РАДОСТЬ В ДУХЕ

Радость в духе широка — широка, как дух. Поскольку она ши­рока, она включает в себя все, но таким образом, что не вмеши­вается ни во что. Она широка, потому что может оставлять все таким, какое оно есть. Поэтому она без рвения и ни на что не на­тыкается. Тем не менее, все находится с ней в связи, но на рассто­янии. Она радуется иному, не желая иметь его. Она благосклонно освещает его и дает ему идти своим путем.

Это — радость в духе. Испытывая эту радость, мы иногда ду­маем, что парим, как если бы, подобно духу, уже преодолели силу тяжести. Она освобождает нас от чего-то, к чему мы раньше были привязаны, и, подобно богу, воспринимает даже тяжелое, как не­что легкое.

В христианстве говорят о радости в Духе Святом. Святой Дух является животворящей и пронизывающей все творческой силой и потому близок божественному или составляет с ним единство. Радость в Духе Святом вовлекает и нас в это творческое движение. Она означает, что мы предаем себя во власть этого движения, пре­восходящего нас во всех отношениях.- В ней мы позволяем дейс­твовать чему-то более могущественному, а сами остаемся без забот и без цели. Поэтому радость в Духе Святом добавляет нечто к ра­дости в духе.

О Духе Святом говорится, что он есть дух любви. Следователь­но, радость в Духе Святом — это, прежде всего, радость с любовью.

Надо ли нам знать об этом духе больше? Он открывается нам через свое действие.

ТЕРПЕНИЕ

У терпения есть время. Оно не торопит и не забегает вперед. Оно ждет, пока что-либо в свое время разовьется и созреет. Оно — добродетель садовника. Он, хотя и положил начало чему-то полез­ному, ждет после этого, пока иные, большие силы сделают основ­ную работу.

Терпение является также добродетелью учителя, ибо для уче­ния и озарения также потребно время. Учитель только готовит учение, однако подлинное понимание и осознание, чаще всего, приходят гораздо позднее.

В отличие от садовника, который может быть уверен в том, что посаженное им принесет плоды, учитель иногда не видит плодов своих трудов. Нередко он отпускает учащегося, не зная, да и не желая знать, к чему же, в конце концов, приведут все его старания. Тем самым он дает учащемуся свободу учиться и на основании собственного опыта и собственного озарения и самому находить то, что является для него решающим, или наиболее важным. Он доверяет времени.

Но и у природы есть время, ее время. Да и у бога, что бы ни скрывалось для нас за этим словом и образом, есть время, вечное время.

Если мы доверяем скрытым силам, то мы проявляем терпение и в отношении себя и оставляем себе все время. Мы проявляем терпение и по отношению к другим людям, прежде всего — по от­ношению к детям.

Терпение нужно и в любви. Она растет, если может расти и уг­лубляться в свое время. Тем прекраснее она расцветает тогда и тем изысканней вкус ее плода.

ПРОВИДЕНИЕ

Как правило, провидение понимается нами как «благое про­видение» или как «божественное провидение». С ним мы связы­ваем образ, согласно которому некая высшая сила, благосклонно и предусмотрительно, направляет что-либо на благо нам. Напри­мер, если в случае несчастья что-либо, благодаря счастливому сте­чению обстоятельств и граничащим с чудом образом, совершенно неожиданно обернуло все к лучшему. В таких случаях мы порой говорим, что у нас был добрый ангел-хранитель. Почти все люди могут рассказать о таких случаях из своей жизни, многие из них — из своего детства, так что мы в особенности склонны подозревать, что именно детей добрые ангелы оберегают прежде всего.

Многие родители молятся за своих детей, чтобы бог оберегал их и защищал от опасностей. Когда близкие нам люди отправляются в путешествие, мы желаем им, чтобы добрые духи или силы сопро­вождали их и защищали от невзгод. Поэтому мы глубоко убежде­ны в том, что за всем, что мы делаем, действует благоволящая нам сила, которая предусмотрительно, выходя далеко за пределы на­ших соображений и возможностей, доводит что-либо до хорошего конца.

Однако мы имеем и противоположный опыт, когда, к приме­ру, говорим, что, вследствие переплетения многих несчастливых стечений обстоятельств, стала неизбежной та или иная катастро­фа. В этом случае нам кажется, что произошло вмешательство ка­кой-то высшей силы, которая предусмотрительно распорядилась всем таким образом, чтобы произошла эта катастрофа или это не­счастье.

В данном случае подвергается сомнению наша вера в благое провидение. Мы стоим перед загадкой и, возможно, задаемся вопросом: как бог мог это допустить? Многие не решаются задать в данном случае прямой вопрос: как бог мог этого хотеть? Они предпочитают представить себе, что здесь действовали иные силы, а бог только не вмешался и не помешал им. Тем самым они пы­таются оправдать его, чтобы ничто не угрожало их образу благого провидения.

Но смеем ли мы это? Смеем ли мы в данном случае действи­тельно проводить различие?

Глубже всего мы воспринимаем провидение, если находимся в созвучности со всем в мире — таком, какой он есть — и в том числе с нашей судьбой и с нашим концом, в том виде, в каком они нам предназначены.

Но предназначены ли они? Действительно ли во всем действу­ет предусмотрительная, знающая сила? Этого мы не знаем. Тем не менее, мы часто ведем себя так, как если бы мы были отданы в ее власть, особенно если что-либо кажется нам безвыходным или бе­зысходным. Ибо в мысли, что действует и управляет нашими судь­бами нечто, значительно превосходящее нас, мы успокаиваемся и приобретаем особую уверенность, которую сохраняем даже после нашей смерти. Мы воспринимаем посланное нам другим в качест­ве судьбы как нечто соответствующее нам, как нечто хорошее, как провидение — даже если оно требует от нас последнего. Во всяком случае, мы надеемся, что это так. Обманывает ли нас эта надежда или нет — этот вопрос остается для нас открытым. Только остав­ляя его открытым, мы действительно прибываем в созвучности.

ЛОВУШКА

Когда мы попадаемся к кому-нибудь в ловушку, он хочет овла­деть нами чтобы мы служили ему, и чтобы он благодаря нам мог оставаться в живых или же расширить и улучшить свои жизнен­ные возможности. Вместо того, чтобы попасть в западню, мы мо­жем попасть к кому-нибудь в сети, которые он нам расставил или расстелил, чтобы мы запутались в них.

Первоначально западня и сети служили для того, чтобы пой­мать добычу. Они были орудиями охотника и несли добыче смерть.

Позднее расстановка ловушек и забрасывание сетей играли важную роль и в ином смысле, прежде всего, когда речь шла о том, чтобы подчинить других своей власти. Подобные методы расста­новки ловушек или забрасывания сетей мы встречаем, например, в политике. Иногда их называют дипломатией, хотя мне не хотелось бы исходить из того, что всякую дипломатию следует рассматри­вать лишь под этим углом зрения — во всяком случае, не там, где она ведет к компенсации интересов, в одинаково идущей на поль­зу всем.

Стратегические действия — например, во время войны, также представляют собой изощренную расстановку ловушек и забрасы­вание сетей. При этом, как в случае первоначальной расстановки ловушек, речь чаще всего идет о жизни и смерти.

Однако существуют и совершенно иные ловушки. Они носят духовный характер — например, когда кто-нибудь пытается дура­чить нас или соблазнить нас мыслить и действовать таким обра­зом, чтобы получить над нами власть. Прежде всего, тогда, когда он угрожает нам, что в случае, если мы не последуем за ним или усомнимся в том, в чем он нас убеждает, то нашему телу, нашей жизни или нашей душе может быть причинен ущерб. В этой связи мы говорим о ловцах душ.

Как нам избежать этих ловушек? Мы должны остановиться пе­ред ними и стоять, не двигаясь, и закрывать уши при звуках пения сирен, манящего нас к опасным рифам.

Многие из тех, кто попались в такие ловушки, не знают, что они сидят в ловушке. Они даже чувствуют себя в ней хорошо и, будучи легковерными, пытаются заманить в эту ловушку других. Некоторые из них знают, что это ловушка, но, вместо того, что­бы освободиться из нее, они завлекают в ту же самую ловушку и других — просто, чтобы не быть одним. Иногда они также хотят, чтобы мы сострадали им. Тот, кто сострадает им, для того сострадание, наряду с любопытством и со страхом, становятся той ли­пучкой, к которой он приклеивается.

Не является ли и Бог такой же ловушкой? Разумеется, не тот Бог, о котором мы ничего не знаем, о котором мы только догады­ваемся, хотя мы не знаем, не является ли и он такой же ловушкой. А тот Бог, о котором возвещают те, кто говорит, что Он явился им или просветил их или говорит через них. Его именем они осущест­вляют свою власть над другими, нередко угрожая им жесточайши­ми карами.

Как нам избежать этой ловушки? Мы должны остановиться, закрыть наши уши, верить и следовать собственному восприятию, передвигаться только в той сфере, которая доступна нашему опы­ту, и таким образом не попадем в ловушку, да и сами не будем рас­ставлять ловушек для других.

ОБРАЗ

Нередко мы говорим, что составляем себе образ чего-нибудь, или представление о чем-нибудь, например, о других людях и даже о Боге. Таким образом, это представление составлено нами. Но охватывает ли оно в действительности другого или эту вещь? Охватывает ли оно даже Бога? Или же оно скорее не способно правильно отобразить этого другого или эту вещь? И разве оно способно — совершенно точно — то, что не поддается всякому представлению?

Представление — лишь начало познавания. Если мы остаемся при том представлении, которое мы себе составили, мы чаще всего остаемся в большей степени у себя, чем у того, о чем мы составили себе представление. Тем не менее, не существует никакого позна­ния без представления.

Так как же нам найти подход к тому, что выходит за пределы нашего представления, что, возможно, только намечается в нем и, возможно, в такой же степени и скрывается от нас и даже, на­ходясь по ту сторону всех представлений, всегда остается для нас недоступным.

В то время как мы даем образу, или представлению, воздейс­твовать на нас, не глядя на него пристально, но внутренне оста­емся открытыми и широкими, через некоторое время нам пока­жется то, что скрыто в нашем представлении, его скрытая правда. Его сущность и его правда скрыты в образе и проявляются для нас в образе, однако не так, чтобы мы могли составить себе об этом представление. Ибо сущность и истина являются чем-то духов­ным, по ту сторону всех образов, или представлений.

Духовное познается и одновременно ощущается в духе и в душе как нечто духовное. Ибо от него исходит сила, которая движет нами и которая приводит нас с чем-то по ту сторону всех представ­лений в духовное и душевное соприкосновение, так что мы ощу­щаем ее и телесно. Таким образом, он охватывает нас в качестве целого, и мы познаем, что мы способны и ведомы к тому, чтобы видеть, понимать и действовать по-иному, чем, если бы мы делали это лишь благодаря образу. В этом случае уже не мы будем состав­лять себе образ чего-то, а образ будет что-то делать с нами, при том условии, что мы не будем задерживаться на нем. Он возьмет нас с собой к чему-то, для чего он был только покровом, за кото­рым скрывалось главное.

И, тем не менее, без образа мы не можем достичь другого, но не в большей степени мы можем достичь другого, если остановимся на образе. Иначе мы остановимся еще до входа и никогда не вой­дем внутрь.

Так обстоит дело с нашими образами людей, но также и с об­разами природы, но, прежде всего с нашими образами Бога. Они являются только светом или отблеском и, нередко, только тенью света.

Но и это тоже — образ. Поэтому я дистанцируюсь от него и по­дожду, пока за ним не проявится другое, скрытое, даже если оно проявится совсем незначительно. Но и этого уже достаточно.

КОРЕНЬ

Корень скрыт. В нем скрывается то, что позднее выходит на свет. Более позднее уже присутствует в нем, хотя и в скрытой фор­ме и в уплотненном виде. Корень питает то, что произрастает из него, он поддерживает и несет его.

Образ корня является могущественным образом. На этот образ мы ориентируемся во многих различных отношениях. Так, мы, например, ищем корень проблемы или конфликта, хотим вырвать нечто вредное с корнем и хотим справиться с каким-либо делом, зря в корень.

Корень означает начало, из которого развивается все. Он так­же означает причину какого-либо воздействия. Мы склонны ис­пользовать сходный образ даже при рассмотрении начала мира и его бурного развития. Однако в этом случае мы именуем начало, из которого внезапно вырвалось все последующее многообразие, пребывавшее в нем в уплотненном виде, а затем разлетевшееся во все стороны в результате невообразимого извержения, Большим Взрывом, или Первичным Взрывом. Однако и каждое семя, ко­торое лопается и начинает прорастать, также представляет собой такой же Большой Взрыв, приводящий в движение нечто непред­сказуемое и начинающий процесс его развития.

Порой, когда нечто слишком далеко распространилось и слиш­ком удалилось от своего корня — так далеко, что оно больше не может питаться, укрепляться и поддерживаться им, раздается при­зыв: «Назад к корням!». Обычно это означает призыв назад к про­стоте, к большей ограниченности, к первоначальной силе, к пер­воначальной идее, а также призыв назад к предкам и привязку к их благословению и к их мудрости.

Во всех крупных религиозных движениях, прежде всего в хрис­тианстве, не раз звучал этот призыв назад к корням. Например, в эпоху Реформации прозвучал призыв назад к библии, а во многих религиозных орденах — призыв назад к идеалу и к первоначально­му порядку.

Однако каждое дерево, каким бы старым оно не становилось, по прошествии определенного времени теряет силу корня. Прав­да, его увядание начинается лишь на самом краю и кажется, что корень остается незатронутым им в течение какого-то времени. Но, в конце концов, угасает и жизненная сила корня, и тогда гиб­нет все дерево. Поэтому призыв вернуться назад к корням, звуча­щий в тот момент, когда время корней безвозвратно прошло, мало что приносит. Корни невозможно возродить к новой жизни.

Однако являются ли религиозные движения в самом деле бо­жественными? Действительно ли бог является их корнем и на­чалом? Или же в начале их стоят только люди, которые, подобно корню, породили из себя могучие движения, долгое время пита­ли их своим учением и своей духовной силой поддерживали в них жизнь? Если эти движения теряют свою силу, теряет ли что-ни­будь также и бог? Может ли это его волновать? Помогут ли обра­щенные к нему моления обновить корень?

Образ корня и первоначала есть человеческий образ. Как же он может включать в себя и охватывать то божественное и могущес­твенное, что стоит за всяким началом? Разве это могущественное неизвестное, на волю которого мы предаемся, не является од­новременно близким и далеким для нас? Разве оно не является в полной мере и в равной степени и тем, и другим? И разве оно не является всегда и началом, и концом одновременно?

УЧИТЕЛЬ

Учителя являются передатчиками. Они передают другим, и прежде всего тем, кто моложе их, все, что они узнали и изучили и все, что они переняли от других учителей и развили дальше, так, что оно стало и их собственным.

Между учителями и теми, кто учится у них, существует пере­пад; ибо учитель дает, а учащиеся берут. Если этот перепад при­знается, и учащиеся воздают своему учителю честь и уважают его, они могут научиться у него гораздо большему, чем в иных случа­ях. Тогда он может дать им гораздо больше, чем в других случаях. Тот, кто учится, знает, что он занимает подчиненное положение, поскольку он является нуждающимся, ожидающий и надеющий­ся получить что-то от учителя. Если отношения между учителем и учащимся должны беспрепятственно служить познанию, опыту и росту, они нуждаются в этом перепаде и в соответствующем ему поведении. Учитель не должен становиться на один уровень с уча­щимися, пока те еще чего-то хотят от него, а учащийся не должен слишком приближаться к учителю и пытаться помериться с ним. Ибо в этот момент учитель откажет ему и не скажет ему много важ­ного — прежде всего, того, что можно доверить другому, лишь на­ходясь с ним в глубочайшей созвучности. Возможно, тогда учитель отпустит его, так что ему придется испытать себя самостоятельно и независимо от него и доказать другим, что он превосходит своего учителя или, по крайней мере, равен ему. Это — вызов, благодаря которому он может расти, но из-за которого он, возможно, и по­терпит неудачу. Он потерпит неудачу, прежде всего, если те, кото­рые захотят учиться у него, знают и уважают его учителя.

Поэтому учащемуся следует, пока он учится, признавать и одобрять зависимость. Это значит, что, пока он учится, он оста­ется, в определенном смысле, маленьким. Однако как только он выучится достаточному количеству вещей, для него наступит вре­мя расстаться со своим учителем. И тогда он накопит свой собс­твенный опыт, возможно, сам станет учителем, и будет передавать другим то, что ему передал его учитель. В то же время то, чему он научится таким образом, должно будет оправдаться в конкретных действиях, ибо лишь в собственных действиях и в собственном успехе оно станет личным достоянием. Это удастся ему тем легче, чем в большей степени он сохранит внутреннюю связь со своим учителем. Тогда его учитель будет благожелательно стоять за ним в качестве поддерживающей, помогающей силы, даже если он будет делать многое иначе, чем тот, подобно тому, как за отцом или матерью, когда они учат своих детей, постоянно пребывают их благо­желательно настроенные родители. Ибо в этом случае дети могут еще охотнее и еще больше брать от своих родителей из того, что те дают и передают им.

Однако, как дети смогут взять от своих родителей мало, если те будут превозноситься над своими родителями, так же и учащийся сможет взять мало от своего учителя, если их учитель станет пре­возноситься над своими учителями и отказывать им в уважении.

Но нам приходится встречаться и с совершенно другими учи­телями, которые обучают нас посредством того, что они не такие, как мы, и даже борются против нас. Не вступая с ними в откры­тую борьбу, мы узнаем в них, в каком отношении нам еще следует расти. Если мы признаем их таким образом, мы, в конце концов, научимся от них главному, решающему.

Бог, или Божественное, или мир — такой, какой он есть, также учит нас особым образом, при условии, что мы дадим им воздейс­твовать на нас, и встанем перед ними: абсолютно нагие, не сопро­тивляясь, отданные в их власть и одновременно сосредоточенные. Они учат нас благодаря своему присутствию, или бытию, берут от нас наши гордые знания, наше любопытство, наши мечты, ведут нас в темную ночь, в которой прежние знания не имеют никакой ценности, и именно вследствие этого подчиняют нас своей власти и заставляют нас служить себе.

ЦВЕТОК

Цветок цветет. Его вид привлекает нас, как и его благоухание. Но прежде всего цветок привлекает посланцев, для которых он цветет, для которых он открывается и к появлению которых он го­тов. Ибо цветок находится на службе у плода, который позднее, в соответствии с его желанием, окупает все его усилия.

Но нередко плод также выглядит великолепно и привлекает своим ароматом. Он влечет нас, чтобы мы сорвали его и наслади­лись его вкусом. Но косточку, ради которой, в конечном счете, все это и было затеяно, мы нередко выбрасываем, не обращая на нее никакого внимания, хотя только она скрывает под своей скорлу­пой новое и грядущее. Только из нее позднее произрастает новый цветок, новый плод и новое семя.

Ах, каким забывчивыми мы нередко бываем! И, тем не менее, мы из-за этого не стоим на пути у самого важного и существенно­го. Мы соблазнены им, даже не думая о нем. В первостепенном мы одновременно находимся в распоряжении скрытого и служим ему. Таким образом, для существенного нет никакой разницы, распоз­наем ли мы его и обращаем ли мы на него внимание, или нет. Ибо не только оно находится на службе у него, но и оно находится на службе у нас. Тем не менее, мы, невежественные и забывчивые, отданы ему во власть и используемся им. Даже там, где мы думаем, что являемся свободными и независимыми, другой скачет на нас, как на своей лошади, или запрягает нас в свою карету.

Коли так, то зачем нам пытаться учить других? Добавит ли это что-либо к тому, для чего они были поставлены на службу? Да. Но только, если они будут учить на службе существенного, зная, что мы при этом всего лишь тянем его карету вместе с другим кучером. Если мы признаем это, то останемся, даже там, где мы кажемся большими и важными, маленькими и скромными, и будем знать, что мы равны со всеми другими людьми.

БЕССИЛИЕ

Бессилие только кажется бессильным, ибо в бессилии начинает действовать другая сила, которая, с одной стороны, указывает так называемым сильным на поставленные им границы, а, с другой стороны, позволяет перевести дух тем, кто чувствует себя отдан­ными во власть сильных. С течением времени все сильные стано­вятся бессильными, ибо перед теми силами, которые управляют всем, они никогда не смогут устоять. Каждый сильный становится бессильным, если смерть прикасается к нему, и всякая держава, и всякое учреждение, какими бы сильными они ни были, по про­шествии некоторого времени берут на себя слишком много, при­нимают вызов других сил и движений и, в конце концов, оказыва­ются обреченными на падение.

Колесо времени вращается не само по себе. Его подталкивают извне. Оно возносит одних вверх, а других, в то же время, низвер­гает вниз. Поэтому и те, кого оно возносит наверх, попадают на­верх, в сущности, бессильными, и точно так же они, со временем, бессильными низвергаются колесом времени вниз.

Однако мы, определенным образом, можем избежать бессилия, если мы, вместо того, чтобы находиться на краю колеса времени, там, где действие центробежной силы является наиболее сильным, будем оставаться ближе к середине и, таким образом, не будем ни возноситься высоко вверх, ни низвергаться глубоко вниз.

Находясь вблизи середины, мы спокойно наблюдаем за взмаха­ми времени, не будучи во власти ни так называемой силы, ни так называемого бессилия. Поскольку первая не будут нас возносить, а другая — принижать, мы останемся в созвучности с теми силами, которые движут колесом времени, но сами не вращаются вместе с ним.

Если мы будем оставаться близко к середине, то будем наибо­лее тесно связаны с тем, что, по ту сторону силы и бессилия, за­ставляет служить себе и ту, и другую — в безвременье и вечной ти­шине.

МУДРОСТЬ

Мудрость различает, можно ли сделать что-нибудь, или нет. Поэтому она ориентирована на действия и на исполнение. В сущ­ности, она является жизненной мудростью, знанием того, как мы можем соответствовать жизни и служить ей, и как мы можем по­читать его и исполнять, в созвучности с тем, что она нам дарует. Поэтому мы можем добиться мудрости, если ограничимся тем, что в нашей жизни соответствует нам и другим. Для мудрости жизнь и то, что она нам дарует и требует от нас, являются единственным мерилом.

Поэтому мудрость является земной. Она не выходит за пределы того, что близко и доступно восприятию. Она остается в созвуч­ности с возможным, с легким сердцем удаляется от того, что уже прошло, остается в настоящем времени и с тем, что из него следует для нас. И она радуется ему.

Она не мечтает о чем-то большем, чем то, что она имеет. Она имеет то, что она имеет, в полной мере. Поэтому то, что она уже имеет, чувствует себя у нее хорошо и дает ей то, что имеет, не удер­живая у себя ничего. Так даже малое и незначительное при муд­рости становится большим и значительным и открывает перед ней свои скрытые сокровища и свои особые красоту и силу.

Мудрость проста и незаметна, поскольку она находится в со­звучности. Но это только внутренняя сторона, форма ее проявле­ния. Внутри она имеет глубину. Она сосредоточена в направлении существенного, может открывать его в подходящее время, ставит­ся им себе на службу и, несомая им, делает многим добро. Прежде всего, потому, что она показывает другим выход, чтобы они могли вернуться из заносчивости назад на землю и потому что она, по­добно жизни, всегда течет вперед и, таким образом, сразу распоз­нает особую возможность и использует ее.

Является ли мудрость религиозной? Если религия является ти­хим согласием с миром и с жизнью — такой, какой она была нам дана — то она религиозна, но без веры или надежды. Здесь ей так­же довольно того, что она имеет.

ТАЙНА

Открыто лишь то, что первоначально было скрыто. Но оно открывается лишь так, чтобы и в открытом оставалось скрытым больше того, что проявляется. Всякое новое познание, всякое оза­рение, всякое просветление, указывает на еще большие, еще скры­тые от нас и, возможно, навеки недоступные нам тайны. Поэтому мы, по мере познания нового, становимся все более благоговей­ными, скромными и в еще большей степени осознающими, где проходят наши границы.

Иные желают вырвать у природы и у людей, а порой даже у Бога их тайны. И что же в результате? Они действительно находят иную тропу, но нередко такую, которая, по прошествии определенного времени, оказывается путем заблуждений. И то достижение, ко­торым они так гордятся, вскоре уходит из их власти и, возможно, превращается для них в смертельную опасность.

Но того, кто ждет до тех пор, пока тайны откроются ему сами собой, они одаривают. Они придают ему способность добрыми де­лами служить жизни. Но так, чтобы он и другие не выходили при этом за свои границы.

А Бог — он тоже познается в откровении? Открывает ли Он нам свою тайну? Является ли та Первопричина, в которой подготовле­ны все действия, для нас равноправным собеседником, так что, когда она открывается нам, мы рассматриваем ее как нечто вне нас и должны понимать, что она отделена от нас? Или же нам лучше без подобного откровения просто отдаться во власть внутреннего движения, не спрашивая, откуда оно приходит, куда оно ведет и что, в конечном счете, является ее причиной?

Если Бог остается для нас тайной, мы находимся на наиболее безопасном расстоянии от Него и, возможно, ближе всего к Нему.

ПРИТЯЖЕНИЕ

Мы ощущаем притяжение, когда что-то притягивает, или за­тягивает нас. Например, когда водоворот с такой силой затягива­ет то, что плавает на поверхности, что оно не может вырваться из него, и он тянет его в глубину. Оно отдано в его власть.

Таким образом, притяжение является чем-то большим, чем вле­чение. В случае влечения нас, правда, тоже тянет к чему-то, напри­мер, к другим людям. Это влечение также привязывает нас к ним. Это относится в первую очередь к влечению между родителями и де­тьми, а позднее — к влечению между мужчиной и женщиной, мужем и женой. Это влечение может быть столь сильным, что и оно порой действует, как притяжение, например, когда двое влюбляются друг в друга. Но, в целом, влечение можно четко отличить от притяжения.

Если нас захватывает нечто вроде притяжения, для нас уже нет возможности вырваться. Иногда такое притяжение захватывает преступников, прежде всего при убийстве. Или когда кто-нибудь ощущает притяжение, заставляющее его убить себя, причем к тому же желающее, чтобы он убил себя самым жестоким способом. В этом притяжении люди как бы вне себя и как бы одержимы чуж­дой силой. Это притяжение заставляет их терять сознание. Они оказываются отданными в его власть.

Но существует еще и совершенно иное притяжение, идущее от сосредоточения. В этом случае нечто тянет нас в наши собствен­ные глубины, в направлении середины, и даже за ее пределы, в широкое пространство. Попав в зону этого притяжения, мы ос­тавляем что-то за собой и следуем за движением, которое, с одной стороны, охватывает нас извне, но одновременно глубочайшим образом связывает нас с нами самими.

Это притяжение тянет нас в иное измерение, и мы узнаем, что мы принадлежим к нему и, тем не менее, не можем им распоря­жаться.

Попав в зону этого притяжения, некоторые думают, что оно тянет их к богу, как если бы в этом притяжении божественное открывалось бы в качестве равноправного собеседника. В этом случае они легко теряются в притяжении и выходят из себя. Воз­можно, это происходит со многими мистиками и последователями мистических движений. Но я не осмеливаюсь делать какие-либо заключения по этому поводу, хотя и следует упомянуть здесь об этом, как о возможной опасности.

Это притяжение, если мы, зная о нем, и сосредоточенно преда­дим себя в его власть, порой приводит к озарениям, которые приводят нас и других в созвучность с тем, куда затянуло нас это при­тяжение. Если мы снова выныриваем из той глубины, в которую нас затянуло это притяжение, мы оказываемся способными сде­лать что-то, для чего мы прежде, возможно, были слишком слабы­ми и к тому же слишком боязливыми.

И все же это притяжение имеет также и религиозное измере­ние. Но, согласно моему образу, или представлению, только если мы пребываем в полном сознании, остаемся в нем, смотрим во тьму, а не на свет, и сосредоточенно ждем перед границей.

БЕСКОНЕЧНОЕ

Бесконечно то, что выходит за пределы, которые мы способны измерить. В этом смысле все, с чем мы встречаемся, является из­мерением, являющимся для нас бесконечным, ибо оно бесконеч­но выходит за пределы того, что мы способны в нем понять, или того, что мы хотим с ним сделать. Прежде всего, также и потому, что оно существует в этом измерении дольше, чем мы.

Все, что мы познаем, как конечное, является одновременно и бесконечным, ибо конечное кажется нам конечным лишь потому, что мы потеряли его бесконечное из вида. Это относится, в пер­вую очередь, к нам самим, поскольку мы иногда жалуемся на нашу конечность, ибо бесконечное в ней вселяет в нас страх. Прежде всего, потому, что это бесконечное освобождает нас от чар конеч­ного, относительно которого мы, возможно, питаем надежду, что оно, вопреки тому, что мы знаем, что это не так, в конечном счете, все-таки бесконечно, хотя и является конечным.

Бесконечное в конечном является для нас бесконечным лишь потому, что мы не можем его понять. Точнее говоря, бесконечное, возможно, является всего лишь конечным в бесконечном движе­нии. Лишь его движение является для нас бесконечным.

Стоит ли нам стремиться к бесконечному? Может ли оно быть для нас достойной целью? Лишь в том смысле, что мы, в конеч­ном, доверяемся его бесконечному движению. Не зная того, куда оно ведет нас, мы в этом движении определенным образом остав­ляем конечное за собой, приходим в нем в состояние покоя и уз­наем, что являемся бесконечными — в конечном.

Преданность этому движению мы можем воспринять как име­ющую религиозный характер, не ожидая от нее при этом, что она приведет нас к цели по ту сторону нашей конечности. Ибо это движение, несмотря на свою бесконечность, остается для нас ко­нечным. Если мы осознаем это, то и в бесконечном движении изумленно останавливаемся и признаем, что именуемое нами бес­конечным является лишь одной из многих завес, скрывающих от нас бесконечное.

«ВСЕ, ЧТО МЫ ПОБЕЖДАЕМ - МАЛОСТЬ,

Дата добавления: 2015-11-30