|
Читайте также: |
Все рассказанное в предыдущей главе происходило лишь в первые три дня
боев за крепость. Именно такой рисовалась мне картина героической обороны из
воспоминаний Матевосяна и Махнача, из рассказов очевидцев борьбы - жен и
детей командиров, встреченных мною в Бресте.
Но что же было дальше? На этот вопрос не могли ответить ни Махнач,
вышедший из строя уже на второй день, ни Матевосян, раненный лишь сутками
позже - утром 24 июня. Чтобы узнать о последующих событиях, надо было
отыскать других участников обороны, сражавшихся в крепости дольше.
И тогда я вспомнил о защитнике центральной цитадели Александре Филе, из
письма которого я впервые узнал о Матевосяне. Судя по тому, что в свое время
писал Филь в Музей Советской Армии, ему пришлось участвовать в боях за
крепость больше недели, и все это время он находился рядом с руководителями
обороны центральной цитадели - полковым комиссаром Фоминым и капитаном
Зубачевым. Не было сомнения, что Филь сумеет рассказать много интересного и
о событиях в крепости, и о своих боевых товарищах.
Еще в Ереване, записывая воспоминания Матевосяна, я однажды спросил его
о Филе.
- Прекрасный парень! - уверенно сказал о нем инженер. - Настоящий
комсомолец! Он был секретарем комсомольской организации штаба полка. И к
тому же истинный храбрец.
Словом, Матевосян характеризовал Филя как хорошего и мужественного
человека, глубоко преданного Родине и партии, и вспомнил, что Филь
героически сражался в крепости в первые дни обороны вплоть до момента, когда
Матевосян был ранен.
После нашего возвращения в Москву из крепости я решил начать розыски
Филя.
Я уже говорил, что Филь на протяжении двух с лишним лет не отвечал на
запросы из музея, и последние его письма были датированы 1952 годом.
Снова перечитав эти письма, я обратил внимание на то, что они
проникнуты каким-то тяжелым настроением. Чувствовалось, что Филь - человек
травмированный, переживший какую-то большую личную трагедию. В его письмах
встречались такие фразы: "Я не имею права писать о героях потому, что я был
в плену", "Я жалею, что не погиб там, в Брестской крепости, вместе со своими
товарищами, хотя это от меня не зависело".
В одном из писем он вскользь упоминал о том, что лишь недавно отбыл
наказание и получил гражданские права. Что это за наказание и в чем
заключалась его вина, он не сообщал.
Почему же Филь так внезапно замолчал? Возникали две догадки. Либо он в
1952 году уехал из Якутии и сейчас живет где-то в другом месте, либо просто
прекратил эту переписку, считая, как он писал, что человек, побывавший в
плену, не имеет права говорить о героях. Как бы то ни было, следовало
приложить все усилия, чтобы разыскать его.
В одном из писем Филь сообщал, что он работает бухгалтером на
лесоучастке Ленинского приискового управления треста "Якутзолото". Это уже
была нить для поисков. Если Филь куда-нибудь уехал, то в отделе кадров
треста могли знать, куда именно. Наконец, его нынешний адрес, вероятно, был
известен кому-либо из его товарищей по прежней работе.
Я начал с того, что послал телеграфный запрос в Алдан управляющему
трестом "Якутзолото", в системе которого работал Филь. Уже на другой день я
получил ответную телеграмму от управляющего Н. Е. Заикина: он сообщал мне,
что Филь живет и работает на прежнем месте.
Теперь положение прояснилось. Можно было с большей уверенностью
догадываться, почему Филь не отвечает на письма. Видимо, дело было в
душевном состоянии этого человека, в той личной трагедии, которую он
пережил.
Тогда я написал Филю большое письмо. В этом письме я доказывал ему, что
он не имеет права молчать и обязан поделиться своими воспоминаниями о том,
что он видел и пережил в дни героической обороны, хотя бы во имя памяти
своих товарищей, павших там, на камнях крепости. Я писал ему, что не знаю, в
чем заключается его вина, но если есть в его поступке какие-то смягчающие
обстоятельства, то я, в меру своих возможностей, помогу сделать все, чтобы
снять это пятно с его биографии. Наконец, я спрашивал Филя, не будет ли он
возражать, если я попытаюсь организовать ему командировку из Якутии в Москву
для встречи со мной.
Прошло больше месяца - письма из Якутии идут долго, - и я наконец
получил ответ от Филя. Он извинялся передо мной за долгое молчание,
признавал, что мои доводы его переубедили, рассказывал целый ряд
подробностей обороны крепости и в заключение писал, что он был бы счастлив
приехать в Москву и помочь мне в работе.
Можно было предвидеть, что организовать такую дальнюю поездку будет
нелегко, но я не терял надежды добиться этого. Прежде всего я позвонил
Управляющему Главзолотом Министерства цветной металлургии К. В. Воробьеву, в
ведении которого находился якутский трест, и попросил его принять меня. Он
любезно согласился, и в тот же день мы встретились в его кабинете в главке.
Я начал издалека и около часа рассказывал ему об обороне Брестской
крепости. Он слушал с большим вниманием, явно заинтересовался, и тогда я
рассказал ему о Филе и попросил помочь мне - вызвать его в Москву. К. В.
Воробьев задумался.
- Вызвать можно, - сказал он. - Это сделать нетрудно: у нас с Алданом
надежная связь. Вопрос только в том, кто будет оплачивать эту поездку?
- Вы же Главзолото - самая богатая организация, - пошутил я. - Неужели
у вас не найдется двух-трех тысяч рублей на такое дело?
Воробьев улыбнулся, но сказал, что бухгалтерия в Главзолоте столь же
строга, как и в других организациях, и раз командировка Филя не вызвана
служебной необходимостью, то и расходов на нее финансовый отдел главка не
утвердит.
Против этого ничего нельзя было возразить. Но я заручился обещанием
Воробьева вызвать Филя, если какая-нибудь другая организация согласится
оплатить его командировку. После этого мы распрощались, и я отправился
искать других возможных "финансистов".
Вскоре мне удалось договориться обо всем с журналом "Новый мир",
редактор которого, писатель К. М. Симонов, тоже интересовался темой обороны
Брестской крепости. Решено было, что "Новый мир" примет на себя расходы по
поездке Филя, и я, взяв письмо из редакции, снова поехал к Воробьеву.
Несколько дней спустя все было улажено, и по радио из Москвы был отправлен
вызов в Алдан.
Зима была в полном разгаре, и Филю пришлось добираться до Москвы в
течение двух с лишним недель. Он приехал в столицу в феврале 1955 года, и мы
встретились с ним в редакции "Нового мира". Сначала он произвел на меня
впечатление человека угрюмого, - скрытного, недоверчивого и какого-то
настороженного, словно он все время боялся, что люди напомнят ему о том
пятне, которое легло на его биографию. Когда я прямо спросил, в чем
заключается его вина, этот на вид здоровый, крепкий человек вдруг разрыдался
и долго не мог успокоиться. Он лишь коротко сказал, что его обвинили в
измене Родине, но что это обвинение является совершенно ложным. Понимая, как
трудно ему говорить об этом, я не стал расспрашивать его подробнее, оставив
этот разговор на будущее.
Филь впервые приехал в Москву, и здесь, в столице, у него не было ни
родных, ни знакомых. Два дня он прожил у меня, а потом его поместили в одно
из общежитий Главзолота под Москвой. Ежедневно он приезжал ко мне, и мы по
нескольку часов беседовали с ним в присутствии стенографистки, которая
записывала его воспоминания. А в свободное время Филь подолгу бродил по
улицам, любуясь красотами Москвы, где он давно мечтал побывать.
Незаметно, но пристально присматривался я к этому человеку во время
наших бесед. Обращало на себя внимание то, как рассказывал он о защите
крепости. Филь вспоминал о жарких боях во дворе цитадели, о штыковых атаках
на мосту, о яростных рукопашных схватках в здании казарм и говорил об этом
всегда так, словно лично он только наблюдал события со стороны, хотя из его
рассказа было ясно, что он находился в самой гуще борьбы. Он описывал
подвиги своих товарищей, восхищался их мужеством, бесстрашием, но, когда я
спрашивал его о нем самом, он хмурился и, как бы отмахиваясь от этого
вопроса, коротко говорил;
- Я - как все. Дрался.
Это была та особая щепетильность, строжайшая скромность в отношении
себя, какая бывает свойственна людям исключительной честности и
требовательности к себе. И в самом деле, когда я впоследствии нашел других
однополчан Александра Филя, все они рассказывали мне о нем как о смелом,
мужественном бойце, всегда находившемся в первых рядах защитников крепости.
Я замечал, как постепенно меняется и поведение Филя. Мало-помалу
исчезала та угрюмая настороженность, которая бросалась в глаза при первом
нашем свидании. Видимо, слишком часто там, на Севере, этот человек встречал
предубежденное, недоброе отношение к себе, и он ожидал, что и здесь, в
Москве, его примут подозрительно и враждебно. Но этого не случилось, и
понемногу стал таять тот ледок недоверия и отчужденности, который Филь так
долго носил в душе.
И все же остатки этого отчуждения нет-нет да и давали себя знать.
Как-то, когда речь зашла об одном из первых боев в крепости, я стал особенно
дотошно расспрашивать Филя о подробностях этого боя, сопоставляя его рассказ
с рассказом Матевосяна. И вдруг Филь угрюмо сказал:
- Я знаю, вы все равно мне не верите. Ведь я - бывший пленный, изменник
Родины. На этот раз я рассердился.
- Как вам не стыдно! - с сердцем сказал я. - Если бы вам не верили,
зачем бы стали вас вызывать сюда из далекой Якутии, тратить на вас
государственные деньги?
Он тут же почувствовал несправедливость своего замечания, попросил
извинения и при этом разнервничался так, что мне опять пришлось его
успокаивать.
Как я и ожидал, воспоминания Филя были очень интересными и не только
дополняли рассказы Матевосяна и Махнача, но и давали мне возможность
восстановить картину боев в центральной цитадели в самые последние дни июня
1941 года. Это была поистине величавая картина стойкости и мужества
советских людей, картина, одновременно полная и глубокого трагизма, и
подлинной героики.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав