстинкт самосохранения не позволил желанию взять верх над собой не смотря над насилие, творившееся надо мной. Я понимал нависшую над нами опасность. И если я пойду на поводу своего желания победить, отвечая насилием на насилие, то добью самого себя и уничтожу своих товарищей. Я стою с понукнутой головой, получая очередные удары, превратившись в ничто, я страдаю не столько физически, сколько морально, я не слышу оскорблений, и не чувствую наносимых ударов, меня унизили, отобрали право человека на самоуважение. Смогу ли я уважать себя как человека? Единственный мой протест - это то что я стою на ногах, тем самым бросая им вызов. И я должен держаться на ногах!
Военные, в основном разбежались по разным сторонам, выполняя приказ начальника. Остались пять-шесть солдат на позиции и один офицер с моим палачом.
Видимо, там, на верху, на скале нависшей над домиком, была какая-то возня, но я не обратил на это особого внимания, а лишь машинально отметил в своем сознании какое-то движение. Но очередные слова оскорбления и унижения, сопровождаемые ударами по лицу и телу, помутнение разума от боли быстро отвлекли мое внимание от услышанного несколько секунд назад. Увидев упавшего под мои ноги с кинжалом в горле офицера и молниеносный захват стойбища, я воспрял, меня как будто разбудили после глубокого сна, и я понял, что мои трое товарищей захватили и разоружили военных. Мне стало плохо, закружилась голова, стало тошнить и я потерял сознание.
Когда очнулся, не мог понять, где мы, но твердо знал, что я в безопасности. От нанесенных побоев я не мог прийти в себя, но горячий мясной бульон придал мне силы, а жить не хотелось. На вопросы я не мог отвечать, опухший язык, выбитые зубы, разбитое лицо, я думал «лучше помолчу».
Хочется убежать, не оглядываясь, уйти от всего! От чего хочется уйти и убежать, кого и чего хочется взять? Желания души слепа жаждет уйти, а доводы разума говорить, что надо предоставить человеку его судьбе и она судьба выбирает нам порой скользкий, порой опасный путь, который неведома и незнакома нам. На душе страх и боязнь. Чего я боюсь? И от чего хочется убежать? Есть потребность защиты привычных мыслей, не связывая воедино явление и возможные причины, но нет во мне защиты от всего этого. Вряд ли удастся убежать от горя и бед. Хотя бы удалось стереть или отключиться от всего неприятного. Пытаясь отключиться, разорвать те тонкие нити, что связывали нас с прошлым, особенно с плохим, все дальше уходил от реалий. Пусть остается только то, что есть, - неизвестное, с которым не скрестилась ни моя память, ни мои мысли, ни мой взгляд и ни мои дороги. Можно было бы оставить и немного плохое, закрытое во внутреннем взоре, для примера, чтобы не повторить былые ошибки. Все предопределено на много раньше до появления человека и как верующий человек и искренно любящий религию, я не могу идти на поводу пагубных мыслей. Я если я иду на поводу их – значит, я изменяю своим убеждениям, предаю то, к чему я шел и чему посвящал столько лет своей жизни. Меня тянуло к родным местам, где прошли детство и юность, где я молодым человеком, стараясь показать себя, гарцевал на лихом коне перед девушками, где в дни скорби и огорчения можно было на кого опереться, ведь у человека должна быть опора в жизни, дорогое ему место, оно должно служить ему защитой от бед и невзгод. Я этого сейчас лишен. Родные мне места в чужих руках, родные места сами нуждаются. Могилы и святые для чеченца места испоганены и обесчещены. Вчерашнему хозяину на каждом шагу сегодня грозит смертельная опасность и легко можно попасть в расставленные капканы и ловушки.
Я твердо решил при любой первой возможности уехать в Казахстан, поискать и найти своих родных и близких. А если хотеть или желать, но при этом ничего не делать, ждать счастливого случая, тогда я их не найду никогда. Ничего не делая, человек ведь не может добиться желаемого. Если он что-то достигает, это случайность или ему кажется, что он добился желаемого. Каждый из нас особым образом воспринимает бренный мир, земную жизнь, полагая, будто все у нас зависит от других или от случайности.
№12
Третий день, как я нахожусь в Хасавюрте вместе с Али – сопровождающий, у чужих людей под видом фронтовика на излечении, и третий день идет дождь, как будто в знак приветствии и знак нашей безопасности среди стольких чекистов, секретных сотрудников, доносчиков. В другой раз я бы не стал задерживаться здесь, давно не был среди людей. Надо было запастись карандашами, тетрадями и продуктами. Теперь я чувствую необходимость в своих товарищах, скучаю по нашим трущобам, по нашим непроходимым тропинкам, стоянкам и горам. Никогда не поверил бы, что человек мог бы привыкнуть к нечеловеческим условиям в горах, зимой и летом, в жару и стужу, в дождь и слякоть. Мне даже неловко ложиться в мягкую постель, когда мои друзья где-то там, укрывшись всяким тряпьем, в верхней одежде, мерзнут. Я твердо решил идти завтра обратно в горы. Пусть мне будет так же, как моим друзьям. Да в конце-то концов, человек привыкает и приспосабливается к любым условиям, несмотря на трудности и часто меняющиеся условия. Чувствую, что я тоже привык к трудностям, часто меняющимся условиям, а также к своим товарищам.
Длинная осенняя ночь, казалось никогда не закончится, несмотря на пышное угощение с калмыцким чаем с приятным ароматным вкусом. За хорошим столом в беседе прошло полночи, когда мы легли спать. Ворочаясь, не находя удобной позы в мягкой постели, я не мог уснуть, ждал рассвета. О чем только ни думалось, какие только мысли ни приходили в голову, но уснуть не мог, и я решил отвлечься от мрачных мыслей и думать о хорошем.
Относительно в современном мире все быстрее углубляется познание. Чьей-то неизвестной и неведомой рукой начерчена точнейшая взаимосвязь всего и всех. Если подумать, что может связывать китайского крестьянина, работающего на чайной плантации, и кавказца - труженика села, - где тут связь и взаимосвязь: оба трудящиеся заняты физическим трудом. Сборщик чая, срывая лепесток с кустарника, не может знать, куда попадет этот лепесток, какое расстояние придется преодолеть этому лепестку, в какой упаковке придется путешествовать по миру и кто будет пользоваться им, и как будут звать того человека. Человек, который приобрел чайную упаковку и употребляет чай, не думает о том человеке, который собирал эти самые чайные лепестки. А ведь мы не думаем обо всем этом, о существующей взаимосвязи. Нам и нет в этом необходимости, мы удовлетворены этим самым напитком, нам этого достаточно. Человеку незачем вдаваться в подробности, в эти законы жизни и природы, обусловленность кажущихся различными явлений мира и жизни. Переплетение отдельных случайностей, и все в общем - вырастающее в необходимость, в необъяснимые и неписанные законы природы, пожалуй, познать невозможно. Вместе взятые те или другие случайности мы привыкли называть судьбою. Эти соединения и случайности вырастают в накрепко спаянную логическую цепь, влекущую за собой попавшие в ее орбиту человеческие жизни. Нам не дано достаточно глубоко понять причинную связь, не понимая истинных мотивов, а не объяснимое и непонятное очень удобно называем судьбой.
Разные катаклизмы и явления природы, войны, передвижения народонаселения и ряд других событий неизбежно сближают совершенно разных и чужих людей, живущих в разных уголках земного шара, и заставляют вольно или невольно действовать совместно и в то же время разобщено, враждуя или дружа, любя или ненавидя, при этом имея одни и те же физические данные, биологические свойства, при этом в общих поисках одной и той же цели. Так я и не заметил как уснул.
Раннем осенним утром, запасавшись припасами, в запряженную хорошим конем бричке, с покупками, мы вышли в путь, распростившись с гостеприимными хозяевами. Я планировал, что к ночи доберемся в родной аул Али. Мне хотелось послушать ученых – алимов. Я с горал от желания послушать проповеди, планировал запастись новыми лекциями. Здесь я поймал себя на мысли «я планирую, а что приготовлено Богом?». Планируя не сбыточное, нереальное, невозможное, мы уничтожаем веру и надежу в завтрашнем дне. Мы строим планы, желаем невозможное, вымаливаем, бесцельную и ничем и никем не заполненную пустоту забиваем несбыточными желаниями. Как известно, неисполненные желания разрушают человека изнутри, в результате идет в упадок общее состояние, испаряются духовные и физические силы. Необходимо желаемое строить с учетом жизненных возможностей, которые совпадают с целью.
Я вспомнил беседу с Миколой в первые дни нашей встречи, когда я поделился со своими планами на ближайшее будущее. Он с ухмылкой заметил «а ты уверен, что нас, если не сегодня то завтра поймают или просто уничтожат, в наших же условиях строить планы на завтра - это просто недальновидность, не разочаруемся ли мы завтра же, ну ответь мне, пожалуйста?!» Мне тогда все то, что сказал Микола, показалось неуместным и не кстати, и сдерживая себя от грубости, с упреком ответил:
«Мы строим планы, их и надо строить на завтра, да, конечно расстроенные планы усложняют нам жизнь, наши помысли растворяются в сложных закоулках жизненного пути. У меня нет ответа на эти и многие другие вопросы. Почему вы задаете мне эти вопросы и почему я на них должен отвечать? С таким же успехом я тоже могу задать эти же вопросы вам, как сторонникам новой религии под названием «коммунизм». У вас же тоже нет ответов на эти вопросы. Конечно, спрашивать удобно и легко, чем отвечать, как говорится: «глупец может задать вопрос, на который не ответят семь мудрецов». Знающий только Он Один Единственный!»
Кроме нас с Али, с нами был попутчик, который говорил не переставая. Укутавшись в плащ с капюшоном, я думал о своем, и не было ни какого желания слушать попутчика, хотя говорил он о важных вещах.
Вначале я слушал с интересом, было в его разговоре что-то, а когда его разговоры стали превращаться в говорильню, я, надев на себя маску искренне слушающего, продолжал слушать уже с наигранным любопытством, но без внимание. От непрерывности его разговора мне становилось плохо и думал что мне делать, чтобы он перестал говорить «я должен говорить больше и громче, и убедительнее, чтобы переговорить его», подумал я и быстро отказался от этой мысли, лучше всего просто уснуть.
Усевшись поудобнее, я стал часто закрывать глаза, как будто мне тянет ко сну, и наконец натянул капюшон на глаза, опустил голову и сделал вид, будто сплю.
Мы часто разговариваем со смыслом, без смысла, просто так. Разбрасываемся словами, а ведь слово - это величайшая мудрость. Нужно иметь осторожность при его применении. Словами нельзя разбрасываться, с ними надо быть осторожным и беречь его как, бережешь глаза, руки, лицо, как бережешь тело от недуга и болезни. Надо всячески избегать пустословие, сквернословие, беречь и не разбрасываться попусту. Слово имеет свои особые качества, оно может быть твердым, мягким, хрупким, тяжелым, убедительным, скверным и разнообразным. Это зависит от поступка хозяина слова и от его низкого или высокого морального уровня.
Попутчик наш добрался до места, расстался с нами. Я продолжал молчать, да и Али не был расположен к разговорам, но подгоняя коня, что то напевал про себя. Плеск дождя, падающего на мой плащ и на покрытую брезентом бричку, шумящие под колесами брызги, как бы аккомпанируя словам Али, создавали приятные сочетания звуков.
К ночи мы были на месте. Родня Али встретила нас с радостью и все месте стали заносить вещи и распрягать коня. Нам только оставалось понаблюдать. Мы зашли в дом и стали готовиться к ночной молитве. Отец с почтением наблюдал за всеми. Мать, сидя возле мужа и бурча себе под нос, делала какие-то распоряжения, а все остальные, несмотря на позднее время, суетились. Когда мы завершили молитву, все было готово. Расстеленная прямо на полу большая скатерть с разнообразной едой, как на праздники, мясо и мясные блюда, овощи и фрукты на выбор, несмотря на позднюю осень, и хозяин около скатерти, приглашающий гостя к столу, все было красиво. Он с большим акцентом, но на чеченском языке пригласил к «столу» и как гостью предложил начать еду как гостю. Эту почетную миссию я оставил старику. Он со всей серьезностью произнес «Бисмиллах1и рохьманиррахьими». Мы вдвоем ели с аппетитом, старик мало ел, он говорил, спрашивал и рассказывал, а мать Али зорка следила за тем, чтобы на скатерти все было в порядке.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав