|
Читайте также: |
Взять, к примеру, мороженое.
Я неспособна, съев ложечку-другую, поставить ведерко обратно в морозилку. Нет, мне обязательно надо выскабливать до дна, а потом проклинать все на свете — и тошнит, и джинсы не застегиваются. Однако вчера я устроила проверку: под "Завтрак у Тиффани" умяла полкило бельгийского шоколадного. Что бы вы думали? Никакой дурноты! И джинсы на живот не давили! Вроде ничего и не ела. Сказка, да и только.
И вот что самое удивительное: сегодня, отправившись в магазин пополнить запасы, я обнаружила, что мороженого мне больше не хочется. Похоже, теперь, когда я знаю, что могу лопать его вагонами, не страдая от угрызений совести, удовольствие потеряло смысл. В итоге я купила бананы.
Следующий пункт: погода. Раньше всякий раз, стоило мне распрямить волосы, тут же начинался дождь. Исключений из этого правила не было. Но на этой неделе погода стоит сухая и теплая, и моя прическа выглядит сногсшибательно.
И наконец, гвоздь программы: светофоры. За последние дни на всем пути из Маленькой Венеции через Хэмпстед и дальше в Элефант-энд-Касл[43] я ни разу не натыкалась на красный свет. Каково? Зеленая улица как по заказу, специально для меня, и я проношусь по ней со свистом, нигде не притормозив. Оказывается, ездить по Лондону — это так здорово! Если не брать во внимание штраф за превышение скорости (привыкнув еле плестись в плотном потоке машин, я на радостях сама не заметила, как разогналась сверх меры). Но это ерунда — всего-то три штрафных балла и шестьдесят фунтов...
—... которые я уже частично возместила, потому что — нет, ты представь! — с меня не взяли денег за неправильную парковку! — восклицаю я.
Джесс с недовольной гримасой рассматривает свое отражение в зеркале. Сейчас вечер пятницы; мы с подругой в тесной примерочной "Зары". Я хотела сразу после работы пойти домой и пораньше лечь спать, но тут позвонила Джесс и умолила меня помочь ей выбрать наряд для первого (назначенного на завтра) свидания с Грегом. Наше путешествие по магазинам в поисках подходящей шмотки уже приобретает эпический размах в духе "Властелина колец".
Приподнимая ладонями пышную грудь, Джесс хмурится:
— Мне пошли бы сиськи поменьше.
— Ты не слушаешь? — дуюсь я.
Распинаюсь тут почти целый час, а Джесс и ухом не ведет. Стою посреди разбросанных вешалок, по колено в топиках, и чувствую, как мое радужное настроение стремительно тускнеет. Сначала Эд, теперь Джесс. Почему никто не воспринимает меня всерьез?
— Да слушаю, слушаю! — Она начинает стягивать платье. — Тебе, значит, не выписали штраф за неправильную парковку... У-у-у... зараза! Хизер, помоги! Не видишь, я застряла?!
Так ее и оставить бы: руки слепо шарят по сторонам, лицо залеплено кружевами... Но я проявляю милосердие и дергаю за подол. Ай! Голова Джесс выныривает на свет божий: волосы торчком, помада размазана по лицу. И разумеется, по платью.
— Черт, молнию сломала, — испуганно шепчет она, глядя на испорченную вещь, и отшвыривает ее в груду забракованных одежек на полу. — А Грегу, наверное, понравилось бы. Он предпочитает женственный стиль, я выяснила во время нашей переписки.
В лифчике и трусах, Джесс оценивает прочие наряды, которые протащила в примерочную, — помимо шести, разрешенных правилами магазина, и выхватывает узкий обтягивающий топик.
— Да, меня не оштрафовали! — повторяю злобно. Черта с два ей удастся сбить меня с мысли. — В том-то и дело! Я смотрю, охранник забивает мои данные в карманный компьютер, и думаю: "Черт, еще пятьдесят фунтов, я не могу себе это позволить, вот бы он меня отпустил просто так!" И представь себе — отпустил! Только попросил в следующий раз быть внимательней! — победоносно завершаю я. — Обалдеть, правда?
— Я бы обалдела, если бы у тебя на пороге возник Клайв Оуэн, упал на колени и сделал тебе предложение... Нет, ты глянь на эти бурдюки! — стонет Джесс. — Даже у беременных таких нет. Господи, как я хочу сиськи поменьше!
— Клайв Оуэн женат, — замечаю я.
— Ой, ты меня прекрасно поняла. — Содрав с себя топ, она снова остается в одном белье. — Футбольный матч, какие-то строители, зеленый свет, штраф за парковку... подумаешь! А как насчет всяких серьезных, взрослых штук, которых мы все хотим? Ну, там... успех в жизни. Счастье. Лубофф!
Джесс смотрит на меня в упор, руки в боки, и я догадываюсь, что будет дальше.
— Рано или поздно придется выползти из норы, согласна?
Вытянув из кучи кофточку, я с напускным интересом изучаю вышивку на манжетах.
— Да-да, Хизер. Надо возвращаться в строй, а то, знаешь ли, зарастет.
— Фу, Джесс.
— Вот тебе крест! — шепчет она с жаром. — Я где-то читала статью. Установлено, что вагина...
Кажется, я зря теряю время. И на что я рассчитывала, рассказывая Джесс про свой талисман? Эта женщина точно меня не поймет. Да явись к ней рыцарь на белом коне, она тут же сунет ему под нос свой список требований к претендентам.
Ладно, сменим тему.
— Послушай, а если взять вот этот черный топик, приспустить с одного плеча, и к нему — джинсы "три четверти"?
— А тебе не кажется, что это чуток... пресновато?
Знаю, на какую приманку клюнет любая модница.
— Думаешь? А я вот видела Сиенну Миллер в похожем прикиде... — Скрещиваю за спиной пальцы.
— Серьезно? — Джесс тут же влезает в джинсы. — Хм-м... можно будет добавить тот широкий пояс, который я прикупила в Греции, — помнишь, с побрякушками...
Она натягивает топ и спускает его с одного плеча. Выглядит фантастически — грудь и попа как на картинке.
— Хизер, ты гений! — Подруга заключает меня в объятия. — Идеально!
Скромно улыбаюсь. Надеюсь, она не заметит, что источником моего вдохновения послужила не Сиенна Миллер, а пластмассовая девица в витрине.
Ну что ж, выбор сделан, Джесс начинает переодеваться.
— Так вот, солнце мое...
Опять за свое! А я-то надеялась, что отвлекла ее.
— Пора забыть про Дэниэла.
— Уже забыла.
— Отрица-а-ать бесполе-е-езно...
— Клянусь тебе, это правда!
Она отодвигает занавеску и оборачивается ко мне:
— Тогда чего ждешь?
— Идеал, конечно. — Может, хоть это заставит ее заткнуться?
Джесс сгребает с пола одежду, вываливает ее на стол перед ассистенткой, и та награждает нас ледяным взглядом, в котором ясно читается: "Тут сколько раз по шесть вещей?"
— Прости, дорогуша, эта новость может тебя шокировать, но таких не бывает. — Джесс невесело усмехается.
— Может, и нет. — Мы идем к кассе. — Но помечтать-то можно! — Я приглядываюсь к одной парочке в очереди. Стоят в обнимку, женщина влюбленными глазами смотрит на типа, мимо которого я бы прошла и не обернулась. Заурядный лысеющий мужичок, к тому же неплохо бы ему завести привычку подстригать волосы в носу. Но для нее он, судя по всему, само совершенство. — И вообще, я с тобой не согласна. Уверена, что идеальный мужчина существует.
— Эй, где моя циничная разобиженная подружка?
— Я просто хочу сказать, что...
— "Все они сволочи"? — передразнивает меня Джесс. Получается довольно похоже. После расставания с Дэниэлом я талдычила эту фразу постоянно, умолкая, только чтобы затянуться сигаретой или хлебнуть текилы.
— Предательство не так-то легко пережить, — огрызаюсь я. — Интересно, почему, когда мужчина ненавидит женщин, ему присваивают гордое звание женоненавистника, а если женщина ненавидит мужчин, то она цинична и обижена?
— Или лесбиянка.
Некоторое время мы молча обдумываем этот вариант.
— Козлы! — неожиданно выдает Джесс, испепеляя взглядом кассира в мужском обличье, будто он лично в ответе за вопиющую дискриминацию женщин.
Надо ее как-то утихомирить.
— Мне просто кажется, Джесс, что идеал у каждого свой. Вот, например, Камилла Паркер-Боулз... пардон, Виндзор. (Раз уж начала, приходится искать аргументы.) Для нее идеальный мужчина — принц Чарлз.
Джесс кривится.
— Она от него без ума! — добавляю для пущего эффекта.
Джесс корчится.
— Да одни его уши... — шепчет она, словно опасаясь, как бы нас не услышали во дворце.
— Вот и я о том же. А жена Робина Уильямса? У меня при одном взгляде на него депрессия начинается, а она, должно быть, его обожает.
— Робби Уильямс женат? — Девочка-подросток впереди нас оборачивается, на лице — потрясение.
— Я про актера. Ну, знаешь, — "Миссис Даутфайр", "Морк и Минди"[44]...
— Нану-у, нану-у... — кривляется Джесс, и на меня нападает смех.
— А Кэрри с ее Единственным и Неповторимым? — Я давлюсь от хохота. — Непостижимо. Она ведь могла захомутать Эйдена!
— Угу, угу, — одобрительно хмыкают женщины у нас за спиной.
Расплатившись кредиткой, Джесс поставила подписи в нужных местах, забрала покупки и запихнула чек в кошелек.
— Ну допустим... — Она берет меня под руку. — Если у каждой женщины свой идеал, то как выглядит твой? — И ухмыляется: — Мало ли что, вдруг я где его встречу?..
Что ж, подыграю. В раздумьях закусываю нижнюю губу.
— Само собой, симпатичный... Моногамен... — Мысленно пробегаю свой список под названием "Из чего сделан идеальный мужчина". Да-да, такой у меня тоже есть. — Терпеть не может спорт, любит Дайдо... Не разбрасывает по полу одежду, не оставляет сыр без упаковки в холодильнике, так что он засыхает и трескается... (Это даже прикольно, мне уже и самой нравится.) Не боится говорить о своих чувствах, не боится обязательств, не боится, если на то пошло, спросить дорогу, когда заблудится. Ему нравится держать меня за руку и ужинать при свечах. Его интересует не только то, что у меня под юбкой, он дарит мне цветы, причем не то уродство, что продают на автозаправках... Ах, ну да! И конечно же он влюблен в меня по уши!
Мы выходим из магазина и окунаемся в толкотню на Оксфорд-стрит.
— Ты главное забыла. — Джесс ловит взгляд идущего навстречу парня и одаривает его игривой улыбочкой.
— Правда? — Я озадачена. — И что?
Она шаловливо хихикает:
— Член в двадцать пять сантиметров!
ГЛАВА 14
— Двое охотников идут по лесу. Один валится на землю и не дышит. Второй в панике хватает сотовый, набирает "скорую"...
Гейб стоит перед большим зеркалом на двери шкафа в своей комнате. На нем футболка с эмблемой панк-группы "Рамонз", сверху черный пиджак, в углу рта незажженная сигарета. Он несколько секунд изучает себя в зеркале, примеряя разные выражения лица: задумчивое (голова наклонена, брови нахмурены), потрясенное (глаза выпучены, челюсть отвисла), огорченное (брови домиком, нижняя губа подрагивает). Со вздохом ссутуливается и подталкивает очки на носу повыше.
— Вот чертовщина. — Он чешет затылок. — Образ не вырисовывается.
Опять пробует те же гримаски, затем обращается к своему отражению.
— Короче, давай представим, что ты — это зрители, — тычет он себя пальцем в грудь. — А я — Джерри Сейнфелд[45]. — Смущенно улыбается. — Нет, лучше Денис Лири[46]. — Набычившись, долго смотрит в зеркало. — Так тебя и этак, херня гребаная, твою мать! — рычит он, выдвинув вперед челюсть и напрягшись всем телом.
И тут же вздыхает, поникнув разочарованно.
— Ну же, Гейб! Какой вариант смешнее? Никакой? Сразу все?
В изнеможении он скребет щетину на подбородке и неожиданно расплывается в широкой улыбке.
— Господи, да вот же! Вот что нужно!
Покрепче сжав в руке щетку для волос, которая служит ему микрофоном, он расставляет ноги на манер Элвиса и продолжает:
— Первый охотник кричит в трубку: "Мой друг умер! Что мне делать?" Оператор ему, очень спокойно: "Не волнуйтесь. Я помогу. Для начала надо удостовериться, что он действительно умер".
Рот Гейба кривится в улыбке. Он пытается сохранять серьезный вид, но все же разражается лошадиным ржанием. Вытирая глаза, упрекает себя:
— Габриэль Хоффман, ты офигительно смешной, но это серьезное дело. Тут нужна злость, надрыв, мрачная мина... Ну же, сосредоточься!
Откашлявшись, отбрасывает со лба челку песочного цвета, которая лезет ему в глаза.
— Пауза. Оператор слышит выстрел и голос охотника... — Гейб тоже выдерживает паузу для усиления комического эффекта и выдает ударную фразу: — "Теперь он точно помер. Дальше что?"
Какой кошмар.
Я наблюдаю за Гейбом из коридора через приоткрытую дверь и едва сдерживаю стон отвращения.
На Эдинбургском фестивале он провалится с треском. Погибнет на сцене на глазах у тысяч зрителей. Этот грозный вид, матерщина, попытки прикинуться крутым — ему все это попросту не идет. Гейб милый и добрый, он из Калифорнии! Он пьет соевое молоко, носит шлепанцы и занимается йогой. Он вообще никогда не злится, он спокоен, как растаман. А что за одежда? Пиджак поверх футболки с "Рамонз"? Избито. Куда девались его любимые рубашки диких расцветок и шлепанцы?
У меня сердце разрывается. Надо что-то сделать. Попытаться его остановить. Это все равно что отправлять человека на войну с водяным пистолетом...
Половица скрипит, и я срываюсь с места.
Ой-ой! Сейчас он выйдет из комнаты и поймет, что я подглядывала. Нет, Хизер, ты не подглядывала, ты только что вернулась домой после шопинга с Джесс и всего лишь проходила мимо его комнаты! Бросаюсь в ванную, пока меня не застукали.
Запираюсь и включаю воду. Наверняка что-то можно сделать. Да, я терпеть не могу эстрадных комиков, но Гейб мне симпатичен. Он хороший парень и даже умеет закрывать тюбик с зубной пастой! И тут слышу деликатный стук в дверь и голос Гейба:
— Хизер? Ты там?
— М-м... Да. Извини, тебе тоже сюда? Я на минутку.
Опасаясь разоблачения, вынимаю мыло из мыльницы и швыряю обратно — так сказать, добавляю реализма.
— Все нормально, не торопись. А потом выходи в сад.
"В сад?" — повторяю одними губами, уставившись в зеркало. К чему он клонит? Впрочем, что бы он ни задумал, хуже его шуток уже ничего не будет.
Никогда не делайте поспешных выводов.
— У меня для тебя сюрприз, — добавляет Гейб.
Что у него? Я же ненавижу сюрпризы, помните? Сегодня не мой день рождения, не какой-нибудь праздник — так в чем дело? Бочком протиснувшись из ванной, шлепаю босиком по коридору. Ломаю голову, пытаясь подготовиться сама не знаю к чему, и вдруг чувствую странный запах. Захожу в кухню, продолжая с любопытством принюхиваться... Определенно что-то горит! В два прыжка я подскакиваю к дверям и выглядываю в садик. Он полон дыма. Господи боже! Пожар!
Мать твою! Дом горит! Я хоть по страховке-то заплатила в этом месяце? Помню, это было в списке неотложных дел, но... Я мечусь по кухне, в уме всплывают кадры телевизионных роликов столетней давности — какие-то мокрые полотенца, которые швыряют на сковородки с горящим маслом.
Но ни одного полотенца под рукой нет — все в стирке. Нужно что-нибудь вроде... вроде вон той вазы. Объемистый стеклянный кувшин с лилиями стоит в центре кухонного стола. Хватаю его, кидаю цветы в раковину и вылетаю наружу, расплескивая воду. Из-за сарая валят сизые клубы.
Заворачиваю за сарай и размахиваюсь, едва удерживая тяжелое скользкое стекло в мокрых пальцах. Огня нет.
Только Гейб.
— Опля! — При виде меня он с ухмылкой разводит руки в стороны. Но поздно: ваза уже начала движение. Мамочки.
Все происходит как при замедленном воспроизведении на кинопленке: струя воды медленно вылетает из вазы и плывет по воздуху, каждая капля — как нарисованная, затем в кадре появляется лицо Гейба, на нем радость, недоумение... и, наконец, шок. Я снайперски окатила своего жильца.
Уф-ф. События возвращаются в обычный ритм. Передо мной Гейб, мокрый насквозь, моргает и отдувается.
— Ни фига себе, Хизер, ты чего?
— Ой, черт... — только на это меня и хватает.
Стою истуканом, наблюдая, как он вытирает лицо и волосы передником. Передником? Точно, поверх вычурной фисташковой рубашки на нем мой фартук в розочках. Лишь теперь замечаю кулинарные щипцы у него в одной руке, в другой — пакет из-под вегетарианских сосисок, а за спиной — блестящий металлический короб, подозрительно напоминающий...
— Барбекю? — выдыхаю я.
— Подарок на новоселье... В смысле, в честь моего новоселья. Хотел порадовать. Барбекю во дворе — самое то... — Он стоит в луже, поджимая загорелые пальцы, отчего мокрая резина шлепанцев слегка поскрипывает. — Знал бы, что будет такая реакция, купил бы лучше ароматическую свечку.
— Черт, — повторяю я. Согласна, если ты можешь выбрать в родном языке одно-единственное слово, это не лучший вариант, но, кажется, я рождена для того, чтобы вечно говорить и делать не то и не так.
Гейб наклоняет голову и трясет ею, как пес, обдавая меня брызгами. Он не нарочно, думаю я, быстренько отступая назад.
— Прости, пожа-а-алуйста! Я думала, что-то горит.
— Всего лишь вегетарианские сосиски, — объясняет он, вытираясь посудным полотенцем Брайана, с изображением Букингемского дворца, — я его из офиса стащила.
Промокшая рубашка облепила ему грудь, жабо поникло. Светлые волосы слиплись и торчат в разные стороны. Он кивает на свой презент: над барбекю по-прежнему вьется легкий дымок.
— Повторяю, вегетарианские — специально для тебя взял, ты же не ешь мяса и все такое... Дурацкая была затея.
— Нет, что ты! Затея была отличная... то есть она и есть отличная. — С энтузиазмом хватаю вилку, тянусь за спину Гейба и подцепляю с решетки... какую-то обгорелую штуковину.
Да-а-а.
Черт. Знаете ведь, как бывает: заявляешь, что сделаешь что-нибудь, потом передумываешь, но все равно приходится делать, иначе упадешь в глазах окружающих. Вот так и у меня с этой сосиской. Чувствуя, что меня приперли к стенке, заставляю себя откусить кусочек.
— М-м-м...
Гейб наблюдает за мной, и, судя по блеску в его глазах, готова поклясться — забавляется на всю катушку.
— Я не знал, сколько времени надо их жарить...
— М-м-м... м-м-м... — Пытаюсь жевать. Уй! На зуб попадается, скорее всего, каменный уголь, и челюсть пронзает боль.
— Ну как?
— Ижжумительно! — Я с превеликим трудом глотаю, прикрыв рот ладонью, но радостно сияю. Слава тебе господи. Пытка позади.
Однако счастье мое скоротечно.
— Круто! Бери еще. — Гейб щипчиками подкладывает на мою тарелку добавки. — Сосисок много.
— Э-э... нет. Пока хватит.
Он настаивает:
— Ешь, ешь, я угощаю!
Ничего себе угощение. Да это мука смертная! Чем бы его отвлечь, пока я буду играть в игру "спрячь в кустах сосиску"?
— Э-э... отлично, спасибо.
Гейб прыскает, и сад оглашается его раскатистым хохотом. Он смеется и смеется, и проходит целая вечность, прежде чем он наконец переводит дух.
До меня доходит. Этот комик так пошутил, а я, наивная, попалась.
— Ты бы видела... — Гейб сгибается пополам, схватившись за живот, — ты бы видела свое лицо, пока жевала!
— Сукин ты сын! — Я изображаю возмущение, но рот предательски растягивается в улыбке.
— Ах, я же и виноват? А кто выплеснул на меня целое ведро вонючей воды?
Хихикаю.
— Да уж, ты бы на себя посмотрел в тот момент.
— Ладно, будем считать — ничья. Дай пять! — Гейб протягивает руку.
Тьфу, вот такие вещи я терпеть не могу. Уж больно по-дурацки себя чувствую. Вяло шлепаю его по ладони и, не сдержавшись, добавляю:
— Пока ничья.
К счастью, в морозилке завалялось несколько вегетарианских котлет, и мы раскладываем их на решетке вместе с початками кукурузы и завернутыми в фольгу картофелинами. Гейб переоделся. Я думала, хуже фисташковой рубашки с рюшечками ничего не может быть, но его оранжевая футболка в сто раз безобразнее. Разобравшись с едой и своим внешним видом, Гейб достает из холодильника две запотевшие бутылки мексиканского пива, аккуратно разрезает лайм, втискивает в каждое горлышко по ломтику и протягивает одну бутылку мне. Я предпочитаю вино, но не отказываться же? Не хочу выглядеть чопорной англичанкой. Он так старался, раздобыл барбекю... ну и вообще.
—... Так вот, я выступал по клубам в Лос-Анджелесе на так называемых "вечерах открытого микрофона", где на сцену пускают любого желающего. И все мечтал поехать на Эдинбургский фестиваль. В этом году решился, буду веселить народ целую неделю. Нацелился на "Перье"[47]!
Я потягиваю пиво, развалившись в шезлонге, а Гейб возится у огня, с профессиональной сноровкой переворачивая котлеты и передвигая по решетке картошку.
— То есть ты ради этого фестиваля бросил работу?
Вот это жизнь! Мне готовят ужин, подают пиво, а я лежу себе и пальцем не шевелю. Теперь понимаю, каково это — быть Дэниэлом.
— Да нет. Мы с другом держим магазинчик одежды на Эббот-Кинни. Это улица в Венеции, с кучей лавчонок и кафешек. Один мексиканец, к примеру, делает потрясный чили реллено. — У него загораются глаза, и в мыслях он, судя по всему, смакует этот самый "реллено", что бы это ни было. До Гейба доходит, что я впервые слышу об этом его деликатесе. — Ты что, никогда не пробовала реллено?
Я мотаю головой.
— Серьезно?
— Боюсь, что да.
— Bay, Хизер, ты не представляешь себе, что теряешь!
В притворном ужасе отбросив лопаточку, Гейб вытирает руки фартуком и приосанивается. Как будто проповедь собрался читать. Я не далека от истины.
— Чили реллено, да будет тебе известно, Хизер, — объедение! Перец чили фаршируют тертым сыром, запекают, обмакивают в соус сальса и сметану. Зашибись!
— Вижу, ты любишь поесть, — улыбаюсь я.
Он немного смущен.
— Как все евреи. Национальная черта.
— Ты еврей?
Повернувшись ко мне в профиль, он гладит пальцем переносицу:
— А по шнобелю разве не видно?
— У тебя хоть есть оправдание. — Я тоже поворачиваюсь боком, демонстрируя свой "шнобель". — Помнится, в детских книжках с картинками у всех принцесс были такие аккуратные носики-кнопочки. Зато ведьму, которая ядовитыми яблочками угощала, рисовали с длиннющим крючковатым носом вроде моего.
— У тебя офигительный нос, — протестует Гейб. — Как клювик тукана.
— Будем считать, это комплимент. — Я корчу ему рожу и меняю тему: — Ты рассказывал о своей работе?..
С годами я поняла одну вещь: никогда не жалуйся мужчине на те части тела, которыми недовольна. Помню, когда мы жили с Дэниэлом, я все ныла насчет своего целлюлита. Стоило ему сказать, что никакого целлюлита у меня нет, как я тут же оголяла задницу. В конце концов убедила. Если поначалу он считал, что попка у меня как персик, то в итоге уверился, что она смахивает на мешок с кашей. Пять баллов, Хизер.
— Ага. Дело такое: мой партнер мне кое-чем обязан, поэтому он согласился на время принять, так сказать, бразды правления. Ничего, продержится несколько недель.
— А твоя девушка... Миа? Она не против?
Гейб краснеет.
— Ей приходилось столько таскаться со мной по клубам и смотреть мои выступления... Наверное, она счастлива от меня избавиться.
При этом он улыбается, как человек, который абсолютно уверен: на самом деле все не так. И пусть я пока не очень хорошо знаю Гейба Хоффмана, но готова согласиться: невозможно представить, чтобы его девушка когда-либо захотела с ним расстаться. Пусть даже анекдотики у него с бородой.
— А ты сама-то как? — Он переворачивает котлету и смотрит на меня, вздернув бровь.
— Сама?
— Ну, работа, семья, мужчины...
— Ах, это... — Осушив бутылку, ставлю ее на оконный карниз. — Сейчас у меня никого нет. В прошлом году я обнаружила, что парень, с которым я прожила несколько лет, мне изменяет.
Гейб смотрит на меня с сочувствием, но я быстро перехожу к следующему пункту:
— Последние шесть лет обеспечиваю женихов и невест свадебными снимками, но скоро, кажется, этому придет конец.
— А я-то думал, откуда взялась стопка резюме на кухонном столе.
— Не то чтобы я с детства мечтала стать свадебным фотографом... Можно сказать, я пока еще жду своего звездного часа.
— А семья?
— Есть старший брат Эд, женат на Лу, скоро будет ребенок. Мой отец Лайонел — художник. Имеется еще злая мачеха по имени Розмари.
— А мама?
— Умерла, когда мне было двенадцать. Пауза.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже... — тихо произношу я, чувствуя спазм в горле, как всякий раз, когда думаю о маме. Пусть даже прошло почти двадцать лет. — Боюсь, не очень-то веселый финал...
— Эй, эй, погоди. Почему "финал"? Знаешь, как говорит мой дед? "Внучок, ты еще в том возрасте, про который однажды скажешь: "Когда-то давным-давно..." — Гейб подражает тягучему южному выговору.
— Передай своему деду, что мне уже тридцатник.
— Вряд ли для него это аргумент. Ему девяносто два.
— Хочешь сказать, "будь благодарна за то, что имеешь, потому что всегда есть кто-то, кому гораздо хуже"?
— Да ладно, у моего дедули все прекрасно. Он только что открыл для себя интернет-порнуху.
Со смехом поднимаюсь с шезлонга и подхожу к барбекю.
— М-м, какие ароматы. Умираю от голода! — Я с вожделением смотрю на картошку в фольге.
— Кукуруза будет готова через пятнадцать минут, а что касается углеводов... — Он с размаху вонзает в картофелину нож. — Как вы предпочитаете картошку, мэм, — жесткой или... жесткой?
— Я так понимаю, у меня есть время сбегать за вином.
— Типа, от пива газы?
Морщу нос.
— Тогда заранее прошу прощения. — И добавляет, видя мое недоумение: — Туалет-то один на двоих.
— А-а.
Пауза.
— Фу-у... — выдыхаю я. — Слишком много информации. — И с деланой укоризной грожу ему пальцем.
— Прости. Это все еврейские штучки — одержимость едой и телесными отправлениями.
Хохоча, я сую ноги в шлепанцы и собираю волосы в хвост.
— Я на минутку. Красное или белое?
— На твой вкус.
Уже в дверях оборачиваюсь:
— Гейб?
— Да?
Мой жилец стоит передо мной в переднике с розочками, который кошмарно смотрится в сочетании с оранжевой футболкой, а я ни с того ни с сего чувствую прилив нежности. Не знаю почему, но мне кажется, что мы знакомы всю жизнь.
— Спасибо за барбекю. Это было очень мило с твоей стороны.
— Ерунда...
— Прости, что облила и все такое...
— Вонючий душ — это такое английское "спасибо"? — ухмыляется Гейб.
— Не-а. "Спасибо" мы говорим вот так... — Повинуясь внезапному порыву, делаю к нему шаг и чмокаю в щетинистую щеку. И, прежде чем кто-либо из нас успевает очухаться, убегаю в дом.
ГЛАВА 15
Когда я вхожу в магазинчик на углу, срабатывает электронный звонок. Из кассетного магнитофона доносятся завывания Барбры Стрейзанд. Миссис Пател поднимает глаза от вязальных спиц, на которых болтается нечто лиловое, и, прищурясь, смотрит на меня поверх очков. Таким взглядом она награждает каждого входящего: лоб нахмурен, подведенные сурьмой глаза сужены, губки поджаты. У нее такая манера морщиться, что все лицо собирается в складки, будто кто-то потянул за веревочку на затылке.
Я киваю с улыбкой и шагаю в конец зала, где миссис Пател держит вино. Помню, придя сюда впервые, я ожидала, что выбор будет невелик — пыльная бутылка "Молока матери" да кьянти в оплетке по заоблачной цене. Но я ошиблась. Будь это любой другой магазинчик подобного калибра, мое предположение, скорее всего, подтвердилось бы, но это же магазин миссис Пател. По ней в жизни этого не скажешь, но, оказывается, эта маленькая индианка, обожающая яркие сари и Барбру Стрейзанд, знает толк в винах.
Пробравшись в глубины магазина, размышляю над бутылкой совиньона. Как правило, я беру именно его, но, может, сегодня отойти от привычной схемы? Красное? Нет, тяжеловато, к тому же у меня от него зубы синеют. Все-таки белое... Хотя в белом есть некий налет дурновкусия, не находите? Сразу вспоминается Бриджит Джонс.
Я вздыхаю: нелегкое это, оказывается, дело. Обычно я веду себя гораздо решительнее. Я покупала здесь вино уже раз сто, причем без малейших колебаний... Что изменилось? Появился Гейб... Я вспоминаю промокшего американца у себя в саду. Он сказал "на мой вкус", и я не хочу ударить в грязь лицом. Надо произвести достойное впечатление, особенно после инцидента с вазой.
Еще один вздох. Я близка к отчаянию. Ну и задачка. Никак не могу принять решение. И тут меня посещает гениальная мысль.
Зажмурившись, бормочу под нос "эники-бэники...", медленно веду указательным пальцем вдоль винной полки и в конце считалки тычу наугад. Это еще что?! Вместо холодной гладкой стеклянной поверхности ощущаю что-то мягкое, теплое... живое? Распахиваю глаза. Мой палец уперся не в бутылку, а в чье-то плечо. Мужское плечо. Его плечо. Плечо моего соседа.
Внутри у меня все обрывается, как бывает, когда самолет попадает в воздушную яму. Дыхания хватает только на то, чтобы выговорить:
— Ой... простите...
Вспомните любого из персонажей Хью Гранта. Теперь представьте, что он женского пола, рыжий и ему тридцать. Получусь я. Только это не кино, а жизнь. Моя жизнь. Моя чудовищно нелепая жизнь.
— Я... э-э... извините... я просто...
Ну почему, когда мы с ним сталкиваемся, я вечно выгляжу полной дурой? Неудивительно, что он меня игнорирует. Отвернувшись, делаю вид, что внимательно рассматриваю полки. Как же хочется хоть раз в жизни толком с ним пообщаться. Пусть даже лишь для того, чтобы доказать, что я нормальный человек и психушка по мне не плачет.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав