|
Читайте также: |
– Вот и все. И давай‑ка сменим тему.
– А о чем поговорим?
– О тебе.
– В смысле? – Я машинально достаю из сумочки мобильник и включаю – проверить, нет ли сообщений. Знаю, что Лайонел в надежных руках, но хочу лишний раз убедиться, что все в порядке.
– Дело в американце, да?
Вздрогнув, поднимаю глаза:
– Чего?
– Это из‑за него у тебя такой мечтательный вид весь день?
– Нет у меня никакого вида! – Экранчик телефона постепенно светлеет. Господи, как же долго. Я кожей чувствую на себе взгляд Брайана. – Тоже мне психолог‑самоучка. Любовь у него, видишь ли, так возомнил себя экспертом, – ворчу я. Ну слава богу! Я вызываю голосовую почту.
– Не надо быть психологом, чтобы поставить диагноз «влюбленность».
Неужели настолько заметно?
У вас одно новое сообщение.
Готовлюсь услышать аккуратные округлые гласные в исполнении Розмари и аж дергаюсь, когда из трубки вырывается зычный суровый мужской голос. Похоже…
– Это Виктор Максфилд.
Сердце выпрыгивает из груди. Что ему нужно?
– Только что вернулся из Шотландии и обнаружил ваше письмо у себя на столе. Дорогая, разве вам неизвестно первое правило журналистики – доверяй, но проверяй? Да, мой племянник Габриэль замолвил за вас словечко. И – да, именно по его рекомендации я пригласил вас на собеседование. Но должность вы получили не поэтому. А потому что вы – чертовски талантливый фотограф!
Перестаю дышать. Мне дали работу не из‑за Гейба? Я чертовски талантливый фотограф?! Чувствую, что парю над землей, невесомая от восторга, – и тут же камнем грохаюсь вниз. Прежде всего, я чертовски глупое существо.
– Пусть Габриэль – мой любимый племянник, однако «Санди геральд» – авторитетное издание, и я не взял бы вас на работу только потому, что этот дурень в вас влюблен.
Я ослышалась? Что за нелепица. Гейб? Влюблен в меня?
Виктор Максфилд между тем продолжает говорить, и я заставляю себя сосредоточиться.
– Послушайте, я занятой человек, руковожу газетой, и мне некогда тратить время на болтовню. Немедленно прекращайте дурить. Мы готовим материал об Эдинбургском фестивале, и нам нужны фотографии. Рейс из Хитроу в Эдинбург сегодня в пять. Надеюсь, когда вы ответите на этот звонок, вы уже будете на борту самолета.
Все. Как говорится, конец связи.
Я не могу отвести взгляд от дисплея своей «Нокии». Силы небесные… Я все‑таки получила работу в «Санди геральд», и мое первое задание – Эдинбургский фестиваль.
Где выступает Гейб.
Обойдя фургон, я открываю дверцу и забираюсь на пассажирское сиденье. Брайан уже за рулем, слушает радио, попыхивая сигаретой.
– Все в порядке?
Делаю вдох поглубже.
– Мне нужна твоя помощь.
– Ради тебя – все что угодно, – мгновенно реагирует он.
– Подвезешь?
– Разумеется. Куда? Маленькая Венеция?
– Хитроу.
– Во сколько вылет?
– Меньше чем через час.
– Успеем. – Брайан поворачивает ключ зажигания, и мотор оживает. – Шляпу держи.
Он врубает первую скорость; в облаках пыли и азарта мы срываемся с места.
Глава 46
Мы несемся в Лондон.
Рассказав Брайану о звонке Виктора Максфилда, я открыла в своем шефе гонщика. Он принимает вызов и, зажав сигарету в зубах, мчит на бешеной скорости, с невозмутимым видом лавируя в плотном потоке автомобилей.
Водители потрясенно разевают рты, когда мимо них с оглушительным воем проносится белый фургончик «Вместе навсегда» с парочкой в выходных нарядах на передних сиденьях. Всякий раз, когда мы тормозим на красный или пропускаем пешеходов, я чувствую, что сердце готово разорваться. Откуда столько машин? Столько дорожных рабочих? И столько светофоров?
Проходит лет сто – и вот впереди маячат серые здания терминалов. Хитроу.
– Брайан, спасибо! – Я распахиваю дверцу и спрыгиваю на асфальт. Коленки трясутся.
– Эй, ты чуть не забыла! – Брайан протягивает мне один из своих цифровых фотоаппаратов. – Понадобится. И это тоже… – Тащит с заднего сиденья ноутбук в черном синтетическом чехле. – Сможешь отправить фотографии редактору… если вдруг захочешь малость задержаться в Эдинбурге.
Нервная дрожь стихает ровно на мгновение – достаточно, чтобы еще раз сказать шефу спасибо.
– Брайан, ты меня так выручил…
Он машет рукой:
– Давай‑давай, не теряй времени. А то еще упустишь самолет. И вместе с ним своего янки.
Подмигнув, Брайан выруливает на автостраду, и фургончик теряется в потоке машин.
Первое, что я вижу в зале вылета, – очередь, змеящуюся от стоек регистрации вдоль перегородок прямо к вращающимся дверям. Возле которых я, собственно, нахожусь.
Очередь? Я уж и забыла, что это за напасть. Поглядывая на часы, переминаюсь с ноги на ногу. Что же делать? Я точно опоздаю на самолет, Виктор Максфилд решит, что я ни на что не гожусь, меня уволят, и до конца своих дней я буду фотографировать невест в платьях‑безе.
Не дергайся, Хизер. Паника ничего не даст. Приметив оставленный кем‑то экземпляр «Ивнинг стэндард», я хватаю газету и принимаюсь читать. Очередь ползет медленно – сантиметр за сантиметром. Колонка за колонкой. Страница за страницей. С головой погрузившись в отчет о скачке биржевых индексов, вдруг слышу:
– Следующий.
Скомкав газету, бросаюсь к стойке:
– Уф, наконец‑то! Я уж боялась, что пропущу рейс.
Не глядя на меня, девушка продолжает стучать по клавиатуре, загоняя в компьютер какие‑то данные.
– У меня забронирован билет на пять часов в Эдинбург, – лепечу я.
Никакой реакции.
Сверлю глазами ее макушку. Она вообще меня слышала?
– По‑моему, вылет уже скоро, – добавляю по громче.
– Имя? – вопрошает она монотонно.
– Хизер Хэмилтон. Мисс.
– Угу… – бормочет она, продолжая щелкать клавишами. Понимаю, они изо дня в день этим занимаются, но можно хотя бы немного поспешить?
Видимо, нет.
– Вы чуть не опоздали. Посадка заканчивается.
– Так я об этом вам и… – Сейчас взорвусь! Спокойно, Хизер. Спокойно.
– Успеете, если поторопитесь. – Девушка протягивает посадочный талон: – Ряд 75, место F. Возле иллюминатора.
– Ой, мне нельзя возле иллюминатора! – быстро говорю я. – Понимаете, я очень нервничаю во время перелетов и люблю сидеть у прохода, потому что, если будет ЧП и придется выпрыгивать из самолета в спасательных жилетах, так я смогу быстрее выбраться наружу…
Товарищи по очереди, нервно переглядываясь, стараются отойти от меня подальше.
– Это последнее оставшееся место, – говорит девушка. – И за вами еще люди, так что…
– Но…
– Выход на посадку номер 42. У вас пять минут.
Бегать на шпильках – особое искусство. На полной скорости миновав посты службы безопасности, впрыгиваю на движущуюся дорожку… Ай! Приподнимаю ногу: естественно, каблук отлетел. Проклиная день, когда родилась на свет, я снимаю розовую туфлю и с тоской кручу перед глазами… пока меня не шарахает: мне ж надо успеть на самолет!
– Кого я вижу!
Вскидываю голову – навстречу цокает каблучками стюардесса.
– Джесс! – Движущаяся дорожка подвозит меня к ней. – Ты что здесь делаешь?
– Я? Солнце мое, память отшибло? Я как‑никак стюардесса. И что я здесь, по‑твоему, делаю? Еду домой – чуток подремать после девятичасового перелета.
Чтобы нас не унесло друг от друга, обеим приходится пятиться.
– А ты‑то как здесь оказалась?
– Лечу в Эдинбург… По заданию «Санди геральд». Длинная история.
На прошлой неделе я отправила Джесс письмо о своей ссоре с Гейбом и его внезапном отъезде.
– Погоди‑ка, а Гейб часом не на Эдинбургском фестивале?..
– Прости, Джесс, надо бежать, а то на самолет опоздаю. – Я хромаю по дорожке вперед. – Позвоню!
– Удачи, солнце мое! – кричит она мне вслед. – Да, и еще…
Оборачиваюсь – меня уносит все дальше – и вижу, что она машет руками как ветряная мельница. А потом что‑то кричит, но я ничего не могу разобрать и просто машу в ответ. Впрочем, если подумать, ее напутствие подозрительно смахивало на… «Удачной охоты на бабочек!»
Припадая на одну ногу, я вваливаюсь в самолет. Атмосфера на борту напряженная – чтобы не сказать откровенно враждебная. Каменные лица пассажиров проплывают мимо, ряд за рядом, пока я тащусь по проходу, выискивая глазами, где приземлиться. Я уже в хвосте. Должно быть, где‑то здесь. Но ведь ни единого свободного местечка. Пропустила, что ли?..
Увы, не пропустила.
В самом конце салона, в самом углу, у самой стенки туалета – два места. В одном – мужик с необъятным пивным пузом, живот просто выходит из берегов, обтекает ручку кресла и занимает половину соседнего сиденья.
Моего сиденья.
Протиснувшись мимо соседа, сажусь и пристегиваю ремень. А я‑то робко надеялась на мягкое кожаное кресло рядом с симпатичным незнакомцем и бесплатное шампанское в течение всего пути. Закрываю глаза. Ладно, лететь недолго. Если повезет, удастся проспать всю дорогу.
– Уютненько мы тут устроились, пр‑равда?
О нет. Пожалуйста, только не это. Рокочущий голос с густым шотландским акцентом. Открываю глаза. Лучась искренним дружелюбием, сосед рассматривает меня.
– Добр‑рый день! Я Брюс, а вы…
Первые пятнадцать минут полета проходят более‑менее гладко. Если не считать того, что за спиной то и дело шумит унитаз, а уснувший Брюс пускает слюни на мое плечо.
– Мадам, вам сэндвич с курицей или ветчиной? – обращается ко мне профессионально улыбчивая стюардесса.
– А вегетарианские есть? – вежливо интересуюсь я.
– Боюсь, закончились. Но здесь есть листик салата и помидоры. – Она вглядывается в мертвенно‑бледный багет сквозь целлофановую упаковку. – Можно вынуть ветчину…
– М‑м… нет, спасибо. – В животе жалобно урчит.
– Чай или кофе? – тренькает она.
– Кофе, пожалуйста.
Она передает мне подносик с пластиковой чашечкой и наливает в нее тягучую черную жидкость, умудряясь не расплескать ни капли.
Самолет встряхивает. Однако стюардесса с бесстрастным видом продолжает наливать кофе, лишь слегка покачнувшись на каблуках. И я, успокоенная, беру чашку.
Видишь, Хизер, все в порядке. Просто небольшая турбулентность. Волноваться не о чем. Совсем не о…
А‑а‑а‑а!
Самолет резко ныряет вниз, и мы падаем, падаем… Кошмар? Не то слово! В ушах женский визг, детский вой, сердце бухает в груди чугунным молотом, и кто‑то тычет меня пальцем в бок.
Брюс‑то, оказывается, проснулся, жует сэндвич с ветчиной и, заботливо глядя на меня сквозь очки без оправы, пихает под ребра пальцем‑сарделькой.
– Не бойтесь, милая. Пр‑росто маленькая турбулентность, все в порядке, – успокаивает он с набитым ртом. – За исключением разве что ваших бр‑рюк…
Смотрю вниз – в районе ширинки расплывается гигантское коричневое пятно. Перевожу взгляд на пустую чашку, которую все еще сжимаю в руке, и успеваю заметить, как последняя капля шлепается мне на костюм. Супер. Просто супер.
Казалось бы, хуже некуда. Ошибочка: есть куда. После того как мы приземлились… точнее, после того как мы грянулись оземь, содрогнулись и проскрежетали по взлетно‑посадочной полосе, я застреваю в проходе позади Брюса и в итоге выбираюсь из самолета последней. Соответственно, последней выхожу в зал прилета и оказываюсь в самом хвосте длиннющей очереди на такси.
В довершение всего идет дождь.
Капли падают на розовые атласные туфли, одна из которых без каблука. Вздыхаю. А как же прекрасная погода? Дождя не было давным‑давно, с тех пор как… Пытаюсь сообразить. С тех пор как я, до нитки промокшая, встретила старую цыганку, всучившую мне счастливый вереск.
Погодите минутку. Погода – не единственное, что изменилось. А как же пустые шоссе и зеленый свет на каждом шагу? А отсутствие очередей? Лучшие места везде и всюду? Мои любимые сэндвичи? Такси по первому требованию? Гладкая кожа без морщинок? Идеальная прическа? Как же так получилось, что мне больше не приходится на это рассчитывать? Теперь все стало… так, как раньше. Так, как было всю жизнь, пока…
«Пока что, Хизер?» – звенит в ушах тоненький голосок.
Пока мои мечты не начали сбываться.
Секунду я стою на тротуаре без движения, но во мне бушует ураган. Нет, не может быть… Перематываю кинопленку воспоминаний. Сегодняшняя свадьба. Мы стоим в кругу, взявшись за руки, меня охватывает ликование, потом пропадает счастливый вереск… Начинаю понимать – и от восторга покрываюсь мурашками.
– Господи, да вы гляньте, какая очередь! – громогласно выдаю я с улыбкой от уха до уха. – Ей же конца нет!
Пара передо мной тревожно оглядывается.
– Да еще и ливень! – ору я. – Класс!
Теперь уже все вокруг считают меня пациенткой дурдома – и плевать! Меня не волнует, что я промокла насквозь, что волосы липнут к лицу, что по шее бежит вода… Ногу пронзает острая боль – в меня врезалась багажная тележка.
– Ох, извините! – Ее владелец явно ждет потока ругательств, но получает мою радостную улыбку.
– Не волнуйтесь, все отлично. Обожаю синяки!
Парень с тележкой торопится отойти подальше от чокнутой, а к тротуару подъезжает такси, окатывая меня водой из глубокой лужи. Бывший кремовый жакет теперь в серую крапинку. Мой костюм погиб. Погиб безвозвратно. Фантастика!
Запрокинув голову, подставив лицо дождю, я кружусь, кружусь под потоками воды с небес и хохочу неудержимо.
Никогда в жизни я не была так счастлива.
Глава 47
Через два часа я сижу по‑турецки на кровати в номере отеля. На мне пушистый белый халат, на голове – чалма из полотенца, в одной руке брюки, в другой – гостиничный фен. Двадцать минут я провела у раковины, вооруженная мылом и щеточкой для ногтей, осталось только все просушить – и я вновь буду готова к подвигам.
Увеличив мощность, вставляю фен в одну из штанин, так что она надувается как труба, и тянусь к пакету, привешенному на столбике кровати. По пути сюда я попросила таксиста притормозить у «Маркса и Спенсера». Купила пару довольно элегантных туфелек темно‑коричневой кожи (надо извиниться перед Розмари – там на самом деле продают удивительно стильную обувь, и по разумным ценам!), носочки, зонтик и набор из трех черных стрингов на бедрах. Любуюсь своими приобретениями, вывалив на покрывало. Вообще‑то следовало купить белье телесного цвета, потому что на мне кремовые брюки, но телесные трусики смотрятся совершенно несексуально, а… хм… Короче, мало ли что.
Ох, брюки‑то сейчас поджарятся. Выключаю фен. Извините, не время забивать голову разной чепухой. Некогда сидеть и предаваться мечтам о том, как мы с Гейбом, он и я… Черт, опять. Это нелепо. Разматываю полотенце и яростно вытираю голову. Вне зависимости от моих чувств, Гейб просто друг – был просто другом, – и, если мы случайно столкнемся здесь, надеюсь, он выслушает мою мольбу о прощении и мы снова сможем дружить. Дружить, и только. У него ведь уже есть девушка, помните? А после того как со мной обошелся Дэниэл, я и близко не подойду к мужчине, который готов изменить своей подруге. Пусть даже у него веселые глаза, симпатичные веснушки и он аккуратно развешивает полотенца в ванной.
Все, вопрос закрыт. Теперь можно сосредоточиться на истинной причине, приведшей меня сюда. Я – фотограф «Санди геральд». Меня распирает от гордости – и не важно, что прическа у меня в стиле «взрыв на макаронной фабрике». Снова включив фен, наклоняю голову и принимаюсь энергично продираться расческой сквозь спутанные патлы.
Двадцать минут спустя я полностью готова. Звоню журналистке, которая освещает в «Санди геральд» фестиваль и вооружаюсь фотоаппаратом Брайана. Вот оно. Мое первое настоящее задание! Расправляю плечи и делаю шаг из номера. Шоу начинается.
На улице всякое волнение пропадает. По‑прежнему моросит мелкий дождик, но общему веселью он не помеха. Улицы заполняет пестрая толпа – артисты, зеваки, студенты, раздающие рекламные листовки. В течение следующих нескольких часов я ловлю кадр за кадром и только около девяти – ноги в новых туфлях адски болят – хлопаюсь на скамейку. Надо обдумать дальнейший план действий.
Мне насовали целую пачку рекламок, и теперь я могу их просмотреть. Я уже смирилась с мыслью, что придется посетить хотя бы одно выступление эстрадного комика, как бы ужасающе это ни звучало лично для меня. Вопрос только в том, куда податься.
Гейб, думаю я, не успев включить красный свет запретной мысли, и тут же командую: отставить свидания, Хизер Хэмилтон. Ты профессиональный фотограф авторитетного журнала. Вновь возвращаюсь к листовкам. Должно же хоть что‑то меня привлечь? Угу. Все равно что предложить вегетарианцу выбрать товар по вкусу в мясном отделе супермаркета.
Добираюсь до последней рекламки – она лежит вверх ногами. А вдруг это… Переворачиваю: меня приглашают на совместное шоу Боба и Берил, которые «смешат до колик», если верить газете «Скотсман». Кто знает, может, даже мне понравится?
Господи, кого я пытаюсь обмануть? Комики‑колики мне без надобности. Мне нужен только Гейб. Я хочу видеть Гейба. Я люблю Гейба. Не имеет смысла игнорировать или отрицать этот факт. Впервые увидев на своем крыльце парня в веснушках, с голубыми глазищами, я пропала. И точка.
Скомкав листовки, подхожу к массивной чугунной урне, до отказа набитой разноцветными бумажками. И вдруг мое внимание привлекает размокший желто‑розовый листочек с подозрительно знакомым мужским профилем. Постойте, это же…
АНГЕЛ ГАБРИЭЛЬ
СПУСТИЛСЯ С ГОЛЛИВУДСКИХ ХОЛМОВ, ДАБЫ РАСЦВЕТИТЬ ВАШУ ЖИЗНЬ!
Сегодня в 9 вечера в «таверне»!
Вход – 7 фунтов 50 пенсов.
Приходите – и будете спасены.
Часы на городской ратуше бьют девять раз. Глупо, конечно, но я по‑настоящему психую. Снова увидеть Гейба? Да не где‑нибудь, а на сцене? Что я ему скажу? Как он себя поведет? А вдруг он меня ненавидит и вообще не захочет разговаривать? Может, лучше все‑таки не ходить? Но тут над Эдинбургским замком выгибается роскошная радуга. Слушайте, я не религиозна, но это определенно знак свыше.
– Извините… – я останавливаю первого попавшегося прохожего, – вы не подскажете, как пройти в «Таверну»?
Всю дорогу я бегу.
К счастью, «Таверна» расположена в переулке неподалеку, и вот я уже у дверей. Плачу за вход и проскальзываю внутрь.
«Таверна» – маленький бар в «баварском стиле». Никогда не бывала в Баварии, но, судя по оформлению бара, это край, где любят прибивать чучела кабаньих голов к стенам из полированной сосны.
В зале темно, воздух сиз от сигаретного дыма. Пригнувшись, бочком пробираюсь мимо стойки и попадаю в узкий загончик. Наспех сколоченная сцена расположена в самом конце, и на ней как раз заканчивает выступление тощий долговязый тип в униформе клубных юмористов – футболке с надписью «Плюнь на эту чушь!»[68]. Зажав в зубах сигарету, комик цепляется за микрофонную стойку, как за спасительную соломинку, и даже полному профану в области эстрадного юмора ясно, что это безоговорочный провал.
– … Этот самый голубь слетает с карниза и садится мне на плечо…
Понаблюдав за агонией на сцене, обвожу взглядом зал и сквозь пелену дыма замечаю на стенах уже знакомые желто‑розовые постеры. На них тот же профиль, что на листовках, и два слова рубленым шрифтом: «Ангел Габриэль».
Забавно, но я им горжусь. Он своего добился! Сам напечатал листовки и афиши, организовал свое выступление, прилетел в Эдинбург аж из Лос‑Анджелеса. Понятно, все это я знала давно, но теперь результат перед глазами, и он впечатляет. В зале, должно быть, человек двадцать или около того – далеко не аншлаг, конечно, но все‑таки неплохо для такого скромного заведения. И эти люди заплатили свои кровные, чтобы увидеть Гейба. Считай, уже успех. Тем временем помешанный на голубях юморист ретируется под жидкие аплодисменты. Публика не расходится.
Сейчас появится Гейб.
Где бы лучше встать? Еще по пути сюда я решила, что подойду к нему только после выступления, следовательно, мне нужно место, откуда удобно фотографировать и где он меня не увидит. Парень наверняка сильно волнуется. А если и нет, у меня‑то уж точно поджилки трясутся.
Примечаю темную нишу у противоположного конца барной стойки и протискиваюсь туда мимо стайки девиц. Они курят и громко болтают.
– А «Марионетку на пенисе» видела?
– Не‑а, билеты кончились. Потому сюда и завалила.
– Дальше‑то что? Смешно хоть будет?
– А фиг его знает.
Я замедляю шаг и навостряю уши: вдруг что‑нибудь скажут про Гейба?
– Лично мне без разницы. Билет‑то халявный.
– Как это?
– Какой‑то америкос на улице совал всем подряд.
Так презрительно, так небрежно… «Америкос» – разумеется, Гейб. Если ему приходится раздавать билеты, значит, плохи дела. Подтверждаются мои худшие опасения. Делай ноги, Хизер, от греха подальше… Но свет начинает меркнуть, и я в один прыжок оказываюсь в нише.
У микрофона возникает конферансье с пинтой «Гиннеса».
– Скажем прямо, иногда жизнь бывает чертовски унылой…
Зрители вяло мычат в знак согласия и отпускают комментарии насчет предыдущего оратора.
– Особенно без таких артистов, как наш следующий гость. Встречайте, персонально ваш – Ангел Габриэль.
Почему я его не удержала? Почему не отговорила, не…
На сцену выходит Гейб, и дыхание у меня перехватывает. Наяву он еще симпатичнее, чем в памяти. Я ожидала увидеть на нем тот уродский костюм, какие, по его мнению, носят крутые парни, но Гейб в джинсах и серой толстовке. Волосы, как обычно, торчком, зато ни намека на щетину, и, поправляя очки на носу, он выглядит лет на двенадцать. Я сгораю от желания его защитить.
Черт, да я от любви сгораю!
– Привет и спасибо, что пришли. Я первый раз в Эдинбурге. Тут есть кто‑нибудь из местных жителей?
Ни один не снисходит до ответа.
У меня сердце кровью обливается.
– Я сам из Калифорнии, но последние несколько недель жил в Лондоне. Классный город. Биг‑Бен, Лестер‑сквер… А вот Пикадилли‑серкус[69]чуток разочаровала. Хоть бы один клоун или дрессированный тюлень…
Он улыбается. Должна признать, в сочетании с его протяжным выговором и расслабленной манерой все это звучит довольно забавно. Но «довольно забавно» мало, чтобы расшевелить публику, которую усыпил мистер Голубятник. Темный зальчик не подает никаких признаков жизни.
Я как в воду глядела, Гейб провалится с треском. Здесь, прямо передо мной, в этой псевдобаварской таверне.
– Серьезно: я впервые в Британии и заметил кое‑какие отличия от Штатов…
Гейб стоит на сцене в свете прожекторов, и больше всего на свете я хочу подбежать и спасти его. Но не могу. Сейчас я бессильна. Озираюсь. Никто, совсем никто не смеется. Зрители с недоумением переглядываются, явно озадаченные отсутствием цинизма и черного юмора. Они не хотят к нему прислушаться, не желают дать ему шанс. Некоторые открыто треплются о своем. Вот гады. Комик и должен быть злобным пессимистом, вспоминаю я слова Гейба. Неужто ошиблась я?
– Или вот еще, например…
Теперь он определенно нервничает. Потирает нос, как всегда, когда ему не по себе, сглатывает – кадык так и ходит на горле. Нет моих сил на это смотреть!
Пригнув голову, пробираюсь мимо зрителей у барной стойки и стрелой бросаюсь в туалет. Дверь за мной захлопывается, приглушая голос Гейба до невнятного бормотания. Уф‑ф…
Плещу в лицо холодную воду. Мне физически плохо от происходящего. Сколько времени, сколько сил человек потратил ради этого выступления – и что получил? Публичный плевок в физиономию? Зевки равнодушных зрителей? Возмутительно! У Гейба талант, этот парень забавен от природы. Но вот он стоит на сцене – и никто, совсем никто не смеется…
Но что это?
Не может быть! Приоткрыв дверь, вглядываюсь в дымовую завесу. Невероятно. Зрители посмеиваются, а некоторые так и вовсе хохочут в голос. Даже те девицы у бара хихикают, подталкивая друг друга локтями.
– Еду я как‑то на днях в одном из этих ваших двухэтажных автобусов…
Прохожу в зал. Атмосфера ощутимо изменилась: досужая болтовня смолкла, все взгляды обращены на сцену. Гейб продолжает:
– … И вижу маленькую девочку. Крошка плачет навзрыд. «Что ж делать‑то?» – думаю. Сердце разрывается от жалости, чувствую, сейчас сам заплачу…
Гениально выдержав паузу, Гейб корчит уморительную гримаску, и народ чуть не валится со стульев от хохота.
– И вдруг – вау! – вспоминаю, что у меня в рюкзаке есть конфетка! – Снова пауза, для усиления эффекта. – Вот вам и решение проблемы. Достал я конфетку, сунул в рот – и представьте, мне сразу та‑ак полегчало!
Публика визжит от смеха.
Перевожу взгляд с одного зрителя на другого. Гейб их покорил. Меня тоже.
Молодец! Интонации естественные – ни тебе фальши, ни наигранной свирепости. И абсолютно спокоен – небрежный наклон головы к плечу, руки в карманах; бросает свои шуточки с ангельской улыбкой, которая околдовывает присутствующих. Словом, все гораздо, гораздо лучше, чем я могла себе представить. Куда только девались деланный цинизм и недовольство окружающим миром? Гейб решил быть самим собой – возможно, все‑таки прислушался к моему совету, и, черт возьми, как же это приятно.
Шоу набирает обороты, зрители хохочут все громче и громче. Даже жаль, что до конца всего несколько минут.
– Но я никак не могу попрощаться с такой замечательной публикой, не упомянув об одном очаровательном рыжем создании, с которым довольно близко познакомился в последние несколько недель.
Это еще что?
По ходу действия я слегка обалдела (как ни крути, а вытерпеть комика – непростая задача, даже если речь идет о Гейбе), но последняя фраза выдергивает меня из транса. Очнись, Хизер! Речь‑то о тебе…
– Речь о котяре по кличке Билли Смит.
С чего это я вообразила, что Гейб вспомнит про меня?
Потому что этот дурень в вас влюблен.
Виктор Максфилд ошибся. В плане сплетен на мужиков рассчитывать нельзя, они передают информацию по принципу испорченного телефона…
– Знаете, мне всегда было интересно, откуда это оскорбление, которое звучит как комплимент: «Ну ты и котяра». Теперь‑то я в курсе.
Хм. Любопытно.
– Мы с соседкой по квартире любим скоротать вечерок перед ящиком – пижамы, мятный чай, «Секс в большом городе». У девушки полное собрание серий – такая, знаете, универсальная энциклопедия мужчин…
Я багровею и стреляю глазами по сторонам. Зрители весело кивают, мужики подталкивают локтями спутниц, а те смущенно прыскают, узнав в моем портрете самих себя.
– Да уж, мы, юмористы, ведем совершенно разнузданный образ жизни. Порой в диком угаре можем даже позволить себе пакетик лакричных подушечек!
Хохот.
– Но Билли Смит! – Гейб поднимает брови. – Я‑то думал, милый котик всю дорогу будет дрыхнуть и мурлыкать, свернувшись клубочком. Как же! – На лице Гейба – благоговейное изумление. – Это не кот, доложу я вам, – это форменный жеребец! Поток поклонниц к нему неиссякаем! Этот счастливчик ночи напролет таскался по срочным вызовам!
Я вспоминаю наш разговор на кухне. Гейб гений!
– Ну, вы ведь знаете, что такое «срочный вызов»? – Он заговорщицки понижает голос.
Кое‑кто громко хмыкает, кто‑то в недоумении, третьи шепчут объяснения друг другу на ухо. Наконец дошло до всех, и по аудитории прокатывается волна грубоватых смешков.
– Я знал, что вы меня не подведете! – И Гейб продолжает говорить с самым невинным видом, широко распахнув глаза: – Кошки серые, черные, полосатые, пара персидских голубых… до утра так и шастали туда‑сюда! – Умолкнув, он всматривается в зал. Готовится выдать ключевую фразу? Нет, похоже, что‑то ищет. Или кого‑то.
И находит. Наши взгляды встречаются. Сердце у меня замирает, и все вокруг исчезает: люди, свет прожекторов, запахи сигаретного дыма и пива. Есть только я и Гейб. Мы вновь на моей лондонской кухне вместе с Билли Смитом, вернувшимся с очередного «срочного вызова».
И в рот будто попадает смешинка. Не успев сообразить, что происходит… я хохочу. Впервые в жизни от души хохочу на выступлении комика! В клубе! Гейб выдает очередную уморительную остроту, я поднимаю фотоаппарат – и этот момент остается в вечности.
На следующее утро тысячи людей по всей стране, открыв «Санди геральд», видят в разделе искусства фотографию Гейба на сцене «Таверны». Под снимком заголовок «Грандиозный успех комиков на Эдинбургском фестивале» и статья о десяти лучших новичках, среди которых упомянут и Гейб. Журналистка‑то была в «Таверне» и настолько ухохоталась, что переписала уже готовую статью, – едва успела отослать новый вариант до того, как газета ушла в печать.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав