Глава сороковая

Утопая в подушках, Кейт бессильно откинулась на спинку кресла. Ее била нервная дрожь, по телу ползли мурашки, волосы шевелились на голове.

– Успокойся, – негромко твердила она себе. – Возьми себя в руки. Не обращай внимания. Ни о чем не думай. Сопляк паршивый!

Ей вдруг вспомнился один-единственный человек, который вызывал у нее такой же панический страх и жгучую ненависть. Это был Самюэл Гамильтон – седобородый, румяный, своими насмешливыми глазами он словно сдирал с нее кожу и заглядывал в самую глубь ее существа.

Забинтованным указательным пальцем Кейт подцепила тонкую цепочку и вытянула из-за корсажа прикрепленные к ней два ключа от сейфа, золотые часики с булавкой в виде лилии и маленький стальной патрон с кольцом на крышке. Она не спеша отвинтила крышку, расправив юбку, вытряхнула из трубочки желатиновую капсулу, поднесла ее к свету: внутри шесть белых кристалликов морфия – верное, безотказное средство. Потом аккуратно опустила капсулу в патрон, завинтила крышку и опустила цепочку за лиф.

«Вы просто боитесь и поэтому прячетесь», – звенели у нее в голове слова Кейла. Чтобы избавиться от навязчивого звучания, она повторила их вслух. Звон перестал, но перед ее внутренним взором возникла отчетливая картина, и она не гнала ее прочь – ей надо было оживить воспоминания.

Это случилось перед тем, как Кейт велела сделать пристройку. Она получила чек, оставленный ей Карлом. Чек был обменен на крупные казначейские билеты, и билеты стопками лежали в сейфе Монтерейского окружного банка.

Как раз тогда ей начало крючить пальцы от боли. Она могла уехать. Денег у нее было предостаточно – останавливала только возможность выжать из заведения побольше. Кроме того, лучше подождать, пока она совсем поправится.

Но совсем Кейт так и не поправилась. Нью-Йорк казался холодным и очень далеким.

Однажды она получила письмо, подписанное: «Этель». Какая еще Этель? Женщин с таким именем – как собак нерезаных. И вообще – что за наглость клянчить деньги! Письмо было написано какими-то каракулями на плохой линованной бумаге.

Немного погодя Этель заявилась собственной персоной, и Кейт едва узнала ее.

Сидевшая за столом Кейт встретила гостью спокойно, холодно и настороженно.

– Давненько тебя не было видно, – сказала она. Этель держала себя, как старый солдат, заглянувший навестить своего сержанта, который когда-то его муштровал.

– Болела я. – Этель расплылась и огрубела. Ее старательно вычищенная одежда выдавала бедность.

– Где ты?.. Где проживаешь-то? – спросила Кейт, нетерпеливо дожидаясь, когда эта старая развалина перейдет к делу.

– В гостинице, в «Южно-Тихоокеанской»… Комнату там сняла.

– Значит, не работаешь больше?

– Так и не сумела устроиться. Зачем ты меня прогнала, Кейт? – Краем матерчатой перчатки Этель промокнула выступившие на глазах крупные слезы. – Плохи у меня дела, ей-ей плохи. Первый раз попалась, когда новый судья к нам заявился. Три месяца дал, хотя за мной ничего такого не числилось, то есть здесь, в городе, не числилось. Вышла я, значит, и с нашим Джо слюбилась. Знать не знала, что подцепила заразу. А от меня наш бывший клиент… симпатичный такой, десятником на путях работает. Ну он, само собой, трепку мне, нос повредил, четыре зуба вышиб. Судья, значит, новый еще на полгода меня упек. А за полгода, сама знаешь, всех растеряешь, клиентов-то. Будто тебя и нет больше. Вот и не сумела я снова бизнес наладить.

Кейт слушала и равнодушно кивала, даже не особенно стараясь показать, что сочувствует. Она догадывалась, что Этель хочет поймать ее на крючок. Вот-вот кинет наживку, сообразила Кейт и сделала ответный ход. Она выдвинула ящик стола, достала денег и протянула Этель.

– Не такая я, чтоб старую подругу в беде бросить, сказала она. – Может, тебе куда-нибудь перебраться, в другом месте попробовать? Глядишь, фортуна и повернется к тебе.

Этель едва удержалась, чтобы не схватить сразу деньги, и развернула бумажки веером, как карты в покере, четыре десятидолларовых билета. Губы у нее задрожали.

– А я-то рассчитывала, что у тебя побольше найдется. Старой подруге четыре десятки всего?

– Что значит «всего»?

– Разве ты не получила мое письмо?

– Какое еще письмо?

– Ax-ax! – проговорила Этель. – Значит, затерялось на почте. До чего ж безалаберные! Ну, ладно… Я-то считала, что повнимательнее ко мне будешь. Плоха я, болею часто. В животе вот тяжесть какая-то последнее время. Она вздохнула и затараторила так, что Кейт поняла: заранее все наизусть выучила. – Ты же знаешь, что я вроде как ясновидящая. Могу заранее сказать, что и как исполнится. Видения у меня. Как примерещится, так потом и сбудется. Один сказал мне, что сеансы надо устраивать, бизнес делать. Ты, говорит, медюм прирожденный. Ты же знаешь.

– Понятия не имею, – отвечала Кейт.

– Правда? Значит, просто внимания не обращала. Остальные-то все знают. Я им разные вещи рассказывала, так потом они взаправду происходили.

– Ты куда гнешь? Выкладывай.

– Было, значит, мне видение – я его хорошо помню, потому как в ту ночь Фей померла. – Этель скользнула взглядом по непроницаемому лицу Кейт и продолжала настойчиво: – Дождик еще тогда пошел, и мне тоже дождик мерещился, и вообще мокро было. Ну вот, вижу я, значит, тебя, из кухни на двор выходишь. Темень на дворе не особенная, как раз луна показалась малость. Ясно видела – ты это. Вроде побежала ты к забору дальнему, нагнулась, что делала – не видать. Потом потихоньку назад – шмыг!.. Очнулась я, значит, а мне говорят: Фей богу душу отдала.

Этель замолкла, дожидаясь, что скажет Кейт, но лицо у той по-прежнему решительно ничего не выражало. Видя, что Кейт молчит, Этель заговорила снова:

– Вот я и говорю, что верю я в свои видения. И чудно, понимаешь, ничегошеньки там у забора не было, только разбитые пузырьки из-под лекарств и резинка от пипетки.

– И ты, конечно, всю эту дрянь к доктору потащила, – безмятежно произнесла Кейт. – Ну и что же там было, в этих пузырьках? Чего он тебе сказал?

– Никуда ничего я не потащила.

– А надо бы! – заметила Кейт.

– Зачем, чтоб кто-то страдал? Сама горя хлебнула, знаю. Я просто склянки в конверт положила и спрятала.

– И теперь пришла спросить, что с ними делать? – вкрадчиво осведомилась Кейт.

– Ага.

– Тогда я тебе вот что скажу, милая. – Кейт не повысила голос. – Ты старая истрепавшаяся шлюха, поняла? И по голове тебя чересчур много били.

– Ты хочешь сказать, что свихнулась я?.. – начала было Этель.

– Может, и не свихнулась, – перебила ее Кейт, не знаю. Но то, что нездорова и устала вся, – это точно. Я же тебе сразу сказала: не такая я, чтобы старую подругу в беде бросить. Возвращайся, если хочешь. Гостей, конечно, принимать – куда тебе, но по хозяйству пригодишься. Прибрать где или повару помочь. Полный пансион обеспечу, комнату и стол. Деньжат буду давать на карманные расходы. Ну, как?

Этель заерзала на стуле.

– Да нет, спасибочки. Не хочется мне что-то… жить здесь не хочется. А конвертик тот я при себе не держу. У знакомого он.

– Чего же ты хочешь?

– По чести говоря, я думала, ты сумеешь мне сотню в месяц подкидывать. Тогда бы я перебилась, и еще на доктора бы хватило.

– Ты в «Южно-Тихоокеанской», говоришь, проживаешь?

– Там. Комната у меня в конце коридора, направо от конторки. А ночной портье – приятель мой. На дежурстве никогда не дрыхнет. Хороший парень.

– Ладно, Этель, не трухай. Присмотри только за своим «хорошим парнем», чтоб не продал по дешевке. – Кейт отсчитала еще шесть десятидолларовых билетов из ящика стола и протянула Этель: – Вот, держи!

– По почте будут первого числа приходить или мне сюда заглядывать?

– Сама посылать буду. И вот что, Этель, – ровно сказала Кейт. – На твоем месте я бы все-таки отнесла эти склянки на анализ.

Этель крепко сжимала в руке деньги. Ее переполняла радость и торжество. Не часто у нее так складно получалось.

– И не подумаю, – ответила она. – Если только приспичит…

После ухода Этель Кейт не спеша пошла в дальний угол двора. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, было видно, что земля на знакомом месте разрыта.

На другое утро городской судья рассматривал обычную вереницу дел о незначительных драках и мелких ночных кражах. Он слушал доклад по четвертому обвиняемому вполуха и после немногословного свидетельства жалобщика спросил:

– Сколько, говорите, у вас пропало?

– Почти сотня, ваша честь, – ответил темноволосый мужчина.

Судья повернулся к дежурному полицейскому:

– А у нее сколько нашли?

– Девяносто шесть долларов, ваша честь. В шесть утра она купила у ночного портье бутылку виски, пачку сигарет и несколько иллюстрированных журналов.

– Да я его в первый раз вижу! – закричала Этель.

Судья поднял голову от бумаг.

– Два задержания за проституцию и теперь – ограбление. Слишком дорого нам это обходится. Чтобы к двенадцати дня тебя в городе не было, слышишь?Он повернулся к полицейскому. – Скажи шерифу, чтобы он выпроводил ее из округа. – Потом сказал Этель: – Еще раз тебя в городе увижу, передам дело в окружной суд и потребую самой строгой меры наказания. Так что, если не хочешь угодить в Сан-Квентин… поняла?

– Ваша честь, мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз! – умоляла Этель.

– Зачем?

– Нужно, – настаивала она. – Обвинение подстроено.

– Все подстроено, – ответил судья. – Давайте следующего.

Помощник шерифа повез Этель на мост через реку Пахаро, по которой проходила граница округа, а в это время по Кастровилльской улице жалобщик направлялся к заведению Кейт, потом передумал и зашел к парикмахеру Кено подстричься.

Встреча с Этель не сильно обеспокоила Кейт. Она знала, что проститутку никто и слушать не будет и никакой анализ разбитых пузырьков не покажет ни малейших следов яда. О Фей она почти забыла, и вынужденное напоминание оставило лишь легкий неприятный осадок.

Однако через некоторое время Кейт с досадой стала ловить себя на том, что все чаще и чаще вспоминает о прошлом. Как-то раз вечером, когда она проверяла счета от бакалейщика, в голове у нее внезапно, как молния с небес, пронеслась и пропала какая-то шальная мысль, и она даже отложила работу, стараясь поймать и продумать ее. Почему эта мимолетная мысль воскресила в памяти смуглое лицо Карла? И загадочные, насмешливые глаза Сэма Гамильтона? И почему она оставила по себе трепетный страх?

Она заставила себя не думать и снова принялась за счета, но ей чудилось, будто за спиной стоит Карл и заглядывает ей через плечо. Вдруг нестерпимо заныли пальцы. Кейт отложила бумаги и обошла дом. В заведении было тихо и скучно – вторник. Гостей – жалкая горстка, и представление устраивать незачем.

Кейт знала, как относятся к ней ее девочки. Она держала их в страхе, и они до смерти боялись ее. Очень может быть, что они даже ненавидят ее, но это не имеет никакого значения. Имеет значение то, что они целиком полагаются на нее. Если они твердо следуют установленным в доме правилам, то Кейт всегда позаботится о них и заступится в случае чего. При таких отношениях ни к чему ни уважение, ни личные симпатии. Кейт никогда не награждала девочек за службу, но и наказывала редко, только дважды – на третий раз она отказывала провинившейся от места. Девочки знали, что мадам без причины не наказывает, и потому чувствовали себя в сравнительной безопасности.

Кейт обходила свои владения, а девочки изо всех сил старались держаться как ни в чем не бывало. Она знала эти маленькие хитрости и не обращала на них внимания. И все же в этот вечер она не могла избавиться от ощущения, будто рядом с ней, чуть поотстав, ходит Карл.

Миновав столовую, она зашла в кухню, заглянула в ледник. Ногой приподняв крышку мусорного ящика, проверила, чисто ли там. Она проделывала это каждый вечер, но сегодня была особенно придирчива.

Когда Кейт вышла из гостиной, девицы переглянулись, пожимая плечами. Элоиза, болтавшая с темноволосым Джо, поинтересовалась:

– Что-нибудь случилось?

– Да нет вроде. А что?

– Не знаю, нервничает что-то она.

– Из-за чего?

– Ну чего ты прицепилась? – окрысился Джо. Я знать ничего не знаю и тебе не советую.

– Ясненько. Не суй нос куда не надо!

– Понятливая, чєрт тебя побери! Так и договоримся.

– А вообще-то мне нисколечко неинтересно, заявляет Элоиза.

– То-то, – заключает Джо.

Кейт заканчивает обход.

– Я спать иду, – обращается она к Джо. – Не беспокоить – разве что в крайнем случае.

– Я вам не нужен?

– Завари чаю. Элоиза, ты гладила платье?

– Конечно, мэм.

– Непохоже.

– Я поглажу еще, мэм.

Кейт было не по себе. Она аккуратно разложила бумаги по ящичкам стола. Вошел Джо с подносом, и она велела поставить его подле кровати.

Откинувшись на подушки и прихлебывая чай, она пыталась вспомнить, о чем думала. Ах да, Карл! И тут ее осенило.

Соображал Карл – вот оно что! Сэм Гамильтон, хоть и тронутый, тоже соображал. Соображали они – эта мысль внушала страх. Конечно, оба уже умерли, но, может, есть другие, которые соображают. Кейт старалась размышлять здраво.

Допустим, это я откопала пузырьки. Что бы я сама подумала? Что бы сделала? Словно тугим обручем стянуло ей грудь. Зачем их разбили и закопали? Никакого яда в них не было. Тогда зачем их закапывать? Напрасно она это сделала. Надо было в мусорный ящик выкинуть или на Главной улице в канаву бросить. Доктора Уайльда тоже нет в живых. Но он, наверное, вел какой-нибудь журнал. Как теперь узнаешь? Предположим, она сама находит склянки и узнает, что в них было? Разве она не спросила бы у понимающего человека: «Что будет, если выпить кретонового масла?» «А если его давать человеку понемножку, но долго?»

Она бы знала, что ответить на этот вопрос. Найдутся и другие, которые тоже ответят.

«Предположим, разнесся слух, будто одна хозяйка публичного дома, притом богатая, отказала все свое имущество новенькой, а сама вскоре умерла». Кейт прекрасно знала, о чем бы она прежде всего подумала. Что за блажь – прогнать эту дуреху Этель! Ищи теперь ветра в поле. Ей надо было хорошо заплатить, умаслить, чтоб сама осколки отдала. Где они теперь? Сказала, в конверте, но где этот конверт? Разыскать бы паршивку.

Этель, очевидно, догадалась, почему и как ее погнали из округа. Сама-то она тупа, как пробка, но ведь обязательно сболтнет кому-нибудь, а тот сразу смекнет что к чему. Разнесет, балаболка, как заболела Фей и как плохо выглядела, и про завещание разнесет.

Кейт начала задыхаться, от страха по телу побежали мурашки. Надо уезжать, в Нью-Йорк или еще куда. Даже дом можно бросить. Зачем ей еще деньги? И так за глаза хватит. Да, но если она исчезнет, а Этель проболтается какому-нибудь умнику – не будет ли ее отъезд уликой?

Она поднялась с постели и приняла двойную дозу брома.

С того времени ее ни на минуту не покидал страх. Она даже чуть ли не обрадовалась, когда ей сказали, что начавшиеся боли в пальцах – это признаки артрита. Злорадный голос внутри нашептывал, что болезнь – это ей в наказание.

Кейт вообще редко выбиралась в центр, а теперь ей и подавно не хотелось появляться там. Она заметила, что мужчины на улице узнают ее и украдкой оглядываются. Вдруг ей встретится лицо, как у Карла, и глаза, как у Сэма.

Потом она велела сделать пристройку и покрасить ее в серый цвет. Глаза от яркого режет, объясняла она и сама поверила в свою выдумку. Теперь уже ей щипало глаза после каждой вылазки в город. Она буквально заставляла себя раз в неделю выходить из дома.

Некоторые умудряются иметь одновременно два противоположных мнения об одном и том же. Кейт относилась к их числу. Она не только внушила себе, что у нее глаза болят от яркого света, но и что ее серая комната – как глубокая земляная нора, пещера, убежище, где ее не достанет посторонний взгляд. Однажды, сидя по своему обыкновению в кресле, обложенная подушками, Кейт подумала, не прорубить ли в пристройке потайную дверь, чтобы скрыться в случае чего. И тут же эту мысль вытеснила другая, даже не мысль, – она нутром почувствовала, что тогда она будет совершенно беззащитной. Если она может выбраться отсюда через эту дверь, то через нее можно забраться и сюда: что-то уже окружает дом, подкрадывается по ночам к самым стенам и безмолвно заглядывает через окно внутрь. Кейт приходилось пересиливать себя, чтобы по понедельникам выйти из дома. Она страшно перепугалась, заметив, что Кейл следит за ней, а когда он подошел к калитке, ее охватил ужас.

Кейт зарылась головой в мягкие подушки, и невесомая тяжесть капель брома смежила ей веки.

Дата добавления: 2015-11-30