Читайте также:
|
«То есть, вы хотите сказать, есть и подходящие ночи?»
Она засмеялась тихо: «Лучше, конечно, в те, когда вы не пьяны. Знаете, это очень пагубная привычка придаваться игре сладким напитком каждый вечер».
Вы не поверите, но это редкость для меня».
«Что ж… Забавно. Катулл», - когда она произнесла моё имя, я почувствовал, что повис на калитке, - «Катулл, приходите через три дня, в послеобеденные часы. Я буду совершать прогулку к цистерне, и, вероятно, загляну в театр в пять. Мой муж как раз отъедет на несколько месяцев по своим глупым политическим делам!»
Я принял предложение. Мы тихо поговорили о театрах и качестве воды в больших городах, после чего Клодия попрощалась со мной.
Я был влюблен. Теперь я точно осознал это.
О, Лесбия!
Глава IV
Мы увиделись ровно через три дня. А потом на следующий вечер. И на следующий. Но так не могло продолжаться вечно, мы знали, что наступит день, когда вернется Метелл. Мы решили, что будем видеться тайно за рынком, два вечера в неделю.
Так хорошо, как с ней, мне не было больше ни с кем. Ее движения были безупречны, смех красив, тело привлекательно, ее речи дополняли мои мысли, ее руки грелись в моих руках, а ее поцелуи были короткие, но опьяняющие. Моя Лесбия!
Я старался узнать о ней как можно больше, о ее жизни, о семье. Я был удивлен, увидев, как она обожает брата (всем братьям бы такую любовь!). В ее рассказах о нем, его, кстати, звали Публий Клодий Пульхр, тот самый, который подозревался в связях с женой Цезаря, было столько неподдельного обожания, что я начинал как-то особенно ревновать ее к нему. К слову, я старался узнать об этой сомнительной истории с Помпеей (женой Цезаря) больше, но Моя Клодия мастерски меняла тему нашей неторопливой беседы.
Дни шли. Прошел один месяц, второй… За это время мой «кружок» значительно окреп. Нас уже приходили послушать горожане. Они выкрикивали свои мнения и давали оценку нашим сочинениям. Нас стала замечать власть. Она высказывалась негативно в наш адрес и «мягко» советовала нам перестать «клеветать» против Цезаря и Цицерона. К нам приходили высокопоставленные сенаторы и всадники и пытались попросту купить нас. Но мы не продавались, конечно. Постепенно мы стали сродни подпольной организации.
Однажды к нам пришел молодой мужчина в богатых одеждах и сказал, что желает видеть Гая Валерия Катулла, то есть – меня. Это оказался брат моей возлюбленной Лесбии, тот, кого я уже тайно ненавидел. Мы официально познакомились. Я понял, что он знает о нас с Клодией, но, к моей радости, он ничего об этом не сказал и даже не стал спрашивать меня и мучить нравственными вопросами. Он говорил лишь, что, возможно, поддержит наш «кружок» необходимыми денежными средствами, если мы, в свое время, поможем ему. Точных дат и планов он не назвал, но, как я понял, он хотел, отказавшись от патрицианского достоинства, занять должность народного трибуна (народного!), а народ, как известно, любил мой «кружок». Все это было очень на руку моей поэтической организации, однако, Публий, несмотря на все разногласия с Цезарем, все же поддерживал Его, что абсолютно разнилось с нашей идеологией. Я тогда не смог ответить ему положительно.
Когда прошла неделя с этого события, Клодия объявила мне о возвращении ее мужа. «Мы не сможем видеться так часто», - сказала она серьезно, - «Не сможем даже так часто, как хотели». Мы итак виделись реже, чем в первые дни нашего романа, у нее все чаще находились «важные» дела. Но моя любовь к Лесбии не ослабевала ни на минуту, моя комната была заполнена стихами. И все они были только о ней.
Когда вернулся Метелл, мне пришлось полностью окунуться в службу, которую я забросил во время его отсутствия. Я так редко виделся с Клодией, что мое воспаленное сердце нервно стучало, когда мне доводилось увидеть ее во время работы в доме Метелла. Я смотрел на нее, не отрывая взгляда, наблюдал за каждым ее движением, но не чувствовал больше иголок ее глаз.
Как-то раз она стояла, облокотившись на перила, и крутила пальцами локон выбившихся волос. Я знал, что в тот момент она была особенно сосредоточена и напряжена. Я позволил себе подойти к ней со спины, желая совершить опасную шалость на вражеской территории - приобнять ее за изящные плечи и прошептать пару слов поддержки, но, подойдя, я увидел, за кем наблюдала моя Лесбия. Она пристально следила за мужчиной в саду. С тех пор я стал замечать, что ее взгляд теперь был всегда обращен к нему. Мне не составило труда узнать его имя. Его звали Целий. У него был идеальный греческий нос, а еще он был очень богат.
И тут я вдруг понял, в какую опасную женщину я позволил себе влюбиться. Я задавался мучительным вопросом: «любила ли она меня по-настоящему?». Теперь я не был уверен ни в чем. Я безуспешно пытался убедить себя, что всего-навсего выдумываю себе невесть что.
«Поганый Целий!»
И мало того, что она постоянно неприлично разглядывала его, и я ревновал, так и на одну из наших встреч, Клодия привела еще одного мужчину, к которому я испытывал смежные чувства. Помню, я ждал, она появилась у акведука, а за ее спиной тенью маячил Клодий, её брат. Трудно описать какая сильная обида затопила мою душу.
«Вы же не против, Катулл, если мой брат проведет этот вечер с нами?»
Что я мог ответить?
Одним из плюсов испорченного вечера было то, что я наконец узнал подробности одной щекотливой истории…
«Как себя чувствует Фульвия?», - поинтересовалась моя Лесбия у своего брата. Вообще они больше общались между собой, и я начинал откровенно скучать. В этот раз я также не обратил особенного внимания на смену темы. Во-первых, я не знал кто такая Фульвия. Во-вторых, я был обижен.
«Восстанавливается. Ей было так тяжело принять это решение. Да и мне тоже, если честно. Я виноват перед ней. Не стоило нам с тобой тогда лезть на празднество Весты».
«Все было бы нормально, если бы не мать Цезаря!»
«Да, если бы не она… Что уж говорить».
Я оживился. Когда дело касалось Цезаря, во мне всегда просыпался некоторый интерес. Я чувствовал, что они говорили о тех байках, что переполошили Рим буквально месяц назад. Я поинтересовался: «Кто такая Фульвия?»
«Моя жена», - ответил Клодий и добавил, - «Вы наверняка слышали этот слух касательно декабрьской церемонии в резиденции великого понтифика? Обо мне и Помпее? Так вот, это - слух, и слухом останется!»
«Конечно», - поддакнул я, - «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».
Моя Лесбия засмеялась, Клодий сдержанно улыбнулся.
«Хотите, расскажу, что было на самом деле?» – спросил он.
«Да».
«Тебе так шло платье, брат! Ах! Ах, это был настоящий скандал!» – заявила его сестра со страстными нотками в голосе.
Вот суть этой истории. На таинство в доме Цезаря моя Клодия провела своего брата. Для того, чтобы он мог легко проникнуть внутрь, ему прошлось надеть женское платье. Однако, мать Цезаря узнала его, и Клодия с позором вывели прочь, а церемония была сорвана. Цезарь, узнав об этом, вынес единоличный вердикт брату моей Лесбии – виновен в святотатстве. Многие увидели в этом и личностный намек, оттого и пошли различные слухи. Что удивительно, Цезарь действительно развелся с Помпеей в тот день.
Таинство было осквернено. Согласно рекомендациям весталок, все женщины, которые присутствовали на церемонии, были прокляты. Такие женщины не должны были рожать. Весталки давали им специальное снадобье, приводившее к выкидышам, или настаивали, чтобы они шли к лекарям и делали аборты. Пострадала от этого и Фульвия, жена Клодия, которой пришлось прервать свою беременность.
Закончив историю, Клодий пробубнил под нос что-то о вечных недоразумениях и собственной глупости, а потом сказал, что ему уже пора идти. Я так и не узнал его мотивов.
Мы же с Клодией остались посидеть еще чуть-чуть. Я не упустил шанса обсудить эту историю. Моя хитрая Лесбия не ответила прямо ни на один из моих вопросов. Лишь сказала то, что я уже слышал, и добавила, что ее брату действительно очень нужна политическая помощь, вот, например, они с Фульвией активно помогают ему. (Ах, вот зачем ты привела его, Любимая!) Я ничего не ответил ему тогда, а сейчас, наверное, скажу «нет». Не будет мой «кружок» помогать ему. Это абсурд.
«Подумай же. Настрочи пару ямбов. Возможно, тогда твоя публика проголосует за моего брата! Нам важны любые шансы! Нас поддерживает сам Марк Антоний!» – предприняла последнюю попытку она.
Ей все же удалось взять с меня обещание, но я знал, что обязательно нарушу его. В тот вечер мы впервые серьезно поссорились. В тот вечер я написал особенно много горьких стихов.
Как-то по пути домой от резиденции Метелла я, обыкновенно проходя мимо рынка, увидел Гая и Кифериду. Они уже прощались. Гай обменялся со мной парочкой дежурных фраз и извинился, сказав, что ему нужно успеть вернуться в комнату до вечера. Он поспешил уйти. Когда он отошел достаточно далеко, Киферида, все это время хранившая молчание, спросила меня: «Что случилось? Ты постарел на несколько лет за эту неделю. Что случилось, Катулл? Скажи мне».
Я не знаю зачем, но я рассказал ей все. У нее был такой теплый и заботливый «мамин» голос, что я открыл ей все мельчайшие подробности нашей ссоры с Лесбией. Киферида утешила меня. Когда я успокоился, она вдруг тихо произнесла: «Я знаю Марка Антония… Да, знаю… Он тот еще похотливый мальчишка, возомнивший себя бог знает кем. «Золотая» молодежь Рима! Ха! Вы же с ним практически ровесники, Катулл… Да, практически… Знаешь, по-моему здесь что-то нечисто. Не думаю, что он помогает Фульвии просто так. Уверена, она оказала ему определенные услуги…»
«То есть, по-твоему, Фульвия продалась ему? По-твоему, она – шлюха?!» – воскликнул я. Слишком громко. Кто же знал, что именно Клодий услышит нас? Фортуна явно отвернулась от меня в ту грозовую неделю. Он подошел ко мне безотвратимо, как грозовая туча, которая приближается с горизонта, довольно сильно ударил в солнечное сплетение кулаком: «Как Вы смеете оскорблять мою жену?! Как. Вы. Смеете».
Я скрючился у его ног и взвыл.
«Вы жалок, Катулл!», - сказал он и, повернувшись на 360 градусов, гордо ушел.
После этих событий последовала вторая ссора с Лесбией. Она обвиняла меня во всем: в том, что ее брат не победил на выборах, в том, что его с Фульвией отношения сейчас обострились, в том, что он и она находятся на грани развода, в том, что Марк Антоний перестал помогать им, когда Клодий в гневе заявился к нему в кабинет, желая узнать правду (и он узнал её, бедный!), в том, что Клодию плохо, что он страдает, переживает (и все в таком духе). Клодий! Клодий! Клодий! Мы всегда говорили только о нем! Один он хороший! Одного его она любит! Я рассердился и сказал: «Что же ты тогда со мной? Иди к нему! Будь с ним! Ты же, похоже, любишь его много большей, чем сестринской, любовью? Ну! Ответь!»
Она промолчала. Но в ее взгляде я прочел многое. Да. Она любила его. Вероятно, даже не просто любила. Я нервно сглотнул. Вот ты какая, Моя Муза! Ты так легко влюбляешься, так легко влюбляешь, а понять, кого ты любишь, не можешь. И ты мечешься между нами, как дикая пума в клетке. О, Лесбия, мне так жаль. Но я больше не могу!
Не могу!
Искры ее глаз задрожали, предвещая рыдания: «Что ты хочешь услышать, Катулл?! Ты хочешь правды?! Купидон играет со мной злые игры. Я ничего не могу поделать. Никогда не могла. Я – слабая. Я люблю и тебя, и мужа, и многих других…»
«А Его?»
«Конечно! Как брата… и не только. Мы связаны навсегда. Я никогда не отступлюсь от него. О, не проси меня выбирать!»
Я раздраженно воздел руки к небу и опустил их, проведя ладонями по мокрому от пота лицу. «Разве я просил!?», - подумал я, - «Почему она всегда переиначивает мои слова?» Я зло прошипел: «Связаны? Естественно. Вы же кровные брат и сестра. Или… Чем-то помимо крови вашей матери?!»
«Катулл, послушай, я… Я скажу тебе! Только, помни, что сам просил истины! Он был моим первым мужчиной, моей первой любовью. Можешь презирать меня! Мне не дано изменить прошлого».
Лучше бы мне не знать правды. Я тогда совершил ужасный поступок… я замахнулся на Ту Самую Женщину, я позволил Мании поглотить свой разум.
Она, молча, ушла.
Я ушел, рыдая.
Моя Лесбия!
Глава V
Мы очень долго не общались. После тех событий прошло несколько лет…
Я служил Метеллу, и иногда меня знакомо и так приятно покалывали иголки ее глаз. Но меж нами не пролегло ни словечка, ни извинения. Я был виноват, но и сам не мог принять её изменчивую душу. Она мучила меня. Так мучила! В моих стихах того периода визжит обида и клокочет печаль.
Однажды, я заметил, что она плачет на лестнице у дома. Подсев к ней, я тихо спросил о причине ее слез. Она пробормотала, что любит меня. Потом моя Лесбия закричала в вечернее небо, что ненавидит Целия и Метелла, и всех его слуг. Потом, снова разразилась рыданиями, прижалась ко мне и долго вздрагивала. Она была пьяна.
Она иногда тратила деньги на ставки и игры и выпивала, я знал об этом, но я не думал, что она может довести себя до подобного состояния.
После этого события что-то сломалось между нами, мы стали старыми друзьями, которые почему-то не общались очень долгое время, но только стена обиды рухнула, как мы стали снова искренне улыбаться, приветствуя друг друга. Я позволил себе надежду на возобновление встреч и силился пригласить Клодию на «наше» место в один из грядущих вечеров…
Но тут внезапно умер её муж. От желудочных колик, как сказал лекарь. Я был приглашен на похороны, которые по обычаю проводились через 8 дней. Тело Метелла несли всадники и сенаторы. Клодия читала погребальную речь. Я стоял, одетый, как и все, в траурные одежды, и наблюдал, как тело моего работодателя горит на костре, я буквально видел, как горят и превращаются в пепел наручники брака Клодии. Она была свободна, не замарав свою честь разводом. Это был шанс для меня. (Я старался прогнать эти мысли, но они снова и снова посещали меня).
На похоронах я узнал, что сам Марк Лициний Красс поддержал брата Лесбии, что, благодаря этому, у Клодия появились реальные шансы на победу. Он даже (с согласия сената, конечно) уже стал плебеем.
Я был действительно рад за него.
Также я узнал, как прозвали в народе Мою Лесбию, когда пошли слухи о ее многочисленных любовных увлечениях (для них, слава Фаме, это были всего лишь слухи), люди называли её: «Боопида» (Волоокая) и «Квадрантария» (Ценою в четверть гроша), так же люди говорили, что это именно она отравила своего мужа. Какая ложь! Услышав такое в адрес женщины, которую я любил, я почувствовал, что точно не смею оставить её и буду защищать Клодию, какую бы глупость она не сделала.
Помню, она стояла и над головой ее клубилась свинцовая тьма, а сухие слезы текли по ее лицу, выжигая невидимые рубцы. Я подошел к застывшей постаревшей Лесбии, и она действительно начала плакать (и почему наши встречи приобрели привычку начинаться со слез?). Помню, я утешал ее, говорил, что все улажу, что смогу поднять нас на ноги, найду новое место службы или придам коммерческий характер своему «кружку»… Сколько невероятных обещаний я дал ей тогда? Не помню точно, но знаю лишь, что сам наивно верил в их возможность. Помню, она обнимала меня и тонула в моих руках, кивала на каждое мое обещание. Я был окрылен возможным будущим, которое сверкало передо мной Полярной звездой. Я был счастлив (Зачем же ты, Аврора, сокрыла ночное небо от моего романтического взгляда?).
Утром я устроился в свиту к Гаю Меммию. Мой друг Аллий, у которого я жил первые месяцы (я уже полтора года как приобрел свой уголок в Риме), являлся его советником, и поэтому попасть к Меммию было элементарно просто. Меммий, впечатленный рассказом обо мне, позвал меня с собой в Египет, но я отказался. Жизнь была слишком прекрасна, она блестела и манила меня вперед. Как прекрасны были эти ночи с моей Клодией!
Я работал каждый день, утром забегал на рынок и здоровался с мальчишкой Гаем, который уже подрос и окреп, вечером встречался с Лесбией, но мы все равно, точно прятались от кого-то… Я все понимал: ее муж умер, она, верно, не хотела пока, чтобы люди получили подтверждение тем непривлекательным и, к сожалению, правдивым слухам.
Как-то я пришел на базар на час позже, чем обычно. Там я встретил ее под руку с Целием. Она увидела меня, кольнула своим острым взглядом и жестоко некрасиво улыбнулась. В тот момент я захотел ее убить. Взять нож с мясницкой лавки и полоснуть им по этой кривой ухмылке. Если вы слышали, как я говорил, что буду все прощать и защищать ее, что не буду верить слухами, колыхающим город, забудьте! Если и есть на свете ненависть, то вот она! цветет на этой странице! Ненавижу… и люблю! Ненависть – и любовь. Как можно их чувствовать вместе? Да простит меня Фидес! Да сожрут тебя фурии, Клодия!
Надо было соглашаться на Египет с Меммием, а не оставаться здесь, не полниться этими пустыми надеждами. Как больно, когда рушатся твои труды и старания! (В те дни я уже откладывал средства на совместную жизнь…)
Прошел мучительный серый месяц. Потом еще два. И еще… Я потух. Они стали встречаться совершенно открыто. В моих стихах еще жила Лесбия, но это была Лесбия моих грез, лишь образ, лишь отсылка к настоящей Клодии. Наконец мне снова предложили уехать из Рима. Я согласился сразу (лишь бы не видеть ИХ). Я стал серьезно готовиться сопровождать пропретора Луция Меммия Гемелла в Вифинию. Он признался мне, что тоже «стихотворит иногда» и что очень уважает меня, как поэта, сказал, что даже в его кругах я довольно популярный автор. А это значит, что одну из своих многочисленных «римских» целей я выполнил. «А это значит», - думал я, - «сюда можно не возвращаться. Поеду домой. Давно я не был там».
В день перед отъездом я устроил прощальный поэтический вечер. Этот вечер был последним собранием моего «кружка». Он разительно отличался от наших первых посиделок. Всё было культурно, мы расположились в злачном месте в центре города, наше стартовое трио разрослось до полусотни человек, и, естественно, на вечере были только самые достойные. Я прочитал возвышенную речь, попрощался с друзьями, подчеркнул цели создания нашего сообщества и назвал своим преемником Гая Гельвию Цинну, так как он был одним из основателей, а еще самым ответственным человеком, которого я знал. Пир должен был длиться до поздней ночи, но где-то в его середине я почувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Да, все было культурнее, чем в те первые разы, но гораздо менее душевно. Молодежь веселилась, старики осуждали молодежь. Мои друзья покинули меня всего на пару минут, а я мгновенно скис, прислонился спиной к мраморной колонне и смотрел на тонкий серп месяца. Я почувствовал себя старым, жизнь показалась мне пустой. «Диана!», - воззвал я с мукой: «Сотри эту ухмылку с ночного неба, она так похожа на ту злую усмешку моей Лесбии, прекрати смеяться надо мной!»
Я вдруг отчаянно понял, что все мое пребывание в Риме было посвящено лишь Клодии. Как жестоко распорядилась жизнь! Если я и ехал в Рим, то ехал навстречу к ней, а если сейчас я уезжаю, то попросту бегу от Нее…
Я подумал, что стоило бы попрощаться. Возможно, это вино отчасти дало в мою голову, потому что, на самом деле, это было абсолютно бессмысленно. Но все же я решил, что сделаю этот показной жест (смотри, как я любил тебя, Клоди! Любит ли Целий тебя так же?). Я взлетел на жеребца и до боли знакомой дорогой, через площадь, где днем разворачивали рынок, а потом по узким улочкам, ничуть не изменивших свой облик за эти года, я доскакал до дома Метелла, где сейчас жила моя Лесбия. Я бесцеремонно зашел в сад, поднялся к парадному входу по широким ступенькам, три раза сильно ударил кулаком в деревянную дверь. Сначала мне открыла рабыня, потом дверь резко захлопнулась, и через пару минут, ее распахнула лично Клодия Пульхра Терция: «Уходите, Катулл».
«Я хотел сказать вам: «До свидания». Завтра я покидаю Рим, вероятно, навсегда».
Может какая-то печаль и промелькнула в ее хищном взгляде, но она хорошо замаскировала ее: «Лучше «прощайте». Это всё?... Поздно, мы уже собираемся ложиться».
Я был разочарован. Я ожидал другой реакции, хоть и не признавался себе в этом. Я надеялся, что она попросит меня остаться… ей хотя бы другом. Я все же выпил лишнего, ибо я позволил себе начать откровенно навязываться, я даже выпросил прощальный поцелуй (Каким сухим он был! Каким нежеланным! Нет уж, Клодия, так просто я не исчезну из твоей жизни!). Одной рукой я притянул ее за талию, а второй поймал ее кисть, но она змеей вырвалась из моих пут: «Идите прочь! Уходите! И не приходите больше!»
Я ответил злобно, что как раз не приду больше никогда, постарался ехидно улыбнуться. Как же больно мне было на самом деле…
Я вышагал на улицу, дошел до рыночной площади. Там зашел в первый попавшийся трактир и напился так, что снова сам Бахус был моим собеседником. Дальше ничего не помню.
Проснулся я у каменной стены патрицианского дома. Тело болело. Голова тоже. Я кое-как выбрался к рынку. Он только открывался, из чего я сделал вывод, что сейчас раннее утро. Я встретил там Гая. Он недавно пришел и ждал Кифериду. (Ах, Купидон, иногда ты все же стреляешь куда надо!) Гай очень изменился, ему 14 полных лет, и его прекрасный голос вот-вот исчезнет. Он уже не может петь некоторые свои песни. Я пророчил ему в то утро великое будущее, я знал, что он обязательно добьется славы и почета. «Ликорида! Доброе утро!» - Гай поприветствовал приближавшуюся девушку, которая действительно расцвела за эти годы. Я подумал, что наши с Гаем истории схожи (ведь Киферида была куртизанкой), но его, в отличие от моей, идет хорошо.
Я попрощался и с ними.
Дома я сложил свои сочинения, более половины которых были о Лесбии, в небольшой сундук, потом снарядил лошадь и вышел в свите Меммия за пределы Рима. В первую ночь на открытом воздухе мне снились кошмары. В них Моя Муза кричала на меня и гнала прочь. Из-за них всю ночь я не мог уснуть и уныло думал, разглядывая ветки деревьев: «Лесбия останется со мной навсегда, но вас, Вас, Клодия, я покидаю … Прощай же Рим. Прощайте вы все!».
Через год я услышал о ее громком суде с Целием (я еще был в Вифинии). Клодия разорвала отношения с ним, после чего сразу же обвинила его в попытке отравления. В суде интересы Клодии представлял её брат, а интересы Целия — Цицерон, для которого это дело имело огромное значение, поскольку Клодий Пульхр был его злейшим политическим противником. Защиту Цицерон построил самым жёстким образом. В своей речи он обвинил Клодию, помимо клеветы, в разврате и пьянстве, а также в инцесте со своим братом. Дело Клодия проиграла.
Больше я никогда не слышал о ней.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав