|
Читайте также: |
Дорога все уже, повороты — все прихотливее, и мотор стрекочет все натужнее. Вокруг, насколько хватает глаз, — разноцветные квадратики полей, словно на землю бросили лоскутное одеяло. Тут и там попадаются овцы, стадами и поодиночке. Они поднимают головы и провожают нас равнодушным немигающим взглядом.
Постепенно изумрудные луга уступают место шеренгам сложенных из камня коттеджей, мы минуем их, поднимаясь по склону холма, и я замираю в предвкушении. Это моя любимая часть пути. Будто разворачиваешь подарок: еще секунда — и увидишь, что там внутри... Я-то знаю: сейчас покажется море. Плотнее прижимаюсь к Гейбу. Меня так и распирает, хочется закричать: "Смотри! Смотри!" — но я упрямо сжимаю губы. Не нужно портить сюрприз.
Мы взлетаем на вершину холма, и... вот оно! Серебристо-голубая полоска у самого горизонта.
— Йооо-хо-хо-о-о! — вопит Гейб сквозь свист ветра.
Водная гладь становится все шире и шире — словно шторки, закрывающие экран в кинозале, разъезжаются в стороны. Море заполняет собой весь горизонт, пенные гребни волн играют красным, розовым и оранжевым в лучах заходящего солнца. Гейб вырубает зажигание, и мотор, фыркнув, умолкает. Я стаскиваю шлем. В ушах звенит. После грохота двигателя тишина кажется глубокой и непроницаемой.
— Bay, — выдыхает неисправимый янки.
Гейб подходит к краю утеса, вглядывается в даль. Едва разгибая затекшие ноги, я слезаю с мотоцикла и присоединяюсь к нему. Он стоит неподвижно, не замечая моего присутствия, и смотрит прямо перед собой на солнце, медленно опускающееся в воду. Какое-то время мы просто стоим и смотрим. Совсем рядом. Два силуэта на фоне темнеющего неба, которое меняет цвета с оранжевого на красный, затем на лиловый. Слушаем слабый ритмичный плеск волн, накатывающих на опустевший пляж.
Краем глаза вижу, что Гейб поворачивается ко мне. Горло перехватывает: он собирается сделать именно то, о чем я думаю? Воздух между нами только что не искрит... Поднимаю лицо и робко смотрю в глаза Гейбу. Он собирается сделать именно то, чего я хочу?
— Ну что, поехали?
Вопрос сбрасывает меня на грешную землю.
— Угу...
Чертов закат! Весь этот романтический антураж лишил меня чувства реальности. Одинокий утес, живописный пейзаж, привлекательный мужчина рядом...
Мужчина, заметь, не твой.
— Кстати, должна предупредить насчет мачехи...
— Что такое? Она кусается?
Против воли начинаю хихикать.
Гейб задумчиво на меня смотрит.
— А знаешь... это ведь первый раз, когда ты засмеялась моей шутке.
Э? Я поперхнулась смешком.
— Да ладно тебе, я все время смеюсь!
— Надо мной смеешься, а не над шутками, — с притворной обидой уточняет Гейб.
То есть это мне кажется, что он притворяется, но до конца я не уверена. Еще чуть-чуть — и мне будет очень неловко. Я не могу признаться, что на дух не выношу комиков, что в моем представлении ад — это слушать, как дядька на сцене мерзко кривляется, изображая свою подружку. И уж конечно, не могу сказать, что видела его репетицию перед зеркалом — и пришла в ужас.
Я вдруг замечаю, как резко похолодало. Бросаю взгляд на часы:
— Уже поздно, надо ехать. — Во-первых, это правда, а во-вторых, и тему разговора можно сменить. — Нас давно ждут!
Гейб морщит физиономию и делает вид, будто нервно обкусывает ногти на руках, затянутых в кожаные перчатки.
— Не переживай, все будет хорошо. — Взяв под локоть, веду его к мотоциклу.
Ну и что с того, что я неверно истолковала его намерения? Я вовсе и не хотела, чтобы он меня целовал.
ГЛАВА 27
Моя родня влюбилась в Гейба с первого взгляда. Даже Розмари, с той минуты как он вошел в кухню и пожал ее руку в резиновой перчатке ("Мачеха? Не может быть! Я бы решил, что вы сестры!"), буквально смотрит ему в рот. Зардевшись как девочка, Розмари наливает ему хереса в бокал уотерфордского[58] хрусталя из своего лучшего комплекта и даже не заикается насчет того, чтобы он разулся. Остальные топчутся рядом, спеша пожать Гейбу руку или, как папа, энергично хлопнуть по плечу, словно выбивая пыль.
Мне же не разрешают и шагу ступить, пока не сниму обувь, после чего предоставляют самой наливать себе херес. Честное слово, с Гейбом так носятся, что я готова обидеться.
— Ну? Как тебе ведьма? — шепчу я, когда церемония знакомства все же завершается.
— Метлы не заметил... — пожимает плечами Гейб.
Мы проходим мимо Лу, жены Эда, — бедняжка учтиво слушает Аннабел, дочь Розмари, и ее мужа Майлза. Супруги наперебой в подробностях описывают ламинатные полы в своей квартире. Они предпочли ламинат ковровому покрытию, потому что "ну ты же понимаешь, близнецы...".
— Хотя она и угостила меня подозрительной коричневой бурдой, — добавляет Гейб. — Как думаешь, ведьминское варево?
— Это называется хе... — И ору что есть мочи: — Осторожно!
Поздно.
Он трескается лбом об открытую потолочную балку и морщится:
— Ох ты, больно!
— Да-да, будь внимателен, — назидательно произносит Эд. Мой брат принадлежит к той раздражающей породе людей, которые любят предупреждать о неприятностях после того, как они случились. — Эти старые балки могут быть очень опасны.
Семья рассаживается вокруг обеденного стола, на котором выставлено роскошное жаркое и разнообразные гарниры.
— Зарубил на собственном... лбу. — С натужной улыбкой Гейб потирает голову и, усевшись на стул, пытается устроить под столом свои длинные ноги. На нем по-прежнему оранжевый комбинезон, но мои родные делают вид, что подобный наряд для них в порядке вещей. — Не иначе как дом строил лилипутский народец.
— Совершенно верно, — важно кивает Эд с высоты своих двух метров. — Скудное питание тормозило их рост.
— Жуть! — Гейб озабоченно морщит лоб. — Вы их знали?!
Комната сотрясается от хриплого хохота — это вваливается Лайонел, зажав в руках сразу несколько бокалов и две бутылки совиньона, которые откопал в подвале.
— Мальчик мой, этот дом построили в 1642 году. Ему больше трехсот с полтиной.
Меня тревожит молчание Гейба — уж не обидела ли его папина бесцеремонность? Но мой жилец добродушно отзывается:
— Что с американца возьмешь? В Америке из древностей разве что одна Джоан Риверс[59].
По стандартам Гейбовых шуток, очень даже неплохо. Но ответом ему — молчание и недоуменные взгляды.
— А кто эта Джоан? — спрашивает белобрысая Аннабел.
— Актриса наша, в комедиях играет. Ей уж лет сто, но со всей этой пластикой...
Ха! Ноль реакции. Это я в мире звезд — как рыба в воде, а моя семья от светской жизни далека.
— Я знаю! Точно, из-за пластики у нее лицо, как у парашютиста в воздухе! — раздается из коридора.
Кто это у нас такой умный? Розмари?! Она вносит в комнату кувшин воды со льдом и, манерно наклонившись, ставит его посреди стола.
— В одном из моих журналов про нее была большая статья.
Я даже зауважала мачеху.
— В "Леди"? А я почему не читала? — Аннабел хмурит бесцветные бровки.
На прошлое Рождество она подарила матери годовую подписку на "Леди", и теперь, когда бы я ни приехала в Бат, на кофейном столике неизменно разложены веером свежие номера, полные увлекательных статей о том, как плести кружева и ставить на место зарвавшихся нянечек. А стопки своих любимых "Хелло" и "ОК" Розмари прячет в чулане. Уличенная в неверности, она, заикаясь, бормочет что-то нечленораздельное. Маска респектабельной представительницы среднего класса вот-вот рассыплется под сверлящим взглядом Аннабел.
Уже вроде бы очевидно, что ссоры не избежать, но Лу шустро меняет направление разговора:
— Габриэль, так что привело тебя в Англию? — С дружелюбной улыбкой она протягивает ему блюдо тушеной брюссельской капусты. Гейб пару секунд озадаченно таращится на еду — это еще что такое? — и все же робко кладет ложечку себе на тарелку.
— Эдинбургский фестиваль. — Насадив на вилку кочанчик, он с настороженным видом откусывает. — Через две недели поеду, буду там выступать.
Две недели? Я невольно вздрагиваю. Как быстро пролетело время. Совсем скоро он уедет, надо же... А почему это меня беспокоит?
— Браво, так ты человек театра? — раздается с противоположного конца стола, где Лайонел нарезает мясо. Вот уж кому Гейб точно угодил — папуля обожает "сце-е-ену".
— Я больше по юмористической части. — Гейб с очевидным усилием глотает откушенный кусок. Улучив момент, когда, как ему кажется, никто не видит, снимает остаток с вилки. — Эстрадный комик. Типа того.
— А как вы познакомились? — Розмари изящным движением промокает салфеткой уголки рта.
— По объявлению. — Сообразив, как это прозвучало, Гейб ухмыляется. — Не-е, ничего такого, миссис Хэмилтон. Просто Хизер дала объявление насчет комнаты, жильца искала, а мне ж нужно где-то перекантоваться несколько недель.
— Так ты что же, не ее молодой человек? — сурово вмешивается Эд.
— На "ренджровере"! — с прокурорским видом добавляет Розмари, и на лице ее ясно читается: "Так и знала, что она наврала".
Опять она меня в краску вогнала, заноза!
— Нет, это не я, — благодушно отзывается Гейб.
— Тогда где же твой новый кавалер, Хизер?
Розмари делает особый упор на эти два слова, будто помещая их в кавычки, и разговоры за столом как-то разом стихают.
— Вы про Джеймса? — Откуда у меня ощущение, что я в зале суда, перед жюри из семерки присяжных? — У него срочная работа.
— В выходные? — вклинивается Аннабел.
— Крайне важное дело.
Это чистая правда, а я будто оправдываюсь. Такое впечатление, что я все это сочинила, дабы прикрыть зияющую дыру в своей личной жизни.
— Очень надеюсь, что важное, — бормочет Розмари, плюхая себе ложку тушеной моркови. — Все-таки он подвел тебя в последнюю минуту.
Посторонний человек мог бы усмотреть в ее словах искреннее сочувствие, но я-то знаю ее как облупленную.
— А Хизер рассказывала вам про его букеты? — Гейб ободряюще пожимает под столом мою руку. Спаситель!
— Букеты? — Темные глаза Лу загораются. — Хизер, как романтично. А мне только жалкие нарциссики иногда перепадают... — Надув губы, она стреляет глазами в Эда.
— Ага, уже три охапки прислал! Три дюжины красных роз! — Гейб не скупится на подробности. — Парень с ума по ней сходит!
— И его можно понять! — рокочет Лайонел, гордый отец. — Верно, Розмари?
Удивительно, но мачеха что-то притихла. Должно быть, поражена тем фактом, что у меня и вправду появился мужчина. Он присылает мне цветы, и я его не выдумала!
— Разумеется, — сдержанно отвечает она. — Кому еще капусты? После ужина все расходятся по комнатам готовиться ко сну, в гостиной остается только молодежь мужского пола — и я. Берем по куску яблочного пирога с патокой и болтаем... естественно — о футболе.
— Любите соккер? — Гейб с неуверенным видом ковыряет ложечкой патоку.
— А то! — отвечает Эд.
— Да, старина, — Майлз хлопает Эда по плечу, — видал, как мы их сделали на прошлой неделе? Вот удача! Все газеты писали, что случилось чудо.
Мы с Эдом переглядываемся. После того случая в пабе мы уже не раз говорили по телефону, но Эд ни словом не упоминал о произошедшем. Впрочем, ничего удивительного. То, чего мой брат не понимает, он просто-напросто игнорирует.
— Я слышал, Англия раздолбала французов, — кивает Гейб. — Потрясно!
— Да, у нас есть талантливые игроки, и лично я жду от них больших свершений. — Эд оседлал своего любимого конька. — Если все будет нормально, ближайшие несколько вечеров проведу у телевизора. Спасибо, что есть спортивный канал, верно?
— Держу пари, твоя половина не в восторге. — Майлз с заговорщицким видом подталкивает Эда локтем.
Тот натянуто улыбается, будто Майлз наступил на больную мозоль. Господи, надеюсь, мое дурацкое желание не привело к семейным проблемам?
— Э-э... Хизер? — Гейбу явно не по себе. — Слушай, этот ваш национальный деликатес...
Ложка увязла в его пироге и стоит торчком.
— А мороженого случайно не найдется? — виновато шепчет он.
— Думаю, с моего прошлого визита кое-что осталось, — шепчу я в ответ. — Пойду гляну в холодильнике. — Наклоняюсь поближе к Гейбу: — Встреча через пять минут в спальне. — М-да, как-то странновато звучит. — Чтобы не пришлось делиться мороженым! — добавляю поспешно, кивая на Эда и Майлза — они как раз с опаской дегустируют патоку.
Если Гейб и заметил мое смущение, то виду не подал.
— А где наша спальня?
— Второй этаж, первая дверь направо.
— Круто.
— Погоди радоваться, ты еще тамошних обоев в цветочек не видел. — Со скорбной улыбкой забираю у него тарелку и ускользаю пошуршать по закромам.
— Ты сверху или снизу? — Прикончив одно ведерко мороженого, Гейб смотрит на меня, вскинув бровь.
— Хм-м... — Делаю вид, что вопрос поставил меня в тупик.
— Ну?
— Предпочитаю сверху. — Вонзив ложку в свое мороженое, я передаю ему ведерко.
Гейб принимается выискивать залежи шоколадной крошки, находит обширное месторождение и отправляет в рот большой комок.
— Очень удачно. Я люблю быть снизу.
Вот уже несколько минут мы с Гейбом стоим в дверях моей старой спальни, лопаем мороженое и разглядываем деревянную двухъярусную кровать, на которой нам предстоит провести ночь. Когда мне было десять, двухъярусные кровати казались милыми и забавными. Спустя двадцать лет ситуация несколько изменилась.
А Гейб ничуть не разочарован, напротив, ему все нравится. Отсюда и наш полный двусмысленностей диалог. Забавный, по-моему.
"Ничего забавного, Хизер. Вы с ним флиртуете!"
И то верно. Господи, что я делаю? У меня уже есть парень. И не просто парень, а мистер Само Совершенство.
— Прости, я обжора. Все съел, — с покаянным видом говорит Гейб, соскребая со дна ведерка остатки.
А у него есть девушка, напоминаю я себе. Голливудская кинокрасотка, между прочим.
— Ничего, мне уже хватит... — неожиданно смущаюсь я.
— Да? Ну ладно. — Озадаченный такой быстрой переменой настроения, Гейб перестает дурачиться и ставит пустое ведерко на пол. — И что теперь? Ложимся?
Вполне невинный вопрос, но теперь мне уже повсюду чудятся непристойные намеки.
— Пожалуй. Надо бы встать пораньше, если хочешь заняться серфингом...
Чтобы уж окончательно исключить всякую возможность недоразумений, зеваю, чуть не вывихнув челюсть.
— Умираю, спать хочу.
— Тогда ты первая в ванную?
— Нет-нет, давай ты, — возражаю быстро. Хватаю подушку и начинаю энергично ее взбивать, чтобы хоть как-то отвлечься. От этих разговоров на ночь глядя я вся разнервничалась. — Дверь в конце коридора.
— Точно?
— Точно.
Согнувшись над рюкзаком, Гейб роется в поисках туалетных принадлежностей. Очки съезжают на кончик носа, и он раз за разом подталкивает их повыше. Какой смешной жест. И трогательный.
"Немедленно прекрати, Хизер!"
Он ведь поправлял очки и вчера, и позавчера, и позапозавчера. Так почему я именно сейчас обратила на это внимание? И почему мне кажется, что этот жест придает ему невыносимое очарование?
— Я быстро, туда и обратно. — Выудив щетку и пасту, Гейб выходит из комнаты, но тут же просовывает голову в дверь:
— Чтобы не забыть: семья у тебя — просто классная. Клевый вечер.
— Спасибо. — Мне стыдно за недавнюю мрачность.
— И еще кое-что...
Господи, что такое? Жду, затаив дыхание. Набрав в грудь побольше воздуха, он делает сенсационное признание:
— Я храплю!
ГЛАВА 28
Начало нового чудного августовского дня. Порт-Исаак вытянулся под солнцем, как кот на солнышке, мощенные булыжником улицы и беленые коттеджи залиты ярким светом. Еще рано, и большинство жителей спит. Внизу, в тихой гавани, жмутся друг к другу деревянные рыбацкие лодки, а пляж, подковой обрамляющий бухту у подножия крутых, поросших травой утесов, пока совершенно пуст.
Та же картина на всем побережье вплоть до Ньюки. Любители пикников пока не нагрянули, и на протяжении многих миль — только накатывающие на каменистый берег волны в белой пене, похожие на огромные кремовые завитушки, и далекие точки чаек, кружащих высоко над головой.
Но кое-кто уже проснулся. На некотором расстоянии от берега, там, где свет пляшет на воде, превращая ее в россыпь бриллиантов, покачивается около десятка фигурок. Блестящие черные силуэты издали можно принять за тюленей, но стоит присмотреться — и понимаешь, что это серферы в ожидании хорошей волны. Зимой и летом они каждое утро встают ни свет ни заря и спешат на пляж, чтобы застать драгоценный прилив.
Сегодня среди них Гейб.
Оседлав взятую напрокат доску, он убирает с глаз влажную челку и смотрит вдаль. В этой позе он уже несколько минут, готовится к следующему заходу. Пока прошла всего парочка небольших волн, но теперь, кажется, ему светит кое-что посерьезнее.
Распластавшись на доске, он принимается усиленно грести. Ладони врезаются в воду, как лопасти пропеллера. Главное — точный расчет. Координация движений. Навык. Подобно следящему за дичью охотнику, он сосредотачивается на далекой волне, затем резко подбрасывает мускулистое тело вверх, с силой приземляется ногами на доску и, раскинув руки в стороны, словно канатоходец, взлетает на самый гребень.
Он балансирует легко и изящно, зигзагами скользя туда-сюда, все быстрее и быстрее, поднимаясь и опускаясь, а волна норовистой лошадью выгибает под ним хребет, стремясь его сбросить...
Щелк.
Срабатывает затвор фотоаппарата. Есть! Целый час или около того я ждала именно этого момента. Сидя на сбегающем к пляжу склоне пригорка, я наблюдала за Гейбом через видоискатель своего "Никона", пытаясь поймать один-единственный кадр, который бы выражал самую суть серфинга.
Я уж и забыла, насколько это сложный, долгий и захватывающий процесс. Закончив колледж, я щелкала постоянно — снимать было так же естественно и необходимо, как дышать, — но в последние годы забросила фотографию "для души". Убеждала себя, что не хватает времени из-за работы, но, если честно, попросту боялась, что сразу нахлынут мучительные воспоминания о мечтах и надеждах, так и не ставших реальностью.
И все же. С замиранием сердца вспоминаю свое письмо в "Санди геральд". Гейб отправил его в пятницу, так что, если повезет, — а уж мне-то должно повезти! — возможно, на следующей неделе уже придет ответ.
Я полна оптимизма — того самого оптимизма, который побудил меня вынуть фотоаппарат из прикроватной тумбочки, где он был погребен долгие месяцы, стереть пыль с объектива и взять камеру с собой в Корнуолл. Именно этот оптимизм заставил меня подняться в несусветную рань, в предвкушении отличной фотосессии.
Снова ловлю Гейба в видоискатель. Фигурка на волнах расплывается, и я навожу на резкость, чтобы запечатлеть его сосредоточенное лицо. Челюсти плотно сжаты, лоб и щеки покрыты брызгами. Мне даже удается поймать его взгляд из-под насупленных бровей. Кажется, он смотрит прямо на меня, и...
Бултых! Он срывается в воду.
Я вскидываю глаза над камерой и вглядываюсь в сверкающую водную поверхность. Без увеличения серферы — просто точечки, трепыхающиеся на волнах. Знакомого силуэта нигде не видно.
— Гейб! — кричу я, размахивая руками, чтобы меня легче было заметить.
Нет, я вовсе не беспокоюсь — он ведь отличный пловец. Гейб рассказывал, что с рождения живет на берегу океана и плавает как рыба. Но здесь довольно сильные течения, с непривычки человека может утянуть под воду... У меня темнеет в глазах.
— Гейб! — кричу еще громче.
Черт, если с ним что-нибудь случится, никогда себе этого не прощу. Надо было сказать, чтобы был осторожнее, предупредить о подводных течениях. Какая безответственность с твоей стороны, Хизер! Быстро закрываю объектив и тороплюсь вниз по склону холма, спотыкаясь о поросшие травой кочки.
Кажется, спуск длится целую вечность, но в конце концов я добираюсь до автостоянки, отделенной от пляжа каменным парапетом, и снова до боли в глазах всматриваюсь в водную поверхность. Гейба нет.
Что-то неладно. Я стаскиваю кроссовки и носки, швыряю у мотоцикла, бегу босиком по мягкому сырому песку, торможу по щиколотку в воде и, запыхавшись, кручу головой. Да где же он, мать его?
Паника хватает меня за горло. Он ударился головой и потерял сознание! Или тяжело ранен! Или...
Надо что-то делать — сообщить спасателям, позвонить 999... Я уже хлюпаю носом. Хочу, чтобы он появился! Немедленно!
— Ку-ку!
Почти без чувств, схватившись за сердце, оборачиваюсь. Гейб прямо передо мной: под мышкой доска, на лице широченная ухмылка.
Фу-у! Какое счастье! Черт, я в бешенстве!
— Какого хрена?! — ору. — Я от страха чуть не умерла!
— Да ладно тебе, я пошутил.
— Пошутил?! Я думала, ты утонул!
— Я упал с доски и вынырнул с другой стороны бухты.
— Но я искала тебя, кричала... — К глазам подступают слезы, и я злюсь еще больше.
— Давай еще, Хизер, тебе идет злиться!
— Вовсе не смешно!
— Очень даже смешно. Забыла, что имеешь дело с профессионалом? — фальшиво возмущается Гейб. — Я ж комик!
Вот сейчас мне бы молчать в тряпочку.
— В том-то и дело!.. (Естественно — какое там "молчать".) Терпеть не могу эстрадных комиков.
Как только эти слова слетают с языка, мне тут же хочется поймать их и запихнуть обратно.
Пауза.
— Терпеть не можешь комиков? — изумленно тянет Гейб. — И мои шутки тебе не нравятся? Тебе не смешно?
Черт, черт, черт. Может, сделать вид, что я не всерьез? Нет, поздно. Смиренно мотаю головой.
— Что, совсем не смешно?
Я наклоняю голову, боясь встретиться с ним взглядом, потом все-таки смотрю — и вижу перед собой человека, обиженного до глубины души. Чертов мой длинный язык. Ну зачем было это говорить? Какая же я дура.
Я мысленно крою себя на чем свет стоит, распаляясь все больше, а Гейб... откидывает голову и разражается хохотом. Он буквально ревет от смеха, во все свои тридцать два безукоризненных зуба.
Я хлопаю глазами, а он, отсмеявшись, хватает меня за руки:
— Может, я и несмешной, но ты, Хизер Хэмилтон, — это просто уржаться.
Издевается?
— Я думала, тебя в живых нет!
— Понимаю, прости. Дурака свалял.
Гейб поднимает доску, и мы медленно возвращаемся к автостоянке. В молчании — пока Гейб не поворачивается ко мне, подняв брови:
— Послушай, а почему тебе не нравятся мои шутки?
Вот прицепился, теперь в покое не оставит. Сказать, что ли? Конструктивная критика еще никому не вредила. Глядишь, потом еще благодарить меня будет.
— Я видела, как ты репетируешь, и мне кажется, тебе совершенно ни к чему прикидываться другим человеком.
Как говорится, ты мне друг, но истина дороже.
— В смысле? — Гейб выглядит оскорбленным, и я начинаю сомневаться, что истина мне так уж дорога.
— Ты строишь из себя эдакого злобного пессимиста, которому весь мир не угодил. Сигарета в зубах, ужимки, бородатые анекдоты...
Раз уж начала, Хизер, иди до конца...
— Комик и должен быть злобным пессимистом!
— Но ты-то не такой. Характер у тебя легкий, ты обычно доволен жизнью и ко всему готов. — Я позволяю себе улыбочку. — Американец как-никак. Первое, что произносят в вашей стране дети, — не "мама", а "все о'кей"!
— Но роль обязывает! — упорствует Гейб.
— Вот именно. Это роль. А почему бы тебе не быть самим собой?
— На каждом сеансе спрашиваю об этом своего психоаналитика. Уже кучу денег спустил, — острит он. — Хм... Ну, не знаю. Я об этом не думал, но... Наверное, я просто не верю, что могу веселить людей таким, какой есть.
— А по-моему, ты очень забавный такой, какой есть. Плюнь на анекдоты, говори о себе!
— Кому это интересно?
— Попробуй — узнаешь.
Гейб достает полотенце из-под сиденья мотоцикла и, устроившись на каменной ограде, вытирает голову.
— Для человека, который терпеть не может эстрадный юмор, у тебя немало соображений по этому поводу.
Я пожимаю плечами:
— Извини. Длинный язык меня вечно подводит. В другой раз сразу скажи, чтоб заткнулась.
Он хохочет.
— Ну, что теперь?
— А чего бы тебе хотелось?
— Да что угодно, ты ж сама сказала — я ко всему готов.
Язык чешется отпустить какую-нибудь двусмысленную шутку, но на этот раз я успеваю его прикусить.
— Время до обеда навалом, могу устроить тебе экскурсию по деревне? Хочешь?
— Супер. То есть я буду глазеть на местные достопримечательности, как самый настоящий американский турист?
— А ты и есть американский турист, — поддразниваю я.
Он швыряет в меня скомканное полотенце:
— Заткнись, Хизер.
ГЛАВА 29
— Это моя школа.
— Bay! Клевая. Кукольный домик.
— Само собой. Это вы в Штатах больны гигантизмом, — парирую я дружелюбно. — Твоя-то школа небось с футбольное поле?
— Не-а, я ходил в "Венецианскую среднюю". Помнишь фильм "Бриолин"?
— У вас, что ли, снимали?
— Ага.
— Ух ты. Шикарно.
Гейб прыскает.
— А что смешного?
— Поверь мне, "Венецианскую среднюю" можно назвать какой угодно, только не шикарной.
Поднявшись на крутой холм, проходим мимо почты, стены которой украшены кашпо с цветами.
— То есть, по-твоему, в Порт-Исаак интереснее, чем в Голливуде?
На карнизе ближайшего домика пригрелась сонная полосатая кошка. Низенькая старушка, прихрамывая, выходит на крыльцо с сумкой для продуктов.
— Приезжай как-нибудь, сама посмотришь.
У меня, кстати, есть свободная комната.
— Ой, не искушай.
— Придется, конечно, установить правила... — ухмыляется Гейб, и я краснею, вспомнив свою безразмерную инструкцию по пользованию жилплощадью.
— А вот здесь у меня случился первый поцелуй! — Я торжественно указываю на раскидистый дуб в дальнем конце поля. — Мальчика звали Себ Робертс, и мне было тринадцать.
— Потрясное местечко для первого поцелуя. А у меня все случилось дома, и нас застукала мама. Сижу весь из себя взрослый, щупаю лифчик Хопи Смит под футболкой, а тут мама нарисовалась. В жизни так стыдно не было.
Я смеюсь и тут же грустнею.
— Помню, как мне хотелось побежать домой и рассказать маме про Себа, но она умерла за год до того...
Гейб сжимает мою ладонь:
— Эй, прости, я не подумал.
— Все в порядке. Просто иногда — вспомнишь какой-нибудь пустяк, и нахлынет...
Мы задумчиво рассматриваем дуб, его могучий ствол — шершавый и узловатый. Он здесь уже много лет и простоит еще долго.
— К счастью, со мной был отец. Он стал для меня второй мамой. Когда я была девчонкой, у меня не было от него секретов, я все ему рассказывала. Да и сейчас тоже. Мы очень близки.
— Отсюда и проблемы с мачехой?
Мы спускаемся по склону холма.
— В смысле?
— Ну, третий лишний, все такое.
— Не в этом дело. Она сама по себе противная. Холодная, надменная. Мы никогда не ладили.
— Но отцу-то она нравится.
— Видимо, да. Не знаю почему. Мама была такой жизнерадостной, все время смеялась, шутила. А Розмари зануда, вечно пилит его: сделай то, сделай это... Меня это бесит.
— Может быть, так она выражает свою любовь?
— Оригинальный способ, — ворчу я. — Ладно, сменим тему. — Мы останавливаемся перед пабом "Герб барсука". — Ты как, нагулял аппетит?
— Что за вопрос? Да я бы слона съел.
— Ну, слонов здесь вряд ли подают, — смеюсь я. — Но могу предложить "обед пахаря"[60].
— Что еще за фигня?
Я тяну за ручку и придерживаю дверь, чтобы Гейб мог войти.
— Сейчас сам узнаешь.
Сделав заказ, мы выносим две кружки сидра в садик, где за деревянным столом в полном составе уже обедает моя семья.
— А мы-то гадали, где вас носит, — рокочет Лайонел, не отрываясь от сыра и маринованных овощей.
— Мы встали пораньше, Гейб хотел испробовать здешнюю волну. — Я ставлю свою кружку на стол и чмокаю Лайонела в щеку.
— Ну и как прилив по сравнению с Калифорнией? — Голова Эда выныривает из-за спортивного раздела "Санди таймс". Судя по заголовку, раздел целиком посвящен английской сборной.
— Потрясный.
— Хорошая волна? — встревает Майлз с видом эксперта, хотя я-то знаю, что он в серфинге полный ноль. Аннабел сидит рядом с мужем, у каждого в руках по близнецу на детских "вожжах", и выглядят счастливые родители, как всегда, замученно.
— Ну-ка, подвинулись! — командует Лайонел, заметив, что мы мнемся в нерешительности.
— Ничего, можно и там присесть, — киваю я на соседний столик, из-за которого как раз поднимается парочка.
— Вот еще! Семья должна обедать вместе.
Все послушно сдвигаются, освобождая место... рядом с Розмари. Черта с два я с ней сяду! С кем угодно — только не с ней. К счастью, Гейб первым опускается на скамью.
— Пора нам обнародовать наши отношения! — прикалывается он, а моя мачеха краснеет, промокая салфеточкой матово-розовые губки.
— Два "обеда пахаря" с сыром чеддер! — В садик, держа на весу два огромных блюда, выходит официантка с обветренным лицом. Мы машем ей, и она ставит блюда перед нами.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав