|
Читайте также: |
Удобнее? Он в своем уме? О каком удобстве может идти речь, если я несусь на скорости сто пятьдесят километров в час безо всяких ремней безопасности, едва удерживая задницу в седле, пытаясь выжить?
Выжить‑то я, может, и выживу, но оглохну точно. Оглушительный рев мотора атакует барабанные перепонки. Натуральная пытка. Меня тошнит. Голова кружится. Тело бьет озноб. Нервы звенят. Кошмар.
Гейб прибавляет газу, мы обходим «ягуар».
Класс!
Что это? Неужели вой сирены?
Нам на хвост села полицейская машина с включенной мигалкой. Такое превышение скорости – это не шутки.
Гейб тормозит, мы оба спрыгиваем на землю. Полицейский выходит из своего «ренджровера» и с суровой миной шагает к нам.
– Вы представляете, с какой скоростью ехали, молодой человек? – негодующе интересуется он.
– Простите, офицер. Я только что из Калифорнии… – Гейб разыгрывает туриста‑лопуха.
Но британского дорожного полицейского на мякине не проведешь. Лицо у него каменеет.
– А в Калифорнии разрешено перемещаться со скоростью 145 километров в час? Думаю, нет. – Офицер поднимает бровь. – Предъявите, пожалуйста, права и страховку.
Гейб послушно передает ему права:
– Других документов у меня с собой нет. Видите ли, мотоцикл у меня всего две недели…
Настал звездный час этого полицейского.
– В таком случае попрошу вас проследовать вместе со мной в участок.
Вот невезуха. Штраф – само по себе неприятно, участок… во много раз хуже. Мы рискуем вообще не попасть в Корнуолл.
Гейб удрученно пожимает плечами и поворачивается к офицеру, который включает рацию.
Я впиваюсь в полицейского взглядом и желаю… вот бы он просто вынес нам предупреждение и отпустил!
– Мистер Габриэль Хоффман?
– Да, сэр.
Полицейский возвращает Гейбу права.
– Так и быть, отпущу вас с предупреждением. В будущем попрошу придерживаться правил дорожного движения, установленных в нашей стране.
– Благодарю, офицер! – Гейб бросает на меня изумленный взгляд. Я округляю глаза: изображаю невинное удивление. – Мне говорили, что британские копы – лучшие в мире, так, я смотрю, это правда.
Пыжась от гордости, офицер марширует обратно к своей машине. Оборачивается:
– А вы часом не голливудский актер? Лицо знакомое.
Я давлюсь смешком, а Гейб краснеет.
– Боюсь, нет.
– Хм‑м… – Полицейский пожимает плечами – не убежден, похоже. Коротко нам кивнув, страж порядка забирается в свой автомобиль.
К повороту на Порт‑Исаак мы добираемся уже в сумерках. Съехав с шоссе, Гейб сбрасывает скорость, и мотоцикл с размеренным рокотом петляет по проселочной дороге. Я поднимаю забрало шлема и полной грудью вдыхаю корнуоллский воздух. Какое наслаждение! Запахи соли, прибоя, древесного дыма, как всегда, пробуждают ностальгию. Вспоминаю, как дни напролет собирала ракушки на морском берегу и выписывала свое имя на мокром желтом песке. Как гуляла с папой и мамой по скалистым холмам – родители подбрасывали меня высоко в воздух, крепко держа за руки с обеих сторон, а я визжала от восторга и требовала еще. Как играла в прятки среди рыбацких лодок, пришвартованных в гавани, и ссорилась с Эдом – брат вечно грозился наябедничать родителям…
Дорога все уже, повороты – все прихотливее, и мотор стрекочет все натужнее. Вокруг, насколько хватает глаз, – разноцветные квадратики полей, словно на землю бросили лоскутное одеяло. Тут и там попадаются овцы, стадами и поодиночке. Они поднимают головы и провожают нас равнодушным немигающим взглядом.
Постепенно изумрудные луга уступают место шеренгам сложенных из камня коттеджей, мы минуем их, поднимаясь по склону холма, и я замираю в предвкушении. Это моя любимая часть пути. Будто разворачиваешь подарок: еще секунда – и увидишь, что там внутри… Я‑то знаю: сейчас покажется море. Плотнее прижимаюсь к Гейбу. Меня так и распирает, хочется закричать: «Смотри! Смотри!» – но я упрямо сжимаю губы. Не нужно портить сюрприз.
Мы взлетаем на вершину холма, и… вот оно! Серебристо‑голубая полоска у самого горизонта.
– Йооо‑хо‑хо‑о‑о! – вопит Гейб сквозь свист ветра.
Водная гладь становится все шире и шире – словно шторки, закрывающие экран в кинозале, разъезжаются в стороны. Море заполняет собой весь горизонт, пенные гребни волн играют красным, розовым и оранжевым в лучах заходящего солнца. Гейб вырубает зажигание, и мотор, фыркнув, умолкает. Я стаскиваю шлем. В ушах звенит. После грохота двигателя тишина кажется глубокой и непроницаемой.
– Bay, – выдыхает неисправимый янки.
Гейб подходит к краю утеса, вглядывается в даль. Едва разгибая затекшие ноги, я слезаю с мотоцикла и присоединяюсь к нему. Он стоит неподвижно, не замечая моего присутствия, и смотрит прямо перед собой на солнце, медленно опускающееся в воду. Какое‑то время мы просто стоим и смотрим. Совсем рядом. Два силуэта на фоне темнеющего неба, которое меняет цвета с оранжевого на красный, затем на лиловый. Слушаем слабый ритмичный плеск волн, накатывающих на опустевший пляж.
Краем глаза вижу, что Гейб поворачивается ко мне. Горло перехватывает: он собирается сделать именно то, о чем я думаю? Воздух между нами только что не искрит… Поднимаю лицо и робко смотрю в глаза Гейбу. Он собирается сделать именно то, чего я хочу?
– Ну что, поехали?
Вопрос сбрасывает меня на грешную землю.
– Угу…
Чертов закат! Весь этот романтический антураж лишил меня чувства реальности. Одинокий утес, живописный пейзаж, привлекательный мужчина рядом…
Мужчина, заметь, не твой.
– Кстати, должна предупредить насчет мачехи…
– Что такое? Она кусается?
Против воли начинаю хихикать.
Гейб задумчиво на меня смотрит.
– А знаешь… это ведь первый раз, когда ты засмеялась моей шутке.
Э? Я поперхнулась смешком.
– Да ладно тебе, я все время смеюсь!
– Надо мной смеешься, а не над шутками, – с притворной обидой уточняет Гейб.
То есть это мне кажется, что он притворяется, но до конца я не уверена. Еще чуть‑чуть – и мне будет очень неловко. Я не могу признаться, что на дух не выношу комиков, что в моем представлении ад – это слушать, как дядька на сцене мерзко кривляется, изображая свою подружку. И уж конечно, не могу сказать, что видела его репетицию перед зеркалом – и пришла в ужас.
Я вдруг замечаю, как резко похолодало. Бросаю взгляд на часы:
– Уже поздно, надо ехать. – Во‑первых, это правда, а во‑вторых, и тему разговора можно сменить. – Нас давно ждут!
Гейб морщит физиономию и делает вид, будто нервно обкусывает ногти на руках, затянутых в кожаные перчатки.
– Не переживай, все будет хорошо. – Взяв под локоть, веду его к мотоциклу.
Ну и что с того, что я неверно истолковала его намерения? Я вовсе и не хотела, чтобы он меня целовал.
Глава 27
Моя родня влюбилась в Гейба с первого взгляда. Даже Розмари, с той минуты как он вошел в кухню и пожал ее руку в резиновой перчатке («Мачеха? Не может быть! Я бы решил, что вы сестры!»), буквально смотрит ему в рот. Зардевшись как девочка, Розмари наливает ему хереса в бокал уотерфордского[58]хрусталя из своего лучшего комплекта и даже не заикается насчет того, чтобы он разулся. Остальные топчутся рядом, спеша пожать Гейбу руку или, как папа, энергично хлопнуть по плечу, словно выбивая пыль.
Мне же не разрешают и шагу ступить, пока не сниму обувь, после чего предоставляют самой наливать себе херес. Честное слово, с Гейбом так носятся, что я готова обидеться.
– Ну? Как тебе ведьма? – шепчу я, когда церемония знакомства все же завершается.
– Метлы не заметил… – пожимает плечами Гейб.
Мы проходим мимо Лу, жены Эда, – бедняжка учтиво слушает Аннабел, дочь Розмари, и ее мужа Майлза. Супруги наперебой в подробностях описывают ламинатные полы в своей квартире. Они предпочли ламинат ковровому покрытию, потому что «ну ты же понимаешь, близнецы…».
– Хотя она и угостила меня подозрительной коричневой бурдой, – добавляет Гейб. – Как думаешь, ведьминское варево?
– Это называется хе… – И ору что есть мочи: – Осторожно!
Поздно.
Он трескается лбом об открытую потолочную балку и морщится:
– Ох ты, больно!
– Да‑да, будь внимателен, – назидательно произносит Эд. Мой брат принадлежит к той раздражающей породе людей, которые любят предупреждать о неприятностях после того, как они случились. – Эти старые балки могут быть очень опасны.
Семья рассаживается вокруг обеденного стола, на котором выставлено роскошное жаркое и разнообразные гарниры.
– Зарубил на собственном… лбу. – С натужной улыбкой Гейб потирает голову и, усевшись на стул, пытается устроить под столом свои длинные ноги. На нем по‑прежнему оранжевый комбинезон, но мои родные делают вид, что подобный наряд для них в порядке вещей. – Не иначе как дом строил лилипутский народец.
– Совершенно верно, – важно кивает Эд с высоты своих двух метров. – Скудное питание тормозило их рост.
– Жуть! – Гейб озабоченно морщит лоб. – Вы их знали?!
Комната сотрясается от хриплого хохота – это вваливается Лайонел, зажав в руках сразу несколько бокалов и две бутылки совиньона, которые откопал в подвале.
– Мальчик мой, этот дом построили в 1642 году. Ему больше трехсот с полтиной.
Меня тревожит молчание Гейба – уж не обидела ли его папина бесцеремонность? Но мой жилец добродушно отзывается:
– Что с американца возьмешь? В Америке из древностей разве что одна Джоан Риверс[59].
По стандартам Гейбовых шуток, очень даже неплохо. Но ответом ему – молчание и недоуменные взгляды.
– А кто эта Джоан? – спрашивает белобрысая Аннабел.
– Актриса наша, в комедиях играет. Ей уж лет сто, но со всей этой пластикой…
Ха! Ноль реакции. Это я в мире звезд – как рыба в воде, а моя семья от светской жизни далека.
– Я знаю! Точно, из‑за пластики у нее лицо, как у парашютиста в воздухе! – раздается из коридора.
Кто это у нас такой умный? Розмари?! Она вносит в комнату кувшин воды со льдом и, манерно наклонившись, ставит его посреди стола.
– В одном из моих журналов про нее была большая статья.
Я даже зауважала мачеху.
– В «Леди»? А я почему не читала? – Аннабел хмурит бесцветные бровки.
На прошлое Рождество она подарила матери годовую подписку на «Леди», и теперь, когда бы я ни приехала в Бат, на кофейном столике неизменно разложены веером свежие номера, полные увлекательных статей о том, как плести кружева и ставить на место зарвавшихся нянечек. А стопки своих любимых «Хелло» и «ОК» Розмари прячет в чулане. Уличенная в неверности, она, заикаясь, бормочет что‑то нечленораздельное. Маска респектабельной представительницы среднего класса вот‑вот рассыплется под сверлящим взглядом Аннабел.
Уже вроде бы очевидно, что ссоры не избежать, но Лу шустро меняет направление разговора:
– Габриэль, так что привело тебя в Англию? – С дружелюбной улыбкой она протягивает ему блюдо тушеной брюссельской капусты. Гейб пару секунд озадаченно таращится на еду – это еще что такое? – и все же робко кладет ложечку себе на тарелку.
– Эдинбургский фестиваль. – Насадив на вилку кочанчик, он с настороженным видом откусывает. – Через две недели поеду, буду там выступать.
Две недели? Я невольно вздрагиваю. Как быстро пролетело время. Совсем скоро он уедет, надо же… А почему это меня беспокоит?
– Браво, так ты человек театра? – раздается с противоположного конца стола, где Лайонел нарезает мясо. Вот уж кому Гейб точно угодил – папуля обожает «сце‑е‑ену».
– Я больше по юмористической части. – Гейб с очевидным усилием глотает откушенный кусок. Улучив момент, когда, как ему кажется, никто не видит, снимает остаток с вилки. – Эстрадный комик. Типа того.
– А как вы познакомились? – Розмари изящным движением промокает салфеткой уголки рта.
– По объявлению. – Сообразив, как это прозвучало, Гейб ухмыляется. – Не‑е, ничего такого, миссис Хэмилтон. Просто Хизер дала объявление насчет комнаты, жильца искала, а мне ж нужно где‑то перекантоваться несколько недель.
– Так ты что же, не ее молодой человек? – сурово вмешивается Эд.
– На «ренджровере»! – с прокурорским видом добавляет Розмари, и на лице ее ясно читается: «Так и знала, что она наврала».
Опять она меня в краску вогнала, заноза!
– Нет, это не я, – благодушно отзывается Гейб.
– Тогда где же твой новый кавалер, Хизер?
Розмари делает особый упор на эти два слова, будто помещая их в кавычки, и разговоры за столом как‑то разом стихают.
– Вы про Джеймса? – Откуда у меня ощущение, что я в зале суда, перед жюри из семерки присяжных? – У него срочная работа.
– В выходные? – вклинивается Аннабел.
– Крайне важное дело.
Это чистая правда, а я будто оправдываюсь. Такое впечатление, что я все это сочинила, дабы прикрыть зияющую дыру в своей личной жизни.
– Очень надеюсь, что важное, – бормочет Розмари, плюхая себе ложку тушеной моркови. – Все‑таки он подвел тебя в последнюю минуту.
Посторонний человек мог бы усмотреть в ее словах искреннее сочувствие, но я‑то знаю ее как облупленную.
– А Хизер рассказывала вам про его букеты? – Гейб ободряюще пожимает под столом мою руку. Спаситель!
– Букеты? – Темные глаза Лу загораются. – Хизер, как романтично. А мне только жалкие нарциссики иногда перепадают… – Надув губы, она стреляет глазами в Эда.
– Ага, уже три охапки прислал! Три дюжины красных роз! – Гейб не скупится на подробности. – Парень с ума по ней сходит!
– И его можно понять! – рокочет Лайонел, гордый отец. – Верно, Розмари?
Удивительно, но мачеха что‑то притихла. Должно быть, поражена тем фактом, что у меня и вправду появился мужчина. Он присылает мне цветы, и я его не выдумала!
– Разумеется, – сдержанно отвечает она. – Кому еще капусты? После ужина все расходятся по комнатам готовиться ко сну, в гостиной остается только молодежь мужского пола – и я. Берем по куску яблочного пирога с патокой и болтаем… естественно – о футболе.
– Любите соккер? – Гейб с неуверенным видом ковыряет ложечкой патоку.
– А то! – отвечает Эд.
– Да, старина, – Майлз хлопает Эда по плечу, – видал, как мы их сделали на прошлой неделе? Вот удача! Все газеты писали, что случилось чудо.
Мы с Эдом переглядываемся. После того случая в пабе мы уже не раз говорили по телефону, но Эд ни словом не упоминал о произошедшем. Впрочем, ничего удивительного. То, чего мой брат не понимает, он просто‑напросто игнорирует.
– Я слышал, Англия раздолбала французов, – кивает Гейб. – Потрясно!
– Да, у нас есть талантливые игроки, и лично я жду от них больших свершений. – Эд оседлал своего любимого конька. – Если все будет нормально, ближайшие несколько вечеров проведу у телевизора. Спасибо, что есть спортивный канал, верно?
– Держу пари, твоя половина не в восторге. – Майлз с заговорщицким видом подталкивает Эда локтем.
Тот натянуто улыбается, будто Майлз наступил на больную мозоль. Господи, надеюсь, мое дурацкое желание не привело к семейным проблемам?
– Э‑э… Хизер? – Гейбу явно не по себе. – Слушай, этот ваш национальный деликатес…
Ложка увязла в его пироге и стоит торчком.
– А мороженого случайно не найдется? – виновато шепчет он.
– Думаю, с моего прошлого визита кое‑что осталось, – шепчу я в ответ. – Пойду гляну в холодильнике. – Наклоняюсь поближе к Гейбу: – Встреча через пять минут в спальне. – М‑да, как‑то странновато звучит. – Чтобы не пришлось делиться мороженым! – добавляю поспешно, кивая на Эда и Майлза – они как раз с опаской дегустируют патоку.
Если Гейб и заметил мое смущение, то виду не подал.
– А где наша спальня?
– Второй этаж, первая дверь направо.
– Круто.
– Погоди радоваться, ты еще тамошних обоев в цветочек не видел. – Со скорбной улыбкой забираю у него тарелку и ускользаю пошуршать по закромам.
– Ты сверху или снизу? – Прикончив одно ведерко мороженого, Гейб смотрит на меня, вскинув бровь.
– Хм‑м… – Делаю вид, что вопрос поставил меня в тупик.
– Ну?
– Предпочитаю сверху. – Вонзив ложку в свое мороженое, я передаю ему ведерко.
Гейб принимается выискивать залежи шоколадной крошки, находит обширное месторождение и отправляет в рот большой комок.
– Очень удачно. Я люблю быть снизу.
Вот уже несколько минут мы с Гейбом стоим в дверях моей старой спальни, лопаем мороженое и разглядываем деревянную двухъярусную кровать, на которой нам предстоит провести ночь. Когда мне было десять, двухъярусные кровати казались милыми и забавными. Спустя двадцать лет ситуация несколько изменилась.
А Гейб ничуть не разочарован, напротив, ему все нравится. Отсюда и наш полный двусмысленностей диалог. Забавный, по‑моему.
«Ничего забавного, Хизер. Вы с ним флиртуете!»
И то верно. Господи, что я делаю? У меня уже есть парень. И не просто парень, а мистер Само Совершенство.
– Прости, я обжора. Все съел, – с покаянным видом говорит Гейб, соскребая со дна ведерка остатки.
А у него есть девушка, напоминаю я себе. Голливудская кинокрасотка, между прочим.
– Ничего, мне уже хватит… – неожиданно смущаюсь я.
– Да? Ну ладно. – Озадаченный такой быстрой переменой настроения, Гейб перестает дурачиться и ставит пустое ведерко на пол. – И что теперь? Ложимся?
Вполне невинный вопрос, но теперь мне уже повсюду чудятся непристойные намеки.
– Пожалуй. Надо бы встать пораньше, если хочешь заняться серфингом…
Чтобы уж окончательно исключить всякую возможность недоразумений, зеваю, чуть не вывихнув челюсть.
– Умираю, спать хочу.
– Тогда ты первая в ванную?
– Нет‑нет, давай ты, – возражаю быстро. Хватаю подушку и начинаю энергично ее взбивать, чтобы хоть как‑то отвлечься. От этих разговоров на ночь глядя я вся разнервничалась. – Дверь в конце коридора.
– Точно?
– Точно.
Согнувшись над рюкзаком, Гейб роется в поисках туалетных принадлежностей. Очки съезжают на кончик носа, и он раз за разом подталкивает их повыше. Какой смешной жест. И трогательный.
«Немедленно прекрати, Хизер!»
Он ведь поправлял очки и вчера, и позавчера, и позапозавчера. Так почему я именно сейчас обратила на это внимание? И почему мне кажется, что этот жест придает ему невыносимое очарование?
– Я быстро, туда и обратно. – Выудив щетку и пасту, Гейб выходит из комнаты, но тут же просовывает голову в дверь:
– Чтобы не забыть: семья у тебя – просто классная. Клевый вечер.
– Спасибо. – Мне стыдно за недавнюю мрачность.
– И еще кое‑что…
Господи, что такое? Жду, затаив дыхание. Набрав в грудь побольше воздуха, он делает сенсационное признание:
– Я храплю!
Глава 28
Начало нового чудного августовского дня. Порт‑Исаак вытянулся под солнцем, как кот на солнышке, мощенные булыжником улицы и беленые коттеджи залиты ярким светом. Еще рано, и большинство жителей спит. Внизу, в тихой гавани, жмутся друг к другу деревянные рыбацкие лодки, а пляж, подковой обрамляющий бухту у подножия крутых, поросших травой утесов, пока совершенно пуст.
Та же картина на всем побережье вплоть до Ньюки. Любители пикников пока не нагрянули, и на протяжении многих миль – только накатывающие на каменистый берег волны в белой пене, похожие на огромные кремовые завитушки, и далекие точки чаек, кружащих высоко над головой.
Но кое‑кто уже проснулся. На некотором расстоянии от берега, там, где свет пляшет на воде, превращая ее в россыпь бриллиантов, покачивается около десятка фигурок. Блестящие черные силуэты издали можно принять за тюленей, но стоит присмотреться – и понимаешь, что это серферы в ожидании хорошей волны. Зимой и летом они каждое утро встают ни свет ни заря и спешат на пляж, чтобы застать драгоценный прилив.
Сегодня среди них Гейб.
Оседлав взятую напрокат доску, он убирает с глаз влажную челку и смотрит вдаль. В этой позе он уже несколько минут, готовится к следующему заходу. Пока прошла всего парочка небольших волн, но теперь, кажется, ему светит кое‑что посерьезнее.
Распластавшись на доске, он принимается усиленно грести. Ладони врезаются в воду, как лопасти пропеллера. Главное – точный расчет. Координация движений. Навык. Подобно следящему за дичью охотнику, он сосредотачивается на далекой волне, затем резко подбрасывает мускулистое тело вверх, с силой приземляется ногами на доску и, раскинув руки в стороны, словно канатоходец, взлетает на самый гребень.
Он балансирует легко и изящно, зигзагами скользя туда‑сюда, все быстрее и быстрее, поднимаясь и опускаясь, а волна норовистой лошадью выгибает под ним хребет, стремясь его сбросить…
Щелк.
Срабатывает затвор фотоаппарата. Есть! Целый час или около того я ждала именно этого момента. Сидя на сбегающем к пляжу склоне пригорка, я наблюдала за Гейбом через видоискатель своего «Никона», пытаясь поймать один‑единственный кадр, который бы выражал самую суть серфинга.
Я уж и забыла, насколько это сложный, долгий и захватывающий процесс. Закончив колледж, я щелкала постоянно – снимать было так же естественно и необходимо, как дышать, – но в последние годы забросила фотографию «для души». Убеждала себя, что не хватает времени из‑за работы, но, если честно, попросту боялась, что сразу нахлынут мучительные воспоминания о мечтах и надеждах, так и не ставших реальностью.
И все же. С замиранием сердца вспоминаю свое письмо в «Санди геральд». Гейб отправил его в пятницу, так что, если повезет, – а уж мне‑то должно повезти! – возможно, на следующей неделе уже придет ответ.
Я полна оптимизма – того самого оптимизма, который побудил меня вынуть фотоаппарат из прикроватной тумбочки, где он был погребен долгие месяцы, стереть пыль с объектива и взять камеру с собой в Корнуолл. Именно этот оптимизм заставил меня подняться в несусветную рань, в предвкушении отличной фотосессии.
Снова ловлю Гейба в видоискатель. Фигурка на волнах расплывается, и я навожу на резкость, чтобы запечатлеть его сосредоточенное лицо. Челюсти плотно сжаты, лоб и щеки покрыты брызгами. Мне даже удается поймать его взгляд из‑под насупленных бровей. Кажется, он смотрит прямо на меня, и…
Бултых! Он срывается в воду.
Я вскидываю глаза над камерой и вглядываюсь в сверкающую водную поверхность. Без увеличения серферы – просто точечки, трепыхающиеся на волнах. Знакомого силуэта нигде не видно.
– Гейб! – кричу я, размахивая руками, чтобы меня легче было заметить.
Нет, я вовсе не беспокоюсь – он ведь отличный пловец. Гейб рассказывал, что с рождения живет на берегу океана и плавает как рыба. Но здесь довольно сильные течения, с непривычки человека может утянуть под воду… У меня темнеет в глазах.
– Гейб! – кричу еще громче.
Черт, если с ним что‑нибудь случится, никогда себе этого не прощу. Надо было сказать, чтобы был осторожнее, предупредить о подводных течениях. Какая безответственность с твоей стороны, Хизер! Быстро закрываю объектив и тороплюсь вниз по склону холма, спотыкаясь о поросшие травой кочки.
Кажется, спуск длится целую вечность, но в конце концов я добираюсь до автостоянки, отделенной от пляжа каменным парапетом, и снова до боли в глазах всматриваюсь в водную поверхность. Гейба нет.
Что‑то неладно. Я стаскиваю кроссовки и носки, швыряю у мотоцикла, бегу босиком по мягкому сырому песку, торможу по щиколотку в воде и, запыхавшись, кручу головой. Да где же он, мать его?
Паника хватает меня за горло. Он ударился головой и потерял сознание! Или тяжело ранен! Или…
Надо что‑то делать – сообщить спасателям, позвонить 999… Я уже хлюпаю носом. Хочу, чтобы он появился! Немедленно!
– Ку‑ку!
Почти без чувств, схватившись за сердце, оборачиваюсь. Гейб прямо передо мной: под мышкой доска, на лице широченная ухмылка.
Фу‑у! Какое счастье! Черт, я в бешенстве!
– Какого хрена?! – ору. – Я от страха чуть не умерла!
– Да ладно тебе, я пошутил.
– Пошутил?! Я думала, ты утонул!
– Я упал с доски и вынырнул с другой стороны бухты.
– Но я искала тебя, кричала… – К глазам подступают слезы, и я злюсь еще больше.
– Давай еще, Хизер, тебе идет злиться!
– Вовсе не смешно!
– Очень даже смешно. Забыла, что имеешь дело с профессионалом? – фальшиво возмущается Гейб. – Я ж комик!
Вот сейчас мне бы молчать в тряпочку.
– В том‑то и дело!.. (Естественно – какое там «молчать».) Терпеть не могу эстрадных комиков.
Как только эти слова слетают с языка, мне тут же хочется поймать их и запихнуть обратно.
Пауза.
– Терпеть не можешь комиков? – изумленно тянет Гейб. – И мои шутки тебе не нравятся? Тебе не смешно?
Черт, черт, черт. Может, сделать вид, что я не всерьез? Нет, поздно. Смиренно мотаю головой.
– Что, совсем не смешно?
Я наклоняю голову, боясь встретиться с ним взглядом, потом все‑таки смотрю – и вижу перед собой человека, обиженного до глубины души. Чертов мой длинный язык. Ну зачем было это говорить? Какая же я дура.
Я мысленно крою себя на чем свет стоит, распаляясь все больше, а Гейб… откидывает голову и разражается хохотом. Он буквально ревет от смеха, во все свои тридцать два безукоризненных зуба.
Я хлопаю глазами, а он, отсмеявшись, хватает меня за руки:
– Может, я и несмешной, но ты, Хизер Хэмилтон, – это просто уржаться.
Издевается?
– Я думала, тебя в живых нет!
– Понимаю, прости. Дурака свалял.
Гейб поднимает доску, и мы медленно возвращаемся к автостоянке. В молчании – пока Гейб не поворачивается ко мне, подняв брови:
– Послушай, а почему тебе не нравятся мои шутки?
Вот прицепился, теперь в покое не оставит. Сказать, что ли? Конструктивная критика еще никому не вредила. Глядишь, потом еще благодарить меня будет.
– Я видела, как ты репетируешь, и мне кажется, тебе совершенно ни к чему прикидываться другим человеком.
Как говорится, ты мне друг, но истина дороже.
– В смысле? – Гейб выглядит оскорбленным, и я начинаю сомневаться, что истина мне так уж дорога.
– Ты строишь из себя эдакого злобного пессимиста, которому весь мир не угодил. Сигарета в зубах, ужимки, бородатые анекдоты…
Раз уж начала, Хизер, иди до конца…
– Комик и должен быть злобным пессимистом!
– Но ты‑то не такой. Характер у тебя легкий, ты обычно доволен жизнью и ко всему готов. – Я позволяю себе улыбочку. – Американец как‑никак. Первое, что произносят в вашей стране дети, – не «мама», а «все о'кей»!
– Но роль обязывает! – упорствует Гейб.
– Вот именно. Это роль. А почему бы тебе не быть самим собой?
– На каждом сеансе спрашиваю об этом своего психоаналитика. Уже кучу денег спустил, – острит он. – Хм… Ну, не знаю. Я об этом не думал, но… Наверное, я просто не верю, что могу веселить людей таким, какой есть.
– А по‑моему, ты очень забавный такой, какой есть. Плюнь на анекдоты, говори о себе!
– Кому это интересно?
– Попробуй – узнаешь.
Гейб достает полотенце из‑под сиденья мотоцикла и, устроившись на каменной ограде, вытирает голову.
– Для человека, который терпеть не может эстрадный юмор, у тебя немало соображений по этому поводу.
Я пожимаю плечами:
– Извини. Длинный язык меня вечно подводит. В другой раз сразу скажи, чтоб заткнулась.
Он хохочет.
– Ну, что теперь?
– А чего бы тебе хотелось?
– Да что угодно, ты ж сама сказала – я ко всему готов.
Язык чешется отпустить какую‑нибудь двусмысленную шутку, но на этот раз я успеваю его прикусить.
– Время до обеда навалом, могу устроить тебе экскурсию по деревне? Хочешь?
– Супер. То есть я буду глазеть на местные достопримечательности, как самый настоящий американский турист?
– А ты и есть американский турист, – поддразниваю я.
Он швыряет в меня скомканное полотенце:
– Заткнись, Хизер.
Глава 29
– Это моя школа.
– Bay! Клевая. Кукольный домик.
– Само собой. Это вы в Штатах больны гигантизмом, – парирую я дружелюбно. – Твоя‑то школа небось с футбольное поле?
– Не‑а, я ходил в «Венецианскую среднюю». Помнишь фильм «Бриолин»?
– У вас, что ли, снимали?
– Ага.
– Ух ты. Шикарно.
Гейб прыскает.
– А что смешного?
– Поверь мне, «Венецианскую среднюю» можно назвать какой угодно, только не шикарной.
Поднявшись на крутой холм, проходим мимо почты, стены которой украшены кашпо с цветами.
– То есть, по‑твоему, в Порт‑Исаак интереснее, чем в Голливуде?
На карнизе ближайшего домика пригрелась сонная полосатая кошка. Низенькая старушка, прихрамывая, выходит на крыльцо с сумкой для продуктов.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав