Глава двадцать седьмая

В ту зиму дожди падали мягкие, и река Салинас-Ривер не захлестывала берегов. Нешироким потоком вилась по серо-песчаному просторному ложу, и вода не мутнела, а была прозрачна и приятна глазу. У ив, растущих в русле и на этот раз не залитых, листва была густа, и ежевика выбрасывала во все стороны колючие, ползучие побеги.

Было не по-мартовски тепло, с юга дул и дул ветер, повертывая листья ив серебристой изнанкой кверху. Хорошо пускать змеев в такую погоду.

Среди ежевичных лоз и наносного древесного сора укромно сидел на солнце небольшой серый кролик и сушил грудку, влажную от росных трав, в которых с утра жировал. Кролик морщил нос, поводил то и дело ушами, исследуя тихие звуки – возможно, опасные. Лапкам передались было от земли какие-то ритмические сотрясения, и нос заморщился, уши задвигались – но вибрация стихла. Потом шевельнулись ветки ивы шагах в тридцати, но по ветру, так что устрашающих запахов до кролика не донеслось.

Минуты две уже слышны были ему звуки любопытные, но с опасностью не вяжущиеся: короткий щелк, а затем свист словно бы крыльев горлицы. Кролик лениво вытянул, подставил солнцу заднюю ногу. Щелк – свист – тупой удар в мех груди. Кролик замер, глаза расширились. Грудь пронзена была бамбуковой стрелой, железный ее наконечник глубоко вошел в землю. Кролик поник набок, забил, засучил в воздухе лапками, затих.

От ивы, пригибаясь, подошли два мальчика с большими, фута в четыре длиной, луками в руках; за левым плечом у каждого колчан с пучком оперенных стрел. Одеты оба в выцветшие синие рубашки и комбинезоны, но лоб по-индейски обвязан тесьмой, и за нее воткнуто у виска красивое перо из индюшиного хвоста.

Мальчики шли крадучись, ставя ноги носками внутрь – подражая походке индейцев. Кролик уже оттрепетал, когда они нагнулись к своей жертве.

– Прямо в сердце, – сказал Кейл таким тоном, точно иначе и быть не могло.

Арон глядел молча.

– Я скажу, что это ты, – продолжал Кейл. – Пусть он тебе зачтется, а не мне. И скажу, очень трудно было попасть.

– И правда трудно, – сказал Арон. – Вот я и скажу. Расхвалю тебя перед отцом и Ли. – Да нет, не надо. Я не хочу. Знаешь что: если еще кролика подстрелим, то скажем, что добыли по одному, а если больше не подстрелим, то давай скажем, что стреляли одновременно и не знаем, кто попал.

– А не хочешь, чтоб его зачли тебе? – хитровато спросил Кейл.

– Одному мне? Нет. Хочу, чтобы нам обоим.

– А и правда, стрела-то ведь моя, – сказал Кейл.

– Нет, не твоя.

– Ты глянь на оперение. Видишь зазубринку? Это мой знак.

– Как же она попала ко мне в колчан? Я никакой зазубринки не помню.

– Не помнишь и не надо. Но все равно я скажу, что это ты стрелял.

– Нет, Кейл, – произнес благодарно Арон. – Не хочу. Скажем, что стреляли одновременно.

– Ладно, пусть будет по-твоему. Но вдруг Ли заметит, что стрела моя?

– А мы скажем, она была в моем колчане.

– Думаешь, поверит? Подумает, что ты врешь.

– Если подумает, что это ты стрелял, – ну что ж, пусть думает, – растерянно сказал Арон.

– Я просто хочу заранее тебя предупредить, – сказал Кейл. – Вдруг он заметит.

Кейл вытащил стрелу за наконечник, так что белые перья ее окрасились темной кровью кроличьего сердца. Сунул стрелу себе в колчан.

– Неси кролика ты, – сказал великодушно.

– Пора домой, – сказал Арон. – Отец, может, уже приехал.

– А мы могли бы этого кроля зажарить и поужинать, а потом заночевать тут, – сказал Кейл.

– Нет, Кейл, ночью слишком холодно. Помнишь, как ты дрожал рано утром?

– Мне ночевка не страшна, – сказал Кейл. – Я никогда не зябну.

– А сегодня утром озяб.

– И вовсе нет. Это я тебя передразнивал, это ты трясся и стучал зубами, как в лихорадке. Скажешь, я вру?

– Нет, – ответил Арон. – Я не хочу драться.

– Боишься?

– Нет, просто не хочу.

– Ага, дрейфишь! Ну говори, я вру?

– Не хочу я ничего говорить.

– Значит, дрейфишь!

– Пускай дрейфлю.

Арон медленно пошел прочь, оставив кролика на земле. Рот у Арона был очерчен красиво и мягко, синие глаза широко расставлены. Так широко, что придавали лицу выражение ангельской безгрешности. Волосы шелковые, золотистые. Под ярким солнцем голова казалась лучезарной.

Арон был озадачен; брат часто его озадачивал. Арон знал, что Кейл чего-то добивается, до чего-то докапывается – а до чего, не понимал. Кейл был для него загадка: ход его мыслей непонятен и всегда удивлял Арона неожиданными поворотами.

Кейл был похож больше на Адама. Волосы темно-каштановые. Крупней брата, шире в кости, плечистей, и подбородок жестко квадратен, как у Адама. Глаза у Кейла карие, внимательные и подчас взблескивают черным блеском. А вот кисти рук несоразмерно маленькие. Пальцы короткие, тонкие, ногти нежные. Кейл оберегает руки. Он почти никогда не плачет, но если порежет палец, обязательно заплачет. Не притронется руками к насекомому, не поднимет мертвую змею. А когда дерется, то бьет палкой или камнем.

Кейл глядел вслед уходящему брату с уверенной улыбочкой.

– Арон, подожди меня! – крикнул он.

Поравнявшись, протянул ему кролика.

– Можешь нести его, – сказал дружелюбно и обнял за плечи.

– Не сердись.

– Ты вечно хочешь драться, – сказал Арон.

– Да нет. Я просто пошутил.

– Правда?

– Конечно. Неси же кролика. И раз ты хочешь, пошли домой.

И наконец-то Арон улыбнулся. Ему всегда делалось легко, когда брат переставал задираться. Из речного русла мальчики крутой осыпью поднялись в долину. Правая штанина у Арона была закапана кроличьей кровью.

– Вот удивятся, что мы несем кролика, – сказал Кейл. – Если отец вернулся, подарим кролика ему. Он любит на ужин крольчатину.

– Давай, – сказал весело Арон. – Знаешь что: подарим вместе и не скажем, кто подстрелил.

– Ладно, раз ты так хочешь, – сказал Кейл.

Пошли дальше молча. Потом Кейл сказал:

– Все это наша земля – и за рекой до самой-самой дали.

– Не наша, а отцовская.

– Ну да, но после него будет наша.

– То есть как это – после него? – спросил озадаченно Арон.

– Все ведь умирают, – сказал Кейл. – Как мистер Гамильтон. Он же вон умер.

– Ах, да, – сказал Арон. – Да, он умер. – Но связать, соединить в уме мертвого Самюэла и живого отца Арон не мог.

– Мертвых кладут в гроб, роют яму и опускают, – сказал Кейл.

– Я знаю, – сказал Арон.

Ему не хотелось ни говорить об этом, ни думать.

– А я знаю секрет, – сказал Кейл.

– Какой?

– Разболтаешь.

– Нет, не разболтаю, если секрет.

– Да уж и не знаю…

– Скажи, – уговаривал Арон просяще.

– А ты никому?

– Никому.

– Как по-твоему, где наша мама? – начал Кейл.

– Умерла.

– А вот и нет.

– Как это – нет?

– Она сбежала от нас, – сказал Кейл. – Я слышал, люди говорили.

– Врут они.

– Она сбежала, – повторил Кейл. – Но смотри, не выдай, что это я тебе сказал.

– Не верю. Отец сказал, мама на небе.

– Вот скоро я убегу из дому и разыщу ее, – произнес Кейл негромко.

– Верну ее домой.

– А где она, те люди говорили?

– Нет, но я ее найду.

– Мама на небе. Отец врать не будет, – сказал Арон, взглядом прося у брата подтверждения. Кейл молчал. Что ж, по-твоему, она не с ангелами на небесах? – напирал Арон. Кейл по-прежнему молчал. – А кто они были, те люди?

– Какие-то мужчины. На почте в Кинг-Сити. Они думали, я не слышу. Но у меня слух острый. Ли говорит, я слышу, как трава растет.

– Да зачем ей было сбегать от нас? – спросил Арон.

– Откуда я знаю? Может, мы ей не нравились.

– Нет, – ответил Арон, подумав над этими кощунственными словами. – Врали они. Отец сказал, мама на небесах. И сам знаешь, как он не любит говорить об этом.

– Может, потому и не любит, что она сбежала.

– Нет. Я спрашивал у Ли. И он ответил: «Ваша мама любила вас и теперь любит». И показал мне звезду в небе. «Гляди на нее – быть может, это ваша мама. И любить она вас будет, пока горит звезда». Вот что Ли сказал. Он что, врет, по-твоему?

Сквозь подступившие слезы Арон видел жестко-рассудительные глаза брата. В них не было слез.

Кейл был приятно возбужден. Еще одно оружие нашлось, тайное. Теперь когда надо, он будет пускать его в ход. Вон как дрожат губы у Арона. Но Кейл вовремя заметил, что ноздри Арона раздулись. Арон – плакса, но если доведешь его до слез, иногда лезет драться. А когда Арон и плачет и дерется, он опасен. Тогда он нечувствителен к ударам и ничем его не остановишь. Однажды Ли пришлось даже усадить Арона к себе на колени, обхватить, прижать ему к бокам руки, чтобы не молотил кулаками, и так, обняв, долго держать, пока Арон не успокоился. В тот раз у него ноздри тоже раздулись.

Кейл не ответил – спрятал свое новое оружие. Вынуть его всегда можно, и оно острейшее из всех, им найденных. Надо будет на досуге обдумать, как и когда им пользоваться.

Но Кейл спрятал его поздновато, – возмущенный Арон бросился на него, ударил по лицу кроличьим вялым тельцем. Кейл отскочил, крикнул:

– Я же просто пошутил. Честное слово, Арон, это шутка.

Арон застыл с недоумением и болью на лице.

– Мне такие шутки не нравятся, – сказал он, шмыгнул носом, утерся рукавом.

Кейл подошел, обнял брата, поцеловал в щеку.

– Больше не буду так шутить.

Пошли дальше – молчаливо, не спеша. Свет дня начал меркнуть. Кейл оглянулся на тучу, гонимую порывистым мартовским ветром, черно наплывающую из-за гор.

– Гроза будет, – сказал он. – Сильнющая.

– Ты правда слышал, как те люди на почте говорили? – спросил Арон.

– Может, они о ком-то другом говорили, – поспешил успокоить Кейл. – Ух ты, ну и туча!

Арон обернулся взглянуть на черное чудище. Оно мрачно вспухало, огромно клубилось вверху, а под собой тянуло длинный шлейф дождя, – и вот грохотнуло, блеснуло огнем. Косой ливень гулко ударил по тучно-зеленым холмам, по простору долины. Мальчики бросились бежать, а туча рокотала, догоняя их, и молнии распарывали вздрагивающий воздух. И вот гроза догнала их, первые тяжкие капли шлепнулись на землю из разодранного неба. Сладко запахло озоном. На бегу они жадно вдыхай этот запах грозы.

Когда сворачивали уже к дому, на подъездную аллею, дождь обрушился на них сплошным водопадом. Они мгновенно промокли; с волос, прилипших ко лбу, вода заструилась в глаза, индюшиные перья на висках согнулись под тяжестью ливня.

Теперь – промокшим – бежать им стало незачем. Ош остановились, переглянулись, засмеялись радостно. Ароя крутнул тушку кролика, выжимая из меха воду, подбросил в воздух, поймал, кинул Кейлу. А тот, дурачась, надел кролика себе на шею горжеткой. И оба мальчика покатились со смеху. А дождь шумел в дубах, и ветер лохматил их величавые кроны.

Подходя к дому, близнецы увидели, что Ли, продев голову в прорезь желтой клеенчатой накидки-пончо, ведет к навесу какую-то чужую лошадь, запряженную в легонькую коляску на резиновых шинах.

– У нас гости, – сказал Кейл. – Гляди, коляска.

И они побежали бегом, потому что приезд гостей целое событие. У крыльца перешли на шаг, осторожно обогнули дом, потому что при гостях они всегда робели.

Вошли в заднюю дверь, в кухню, остановились; с них текло. В гостиной слышались голоса – отцовский и еще какой-то, мужской, чужой. И вдруг раздался третий голос, от которого екнуло под ложечкой и спину щекотнуло мурашками. Женский голос. А женщин в доме здесь мальчики еще не видели. Они на цыпочках прошли в свою комнату, переглянулись.

– Кто это, как по-твоему? – спросил Кейл.

Арона вдруг озарило, как вспышкой. Он чуть не крикнул: «Может, это мама! Может, вернулась!»И тут же вспомнил, что мама ведь на небесах, а оттуда нет возврата. Он сказал:

– Не знаю. Надо переодеться.

Мальчики надели рубашки и комбинезоны – в точности такие же, как те, что сняли, но сухие и чистые. Отвязав намокшие перья, причесали пятерней волосы. И все время им слышны были голоса – низкие мужские и высокий женский, и вдруг они замерли: до них донесся детский голос – девчоночий – и уж это их так взволновало, что даже язык отнялся.

Они тихонько вышли в коридор, подкрались к дверям гостиной. Кейл медленно-медленно повернул ручку и приоткрыл дверь – приподнял ее, чтоб не скрипнула. Они стали глядеть в узенькую щелку, и за этим делом и застиг их Ли, когда вошел черным ходом и сбросил в коридоре пончо.

– Мало-мало подсматливай? – произнес Ли. Кейл тут же прикрыл дверь, язычок ее щелкнул, и Ли поспешил сказать:

– Отец приехал. Входите, что же вы?

– А кто там еще? – осипло шепнул Арон.

– Проезжие. От дождя укрылись. – И, положив свою ладонь поверх пальцев Кейла, Ли повернул ручку и открыл дверь.

– Мальсики домой плисла, – объявил он и удалился, оставив их на пороге, на виду у всех.

– Входите, мальчики! Входите! – пригласил Адам.

Они вошли потупясь, нога за ногу, исподлобья поглядывая на гостей. Мужчина одет по-городскому. А женщина – такой нарядной они в жизни не видали. Плащ ее, шляпа, вуаль лежат рядом на стуле, а сама вся в черном шелку и черных кружевах. Даже подбородок подпирают кружева на распорочках. Казалось бы, уже и этого довольно, но нет. Рядом с женщиной сидит девочка, немного помоложе близнецов. На ней клетчато-голубая шляпка с полями, обшитыми спереди кружевцем. Платье цветастое, и поверх него – фартучек с карманами. Длинный подол платья отвернулся, и виднеется красная вязаная нижняя юбочка с кружевной каймой. Лицо скрыто полями шляпы, а руки сложены на коленях, и на среднем пальце правой блестит золотой перстенек с печаткой.

Мальчики даже дышать перестали, и от недостатка воздуха перед глазами поплыли красные круги.

– Мои сыновья, – сказал отец. – Близнецы. Это Арон, а это Кейлеб. Мальчики, поздоровайтесь с гостями.

Мальчики приблизились понурясь, подавая руки так, точно в плен сдавались. Сперва господин, затем кружевная дама пожали их вялые руки. Арон уже хотел отойти, но дама сказала:

– А с моей дочерью разве не поздороваешься?

Арон вздрогнул, не глядя протянул в сторону девочки безжизненную руку. Но руку не взяли, не поймали, не пожали, не тряхнули. Она просто повисла в воздухе. В чем дело? Арон глянул сквозь ресницы.

Лицо девочки тоже опущено, да еще скрыто под шляпкой. Маленькая рука с перстнем тоже протянута, но не идет на сближение с Ароновой.

Он покосился на даму. Та улыбается, показывая зубы. В комнате давящая тишина. И тут Кейл фыркнул.

Арон дотянулся до девочкиной руки, ухватил, трижды качнул вверх-вниз. Она была мягкая, как лепесток. Его ожгло радостью. Он отпустил руку, спрятал свою в карман комбинезона. Поспешно пятясь, увидел, как подходит Кейл, учтиво подает руку, говорит: «Очень приятно». А сам Арон забыл сказать это «Очень приятно», и сейчас лишь, вслед за братом повторил – невпопад, запоздало. Адам и гости засмеялись.

– Мистер и миссис Бейкой чуть не попали под ливень, – сказал Адам.

– Мы еще удачно заблудились – близ вашей усадьбы, – сказал мистер Бейкон. – Мы ехали на ранчо к Лонгам.

– Оно южнее. Следующий поворот налево. – И Адам пояснил мальчикам: – Мистер Бейкон – окружной инспектор школ.

– Не знаю почему, но я очень серьезно отношусь к своей работе, – сказал мистер Бейкон и продолжал, тоже обращаясь к мальчикам: – Дочь мою зовут Абра. Чудное имя, верно? – спросил он снисходительным тоном, каким взрослые говорят с детьми. И, повернувшись к Адаму, процитировал нараспев: «Другого звал я. Но нежданно, храбро Вместо него на зов явилась Абра». Мэтью Прайор

. Не скрою, я желал сына, но теперь Абра для нас свет в оконце. Не прячь лица, милая.

Абра осталась в прежней позе. Руки опять сложены на коленях.

– «Вместо него на зов явилась Абра», – еще раз с чувством продекламировал мистер Бейкон.

Арон заметил, что брат смотрит на голубую шляпку без всякого страха. И проговорил сиплым голосом:

– По-моему, Абра вовсе не чудное имя.

– «Чудное» не в смысле смешное, – объяснила миссис Бейкон, – а в смысле необычное. – И, обратясь к Адаму: – Мой муж всегда отыскивает в книгах столько необычного. – И мужу: – Дорогой мой, не пора ли нам?

– Вы не спешите, – живо сказал Адам. – Ли сейчас принесет чаю. Вы согреетесь.

– Ах, с удовольствием! – сказала миссис Бейкон и продолжала: – Дети, дождь уже кончился. Идите на двор, поиграйте.

Голос ее прозвучал властно, и они вышли гуськом: Арон, за ним Кейл, а за Кейлом Абра.

– Красивые у вас места, – сказал мистер Бейкон, положив ногу на ногу. – А размеры у вашего ранчо приличные?

– Вполне, – сказал Адам. – Оно и за реку уходит. Земли порядочно.

– И за дорогой, значит, тоже ваша?

– Да. Стыдно признаться, но я ее всю запустил. Лежит необработанная. Может, в детстве слишком много на земле работал.

И мистер, и миссис Бейкон смотрели на него, явно ожидая объяснения, и он сказал:

– Ленив я, видимо. А тут еще отец оставил мне достаточно, чтобы жить, не занимаясь хозяйством.

Он, даже и не подымая глаз на гостей, почувствовал, что они успокоились. Раз он богат, значит, не ленив. Ленива только беднота. Равно как только беднота невежественна. А в богаче безграмотность – всего лишь каприз или своеобычность.

– Кто у вас занят воспитанием мальчиков? – спросила миссис Бейкон.

– Все воспитание, какое уж там есть, дает им Ли, усмехнулся Адам.

– Ли?

Адама начали уже слегка раздражать расспросы.

– У меня только один человек служит, – сказал коротко.

– Этот самый китаец? – Миссис Бейкон была несколько шокирована.

Адам спокойно улыбнулся ей. Опасливое чувство, вызванное у него этой дамой, уже прошло. Он сказал:

– Ли вырастил их, и обо мне все это время заботился.

– А женской заботы мальчики не знали?

– Нет.

– Бедные птенчики, – сказала миссис Бейкон.

– Они ребята диковатые, но крепкие, – сказал Адам. – Я запустил их точно так же, как землю. А теперь Ли уходит от нас. Не знаю, как мы будем без него.

Мистер Бейкон прокашлялся – прочистил горло для внушительных речей.

– А вы подумали об их образовании? – осведомился он.

– Нет. Об этом я пока особенно не думал.

– Муж мой твердо верит в образование, – сказала миссис Бейкон.

– На образовании зиждется будущность человечества, – сказал мистер Бейкон.

– На каком именно? – спросил Адам.

– Знающему человеку все доступно, – продолжал мистер Бейкон. – Да, факел знания – мой символ веры. И, наклонясь к Адаму, он сказал доверительным тоном; – Коль скоро вы не намерены возделывать вашу землю, то вам бы стоило сдать ее в аренду и поселиться в нашем окружном городе, где хорошие школы.

У Адама чуть не вырвалось: «Какого вы черта лезете не в свои дела?»; но он сдержался и сказал:

– Вы думаете, стоит?

– Думаю, что мог бы подыскать вам хорошего, солидного арендатора, – сказал мистер Бейкон. – Почему бы вам не получать от земли доход таким способом, раз вы сами не хозяйствуете на ней?

Ли шумно внес чай. Из кухни, сквозь дверь он невнятно слышал голоса и по их тону чувствовал, что Адаму уже основательно надоел этот разговор. Ли был уверен, что гостям не понравится чай – во всяком случае, китайский зеленый, который он им заварил. И когда они стали пить и похваливать, он понял, что Бейконов задерживает не чай. Ли попытался поймать взгляд хозяина. Но Адам упорно глядел себе под ноги, на коврик.

– Мой муж уже много лет состоит в школьном совете… – начала миссис Бейкон, но Адам не слышал ее слов.

Он мысленно видел большой глобус, висящий, качающийся на ветке одного из здешних дубов. Затем почему то вспомнился отец – топает на своей деревяшке, стучит по ней тростью, требуя от сыновей внимания. Припомнилось, с каким сурово-солдатским лицом он муштровал их, нагружал тяжелыми ранцами для развития спинных мышц. Под аккомпанемент голоса миссис Бейкон вспомнился, ощутился ранец, груженный камнями. Увиделось лицо Карла в едкой усмешке – злые, свирепые глаза Карла. Да, ярый нрав у брата… И вдруг захотелось повидаться с Карлом. Надо съездить к нему – и мальчиков взять. Он возбужденно хлопнул себя по ноге.

– Виноват? – Мистер Бейкон, говоривший что-то, умолк.

– Прошу прощенья, – сказал Адам. – Вспомнилось одно дело, которое давно бы надо сделать.

Бейконы учтиво, терпеливо ждали объяснений.

«А что? – Подумал Адам. – Я же в инспекторах ходить не собираюсь. В школьных советах не состою. Чего мне сюсюкать с ними?»И объяснил гостям: – Я вспомнил, что уже больше десяти лет не писал брату. – Покоробившись от такой бестактности, гости обменялись многозначительными взглядами.

Ли разливал в чашки новую порцию чая. Щеки его весело надулись, он поспешил выйти в коридор, и Адам слышал, как он хохотнул там. Бейконы не стали комментировать слова Адама. Прокомментируют потом, по дороге, в коляске.

Ли предвидел, что теперь Бейконы уедут. Он тут же пошел запрягать, подвел коляску под крыльцо.

Выйдя на крытое небольшое крыльцо, дети постояли рядком, поглядели, как с раскидистых дубов льет и плещет дождевая влага. Ливень кончился, ушел к дальним раскатам громов, но дождь остался и, видимо, не скоро перестанет.

– А нам сказали, дождя нет, – проговорил Арон.

– Мама не глядя сказала, – мудро разъяснила Абра. – Она всегда не глядя говорит.

– Сколько тебе лет? – спросил Кейл.

– Десять, – ответила Абра.

– Хо! – сказал Кейл. – А нам одиннадцать.

Абра сдвинула шляпу на затылок, так что поля образовали ореол вокруг лица. Абра красива, темные волосы заплетены в косы. Лоб небольшой, округлый, выпуклый, брови ровные. Нос пуговкой, но позже оформится в красиво вздернутый. И уже оформились твердый подбородок и большой яркий рот, прелестный, как цветок. Светло-карие глаза глядят умно, остро и совершенно бесстрашно, глядят прямо в лицо, в глаза то Кейлу, то Арону; и без следа исчезла стеснительность, которую Абра напустила на себя в доме.

– Не верю, что вы близнецы, – сказала Абра. – Вы непохожи друг на друга.

– И все равно мы близнецы, – сказал Кейл.

– И все равно мы близнецы, – эхом отозвался Арон.

– Близнецы бывают непохожие, – настаивал Кейл.

– И даже часто, – сказал Арон. – Ли нам объяснил. Если близнецы из одной клетки, то похожи. А если из двух, то нет.

– Мы из двух клеток, – сказал Кейл.

Абра снисходительно усмехнулась – до чего же темный народ эти фермерские дети.

– Из клеток. Ха! Из клеток, – повторила она – негромко, без издевки, но теория Ли заколебалась, зашаталась. И Абра окончательно обрушила ее вопросом: – Вы что, из зоопарка? Или кролики?

Мальчики сконфуженно переглянулись. Они впервые столкнулись с неумолимой женской логикой, всепобеждающей даже тогда, когда она неверна и, может быть, тут то она и разит наповал. Это было ново для них, огорошивало, пугало.

– Ли – китаец, – объяснил Кейл.

– Ну, так бы сразу и сказал, – великодушно улыбнулась Абра. – Китайцы все живут в клетушках. – Она помолчала для пущей убедительности. И увидела, что возразить им нечего – она победила, взяла верх над мальчиками.

– Пошли в старый дом, поиграем, – предложил Арон. – Крыша протекает, но там хорошо.

Они пробежали под каплющей листвой в старый санчесовский дом; полуотворенная дверь скрипнула, распахиваясь, на ржавых петлях.

В саманный толстостенный дом давно уже вернулись запустение и разруха. Большая зала, занимающая весь перед, оштукатурена лишь наполовину и так и брошена рабочими десяток с лишним лет назад. В окнах сменены рамы – и так и зияют незастекленные. Настланный пол в пятнах сырости, в углу куча старой бумаги и потемневших мешочков с гвоздями, окутанными ржавчиной.

Стоя на пороге, дети увидели, как из глубины дома вылетела летучая мышь. Серый призрак пометался от стены к стене, потом исчез в дверном проеме.

Мальчики провели Абру по дому, открывая чуланы, показывая умывальники, раковины, люстры, все еще нераспакованные, ждущие, чтобы их поставили и повесили. Пахло плесенью, сырыми обоями. Дети шли на цыпочках и молча, боясь будить в пустом доме гулкие отзвуки. Воротились в залу.

– Ну, нравится тебе? – повернувшись к Абре, спросил Арон тихо, чтобы не проснулось эхо.

– Д-да, – неуверенно ответила Абра.

– Мы иногда тут играем, – сказал Кейл, смело глядя на нее. – Приезжай, будем играть вместе, если хочешь.

– Я ведь живу в Салинасе, – сказала Абра таким тоном, что близнецы поняли – она существо высшее и деревенскими забавами не интересуется.

Абра почувствовала, что пренебрежительно отвергла главное их сокровище, – и ей стало жаль их. Пусть мужчины народ хлипких качеств, но все же приятный. И к тому же она не грубиянка.

– Как-нибудь, когда мы будем проезжать здесь, я приду, поиграю с вами немножко, – сказала она уже мягче, и оба мальчика благодарно просветлели.

– Я дам тебе моего кролика, – вдруг сказал Кейл. Хотел отцу, но дам тебе.

– Какого кролика?

– Мы его сегодня застрелили, прямо в сердце стрелой. Он почти и не дернулся.

Арон возмущенно взглянул на брата.

– Это я…

Но Кейл перебил Арона.

– Ты его домой повезешь. Он довольно крупный.

– Зачем мне грязный кролик, весь в крови, – сказала Абра.

– Я ему вымою мех, – сказал Арон, – положу в коробку, обвяжу тесемкой, и если не хочешь его жарить, то можешь устроить ему похороны – у себя дома, в Салинасе.

– Меня уже берут на настоящие похороны, – сказала Абра. – Я вчера ездила. Цветов было – гора, как здесь до крыши.

– Так, значит, не хочешь нашего кролика? – спросил Арон.

Абра посмотрела на тугие солнечные завитки его кудрей, на глаза, готовые заплакать, – и в груди у нее что-то сжалось томяще и что-то горячо затлело – начальная искра любви. И потянуло притронуться к Арону. И она тронула его за руку – и ощутила дрожь в его руке.

– Ну, если уж в коробке, – сказала она.

Теперь, окончательно взяв над мальчиками верх, Абра оглядела побежденных. Тщеславиться она не стала. Мужское неповиновение больше не угрожало – и она исполнилась дружелюбия. Она заметила их стираную-перестиранную одежду, кое-где заплатанную, и ей вспомнились сказки о сиротах.

– Бедные вы, – сказала она. – Отец вас бьет?

Тронутые, но и удивленные, они качнули головой – нет, не бьет.

– Вы в нищете живете?

– В какой нищете? – спросил Кейл.

– Воду таскаете и хворост, как Золушка?

– Какой такой хворост? – не понял Арон.

– Бедняжки, – продолжала она, как бы не слыша переспросов, как бы держа в руке волшебный жезл с сияющей звездой. – А злая мачеха вас ненавидит и сживает со свету?

– У нас нет мачехи, – сказал Кейл.

– У нас нет ни мачехи, ни матери, – сказал Арон. Мама умерла.

Слова эти разрушили сказку, сочиняемую Аброй, но тут же дали ей другой сюжет. Теперь она уже не фея с волшебным жезлом, а дама-благодетельница в большущей шляпе со страусовым пером, и в руке у нее громадная корзина, и из нее торчат ноги жареной индейки.

– Горькие вы мои сиротки, – сказала она нежно. – Я буду ваша мама. Буду брать вас на руки, баюкать и рассказывать вам сказки.

– Мы слишком большие, – сказал Кейл. – Ты с нами грохнешься со стула.

Абра отвернулась от него – фу, какой грубиян. А вот Арона ее сказка увлекла. Абра видела, как улыбаются его глаза, словно она уже баюкает его, а он покачивается в ее руках, – и опять в ней сладко сжалось сердце.

– Скажи, а вашу маму пышно хоронили? – спросила она ласково.

– Мы не помним, – отвечал Арон. – Мы маленькие были.

– А где похоронили? Вы ведь, наверно, носите цветы ей на могилу. Мы всегда носим – бабушке и дяде Альберту.

– Мы не знаем, где она лежит, – сказал Арон.

Глаза Кейла заинтересованно блеснули – в них пробудилось чуть ли не торжество. Он сказал наивным голоском:

– Я спрошу отца, где, и мы понесем ей цветы.

– Я с вами пойду, – сказала Абра. – Я умею делать венки. И вас научу. Научить? – спросила она замолчавшего грустно Арона.

– Научи, – проговорил он.

Ее потянуло опять дотронуться до него. Она потрепала его по плечу, коснулась щеки.

– Ваша мама будет рада, – сказала она. – Даже когда они на небесах, они глядят на землю и все видят. Так мой папа говорит. Он знает об этом стихотворение.

– Пойду кролика упакую. У меня есть коробка от брюк. – И Арон побежал домой. Кейл глядел ему вслед, усмехаясь.

– Ты чего улыбаешься? – спросила Абра.

– Да так, – сказал Кейл, в упор глядя на Абру.

Она решила его переглядеть. Она была на это мастерица. Но Кейл и не думал опускать глаза под ее взглядом. Первоначальная робость уже прошла, и он ликующе чувствовал, что выходит из-под ее власти. Он знал, что Арон ей больше по душе, но это было ему не ново. Почти всем больше нравится Арон с его золотистыми кудрями и открытой, простодушно-щенячьей манерой приязненно льнуть. А чувства Кейла крылись глубоко и выглядывали осторожно, готовые тут же спрятаться или мстяще атаковать. И он уже начал карать Абру за то, что она предпочла Арона, – и это было тоже не ново. Он уже давно так поступал – с тех самых пор, как открыл в себе способность карать. И эти тайные отместки стали как бы его творчеством.

Пожалуй, разницу между двумя братьями можно выразить так. Увидев муравейник на полянке, Арон ляжет на живот и займется наблюдением сложной жизни муравьев. Вот одни тащат добычу муравьиными тропами, другие переносят белые яйца-коконы. Вот два земляка-муравья при встрече касаются друг друга усиками, толкуют о чем-то. Часами будет Арон так лежать и глядеть, поглощенный этой земляной жизнью.

А Кейл, наткнувшись на тот же муравейник, раскидает его ногой и полюбуется на то, как муравьи ошалело борются с бедой. Арону занятно быть частью живого мира; Кейлу же непременно надо этот мир переустроить.

Кейл давно знал, что Арон нравится людям больше, чем он, но научился вознаграждать себя за это: он расчетливо ждал, пока те, кто предпочел Арона, не подставят свою уязвимую сторону – и скрытно бил по ней, а жертва даже не догадывалась, за что ей мстят. И это мщение давало Кейлу радость власти. Сильней, неразбавленной чувства, чем эта торжествующая радость, он не знал. Он не питал к Арону неприязни напротив, любил его, потому что Арон – то и был причиной этих радостей. Кейл уже и позабыл, что мстит за то, что его любят меньше Арона, – а может, и вообще никогда этого не сознавал. Дошло до того, что он и не желал уже быть на месте Арона – предпочитал свои радости.

Прикоснувшись к руке Арона и ласково с ним поговорив, Абра пробудила в Кейле потребность покарать. Мозг его заработал привычно – стал искать в Абре слабее место, и, вслушавшись в ее слова, проницательный Кейл тут же и нашел слабину. Мало кто из детей доволен своим возрастом. Одни хотят быть малышами, другие взрослыми. Абра хотела быть взрослой. Она употребляла взрослые слова, имитировала, как умела, взрослые позы и чувства. С младенчеством она распростилась, а к вожделенной взрослости еще не подошла. И, уловив это, Кейл получил возможность разрушить ее муравейник.

Он знал, что брат провозится довольно долго. Искать коробку, смывать с меха кровь – на это нужно время. И на то, чтоб разыскать тесьму и завязать бантиком. А покамест Кейл начал уже побеждать. Он чувствовал, как слабеет уверенность Абры в себе, и знал, как ослабить ее еще больше.

Наконец Абра отвела взгляд и сказала:

– Что у тебя за манера так пялиться?

Кейл оглядел се с ног до головы – медленно и холодно, как оглядывают, например, стул. Он знал, что так можно и взрослого смутить.

Абра не выдержала:

– Что я тебе музейный экспонат?

– Ты в школу ходишь? – спросил Кейл.

– Конечно.

– В какой класс?

– В пятый.

– И тебе десять лет?

– Одиннадцатый.

Кейл засмеялся.

– Что ты смеешься? – возмутилась она. Кейл молчал. – Что тут смешного? Отвечай же. – По-прежнему молчание. – Думаешь, что ты ужасно умный.

В ответ Кейл опять засмеялся, и Абре стало совсем неуютно. Она сказала:

– Твой брат очень задерживается… Смотри, дождь перестал.

– Он там возится, ищет, – сказал Кейл.

– Кролика?

– Да нет. Кролика искать не надо – кролик мертвый лежит. А он там ловит, а она, наверно, увертывается.

– Кто – она? Кто увертывается?

– Если скажу, он рассердится. Он готовит для тебя сюрприз. Поймал ее в пятницу. Она его даже укусила.

– Да кто – она?

– Откроешь коробку – увидишь. Спорим, он тебе скажет, чтобы сейчас не открывала.

Кейл говорил уверенно. Он знал брата. Абра ощущала, что проигрывает – не только это сражение, но и всю кампанию. Она уже ненавидела Кейла. Мысленно она перебирала все обидные, осаживающие ответы, какие знала, – и беспомощно отбрасывала их, чувствуя, что все они отскочат от Кейла, как от стенки горох. Она молча вышла во двор, поглядела, нет ли на крыльце родителей.

– Пойду к ним в комнату, – сказала она.

– Погоди, – сказал Кейл, идя вслед за ней.

Она повернулась к нему, холодно сказала:

– Что тебе?

– Не сердись на меня, – сказал он. – Ты не знаешь, как нам здесь живется. Посмотрела бы, какая у брата спина.

Эта перемена тона сбила ее с толку. Кейл уловил склонность Абры к романтическим сюжетам. Он говорил вполголоса, таинственно. И она тоже понизила голос:

– А что такое? Что у него со спиной?

– Вся в рубцах, – сказал Кейл. – Китайца работа.

У Абры пробежал по телу холодок интереса.

– А что китаец? Бьет его?

– Это бы еще что, – сказал Кейл.

– А почему вы не скажете отцу?

– Не смеем. Знаешь, что будет, если мы скажем?

– Не знаю. А что будет?

Он помолчал, как бы колеблясь, потом покачал головой:

– Нет… Боюсь даже тебе сказать.

В это время, ведя лошадь, Ли выкатил из конюшни высокую, на резиновом ходу, коляску. Мистер и миссис Бейкон вышли на крыльцо и первым долгом поглядели на небо.

– Я потом как-нибудь, – бормотнул Кейл. – Сейчас нельзя – китаец догадается, что я сказал.

– Абра! Быстрей! Мы уезжаем, – позвала миссис Бейкон.

Ли держал нервную лошадь под уздцы, пока миссис Бейкон подсаживали в коляску.

Из дому выбежал Арон, неся картонную коробку, замысловато, с бантиками, перевязанную тесьмой. Протянул Абре.

– Вот, – сказал он. – Не открывай, пока не приедешь домой.

Кейл увидел, как ее лицо исказилось отвращением, руки отдернулись от коробки.

– Возьми же, милая, – сказал мистер Бейкон. – Побыстрей. Мы сильно запаздываем. – И, взяв коробку, сунул ее Абре.

Кейл шагнул к Абре.

– Я тебе что-то на ухо скажу, – проговорил он и шепнул: – Ты обмочилась со страху.

Она покраснела, надвинула на лицо шляпу. Миссис Бейкон подхватила дочь под мышки и помогла ей сесть.

Ли, Адам и мальчики смотрели, как лошадь взяла бодрой рысью.

Вдруг, еще до поворота, мелькнула рука Абры, и коробка полетела назад, на дорогу. Кейл видел, как омрачилось у брата лицо, загоревали глаза. Адам ушел в дом; Ли вынес миску с зерном – кормить кур. Кейл ободряюще обнял брата за плечи.

– Я хотел на ней жениться, – сказал Арон. – Я написал ей, вложил письмо в коробку.

– Не горюй, – сказал Кейл. – Я тебе дам пострелять из моей винтовки.

Арон живо повернул к нему голову.

– Никакой у тебя нету винтовки.

– Нету? А что, если есть? – сказал Кейл.

Дата добавления: 2015-11-30