Действие через оставление

Прекращается ли действие, когда мы что-либо оставляем? Или же дело обстоит наоборот — что-либо может действовать лишь в том случае, если мы оставляем его действовать? Ибо все действу­ет уже в силу того, что оно существует. Поскольку оно существует, оно действует в созвучности со своим окружением, но всегда та­ким образом, что остается с ним в состоянии равновесия или же вновь приходит с ним в состояние равновесия. Все, что есть, дейс­твует постоянно и в любое время.

Если мы также приходим в состояние созвучности с ним, оно действует на нас и для нас. Оно требует от нас, чтобы мы либо действовали, либо не действовали, правда, чтобы то и другое про­исходило в созвучности с ним. Будучи в созвучности с ним, мы знаем, что нам следует делать, а что — оставить.

Однако и делая что-либо, мы, находясь в созвучности, что-то оставляем. Мы оставляем собственные мысли, относящиеся только к нам. Мы оставляем всякое намерение, отвлекающее нас от созвучности. Мы оставляем страх перед другими людьми, про­тивостоящий тому, с чем мы находимся в созвучности. Мы остав­ляем их, не становясь у них на пути — если и это не происходит в созвучности. Если мы оставляем их, не желая изменить их или же изменить что-либо в них, мы узнаем и здесь, как то, что мы остав­ляем, без того, чтобы нам самим нужно было действовать, позво­ляет действовать другим силам, способным на большее, чем мы — что идет на пользу как им, так и нам.

А как нам научиться оставлять? Можем ли упражняться в этом? Мы можем готовиться к тому, чтобы научиться оставлять, к при­меру, давая воздействовать на себя природе и следя при этом за тем, что в нас кажется противостоящим чистому видению, чисто­му слушанию и чистому ощущению, которые перед нами воздейс­твуют друг на друга в своем бесконечном многообразии. Если мы при этом даем действовать в настоящем и то, что, как мы, возмож­но, полагаем, мешает нам оставлять, оно внезапно само становит­ся частью того, что действует, подчиняется ему и приходит в со­стояние созвучности со всем остальным, что также действует. Оно забирается им с собой и, возможно, без того, чтобы мы сами это осознавали, мы сами оставляем себя. Таким образом, мы узнаем, как много всего оказывает мощное воздействие вместе с нами и вокруг нас, хотя мы ничего не планируем и не делаем.

Когда мы планируем что-либо с другими людьми, или если мы сами принимаем решение о чем-то важном, мы, возможно, можем по ходу дела, сделать короткую паузу, дать этому важному воз­действовать на нас с определенной дистанции и попытаться ощу­тить в себе, что нам, возможно, сначала следует оставить, чтобы дать место и возможность действовать чему-то иному, в большей степени созвучному этому важному, которое и позволит добиться решающего успеха.

Это оставление связывает нас с гораздо большим, чем можем учесть и совершить мы сами собственными силами. В этом остав­лении мы растем. В то же время, действуя через то, что мы остав­ляем, мы отстраняемся от того, что происходит на первом плане.

УНЫНИЕ

То, что гнетет нас и приводит нас в подавленное состояние, так что мы впадаем в уныние, нередко происходит от того, что мы ожидаем или хотим чего-то, ускользающего от нас и остающего­ся для нас недостижимым. Оно, однако, происходит также от того, что нами овладевает нечто чуждое, нечто находящееся вне нас, не­что находящееся вне нашей ответственности или вины, о котором мы не знаем, что это и откуда оно появилось. Это и есть подлин­ное уныние — и мы преданы во власть его.

Действительно ли это так? Или же для нас все-таки открывает­ся окошечко, через которое снаружи пробивается свет, или двер­ца — если мы изнутри лишим это уныние его мужества и его тя­жести?

Это нам может удаться лишь тогда, если мы примем его таким, каким оно является, выдержим его, как болезнь, которая тайно хочет выздороветь. Если мы через нее посмотрим на другого чело­века или на событие, которые хотят, чтобы мы смотрели на них, уважали их, выдержали их, приняли их, отправили их на покой, отпустили их в забытье и наконец дали им упокоиться с миром.

Уныние означает, что нечто еще не завершено, не решено, ожидает помощи и признания. В унынии мы берем на себя то, что еще удручает других. Если мы осознанно берем это на себя, не принимая это в глубочайший тайник нашей души в качестве на­шего собственного, а лишь, по-человечески сочувствуя другому человеку, становимся на сторону другого человека, чтобы подде­ржать его, пока он, примирившись с ним, не сможет сам отдалить­ся от него и позволить ему пройти, наше уныние превращается в любовь. В этой любви уныние перерастает само себя и превраща­ется в сочувствие и силу.

ЖЕСТОКОЕ

Жестокое, беспощадное — естественно. В природе мы сталки­ваемся с ним на каждом шагу. Иные говорят: «Жизнь жестока». В этом заявлении присутствует упрек, как если бы все должно было быть по-иному.

Однако то, что кажется нам жестоким, является одновременно тем преисполненным силы и вызывающим, что делает развитие неизбежным. Лишь потому, что более сильный — и в этом, естес­твенно, заключается и жестокость— пытается добиться своего, более слабый тоже должен стать сильным и жестоким. Он должен мериться силами с другим, сильным и жестоким, тем самым бро­сает вызов другому, сильному и жестокому, чтобы оно стало еще более сильным и жестоким, так что оба они должны будут, в борь­бе не на жизнь, а на смерть, развиваться дальше и расти.

Но не противостоит ли это любви? Только тот, кто находится в состоянии созвучности и с жестокой стороной жизни, достаточно силен для того, чтобы любить другого так, чтобы тот рос благода­ря этой любви. Тот, кто любит слабосильно и трусливо, поскольку он не осмеливается отвечать на вызов всей действительности, так­же жесток. Жесток, с точки зрения результата. Он тоже не может избежать закона жизни, требующего от каждого всего без остатка. Однако в этом случае, как сам он, так и те, которых он якобы лю­бит, по прошествии некоторого времени становятся жертвой более сильной жизни.

Дата добавления: 2015-11-30