|
Читайте также: |
Я хотела добавить, что мы с Лайонелом договорились сходить на выставку современного искусства в Кенсингтоне... но передумала. Понимаю, это по-детски, — но как я могу не злиться, хотя бы самую капельку, если Джеймс отсылает меня домой, даже не пытаясь уговорить остаться? Честное слово, оказывается, и с галантностью можно переборщить.
— А послезавтра?
— У меня работа.
Он заинтересованно поднимает брови.
— Венчание в стиле Тюдоров в Хэмптон-корте, — сухо поясняю я.
— Вот как. — Джеймс кивает с серьезным видом, но губы подергиваются, будто он силится не улыбаться. — А в среду, к сожалению, я на пару дней улетаю в Цюрих... Как насчет пятницы?
— Возможно... — Нет уж, твердого согласия он от меня не получит.
— В таком случае, возможно, я бы приготовил ужин.
Смотрю в его темные глаза с серыми крапинками. Долгие месяцы я отчаянно желала, чтобы он обратил на меня внимание, и вот сижу у него на коленях, и он рвется угостить меня ужином собственного приготовления в романтической обстановке...
Мысленно встряхиваю себя за шкирку. Хизер, ты просто неблагодарная зануда.
— Было бы замечательно, — мурлычу я, наклоняясь его поцеловать.
В самом деле, ну чего еще желать от жизни?
ГЛАВА 20
Галерея "Серпентайн" в Гайд-парке, куда я приезжаю на следующий вечер, гудит словно улей. Стробоскопы посылают лучи света в сумеречное небо; струнный оркестр исполняет попурри из классических произведений; посетители бродят по траве, смеются, болтают, здороваются друг с другом, и благоухающий вечерний воздух полнится гулом голосов.
Я прибыла рано — спасибо вереску, который перед выходом сунула в новый кошелек (как я и предполагала, замена украденных вещей влетела мне в небольшое состояние). Обычно на остановке проводишь полжизни, отчаянно желая, чтобы автобус наконец-то появился, но сегодня нужный мне номер 28 подошел практически сразу. И это еще не все — вместо того чтобы торчать у каждого светофора, мы везде проезжали на зеленый, и в результате я добралась к месту назначения за считаные минуты. Фантастика. В кои-то веки приехала даже раньше Лайонела, радостно отмечаю про себя. Совершенно незнакомое ощущение! Пока папы нет, коротаю время, угощаясь бесплатным яблочным мартини и глазея на толпу.
Очень пестрая смесь: фотомодели — длинные жерди в бесформенных винтажных платьях, которые обезобразили бы даже девушку с нормальными формами; мужчины с благородной проседью, источающие аромат лосьона после бритья; пожилые дамы в нарядах с блестками. Кучкуются у экспонатов, потягивая коктейли и закусывая канапе. У меня создается впечатление, что людей больше интересует бесплатная выпивка и мелькающие вокруг знаменитости, нежели собственно выставка под названием "Инсталляция: Глобальная урбанизация и поиски "Я".
— Вот уж не думал, что доживу до этого дня!
Лайонел с улыбкой до ушей шагает ко мне в своем любимом костюме, сшитом в Марокко на заказ в начале семидесятых: бархат цвета баклажана, на локтях заплатки из коричневой кожи — помню, как мама их пришивала. Наряд ему безнадежно мал, но Лайонел ни в какую не соглашается с ним расставаться. Ткань на животе натянулась — по-моему, слышно, как швы трещат.
— Господь всемогущий, это и в самом деле Хизер?
Люди оборачиваются, услышав его раскатистый баритон.
— Привет, Лайонел.
— Моя дочь — а вовремя?
Тону в его медвежьих объятиях, разумеется расплескивая мартини на свои розовые атласные туфельки.
— Когда это я заставляла тебя ждать?! — Я переступаю с ноги на ногу, стряхивая капли с туфелек.
— А когда не заставляла? — добродушно громыхает он. — Да ты, между прочим, даже родилась на две недели позже срока! — Разжав руки, он отступает на шаг, любуясь мной, словно только что оконченной картиной, и объявляет во всеуслышание:
— Бог мой, бог мой, великолепно выглядишь!
Честное слово, иногда рядом с папулей мне ужасно неловко.
Беру его под локоть и подталкиваю туда, где разливают напитки.
— У них здесь превосходное мартини, — воркую я, делая знак официантке с подносом.
Она протягивает отцу зеленый коктейль.
— А вина нет? — Он супит брови. — Старое доброе мерло?
— Вот эти штучки с копченым лососем — просто объедение, — пытаюсь я отвлечь его напоминанием о второй его главной страсти после живописи — еде.
— М-м, согласен с тобой, милая, — кивает он с набитым ртом. — Изумительно. Возьму еще парочку.
Набирая в салфетку канапе, папа одобрительно улыбается официантке, та в ответ смущенно хихикает. Хотя ей на вид всего лишь чуть за двадцать, легкий флирт налицо.
Меня это веселит и умиляет одновременно. Не перестаю удивляться, как стремительно Лайонел располагает к себе людей. Я-то, само собой, его обожаю — я его дочь как-никак, — но он оказывает магическое воздействие абсолютно на всех, с кем общается. Я потеряла счет своим подружкам, которые в него влюблялись, приятелям, которые пытались ему подражать, студентам, которые его боготворили. И речь не только о тех, кто хорошо его знает, — от Лайонела без ума продавцы, дорожные полицейские и даже вот эта официанточка. Вся порозовев, она не может отвести от него глаз.
— Ты ничего не ешь? — Лайонел хмурится. — Не вздумай мне превратиться в одну из этих... дислексичек.
— Ты хочешь сказать — анорексичек, — шепчу я. Мимо, подозрительно косясь на нас, как раз проплывает пара моделек, худых до прозрачности. — Не бойся, не вздумаю. Но кстати, о весе... Эд считает, что тебе неплохо бы сбросить пару кило.
— Да что б он понимал, — легкомысленно заявляет Лайонел. С вызовом глядя на меня из-под кустистых бровей, он тянется за пирожком с кремом. — Попробуй. Это что-то!
Возможно, Эд прав: в последнее время Лайонел и правда немного поправился. И не исключено, что вина ему тоже надо бы пить поменьше. Смотрю, как он залпом осушает бокал мерло, принесенный милой девочкой официанткой. А с другой стороны — человек радуется жизни. Не стану я уподобляться Эду. Пусть папуля расслабляется. Может, позже еще вернемся к этому вопросу, а пока...
— Мы вроде пришли за пищей духовной, а не физической, — замечаю я.
— И то верно. — Бросив виноватый взгляд на официантку, Лайонел изящным движением раскрывает брошюру, как испанская танцовщица — веер. — Ну что ж, поехали... — Напоследок он тырит с подноса еще один пирожок, забрасывает в рот и обнимает меня за плечи могучей ручищей. — Пойдем-ка приобщимся к прекрасному.
Выставка оказывается весьма интересной. В течение следующего получаса мы рассматриваем всевозможные "инсталляции", и Лайонел отважно берется растолковать мне символику деталей стиральной машины, разбросанных по грязному, свалявшемуся ковру.
Но я, хоть убейте, не врубаюсь. Современное искусство для меня — темный лес. И не сказать чтобы я не пыталась исправиться. У меня абонемент в "Тейт Модерн", я несколько раз бывала в галерее "Саатчи"[51], но как-то не вдохновляют меня заспиртованные коровы[52] — в отличие от "Бури" Тернера в Национальной галерее. Цвета, текстура — в этой картине все буквально гипнотизирует, и я могу стоять перед ней часами.
Вину за свою предвзятость я в шутку возлагаю на Лайонела. Воспитанная рядом с отцом, который больше всего на свете любил уединяться в своей студии, я с раннего детства уверилась, что живопись — своего рода волшебство. Иногда перед сном нам с Эдом позволялось погостить в этом таинственном мире. Мы забирались к папе на колени, прикрытые заляпанным масляной краской фартуком, и, вдыхая запах скипидара, слушали странные и завораживающие истории о художниках, которые отрезали себе уши или мастерили телефоны из омаров. Мы обожали эти жутковатые байки, и не было ничего лучше, чем послушать Лайонела на сон грядущий.
Но эти вечерние беседы надо было держать в секрете. Если бы мама узнала, что отнюдь не папин пересказ "Золушки" заставляет нас ложиться спать в молчании, с расширенными от восторга глазами, Лайонелу досталось бы по первое число.
— Как у тебя дела? — Заметив мой отсутствующий вид, папа прерывает лекцию о стиральной машине — олицетворении вырвавшегося из-под контроля глобального потепления.
— В общем неплохо. — Рада отметить, что это не просто дежурная фраза, призванная избавить отца от волнений, — как бывало в последнее время. — Через несколько недель планируется крупная свадьба, которая должна принести нам с Брайаном неплохую прибыль. Джесс встретила одного парня, и, кажется, у них все серьезно. Я сдала свободную комнату американцу, чтобы легче было оплачивать счета... — Незаметно кошусь на него, пытаясь предугадать реакцию на следующую новость. — И я кое с кем познакомилась.
Лайонел и бровью не ведет, продолжая рассматривать инсталляцию.
— Кое-кто, если я правильно понял, мужского пола?
— Его зовут Джеймс, — отзываюсь небрежно. Якобы. И изо всех сил стремлюсь удержать рот, который норовит разъехаться до ушей всякий раз, когда я думаю об этом парне. То есть каждые несколько секунд. — И он вроде ничего.
— Ничего? — эхом повторяет Лайонел. — Что за бледное словечко. Невыразительное. Я бы сказал, пастельного цвета.
Мы с Эдом в детстве играли в эту игру. Подбирали к словам, цифрам, предметам и даже людям определенные цвета. Возможно, потому, что мы дети художника. Если учесть, насколько мы разные, варианты у нас тоже неизменно отличались, провоцируя яростные споры.
— В таком случае... — я не собиралась распространяться о своих чувствах к Джеймсу, но теперь передумала, — чудесный подойдет?
— Вот это уже разговор! — одобряет Лайонел. — "Чудесный" — один из самых смелых эпитетов. Ярко-красного цвета.
— Зеленого.
— Чушь! Так и вижу перед собой это слово, написанное киноварью.
— А вот и нет. Скорее насыщенный темно-зеленый, — настаиваю я, представляя себе этот оттенок и понимая, что Джеймсу он идеально подходит. — Классический, изысканный, сдержанный.
Пожилая пара неподалеку глядит на нас озадаченно, и я замечаю, что мы стоим напротив огромной лиловой скульптуры.
— Зеленый? — Лайонел качает головой. — Ни в коем случае.
— Ну уж точно не красный.
Оживленно размахивая руками, папа набирает побольше воздуха в легкие — явно готовится дать мне отповедь.
— Как тебе вообще могло прийти в голову, что "чудесный"... — Он сам себя обрывает и пучит на меня глаза, как на привидение. — Ты сказала — "чудесный"?
Я киваю:
— Угу.
— Боже правый! — На лице Лайонела широкая улыбка. — Хизер, ласточка моя, какое восхитительное известие! — Вне себя от счастья, он хватает два мартини с проплывающего мимо подноса, передает мне бокал и требует: — А ну рассказывай все! Немедленно.
А мне только этого и надо. Без дальнейших проволочек, глотнув мартини, чтобы смочить горло, принимаюсь расписывать, как мы с Джеймсом познакомились, как я втайне давно по нему сохла и как замечательно было узнать, что он ко мне тоже неравнодушен. Я рассказываю, что раньше он работал в лондонском Сити, но ушел пять лет назад, чтобы основать свое дело в сфере недвижимости, и теперь у него клиенты по всему миру, даже в Австралии, а через год-другой он планирует открыть отделение в США. Друзьям я и не подумала бы компостировать мозги всей этой бизнес-трескотней, но у папы она вызывает самый живой интерес. Пусть он человек богемы, но, когда речь идет о потенциальном спутнике жизни для его дочери, Лайонел становится обычным отцом весьма традиционных взглядов.
Кроме того, я сообщаю, что Джеймс красив, остроумен и потрясающе обходителен, что у нас уже было два свидания, а в пятницу он пригласил меня на ужин, который приготовит своими руками. Я рассказываю отцу почти все. Почти. Ни слова о том, что по-прежнему недоумеваю, почему Джеймс вчера не попросил меня остаться на ночь. И о том, что, хотя поцелуи на диване были прекрасны, я жаждала большего. И о том, что я многие месяцы мечтала встретить мужчину, которого будет интересовать не только мое тело, а теперь начинаю сомневаться...
— Что ж. Кажется, он отличный парень, — говорит Лайонел, когда я замолкаю, чтобы перевести дух. Мы стоим перед экспонатом из вязальных спиц, изображающим обнаженный мужской торс. — Но меня беспокоит один момент...
Сразу понимаю, о чем он.
— О, не беспокойся. — Я не забыла ужас на лице папули, когда Дэниэл отказался от рюмочки хереса перед обедом. — Он не член "Анонимных алкоголиков". Наоборот, знает толк в винах. — Разглядывая скульптуру, не могу не отметить про себя, до чего умело автор использовал спицы разных размеров. Интересно, как бы это понравилось Розмари, у которой вязание в жизни — главная страсть?
— Я не про выпивку, милая. Я про секс.
Я вспыхиваю. Простонав "Лайонел!", озираюсь — не слышал ли кто?
А мой бесподобный папуля, разумеется, ничего не замечает.
— Об этом ты ни слова не сказала... — настаивает без тени смущения заботливый родитель. — И это меня настораживает. Итак?
Да-да, знаю, все это крайне нетипично. Большинство отцов избегают даже думать о том, что их девочка уже взрослая. Сколько раз я слышала от подружек истории про ревнивых папаш, угрожающих дух вышибить из любого мужчины, обнаруженного в дочкиной спальне. Но мой отец не такой, как все. Он художник — и к вопросам, связанным с человеческим телом, относится спокойно и открыто.
— Все нормально?
— Нормально. Он истинный джентльмен, — кипячусь я. (А ощущение, будто оправдываюсь.) — Особенно по сравнению с Дэниэлом... — И я многозначительно умолкаю.
Лайонел все знает про Дэниэла. После нашего разрыва я часами висела на телефоне. Не столько говорила, сколько ревела белугой, и все-таки Лайонел отказывался его осуждать. Вместо этого он просто без устали меня слушал, пока наконец однажды вечером не произнес нежно:
— В жизни бывает всякое, Хизер. Если какой-то этап закончился, это означает, что должен начаться новый.
"Как начался у тебя после смерти мамы? — хотелось мне прокричать сквозь рыдания. — Поэтому ты и женился на Розмари?" Но я проглотила злые слезы и постаралась обдумать его слова. В конце концов, это не Лайонел, а Дэниэл меня предал, верно?
— Да, конечно. — Лайонел понимающе кивает. — Тебе ведь не нужен очередной прохвост, а?
"Прохвост" вызывает у меня перед глазами образ Найджела Хэверса[53] — этакого обаяшки в полосатом костюме. Губы сами собой растягиваются в улыбке.
— Лично я таких мужиков называю "лживый ублюдок".
— И правильно делаешь, — рявкает Лайонел, в кои веки нарушая свой нейтралитет. — В мое время, если какой-нибудь чудила изменял девушке, ее отец ружье на него наставлял. — Осушив бокал, он качает головой: — Впрочем, тогда вообще все было по-другому. Нужно было следовать множеству неписаных правил. Когда мы с твоей мамой познакомились, мне пришлось просить у ее отца позволения за ней ухаживать.
— Страшно было?
— Не то слово. Трясся как заяц.
Пытаюсь представить себе, как этот великан дрожит от испуга, но ничего не выходит.
— Дед у тебя был грозный... До меня очень многие ухажеры сошли с дистанции. Точно тебе говорю.
— Должно быть, ты был по уши влюблен...
— С того самого момента, как ее увидел, — тихо произносит он и сжимает мою руку, одаривая меня тем особенным взглядом, который неизменно сопровождает воспоминания о маме.
В молчании мы переходим к последнему экспонату — фигуре, составленной из черных и белых кубов. Но эту "инсталляцию" я едва замечаю. Думаю о родителях, пытаюсь представить их влюбленными, двадцатилетними. Лайонел прав: в те годы на самом деле все было по-другому. Но в моих отношениях с Джеймсом есть нечто похожее. Его ухаживание по-хорошему старомодно. Сначала ужин в ресторане, потом поход в кино, теперь приглашение в гости... И до сих пор мы только целовались. По нынешним меркам, детский сад. Но когда-то считалось, что события и должны развиваться постепенно, ведь в этом куда больше романтики. Например, мама и папа полюбили друг друга задолго до того, как прыгнули вместе в постель.
Эта мысль восстанавливает мою пошатнувшуюся уверенность, я поворачиваюсь к Лайонелу и, не в силах сдержаться, спрашиваю:
— Скажи, а сколько времени прошло, прежде чем вы с мамой... Ну...
— Времени? — Он смотрит на меня как громом пораженный, а потом разражается хохотом. — Вот еще! Да мы, как кролики, занялись этим на первом же свидании!
Б-з-з-з-з-з-з.
Сорок пять минут спустя я стою перед дверью Джеймса, держа палец на кнопке звонка и нетерпеливо притоптывая.
Все, хватит.
Точнее, какое там "хватит". Мне отчаянно не хватает кое-чего! Это самое кое-что в моей жизни отсутствует. Чего нельзя было сказать о родителях. Нет, ну честное слово. Заниматься сексом меньше, чем твои мама с папой, — чудовищное извращение.
Б-з-з-з-з-з-з.
— Кто там? — раздается наконец в домофоне заспанный голос Джеймса. Смотрю на часы: довольно поздно. Наверное, он уже лег. — Кто это? — Зевок.
— Это я, Хизер.
Ну и пусть он сонный. Я приняла решение. К черту ухаживания. К черту всю эту ерунду про то, чтобы "получше узнать друг друга". И к черту уважение, которое он будет или не будет испытывать ко мне с утра.
— Я думал, у тебя сегодня дела.
— Я уже освободилась.
Пауза.
— Все хорошо?
— Отлично! — вру я. Вряд ли внезапно бросить отца, прыгнуть в такси и объявиться на пороге у потенциального любовника в приступе сексуальной горячки — так уж хорошо, правда? — Можно войти? — спрашиваю напрямую, не совсем четко выговаривая слова. Возможно, коктейли были крепче, чем мне казалось.
— Разумеется.
Щелкает замок, я открываю дверь и нащупываю выключатель. Большая медная люстра заливает светом коридор, и я скачу вверх по лестнице через две ступеньки. Сердце в груди бухает, кровь бежит по венам с бешеной скоростью, рассудок мутится, в паху ноет.
Завернув за угол, вижу Джеймса, который ждет меня на пороге своей квартиры. Видение неземной красоты в белом махровом халате, из тех, что выдают на память в шикарных отелях. Он сводит брови:
— Хизер, что случилось? Ты как будто...
Я закрываю ему рот поцелуем и засовываю язык чуть ли не в горло. Сопротивляться он не пытается — да это и бесполезно. Я пьяная, сексуально озабоченная женщина, которая не занималась любовью почти год. У бедняги просто нет шансов.
ГЛАВА 21
— И вот тут-то он мне говорит: "Джессика, рядом с тобой мне хочется стать лучше".
Утро вторника. Мы с Джесс на занятиях йогой. После бесконечных "приветствий солнцу" (сущая пытка для человека, неспособного дотянуться до пальцев ног без предварительной получасовой разминки) я отдыхаю в так называемой "позе ребенка". Другими словами, ничком, носом и взмокшим лбом в ковер.
Глубокий вдох. Боже, какая жара. Закрыв глаза, пытаюсь вообразить, что я на пляже в Гоа или в корнуолльском садике. Короче, где угодно, только не в "Центре священного движения", под завязку набитом потными телами. В довершение всего мне в ухо ввинчивается голос Джесс.
— По-моему, это из какого-то фильма, — откликаюсь я.
Джесс позвонила рано утром, прочирикала, что вернулась из Сиднея, и напомнила, что я еще несколько недель назад обещала сходить с ней на бикрам-йогу ("Это обалденно, солнце мое, зал прогревают до тридцати двух градусов, так что запросто принимаешь всякие немыслимые позы"). Я и впрямь обещала, но в тот момент почувствовала, как мои чакры завязываются узлом. Упражняться? В тридцатиградусной жаре? На протяжении двух часов? Да только подумав об этом, я ощутила полный упадок сил.
— Извини, в три часа у меня тюдоровское венчание в Хэмптон-корте.
Невероятно, но я испытала облегчение при мысли о том, что мне предстоит фотографировать жениха и невесту, наряженных под Генриха Восьмого и Анну Болейн. Теперь вы понимаете, до какой степени я ненавижу йогу?
Джесс, однако, мое "нет" не приняла, пришлось соглашаться. Только здесь я поняла, почему она так настаивала на встрече, — и ее мотивы никоим образом не были связаны с бикрам-йогой.
Зато они очень даже связаны с Грегом.
— Что за цинизм, Хизер? — ворчит Джесс.
За последние сорок пять минут она мне все уши прожужжала о том, какой Грег замечательный и какой необычный он ведет образ жизни. Тренируется для участия в чемпионате по триатлону, только что совершил восхождение на Мачу-Пикчу и бегло говорит на пяти языках. Словом, кино снимать можно. Но теперь мечтательная пелена в ее взоре сменилась злобным блеском.
— При чем тут цинизм, Джесс? Я точно помню, что слышала эту фразу в... — Да как же назывался тот фильм?! Теперь буду мучиться.
— Лучше помолчи, — обрывает меня подруга. — Согласна, я перецеловала кучу принцев, которые потом превратились в лягушек. Но Грег... — мечтательно тянет она, — совсем другой. Честный и искренний. И по части отношений с женщинами — все в полном ажуре. Никаких тебе бывших жен, было несколько подружек, но ничего серьезного... — Она загибает пальцы. — Хочет остепениться и нарожать детей...
— Джек Николсон! — победоносно восклицаю я. — "Любовь по правилам и без"!
— Что?
— Это точно фраза из фильма. Так Джек Николсон говорил Хелен Хант.
Джесс сверлит меня негодующим взглядом. Ну кто, скажите на милость, все время тянет меня за язык?
—...Итак, постепенно выпрямляясь, делаем несколько глубоких вдохов...
— Отличное кино, — слабым голосом добавляю я.
Зажав большим пальцем ноздрю, Джесс приступает к йоговскому дыханию. На ней модный спортивный костюмчик, естественно, с интернет-аукциона, к тому же она без труда способна сложиться пополам, — Джесс из тех людей, которые у новичков вроде меня вызывают священный ужас. Другое дело — ваша покорная слуга в поношенной футболке и шортах, на фоне которой любая семидесятилетняя бабуля покажется гуттаперчевой.
— Грег, видно, отличный парень, — пытаюсь я загладить вину перед подругой.
— Так и есть, — отрывисто отвечает она, меняет ноздрю и делает глубокий вдох.
— Должно быть, подтянутый и мускулистый.
Выдох.
— Триатлон. Ух ты! — не унимаюсь я.
Зря стараюсь. Джесс продолжает размеренно вдыхать и выдыхать. Вдох. Выдох. Но это не спокойное, расслабленное дыхание, которое умиротворяет душу и тело, а скорее сердитое сопение, в котором так и слышится: "До чего же ты меня бесишь, Хизер".
Вены у нее на лбу набухают. Еще лопнет от злости, чего доброго. Надо спасать положение. Предпринимаю последнюю попытку:
— А я тут... сексом занималась.
Эффект разорвавшейся бомбы. Все обиды забыты в тот же миг.
— Сексом? — Джесс резко перестает сопеть. — С кем?
— В жизни не поверишь.
— С кем? С кем? Ну скажи, с кем?
— С моим красавцем-соседом.
Глаза у Джесс похожи на два блюдца.
— Шутишь?
— И не думала.
— Твою мать.
Стоящая рядом тетка в трико (дочкином, судя по фасону) бросает на нас гневный взгляд.
Взбудораженная Джесс цепляет меня за локоть.
— Прямо не верится!
—...И теперь медленно принимаем позу воина номер один...
Джесс отпускает мою руку, и мы следуем указаниям тренера: моя подруга — с грацией прирожденной гимнастки, я — с хрустом в коленях, от которого морщатся все мои соседки.
— Выкладывай: имена, явки, пароли, размеры, — требует Джесс.
Игриво улыбаюсь.
— Его зовут Джеймс, и у нас уже было два свидания.
—... Плавно переходим к позе воина номер два...
Тетка в трико выразительно вздыхает:
— Можно потише? Я пытаюсь постичь внутреннюю гармонию.
— В жопу внутреннюю гармонию! — Джесс принимает позу воина.
Тетка багровеет.
— Вот так всегда — улетишь в рейс на несколько дней, и настает полный бардак!
—...А теперь, согнув правое колено и наклонившись вперед, принимаем позу треугольника...
Честно попробовав наклониться, вспоминаю, что принадлежу к людям особой породы. Несгибаемым.
— Давай, валяй, расскажи все-все-все!
—...И, сделав глубокий вдох, удерживаем равновесие...
Стоя на одной ноге, Джесс плавным движением подносит сложенные ладони к груди, будто молится.
— Он потрясающий! — Перед глазами пробегают картины прошлой ночи: я лежу на постели Джеймса... он склонился надо мной, обнаженный... целует каждый сантиметр моего тела, начиная от пальцев ног и продвигаясь к... — Просто изумительный, — шепчу я, пытаясь устоять на одной ноге.
—... Важно не терять концентрацию...
Воспоминания выбивают меня из колеи, я шатаюсь.
— Фантастика. — Восхищенно улыбнувшись, Джесс немедленно переходит к делу: — Так. Возрастная группа?
Узнаю свою подругу. Ее совершенно не волнует, что при виде Джеймса у меня внутри все трепещет, ей плевать на его ленивую улыбку и на то, что он называет меня "дорогая". Ее интересует модель, год выпуска и доход.
— Ему тридцать шесть. — Пытаюсь сосредоточиться на принятой позе.
— Отлично, — кивает она с видом эксперта. — От двадцати пяти до тридцати пяти — незрелые мальчишки, от сорока одного до сорока пяти — неудачники, а вот от тридцати шести до сорока — то, что надо. Готовы взять на себя обязательства. — Джесс с заговорщицким видом подается ко мне: — Слушай, если посчастливилось встретить такого, впивайся в него зубами, как крыса в кусок гнилого мяса.
Отпрянув, гляжу на нее в шоке.
— Ничего себе сравненьице! Я тебе что, крыса? — Всякая надежда на покой и умиротворение испаряется.
— А теперь... поза лебедя...
Изящно изогнувшись и касаясь руками пальцев ног, Джесс продолжает, игнорируя мой возглас:
— Приводы были?
— Приводы?
О чем это она? Наклонившись, пытаюсь тоже достать до ступней, но получается только до коленей. Что ж, стараюсь как могу.
— Под венец! Женат был?
— Не-а...
Слава богу, с ответом угадала — у Джесс довольный вид.
— Сожительствовал с кем-нибудь?
— Джесс, я тебя умоляю! Он нравится мне, я нравлюсь ему. Все просто.
— Ничего никогда не бывает просто, — с важным видом предупреждает она. — Надо убедиться в отсутствии красных флажков.
Не врубаюсь, хоть убейте.
— Ну, если на пляже вывешен красный флажок, ты же не полезешь в воду, верно?
Признаю поражение. С моей точки зрения, ее рассуждения абсолютно бессмысленны, но проще согласиться.
— Он что-то говорил о подружке из Южной Африки...
— Причина расставания?
—... Не отрывая ладоней от пола, принимаем горизонтальное положение...
С радостью меняю позу. Руки трясутся.
— Э-э... она вроде бы вернулась в Кейптаун... — сиплю я. Черт, это все намного сложнее, чем я думала.
— Чувство юмора?
—...А теперь давайте попробуем сохранять эту позу в течение трех минут...
С ненавистью смотрю на инструктора. Три минуты? Он в своем уме? Со лба на руки капает пот, грудь вот-вот разорвется. Скашиваю глаза на Джесс. Ее лицо даже не блестит.
— М-м... иногда он чересчур серьезен...
Мне срочно надо лечь.
— Это хорошо. Шутники нам ни к чему.
Уверена, три минуты уже прошло. Ну точно же прошло. А то и пять.
— Вредные привычки?
— Н-н-не-е-е-е... — У меня вырывается стон. Я хочу только одного: чтобы эта мука мученическая закончилась.
— А теперь время отдыха. Опускаемся на коврики, закрываем глаза...
С облегчением повинуюсь. Какое счастье. Хорошо все-таки, когда каждая мелочь, которую ты загадываешь, сбывается.
— Кредитоспособность? — Мои грезы рушит голос Джесс.
— Боже, боже, боже, — ною я. — Понятия не имею, мне все равно!
— Если бы ты вела самолет, ты бы так не сказала... — Она мгновенно включается в "режим стюардессы". — И вообще, как говорит моя мама, бедность и романтика несовместимы.
— Ей-то откуда знать? — хмыкаю я.
Родители Джесс нереально богаты и обитают в особняке за миллион фунтов в Максвелл-Хилле[54].
— Вот именно, — парирует Джесс. — Потому что она не дура.
—... Позвольте себе унестись далеко-далеко...
Обожаю этот момент. Теперь можно вздремнуть минут десять.
— Итак, осталось одно! — объявляет Джесс.
Не хочу уточнять — слишком вымоталась. Но в итоге любопытство все-таки берет верх.
— И что именно?
— Секс.
Вспоминаю, как набросилась на Джеймса.
— Ну, скажем так, в этом месте можно поставить большую жирную галочку.
— Правда?
— Угу! — Довольная, что усмирила ее, расслабляюсь и закрываю глаза.
— Прелюдия?
Тетка в трико многозначительно фыркает.
— Джесс! — Я корчусь от неловкости как уж на сковородке.
Джесс неумолима.
— Я должна знать. Это важно. Ты ничего не понимаешь, у тебя уже сто лет свиданий не было. А я профессионал.
Открываю один глаз: дескать, не зарывайся, подруга!
— Ладно, можно без подробностей. Просто кивай или качай головой.
Мне ни капельки не хочется ей подчиняться, но, когда она придвигается поближе и спрашивает...
— Меньше десяти минут?
... я просто не могу не покачать головой.
— Больше?
Киваю, и меня переполняет гордость.
— Больше двадцати?
Снова киваю и в миллионный раз переживаю события прошлой ночи. Как любовник Джеймс до такой степени... как бы это сказать... бескорыстен... А в конце он обнял меня, целовал мои веки и говорил, какая я красивая, пока я не заснула.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав