|
Читайте также: |
Муса, возившийся с ранами, успокаивая, «что все будет хорошо», попросил Василия, чтобы тот не разговаривал.
- Муса и все, послушайте меня, а потом я навечно перестану говорить. Я не сделал ни чего плохого. Да я действительно был заслан в горы для выявления разрозненных групп во время спецпереселения, но это я из-за брата. Мне обещали, если я выявлю и сдам хотя бы с десяток человек, брата отпустят, я был готов к этому, но после того, как я узнал вас и ваши судьбы, я не решился и ни разу не донес и не сообщил. У меня последняя просьба, если вам удастся, напишите письмо обо всем, адрес и письмо в моих бумагах.
Действительно, он навечно перестал говорить. Мы быстро ушли с места перестрелки. Макшарип с Мусой завернули Василия в несколько шинелей и осторожно на веревках спустили его тело в трещины в скалах. Мы с Миколой собрали боеприпасы и кое-чего и ушли. Меня трясло, как при лихорадке, как при приступе болезни от злобы. «О Господи, как мне стыдно перед Тобой, до чего у меня душа оказалась мелочной, подозревая парня, а он, каков он? Прости меня за слабость духа, за недоверия к человеку», - беззвучно, бессознательно шептал я. Мне захотелось прочесть молитву за Василия, но не знал, какую молитву читать мне, при жизни не смог помочь, уберечь парня от трагедии, может, после смерти молитвой помогу.
Он христианин, а, может быть, и атеистом он был, «вразуми меня, ведь Ты Один Всезнающий»! Я испугался. Мне хотелось отключиться, упасть, уснуть и больше не вставать. Откуда это желание самоуничтожения? С непонятной яростью размышлял я о себе и о других, о Василии и о жизни. Со мною происходило то, что никогда прежде не случалось. Я был в смятении и ярости.
Сердце изливалось кровью, мозги высохли. Ведь вчера мы хотели сменить место, мы же могли уйти сразу же, как нам сообщил Макшарип. Увы! это уже поздно, это было неосуществимо. Мысли мои, как комары ночью издевались надо мной, я не мог вытащить свои мысли из состояния тьмы, обращенное куда-то в неосуществимое и невозможное. Я ощущал печаль и безумие не только из-за смерти молодого товарища. Я пережил и видел смерть родных и близких, братьев, сестер и детей. Видимо, выплескивается все несправедливости, то увиденное за эти годы.
Идущий сзади окликнул меня. Я как бы спросонья очнулся. Да подумал я, «есть выход из этого мрачного состояния, есть свет, хотя притушенный, но свет». Оглянувшись на оклик, я увидел Миколу, торопливо приближающегося ко мне. Он догнал меня, дождался остальных. Микола предложил остановиться на ночь. Мы ушли намного вперед от преследователей и были в безопасном месте. Мы потом узнали, что была попытка преследовать нас, но по каким- то соображениям не решились идти за нами.
- Уже темнеет, нам лучше будет здесь, со всех сторон хорошая видимость и место нам знакомое.
Все согласились да и сил не был дальше идти. Устраиваясь поудобнее на ночь, расселись, но несмотря на голод и жажду, никто не дотронулся до еды и питья и все в основном молчали. Наверное, каждый чувствовал себя виновным. А я никого не обвиняю и нет ничьей вины в случившемся. «О Всеведущий Аллах, будь милостив и ко мне, и к ним, и ко всем другим, мы твари беззащитные и ищем у Тебя защиты и успокоения моей сметенной души. Я глупое и не разумное существо, которое не осознает и не умеет оценить Твоей милости и щедрости, и поэтому я уязвим. Постижение божьей мудрости и разум неуязвимы и доступно это лишь немногим, только избранным». Но почему-то все старались успокоить меня, угодить в чем- то, как бы соболезнуя за умершего близкого мне человека.
- Усман, не мучайся, мы все ходим в обнимку со смертью, это не наша вина и ошибка, это стечения обстоятельства. Я профессионал, проработавший в органах не один десяток лет, я знаю, чем дышит каждый работающий в органах - от рядового до вышестоящего начальника, и все равно проглядел.
Я заплакал навзрыд и плакал не стесняясь. У меня не хватило времени и слез плакать, когда на моих глазах убили сына, видимо я плакал за него и за Василия. Муса с Макшарипом отошли в разные стороны, а Микола продолжал сидеть за спиной у меня. Я успокоился и, положив руку на плечо Миколы, сказал «спасибо тебе, Микола, я ненадолго расстался с самим собой и поэтому потерял равновесие».
Только сейчас я пришел в себе и до моего замутненного сознания пришло понятие, мысли стали оживать, я стал видеть, слышать, думать, пришел в свое обычное состояние. В каком состоянии я ни находился, не было ничего в моем поведении, чтобы потом мне было стыдно вспоминать, я знал и был уверен, что в душе моей не зародилось ни одной мысли, порочившей меня как человека. Нет и еще раз нет, ведь я тоже человек, который имеет большие недостатки, большой океан грехов, готовый в любой момент убить, который часто ошибается, заблуждается. Человек по своей природе изверг и насильник, и он далее всех от истины, а истина соседствует с заблуждением и если человек, стремящийся к истине, запятнает свою душу, он воистину несчастен. А я не исключение. Да сохранит нас Аллах от заблуждения и простит наш согрешения и окажет Свою милость! Он воистину прибежище для каждого.
Пока мы обустраивались, настало время предвечерней молитвы. Я стал разглядывать место для молитвы, хотя можно было в любом месте стать на молитву, но мне хотелось уединиться, побыть одному.
- Микола, надо молиться, настало время молитвы, - от усталости с трудом встал и отошел. Ушел на приличное расстояние, но в пределах видимости и стал на молитву.
Не торопясь, выговаривая каждый слог читаемой суры, я помолился. Завершив молитву, достал четки и стал перебирать каждую зернышко, говоря «Ла илах1а Иллаллах1у - нет никакого божества, кроме Аллаха». После завершения всего молитвенного процесса я приподнял ладони на уровне груди и начал мольбу – до1у.
После молитвы я долго оставался в раздумье. Сегодня понял я, до чего слаба моя вера. Истинность веры стала рушиться при ситуации, при которой я не имел возможности контролировать себя, значит, слова Аллаха, сказанные в Коране, для моего сознания хрупки, значит к воззваниям Пророка я оказался глух, значит наставления моего устаза для меня беззвучны. Это безумие. От этого единственное спасение - это истинная вера в Бога и молитва, которая успокаивает смятение души, а также истинно верующий в Бога не смеет из-за своей слабости поддаваться отчаянию и малодушию, а то незаметно страх проникает в душу и приобретает (превращается) небывалые размеры, которые практически невозможно избавится от этого приобретенного комплекса. Безумие и животный страх во мне преобладают, чем вера в Бога. Какая большая скупость с моей стороны и какая щедрость не имеющий счету с Его стороны и как много я получаю по Его милости!
Много раз думал о ситуации гибели сына. Часто упрекаю себя, называя трусом, негодным отцом, выдумывая разные варианты говорю себе «надо было поступить так или ни так». Часто вспоминаю своего отца, его братьев, друзей знакомых и задаю один и тот же вопрос «а как бы они поступили бы в таком ситуации», и мне казалось, будто я дал промашку, совершил ошибку, сам не знал какую и как. Но однозначного ответа нет у меня и вселившую разочарованность в себя, держала меня в тревоге. Я не испугался и не боялся смерти, этому Бог свидетель, я просто жаждал мести, если не сейчас, ни сразу – через год, два, десять, через сто лет, но мести.
В ту ночь, когда я похоронил сына в своем сарае и в скорби задумался о случившемся, и тогда я не мог сказать как надо было бы поступать правильно. И эту темная, холодная, скорбная ночь врезалась в память, и не могу уйти от нее, забыть или вычеркнуть ее из памяти. В памяти осталось воспоминание о тревоге той ночи, за своих родных и близких, за свою семью. В памяти осталось томительное ожидание в непроницаемой тьме и глухой тишине и неприятное напряжение. С трудом выносил я это тягостное состояние, эту угнетенность, причину однозначно которой не мог определить.
Внезапно, без всякого повода, я почувствовал себя одиноким, и стал жалеть себя. Вспомнил о горе, бедах и страданиях. Приподняв голову увидел съежившего от холода лежавшего Макшарипа и тут же пришел в себя, вспомнил об остальных своих товарищах по несчастью, о целом народе, страдающем ни за что. Со смутным чувством стыда за свои низменные мысли и за свою слабость стал в душе порицать себя «ах ты горемыка, ах ты бедолага! Ты что, желаешь больше, чем предписано тебе Создателем? Ах ты страждущий наш, несчастный!». Мне действительно было стыдно за свои мысли и я подумал: «Слава Богу, что мои товарищи не могут читать мои мысли». Потаенные и подслащенные улыбкой мысли, я стал искать избавления от постыдных тайных чувств.
Мне казалось, будто я грешен и настолько малодушен, что забыл обо всем, что происходит с целым народом: нас презирают наши братья-кавказцы, русские и другие народы, не знавшие и не видевшие нас раньше, и те пришлые военные, напичканные злобой против нас, а у нас нет заступника, который мог защитить от клеветы, от уничтожения. А чем мы владеем и чем богаты это – гордость. И чем мы можем обороняться от гнусной клеветы - это ненависть к клеветникам. Мы не желаем оглядываться назад, нам нечего стыдиться или оправдываться, но нам некуда смотреть и вперед, потому что мы народ вне закона и у вайнахов вроде нет будущего, поэтому нам придется выждать время, не принимая какое бы то ни было решение. Мы должны во чтобы то ни стало сохранить себя, вернуть утраченный авторитет чеченца приобрести с ново былое обличие, придет время и все мы и наши потомки это увидят!
Без повода и причины жизнь шагает по нам сапогом советского солдата. Нас также без причины уничтожают, моря голодом и холоде. Зачем же это делается над маленькими народами и откуда у больших народов такое безразличие. Неужели они думают, что смогут переделать людей? Нет же! Каким Создатель создал человека, таким он и будет. А вот ненависть сполна приобретут.
На душе у меня какая-та смута, нет, что я говорю ни на душе, а в мыслях! Какая разница в душе или в мыслях, все это происходить во мне, а может быть между душой и мыслью война – непонятно! ну что то твориться. Может быть истина и заблуждения стоят друг против друга? А вот «слово», какую роль играет оно, и за кого слово может заступится. Я понял, какую роль играет между противостоявшим душой и мыслями слово, оно занято провокацией, играет роль провокатора, предателя бегая между душой и мыслью, подогревая страсти и нагнетая состояния и оно должно ощутить отклик или почувствовать результат своих действии. А за кого оно и какая польза в противостояния и смуты – на это нет ответа. Смута в душе ли или в мыслях, истина с бунтовалось против заблуждении, или на оборот, и роль слови активно ли или пассивно ли все это – бунт во мне! В результате страстей, бунта, войны между душей и мыслью, междоусобица истины и смутой во мне, пострадает моя чистая душа – «рух», который должен предстать перед Господом Создателем с отчетом за все в Судный День. Ему нет разница смута, бунт, смятения или заблуждения – горе.
Господи, как мне плохо! Я схожу с ума! С кем бы поделиться, кому бы излить душу, есть ли какой-нибудь выход из этого состояния?!
Мой немолодой возраст, плохое здоровье и самое страшное кажущая безвыходность - от этих мыслей в душе у меня поднимается бунт. И от того, что я не молод, чтобы совершать подвиги и не стар, чтобы подавить и удерживать в себе невыполнимые желания, я падаю в отчаяние и не могу отнестись ко всему безразлично. Пятьдесят лет, тем более за пятьдесят – это тяжелый возраст, настолько ты взрослый, чтоб испытывать всевозможные желания невыполнимых. Было бы мне сейчас лет тридцать – возраст который не боишься нечего не и никого, возраст который ищет приключении, кажущаяся смелость неукрепленная никем и ничем, ведь это молодость. Это пора безвозвратно ушедшая, удалившая от меня, оставив лишь след былой молодости. И теперь кажется, что я настолько стар и в нужде, что не имею возможности удовлетворить желания, угасли физические и моральные силы и возможности, остались в памяти приобретенные привычки и воспоминания о былых способностях в пору буйного расцвета молодости и всякое сознание, которое водить в заблуждения все больше и больше отдаляясь от реалии и истины. Где мой молчаливый собеседник, где карандаш и тетрадь?
Излагая все то, что у меня на душе, о чем я думаю, чего я хочу, о чем я мечтаю и желаю, не могу никому довериться, кроме самого себя и своей тетрадке, а она спокойно ждет моей исповеди, и я уверен, что она меня не предаст, не возразит тому, что я говорю, не поспорит, а молча примет все то, что я изложу. Не остается ничего другого, как писать, а таить все это в себе – это безумие, которое сведет с ума. Поэтому я пишу, о чем я не хочу говорить, что мне хочется держать в мыслях, чего я не замышлял во мраке своей души, безжалостно захваченной теперь уже не подвластным мне чувством, пишу без стиля, без плана, путаясь в мыслях, кидаясь с одного края в другой, без точек и запятых, с ошибками, все подряд, а если оборвется мысль - не пытаясь найти ее. А бумага спокойно принимает на себя мой тяжелый груз, накопившийся в течение небольшого времени.
И вот сегодня я остался наедине с самим собой и сейчас впереди долгая ночь без сна. А сколько их было, сколько, наверное, будут долгих ночей! И нет нужды спешить. Если кто-нибудь прочел бы, он увидел бы странности в исповеди, изложенной в тетради, где я противоречу самому себе, где я обвиняю и защищаю себя и других, и столько упреков, но не одной жалобы. Почему я противоречу и почему я обвиняю себя и других и от кого и почему я защищаю себе и других? С этими и другими вопросами, судьбою я предоставлен самому себе кинутый в пучину в безбрежные воды океана на безысходные муки и страдания. Это все предопределено Создателем, мне не уйти от своей судьбы и чему суждено, нет возможности скрыться уйти как нет спасешься и не уйти от жизни и смерти. Чему суждено - тому и быть, и я в полной мере должен увидеть какова и есть судьба каждого.
Мне страшно, страшно от того, что я не понимаю самого себя и своих не разборчивых и не последовательные мыслей, они необъяснимым путем вторгаются и безмерно накапливаются в просторах моего разума и единственный способ исторгать их из меня, это вписывать их в тетрадку, в мою кладовую сокровенности, где я находил утешения, где я мог исповедаться и очищаясь от грехов, и куда мог бы войти каждый, кто возьмет в руки эти записи.
Меня охватил страх, бросил меня в дрожь и стал трясти. Тело мое содрогалось, и я терял покой, которого у меня вообще не было, я не мог объяснить, что со мною происходит. Чтобы выйти из этого состоянии, я должен вспомнить что-нибудь хорошее из прошлого, а ведь я не люблю воспоминания, так как хорошие переплетены с черными воспоминаниями, и они еще сильнее терзают меня.
Нет, единственный выход одолеть этот хаос, подавить взбунтовавшееся состояние бунта в душе, привести в порядок мысли – это неустанное поминание Аллаха – зикр. Я ухвачусь душой и телом, языком, обоими руками, сердцем и мыслями за Имена Аллаха и усилием зикра возвращусь в сознание, которое не даст отдалиться от Бога и одно произнесенное Имя Аллаха размельчит мою тревогу в пыль и разнесет в просторы, которые не имеют придела. Я стал читать из Корана последние три аята из суры 59.«Аль-Хашр - Сбор», «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Он – Аллах, и нет божества, кроме Него, Ведающего сокровенное и явное. Он – Милостивый, Милосердный. Он – Аллах, и нет божества, кроме Него, Властелина, Святого, Пречистого, Оберегающего, Хранителя, Могущественного, Могучего, Гордого. Пречист Аллах и далек оттого, что они приобщают в сотоварищи. Он – Аллах, Творец, Создатель, Дарующий облик. У Него – самые прекрасные имена. Славит Его то, что на небесах и на земле. Он – Могущественный, Мудрый».
Вспоминая высказывания ученых алимов «совершай зикр постоянно в любых условиях наедине, среди людей, когда возможно и когда невозможно; совершай зикр в слух, при себе, сердцем, мыслями. И тогда ты почувствуешь неописуемое состояние, которое не возможно передать или объяснить словами, и это состояние не поменял бы ты на что», я повторял, произнося слова «ла иллах1 Иллаллах1у». И в этом состоянии я почувствовал необъяснимое удовольствие, с которым не сравнится ничто, и вряд ли понял бы меня кто-нибудь, кроме тех, кто знаком с этим состоянием.
№10
После того как я побывал в родных местах и в нескольких смертельно опасных случаях с моими товарищами, а особенно - недавний случи с Мусой, я подумал о том, что нам не - обходимо разойтись, раствориться.
Муса возвращался из Грузии, где он был по просьбе Миколы у его старого товарища, проработавшего с ними в органах на Украине. В поисках более безопасного пути пробирался по территории кударцев и североосетин, тем самым стараясь держаться подальше от границ Чечни и Ингушетии, и чуть было не попал в «плен».
Когда кударцы, угрожая смертью, попытались схватить Мусу, он оказал дерзкое сопротивление, несмотря на большое количество преследуемых, в результате чего они сами оказались в плену у Мусы. Несколько минут назад вооруженные вилами, кинжалами, лопатами и просто чем попало под руку, как зверя, случайно оказавшегося в сарае, Мусу загнали в угол. Даже дети в помощь взрослым взяли в руки камни. Никакие просьбы, уговоры не хотели понять кударцы. Они видели и уже чувствовали лестные слова со стороны властей за поимку беглого «бандита - абрека», когда Муса вытащил противопехотную гранату и с неописуемой яростью приказал всем бросить «оружие» и лечь на землю. Преследующие немедленно стали выполнять требования преследуемого.
Когда Муса проходил по горному аулу, сельчане заговорили с прохожим и поняли, что молодой человек «чужой», более того - из «высланных за измену родине». Договорившись между собой, решили схватить и сдать его властям. Никакими уговорами о понятии морали и закона гостеприимства горцев Муса не смог их успокоить, а наоборот, чем больше он просил их о пощаде, тем больше у них загоралось желание схватить усталого и беспомощного чужака.
- Уважаемые, я не враг никому и не сделал никому зла, отойдите, дайте пройти. Уважаемые старцы, угомоните людей, не доводите меня до греховного поступка, - обращаясь через голову тех, кто окружил его, к старикам, Муса попробовал подействовать на взбешенную толпу, при этом с кинжалом в руках, сопротивляясь, не давая схватить себя. И тогда отчаявшийся Муса бросил кинжал под ноги и вытащил противопехотную гранату и скомандовал. Потеряв человеческий облик, он в ярости завыл, как лев, попавший в клетку охотникам. Наступая на лежащих у его ног «героев», держа в руках гранату, шагая без разбору по ним, он подошел к старикам. Несколько минут назад, с удовольствием наблюдавшие за происходящим, теперь застыли в ужасе, затаив дыхание. Муса в ярости не столько за действия молодых, а от бездействии старцев решился на такое и вплотную подошел сбившимся в кучку старикам.
- Вы не старцы, вы ослы безмозглые, прожившие долгие годы. Быстро, - скомандовал он, указывая коней двум молодым парням в стоявших в привязи коней, - оседлайте двух коней, мне терять нечего, я брошу гранату, - сказал Муса.
Парни бросились к коням, выполняя «убедительную просьбу» и в тот же момент, молниеносно, двумя – тремя прыжками Муса оказался на одном из коней, а другую потянул за уздечку и мгновенно исчез за закоулками домов. Муса проскочил с километра два, соскочил с коня, несколькими ударами огрел их и отпустил в глушь леса, а сам направился в сторону дороги, где можно будет встретить случайных попутчиков в сторону Северной Осетии.
Всю дорогу он думал о случившемся, задавал самому себе вопрос «смог бы я бросить на людей гранату, были ли у меня другие возможности убедить их, и еще раз, смог бы я ради спасения себя от застенок НКВД убить столько людей и самого себя?» Пока он шел в сторону Осетии, думал всю дорогу и не пришел к какому то окончательному выводу. Он чувствовал себя неловко за свой поступок, ему было неудобно из-за того, что не может решительно сказать себе «да или нет», но в любом случае в глубине души осуждал себя за свой поступок.
Необходимо быть совершенно спокойным при любой ситуации, каким бы плохим и злым ни был твой враг. Доброта, гуманность, жалость или сострадание в любом человеке хоть чуть – чуть, но есть. Эти чувства хоть в малом количестве передаются от его предков по наследству и где – то в самом укромном месте души покоятся.
В мире долгожителями считают такие понятия, как дружба, любовь, забота, помощь, чувства, стыд, позор, добро, зло, жестокость, жадность …и всегда у людей была потребность в них. Если бы черная сторона в человеке взяла бы верх над светлой стороной или в противоборстве зло одержало бы победу над добром, то существующие понятия «человек и человечество» с большей буквой полностью уничтожился бы - исчезли бы.
Отсутствие веры в человеческую доброту, постоянные подозрения в хороших намерениях человека, сомнения в больших возможностях хороших качествах сомнения в больших возможностях и в хороших качествах, заложенных в человеке Создателем в человеке, порождают отрицательные мысли, которые, в свою очередь, способствуют неверию и в Бога и в человека. Со всеми внешними данными человека он на самом деле становится невежественным существом, мыслящим, говорящим, разговаривающим в облике человека. Он создал нас с мошной умственной и физической силой, со сложным внутренним организмом, с большими потенциальными возможностями жить и выживать в любых условиях. А в благодарность за все это, мы отрицаем Его, придумывая всякие нелепые предрассудки.
Когда разумный человек (я имею в виду не двуногого существа с человеческим обликом, а настоящего человека) счастлив, когда улучшаются условия жизни, когда у него все хорошо и в семье, и в быту, и со здоровьем, у него появляются потребности к прекрасному, он становится добрым, красивым, сильным, у него появляется желание делать людям добро, его тянет к справедливости и прекрасному, он сторонится злого, несправедливости, жестокости, лжи и всего плохого.
Если человек добр, и отношение к окружающим, к людям, к животным будет у него доброе. Он проявляет благородство, становится выше тех, кто выставляет на показ «свое Я». Он выберет тот верный путь, который необходимо будет пройти в жизни. Тогда он становится нормальным человеком с красивыми манерами, поступками, украшающими не только самого человека, но и близких его. Это не значит, что его не коснутся трудности в жизни, не покинут физические силы, не увянет красота. Выбранный верный путь при физическом исчезновении человека остается как дух и совершенствуется в потомках, переселяясь из поколения в поколение, то есть как взаимосвязь между прошлым, настоящим и будущим.
После благоприятной для Мусы развязки ситуации можно думать и гадать «что было бы, если бы» молодого, строптивого, но честного и с чувством справедливости парня хотели повязать, несмотря на просьбы и уговоры, и, естественно, гнев взял вверх над человеком, который возникает не по его воле. В создавшейся безвыходной ситуации, действуя в состоянии гнева, он мог совершить непредсказуемый поступок. Конечно, мне легко думать, сидя вдали от всех опасностей в укромном месте и мысленно рассуждать об отказе проявления гнева, о разумном решении, забыв при этом о своей ярости и гневе при виде убийства своего сына, когда я находился в погребе. Чтобы избежать гнева и не поддаваться ему, человек должен проявить силу воли для контроля над собой. А где возьмешь эту силу волю и о каком контроле может быть речь, когда на твоих глазах цинично и жестоко убивают твоего единственного сына? Да, конечно, Муса мог бы подавить гнев и сдаться. Я тоже мог бы, подавляя гнев, набраться терпения и ждать, пока капитан уйдет. И Муса, и я, и любой человек в состоянии подавить гнев, стерпеть, проявить силу волю, даже если твоя жизнь висит на волоске и тебе угрожает смерть. Он испытывает сложности в проявлении силы воли. Может быть, в других условиях можно было бы проявить волевые качества, которые позволили бы сдержать проявление желания что-либо сделать во время приступов гнева, но не тогда когда, ты ходишь в обнимку со смертью. Бог нам Судья и все мы в руках Создателя!
Рассказанное Мусой и увиденное своими глазами все перевернуло во мне, когда я вместе с дагестанскими чабанами пошел и увидел запущенное, заросшее свое родное село, уничтоженные и изрытые могилы, где теперь пасли сельский скот. При виде чужих людей душа рыдала, сердце изливалось кровью, я плакал без слез и слов, мне больше не хотелось жить.
Родительский дом и двор, где жила моя большая семья, где родились и жили мои братья, и когда мы пережили самый трагичный день – день похорон моего брата – фронтовика Хасана, дом, в котором живут и которым владеют чужие люди.
Глядя на все это, вспомнил, как брат Хасан уходил на войну. В те дни с 29 августа по 02 сентября на фронт ушли более 8000 человек, а в начале октября, когда провожали другого брата, ушли около 5000 человек. Так же вспоминались те скорбные дни и лицо умирающего брата, которое до сих пор я не могу забыть и часто думаю, что не надо было так пристально разглядывать его лицо зная о том, что он умирает.
С тех пор, как приехал брат с фронта, я, в основном, выполнял функции старшего – встречал и провожал гостей, а днем и ночью, не отходя от него ни на минуту, с ним оставались мои младшие братья Жемиль и Усам. И теперь запечатлевшееся в памяти лицо умиравшего брата Хасана не могу забыть.
После тяжелого ранения под Сталинградом Хасана привезли домой еле живого, и на двенадцатый день после прибытия он умер. Это был тяжелый удар для матери, братьев и родственников. Летним августовским утром 1943 года еще до зари он попросил прощения у матери и братьев и после, тихо произнося имена Бога уснул на вечно.
Люди стали собираться по два, по пять и по более. Мы с родственниками ждали, когда соберутся все. И я особенно ждал, волнуясь и затаив дыхание. Люди не заставили долго ждать. Группами подходили они и быстро заполнили двор и улицу. Небольшая группа отделилась от собравшихся, стали в круг и начали традиционный зикр кадарийского тариката. Зикр начал прибывший на похороны атагинец тихим и мелодичным напевом. В какой-то момент, как взрыв, как огромная морская волна, сдерживающие эмоции люди стали выполнять зикр. Множество интонаций в движениях тел, поражающих в классических танцах зикра, многие с легкостью выполняли его. Были и другие не сдержавшие и нежелающие сдержать восторг, не смотря на неловкость, неуклюжесть, но с огромными желаниями участвовать в зикре, хотя у них движения не отвечала строгости поз и движения ног неписаным правилам зикра и выглядели некрасивыми, но уверенность желание участвовать в зикре кадарийского тариката святого Авды и его муршида Кунты-хаджи, восходящей к Великому Пророку и его халифу Али, была безмерна.
Исполнители зикра постепенно входят в транс и забывают обо всем окружающем удерживая в своем мысленном взоре образ своего устаза – наставника. Через него обращаются к Великому Пророку и другим святым. И в итоге сердце и мысли сливаются воедино в любви к Аллаху – это приемлемое средство достижения мистического транса и экстаза. Зикр в этом случае становится молебственным песнопением, сопровождающееся особыми ритуальными действиями, движениями, то есть экстатическими танцами, и главное здесь - контроль над дыханием.
Я стоял во главе с теми кто принимал соболезнования, и пристально наблюдал за зикром, исполнителями доведенным до высокого совершенства. Зикр попеременно вызывал у меня то восторг, то желание окунуться в него, то в горле станет комок, то слезы потекут. Но я должен быть здесь, на своем месте. Поэтому я стоял и принимал соболезнования.
С молитвенным восхищением следил за зикром и думал о его значении на уровне простого участника и исполнителя: «Зикр может повести за собой не только исполнителей, но и слушателей, всех, кто искренно относится к нему, в мир божественных прелестей, отбрасывая накопившееся в теле, в душе, в мыслях все плохое, неприятное, ядовитое, отвратительное и при этом у исполнителя зикра поднимается тонус, восстанавливается..».
Ритуальное исполнение религиозного танца в течение нескольких часов не причиняет ни какого вреда здоровью, исполнителям, а наоборот, дает не объяснимый восторг и душевную удовлетворенность. Совершенно очевидно, что здесь нет никакого надуманного, а есть состояние восторга из-за любви к Господу, его Пророку и Святым. Не каждый может войти в это состояние и восторг. К этому надо идти долго под руководством Святого Муршида (наставника). Особый метод гимнастики, сопровождающийся дыхательными упражнениями, развивает мышцы тела, очищает легкие, отрезвляет мозг и получает необъяснимое удовольствие, непостижимое для обычного непосвященного человека, тем более не пропитанного до последней клеточки тела верой во Всемогущего, Его Пророка и Святых….. Благотворное влияние занятий религиозными танцами известно. Но если сам человек не испытал на себе прелести зикра, не примет и не поймет этой Божьей благодати. Если мне, то есть человеку, не дано испытать прелести зикра, то не понять, и естественно человеку свойственно отрицать всего этого, выходящий за рамки физических возможности и привычки нормы человека. Слушая я впал в такую не объяснимую состоянию и подумал «есть ли другое удовольствие на которое я поменял бы это состояние», и на этот момент я ни хотел ни прекрасной земной жизни и рая на том свете.
После завершения ритуального исполнения зикра все успокоились и перешли в соседний двор, расселись в ожидании, пока приготовят Хасана к погребению. Все расселись на заранее расстеленные ковры под навесом. Молодой энергичный гойтинец Паша запел назму, и все стали подпевать ему.
Он стал говорить (петь), я замер и подумал: «До чего знакомые с детства слова – слова старинной песни, слова о величии Господа Бога, о Его Могуществе, о Великом Пророке и о его жизни и о его религии – Исламе». Его слова звучали убедительно, с чувством уверенности и, самое главное, мелодично. Но при всем этом я жадно и внимательно слушал его, боясь пропустить не только слова из песни, но даже вздох, взгляд и искусство его жестикуляции, как будто я слышал впервые и если - не дай Бог я отведу взгляд или глубоко вздохну – сорвется и все пропадет и никогда я не услышу его, а песню тем более. А он продолжал исполнять до того искусно и трепетно, как будто это была его последняя песня.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав