Что бы вы хотели пожелать своим читателям?

- Сегодня уже не принято читать советских писателей, а я человек немолодой, и помню, какое впечатление произвели на меня, тогда ещё школьника, слова одного пламенного революционера и писателя Николая Островского: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Вот мне и хочется, чтобы и мы, христиане, тоже знали эту фразу и делали из неё правильные выводы.

Синдром (ЖЖ-14.07.09)

В середине 90-х к нам в бригаду на железную дорогу пришёл молодой парень, звали его Дима. Был он сиротой, воспитывался в детдоме, но чувствовалось в нём природная порядочность, и уважительное отношение к старшим. Работал ответственно, наша железнодорожная премудрость давалась ему легко. И через год начальство предложило ему пойти учиться на заочку в наш колледж.

Уже работая на станции, Дима женился, и в положенное время у него родилась замечательная малышка. Казалось, что теперь в его жизни только и будет продолжаться такая вот светлая полоса. Скажу честно, нам было жаль его сиротства, и мы всей бригадой, как могли, опекали парня и радовались его успехам.

Прошло года три, и вдруг нашего Диму, словно, подменили. Нет, он всё продолжал быть таким же обходительным и добрым, но только начал пить. На станции в то время народ уже не пьянствовал. А Дима, как с цепи сорвался. Перед работой нас регулярно проверяли. На первый раз, если кто и попадался, медсестра могла глаза закрыть, мало ли, с кем не бывает, но когда это становится системой, то уже никто на работе тебя держать не будет. Мы и на поруки Диму брали, перед начальством за него ходатайствовали. И никак не могли понять, что с парнем произошло. Пытались разговаривать с ним, и упрашивали, и грозили, и к совести призывали. Ничего у нас не получилось.

Он поначалу нам ничего не рассказывал, а потом выяснилось, что наш Дима в первую Чеченскую кампанию участвовал в штурме Грозного, и воевал там ещё целых четыре месяца. Сам он был во взводе минёром, может, поэтому и жив остался. За это время состав их взвода обновлялся трижды, а Диме повезло, ни царапины. Вышел его срок службы, вернулся парень домой и постарался полностью выбросить из памяти войну, но через три года она его всё равно настигла. «Не могу, - говорит, - глаза закрою, и понеслось. Взрывы, крики, плач детей, куски человеческих тел, и кровь, всюду кровь. Вот только водка и помогает забыться». Короче, уволили нашего Диму, а психиатр поставил диагноз - «чеченский синдром».

Сколько на нашей памяти было таких синдромов, и «вьетнамский», и «афганский», а вот теперь ещё и «чеченский». Очень часто приходится слышать, что вот, мол, возвращаются солдаты с войны. Вроде, и жить по-людски хотят, а ничего не получается. И, как правило, начинают пить. Мы их не понимаем, думаем, что пьют они из баловства, а те, оказывается, от страха бегут, война начинает «догонять». И не только во снах, но и наяву.

Мой знакомый священник, сам из «краповых беретов», в своё время многие «горячие точки» прошёл. Спрашиваю его: «Батя, почему так? Почему наши отцы, отвоевав по нескольку лет, вернулись к мирной жизни, почему они не спились, почему не было массового «германского» синдрома? Почему сегодняшние парни так легко сгорают после войны»?

«Я тоже часто об этом думаю, - ответил он, - у наших отцов ещё дух был. И воспитаны они были по-другому, а сегодня, ну что молодёжь видит, только эту злобу по телевизору. Раньше Родину учили любить, а сейчас все «бабки» зарабатывают. Раньше за Отечество воевали, а теперь? Что война, что компьютерная игра. Жестокости стало много. Русский солдат был христианином, молился, а нынешний? Иногда встречаюсь со своими боевыми товарищами, так порой слышу: «Если бы ты раньше не был нашим, то мы с тобой, «попом», и за стол бы никогда не сели».

Есть такая «штука» у каждого из нас в душе, совесть называется. На войне о ней кажется можно, и забыть, но потом, через время, она начинает заявлять о себе, даже у самых, казалось бы, конченых «отморозков». Нельзя, даже на войне, когда вроде бы, всё дозволено, переходить границу. Нельзя убивать детей, женщин, стариков, «догоняет» всё это потом».

Я вспомнил одного своего товарища, мы работали вместе. Однажды, он в разговоре о достоинствах автомата Калашникова, рассказал мне, как они с другом пристреливали свои автоматы по головам афганских женщин, что в это время шли за водой. Причём рассказал это так, между прочим, именно восхищаясь качествами самого автомата. «Короткими очередями за 500 метров голову напрочь отрывает»!

Я его потом с женой и с сыном видел, хорошая семья. Идут не спеша, гуляют, он жену за плечи обнимает, впереди дитя бежит. Может у тех, на чьих головах автоматы проверяли, тоже дети были? Не знаю, как там у него дальше по жизни сложилось. Хотя, я наверно слишком впечатлительный.

Как-то Владыка, а он сам из Троицких монахов, рассказал нам о том, как до сих пор в Лавре рассказывают о том самом известном приезде Димитрия, будущего Донского, к преподобному Сергию. Ведь великий князь взял монастырь, чуть ли, не в осаду, требуя от святого, во-первых, благословить его на битву с Мамаем, а, во-вторых, откомандировать в мир схимников Александра и Андрея, бывших Пересвета и Ослябю. Дело в том, что эти монахи в миру были боярами и опытными воинами. И их помощь понадобилась князю в такой ответственный момент именно в боевом строю. По всей видимости, Пересвет и Ослябя овдовев и вырастив детей, не стали искать утех с девицами, хотя наверно могли себе это позволить, а ушли в монастырь. Благочестие было в народе, вспомнить хотя бы родителей преподобного Сергия, или преподобного Александра Свирского. Под старость было в обычае уходить в монастыри. Молился народ, каялся. Готовились к встрече с Богом. Кто тогда слышал о каких-то там «синдромах».

Кстати, у святителя Василия Великого есть рекомендация воинам христианам после войны три года не подходить к причастию. И это всё притом, что убивать врагов считалось делом богоугодным. Человек должен был очиститься от ненависти, страха, да и самое главное – от греха убийства человека. Ничто, как пролитая нами кровь и ненависть, не привлекают лукавого.

В наше время так не принято. Сейчас с воинами всё больше психологи работают. А что может сделать психолог там, где стоит вопрос именно о душе, а не о коже. Кому она, эта душа, в конце концов, достанется? Помню, дочь приходит из университета и объявляет: «Наш преподаватель психологии заявила, что души у человека нет». Тогда что тогда преподаёт этот «психолог», если души нет?

Мне отец Виктор рассказал такую историю. В одно из подразделений частей специального назначения прислали на должность психолога молодую женщину 28-и лет. Женщин в войсках мало, а в таких, и подавно. Разумеется, что мужики стали проявлять к ней повышенное внимание, кто цветочек подарит, кто шоколадку занесёт. Но вся эта идиллия продолжалась до тех пор, пока её ухажеры не стали приходить к ней со своими проблемами, именно как к специалисту психологу. Они рассказывали ей о войне, о её ужасах, и о своём непосредственном участии в ней. И в «мягких и пушистых» молодых парнях она увидела то, что в романах называют «оскалом смерти». Женщина стала бояться своих клиентов. Что-то с ней случилось, и она почувствовала тягу к открытым окнам на высотных этажах. И ещё, теперь, когда она шла по тротуару вдоль дороги, стала замечать за собой, что нередко её вдруг охватывало непреодолимое желание броситься под колёса, движущегося ей навстречу автомобиля. «Тогда ей посоветовали обратиться к священнику, и она пришла ко мне. Вообще-то, такое состояние души в церкви называется «беснованием» и лечится оно через участие в церковных таинствах. Ты видишь, - продолжил мой друг, - человек сунулся в область духовного противостояния, и сам чуть было не погиб. Разве с ними психолог должен работать, тем более девочка, этим всегда занимался священник».

Великим постом, у нас в этом году, как обычно, проводилось соборование. Отец Виктор приехал помочь мне и одновременно привёз с собой нескольких своих друзей. Один из них мне как-то сразу приглянулся. Молодой коротко стриженый парень, ростом под два метра. Он с неподдельным интересом рассматривал меня своими голубыми доверчивыми глазами. И мне немедленно захотелось с ним познакомиться: «Вова», - смущённо представился гигант.

Вовин командир в первую Чеченскую кампанию совсем молодым лейтенантом вместе с несколькими своими солдатами попал в плен к бандитам. Те, на глазах лейтенанта, смеясь и куражась, поотрезали головы несчастным солдатикам, а ему сказали: «А ты иди, лейтенант, и сходи с ума». И он сошёл, и целых пять лет не выходил из Чечни. Из своих рейдов по тылам боевиков его отряд никогда не приводил пленных.

А во вторую кампанию бывший лейтенант взял Вову к себе в разведвзвод, и мальчик, выросший без отца в глухой сибирской деревне, всей душой полюбил бесстрашного командира. Два года войны сделали из мальчика отчаянного бойца. Вова не знал что такое страх, но и не знал что такое жалость. Не раз, хватая пулемёт, он с криком: «Слава России!», спасал разведчиков из самых, казалось бы, безнадёжных ситуаций.

После войны парень приехал к себе в деревню. Солдат хорошо помнил, как обижали его в бытность подростком парни и молодые мужики, оно и понятно, безотцовщина. Тогда он объявил, что вызывает на мужскую забаву всех мужиков деревни одновременно. Те посмеялись и решили проучить гордеца, да не тут-то было, Вова в одиночку побил их всех. А потом поехал к соседям, в их селе Вове тоже иногда доставалось. Короче говоря, Вова побил и мужиков соседнего села. Но дрались честно, и жаловаться на парня было бы смешно, тем более, что побил-то он их в одиночку. На следующий день Вова выставил по ящику водки, и, помирившись с мужиками обоих сёл, уехал в столицу.

Рассказывают, как Вова отдыхал на юге, в одном из приморских городов. Всё ему было там необычно. Да и что он видел в своей жизни, кроме беспрерывных рейдов в тыл противника, практически ничего. Вот он в первый раз приехал на юг. И однажды видит, как какой-то мужик грубо обзывает женщину, причём прилюдно. Тогда Вова подошёл к нему и спросил: «Ты чего на женщину орёшь, мужик»? Тот в сердцах отмахнулся: «Какое тебе дело?! Это моя жена». «А это неважно», - ответил Вова, и уложил мужика лёгким ударом своего огромного кулака.

Поверженный грубиян оказался местным жителем, да ещё, как это говорится, человеком, в определённых кругах авторитетным. На следующий день Вову уже встречали человек пять, которые, правда, так и остались лежать на асфальте после встречи с нашим героем. Таких встреч и попыток поговорить с Вовой местные бандюки предпринимали ещё несколько раз, но Вова, не любивший долгих разговоров, тем более на юге, где нужно ловить всякий час ласкового утреннего и вечернего солнышка, неизменно громил их, как досадную помеху его отдыху. Между прочим, он думал, что на юге так принято, каждый день с кем-нибудь драться. А его противники и не подозревали, что Вова, по большей части, зарабатывает свой хлеб, натаскивая вот в таких драках молодых омоновцев. Устав от мордобоя, местные бандиты решили оставить Вову в покое, ну не пистолетом же его пугать, да и ради чего? И правильно сделали. Они же не знали, что в отличие от всего остального, разумного, человечества, которое при виде направленного на него пистолета, обычно убегает, Вова, напротив, имеет привычку бежать на ствол. Так что этим парням, можно сказать, крупно повезло.

Володя приехал к отцу Виктору на неделю и несколько раз бывал на службах у нас в храме. Интересно было наблюдать за ним, человеком, совершенно неискушённом в службах, не знающим церковного языка. Он тихонько сидел и просто слушал пение, и то, что рассказывал священник. В конце недели Вова исповедовался и причастился. Мы поздравили его, и чувствовалось, как парню это было приятно. Потом, уже возвращаясь в расположение части, Вова сказал отцу Виктору: «Ты знаешь, мне кажется, что я жестокий человек, нельзя быть таким. Мне нужно меняться». Здесь на днях, он заезжал к нам в храм, обнимал всех наших, и старушек, и молодых. «Как же я вас всех полюбил», - растрогался человек. «Батюшка, наш замкомандира по воспитательной работе спрашивает, можно ли к вам ещё наших ребят на службу прислать»?

Перед самым праздником Крещения Господня звонит отец Виктор: «Батя, благослови, я на праздник хочу у вас в крестильной часовне одного моего друга окрестить, я его шесть лет готовлю, всё никак убедить покреститься не мог. Говорю ему, мол, как же ты воюешь некрещёным, мы за тебя даже помолиться не можем. А он мне отвечает, а как же я, покрестившись людей убивать стану? Об этом ты подумал? Вот уж как перестану воевать, покрещусь».

В тот день мы вновь встречали молодого человека, немногим старше тридцати, такого же, уже привычного для меня, огромного роста, с застенчивой улыбкой на лице, но когда я, здороваясь, смотрел на него, задрав голову вверх, то в глазах его увидел бездну, окунулся в неё, и мне стало страшно. Он это понял и сразу же отвернулся.

После крещения молодой человек снова вошёл в храм. Я заранее предупредил старосту, что у нас сегодня крестится необычный человек, немножко рассказал о его судьбе, а уж она расстаралась и где-то моментально раздобыла небольшой букетик цветов, который и подарила парню. Тот с удивлением взял цветы из женских рук, поднёс их к лицу и посмотрел на меня.

Мне не забыть этого взгляда. Взгляда радостных детских глаз, в уголках которых предательски набухали счастливые слёзинки.

Сказка (ЖЖ-03.06.09)

Служба уже закончилась. Я стоял возле панихидного стола и снимал огарки свеч. Люблю заниматься с горящими свечами. Есть в этом действии что-то завораживающее. Хотя свеча – это, прежде всего, материальная жертва человека. Его конкретная помощь храму, для того, чтобы храм мог жить своей обычной жизнью, и чтобы в нём не прекращалась молитва. А в своё время, огонь свечей освещал тесные помещения катакомб, когда в них собирались на ночную молитву наши далёкие предшественники, первые христиане. Конечно, существует и множество разных символических толкований об участия свечи в литургической жизни Церкви, особенно в наши дни, когда в храмы повсеместно подведено электричество.

А мне иногда свеча напоминает человеческую жизнь. Вот свечка ещё только ставится на подсвечник, это всё равно, что молодой человек, только - только вступающий в самостоятельную взрослую жизнь. Вот свеча прогорела на треть, а человек успел создать семью, родить детей. Свеча уменьшилась на половину, и дети уже подросли, сами начинают оперяться и потихоньку покидать родительское гнездо. Свеча горит, и рождаются внуки, человек завершает своё рабочее дело и выходит на пенсию. Свеча догорает, а человек подводит итоги своей жизни. Рядом с его свечой догорают и гаснут другие свечи, уходят из земной жизни те, кого он знал, кого любил. Наступает время потерь, и через потери дорогих твоему сердцу людей, ты сам смиряешься с мыслью, что настаёт и твой черёд. Но подспудно ты поминаешь, что твой маленький оставшийся огарочек, где-то там, куда ты должен придти, подобно соединяющимся сосудам не уменьшается, а напротив, растёт. И твой конец здесь есть только начало горению иной, таинственной свечи, там, где они горят, уже не сгорая.

Вдруг слышу просящий мужской голос, скорее шёпот: «Батюшка, можно поговорить с тобой»? Я и не заметил, как ко мне подошёл этот человек, уже пожилой, но ещё с полной копной волос на голове, правда, совсем седых. «Я редко прихожу в храм, и скорее больше не верю, чем верю. Но вот зашёл. Жену я, батюшка, на днях схоронил», и человек заплакал. Потом, он, сделав усилие над собой, взял себя в руки и продолжил: «У нас было трое детей. Они, как и положено им, выросли, создали свои семьи, а мы с матерью радовались их успехам. И нам казалось, что так будет всегда, и мы всегда будем счастливы. Но пришла беда, первым погиб в Питере наш старший сын. Он пропал без вести, и это сразило мою Верочку. Её парализовало, но постепенно недуг отступил, и она стала вставать. Ноги плохо её слушались, отказала и почти уже больше не работала правая рука, и ещё я перестал понимать её речь, она только могла издавать отдельные звуки.

Наш зять, муж дочери, хороший человек, но после войны, у него появилась странность. Он полюбил смотреть на физические страдания живых существ. Дочка рассказывала мне об этих его странностях, но я как-то не предавал этому особого внимания. Ведь зять не пил, много работал, дом у них был полная чаша. Меня больше беспокоило её здоровье, молодая совсем, а сердечко, врачи сказали, как у старушки. С ней как-то дома вечером приступ случился, рядом муж был. Так он, поверишь, батюшка, - снова заплакал старик, - он несколько часов смотрел, как она умирает, а скорую так и не вызвал.

Я от Верочки скрыл смерть нашей доченьки, один хоронил, чтобы она ничего не знала. Боялся, что и жена умрёт. А она, видимо, поняла. Смотрит на меня, и вдруг как заплачет. Мычит, и я понимаю, что имя дочери мычит, а я тоже молчу и плачу.

Тогда жена перестала принимать пищу, лежит и молчит. Несколько дней так. Я говорю ей: «Если ты умрёшь, тогда и я на себя руки наложу». Она слушает меня, а потом поднялась и стала бить меня своими немощными кулачками, мол, не вздумай мне такое говорить. Но снова стала кушать.

У младшего неприятности в семье, с женой разошёлся, пить начал. Даже на похороны матери не приехал. Сестра жены, одинокая женщина, я её вызвал Веру хоронить, и она не приехала. «Смерти,- говорит, - боюсь». Обиделся я на неё тогда. А теперь она звонит и просится ко мне переехать. Тошно ей в одиночку доживать. Вот не знаю, что и делать? Что посоветуешь, батюшка»?

Как тяжело оставаться одному, особенно в старости. Я помню, у нас в храме была одна семейная пара, Сергей Сергеевич, и Лидия Николаевна Преображенские. Интеллигентнейшие люди. А как любили друг друга, всегда вместе, так умели заботиться друг о друге. Но время беспощадно, Лидия Николаевна ушла первой. Сергей Сергеевич ещё на два года пережил жену. Пока был в силах, старался подработать. Он был прекрасный инженер электрик, разбирался в схемах, мог их проектировать. К нему часто обращались за советом. Все деньги, что зарабатывал, Сергей Сергеевич жертвовал в храм на молитвенную память о супруге. Потом я уже сам приходил к нему домой, причащал, соборовал его. И вот все эти годы, исповедуясь, Сергей Сергеевич мучительно ощущал вину перед женой. Он вспоминал, даже в мелочах, как и где он мог её обидеть неосторожным или вольным словом, пристальным взглядом на другую женщину, словом всё, что могло вызвать боль в душе его дорогой Лидуши.

Вспоминаю этого старого человека, в окружении его дореволюционной мебели, которая досталась ему от родителей, коренных петербуржцев. На стене у него висела икона Спасителя, её 1915 году, родному дяде Сергей Сергеевича, вручил сам Государь, за умелое командование полком.

Старик приглашал меня приходить к нему просто так, посидеть с ним, попить чайку, но… наша извечная нехватка времени. Так и «не нашлось» у меня минутки пообщаться с таким человеком, о чём сейчас очень жалею.

И всё-таки, как несуразно смотрится старинная мебель в наших современных комнатушках.

Когда мне сообщили о смерти Сергея Сергеевича, то я даже не огорчился, а скорее порадовался за него, наконец-то они встретились со своей Лидушей, чтобы уже никогда не расставаться. Старый солдат, он умер почти в день Победы.

Конечно, Сергей Сергеевич был интеллигент и наверно эстет, а вот сосед мой по старой квартире, дядя Вася, в эстетстве никогда замечен не был. Скорее наоборот. Ему тоже пришлось ходить за болящей женой. Выносил он её на лоджию воздухом подышать, а она его частенько просила: «Ты бы Васенька привёл в порядок вход в подъезд, лавочку бы поставил, цветничёк огородил. Ты же можешь, у тебя руки золотые. А я бы на лавочке посидела среди цветов, так хочется». Дядя Вася, как правило, ничего ей не отвечал, но и делать ничего не делал. Считал, что блажит бабка; хватит с неё и лоджии. А как умерла наша соседка, так по весне дядя Вася не только свой, а ещё и два крылечка у соседних подъездов облагородил, и лавочки поставил, и цветнички огородил.

Моя матушка мне однажды говорит: «Слушай-ка, отче, а тебе не приходило в голову мысль, где нас с тобой похоронят»? А я как-то никогда не задумывался над этим вопросом, честно сказать, он меня особо и не интересовал. «Наверно возле храма, - отвечаю, - всё-таки мы его и восстанавливаем, и земли у нас вокруг полно». А потом, помню, как и Владыка, посещая нас на престольный праздник, однажды спросил меня: «Ну что, батюшка, ты уже выбрал место для могилы, где мы тебя похороним»?

В устах нашего Иерарха такие слова вовсе не угроза, напротив, они означают высшую похвалу. Для тех, кто не в курсе, поясняю. Если Владыка доволен положением дел на приходе, то он благословляет тебя и дальше продолжить служение. Ты оправдываешь его доверие, значит, и планируй служить здесь хоть всю оставшуюся жизнь. А, когда покинешь этот бренный мир, то и погребён будешь возле храма. Хотя представляю, как бы эта фраза звучала в устах, предположим, какого-нибудь губернатора во время его визита в отдельно взятый административный район. «Ну, что Иван Иваныч, ты выбрал место, где мы тебя похороним»? Иван Иваныч, точно бы, в первую же ночь и рванул бы куда-нибудь от греха подальше.

Как же мы, всё-таки, отличаемся от мира.

Когда я высказал своё предположение матушке, то она вполне резонно и спрашивает: «А как же я? Одна буду где-то лежать? Я не хочу одна. И потом, где гарантия того, что вновь не начнут рушить храмы, что мы сейчас восстанавливаем? Тогда и могилы священников наверняка пойдут под бульдозер. А так, как хорошо, покоиться вместе со всеми, и самое главное, вдвоём».

Я и раньше замечал, как стали мы с матушкой входить в возраст, и кто-нибудь из нас вдруг произносил эту фразу: «Когда я уйду, ты…», то другой всегда начинал спорить: «а почему ты думаешь, что первым уйдёшь ты, а не я. Я не хочу оставаться здесь один, не хочу переживать тебя на земле». А иногда, в момент, когда от простого присутствия друг друга бывает очень хорошо, кто-то грустно вздохнёт: «как странно, однажды мы должны будем расстаться». И тогда смотрим друг на друга, словно пытаемся раз, и навсегда, запомнить черты любимого лица. «Но это расставание не будет долгим». «Конечно, ведь мы всегда будем вместе, а иначе зачем…»?

Не прошло и года после того матушкиного вопроса - требования, и мы специально выбрались с ней на наше кладбище, чтобы поступить так, как поступали наши мудрые предки. Мы долго искали местечко, которое бы нам понравилось. Оказывается, не лёгкое это дело самому определиться с местом своего «последнего приюта». В конце концов, подобрали несколько вариантов. Потом позвали смотрителя и показали уже ей эти места. Смотритель, наша верующая прихожанка, в отличие от нас с матушкой, отнеслась к делу весьма принципиально. Она сходу забраковала несколько предложенных нами мест, и всё потому, что рядом были похоронены наркоманы, или самоубийцы.

Я говорю ей: «Да мне всё равно, кто рядом, меня больше притягивает сама красота места». «А нам, батюшка не всё равно. Негоже священнику лежать в такой кампании. Вот, здесь народ приличный, порядочный. Всю жизнь честно работали, детей людьми вырастили. Рядом с ними и застолбимся». Через несколько дней участок огородили, и даже для верности поставили на нём чей-то старинный и уже ставший ненужным металлический крест.

«Вот, - говорю матушке, - здесь и будет наше с тобой последнее пристанище. Кстати, где ты думаешь лечь»? «Как обычно, - отвечает, - у стенки». Я рассмеялся: «хорошо бы ещё и знать, где здесь эта самая стенка»? Общими усилиями мы всё-таки договорились что будем считать «стенкой».

Уже возвращаясь с кладбища, шли вдвоём, и как когда-то в молодости, держались за руки. Был прекрасный майский вечер, тепло, но не жарко. После прошедшего ночью дождя наливалась зелёной краской трава, пели птицы, и на их фоне особенно выделялся голос соловья.

И в этот момент мне неожиданно вспомнились слова, что читали мы когда-то в детстве в финале наших любимых сказок, но не обращали тогда на них никакого внимания: «Они жили долго и счастливо, и умерли в один день».

Смута

Каждое утро я делаю зарядку, и в то же самое время узнаю по телевизору последние новости. В последние дни новости не радуют. А кого, скажите пожалуйста, обрадует факт исчезновения из Каирского музея золотой маски фараона Тутанхамона?

Жалко! Мы же с детских лет с этой маской не расставались, где только её фотографии не печатались. На улицах Каира сплошь и рядом мародёры, магазины грабят, и везде одно и тоже, будто под кальку. Когда американцы взяли Багдад, и там местные жители грабили музеи. Древний Вавилон, редчайшие экспонаты, где теперь всё это? Правильно говорят, мародёрство признак безвластия и торжество сильного.

Любимая бабушка моей матушки в гражданскую войну в один день потеряла жениха и духовника. Их батюшка, кстати тоже отец Александр, вместе с молодым купцом, уже наречённым её женихом, ехали в поезде, на который напали «зелёные». 1918 год, застрелить человека тогда считалось делом обыденным, а бандиты и вовсе никого не щадили. Потом в многочисленных фильмах о том времени я видел, как грабили поезда махновцы. Но даже в страшном сне мне не могло привидеться, что пройдёт всего несколько лет, и я всё это вновь увижу, только уже не в кино, а наяву...

Работать на железку я пришёл в последний год советской власти, страна разваливалась на глазах. Почему-то именно в этот год у нас на станции начала падать дисциплина. Всё больше стало попадаться пьяных. И раньше пили, но как-то все с оглядкой, а теперь - никто ни на кого не смотрел!

А однажды белым днём мои товарищи остановили состав и вскрыли вагон. В нём всего-то и было что несколько ящиков с конфетами-леденцами и печеньем, но главное - сам факт-прецедент!. Раньше, если на что и решались, - так только стрясти с проводников пару арбузов в сезон, или выпросить бутылку водки за то, чтобы «нежно» локомотивом снять с горки вагон со стеклотарой или теми же арбузами и дынями...

И вдруг всё резко в раз поменялось. А грабить на железке стали преимущественно по ночам. Оно и понятно - удобно, нет лишних глаз!

Помню... Работяги вскрыли вагон, ещё и залезть в него не успели, а уж из центрального пункта бегут наши итээры (инженерно-технические работники), руководители смены. Оказалось, что в вагоне перевозили спортивную обувь. Начальник смены, мужчина лет тридцати пяти, маленький спортивный, легко взлетел в вагон, и словно Владимир Ильич Ленин с известной картины, ухватившись одной рукой за поручень, и вытянув другую в сторону бегущих, закричал:

- Люди, берите, всё это ваше, законное! Они нас столько лет обворовывали, недодавали! Хватит, Теперь наше время пришло, сами возьмём!

Потом стал хватать коробки с кроссовками и бросать их в толпу. Кем были эти самые «ОНИ», непонятно. Зато благодаря именно «ИХ» проискам в прошлом, грабёж вагонов в настоящем - превращался из обычного мародёрства в некое подобие возмездия и акт справедливости!

Другой начальник, низенький и толстый не смог забраться в открытые двери и вынужден был умолять одного из рабочих:

- Костик! Пожалуйста, подай мне ещё пару коробочек! У сына день рождения, подарок сделать хочу.

В ужасе от происходящего, спрятавшись от всех подальше, в дальний уголок старого домика для обогрева, я слушал, что кричит толстый начальник, и всё почему-то думал: зачем дарить сыну несколько пар обуви, он что у него - сороконожка?

Имя этого человека несколько лет бессменно красовалось на всесоюзной доске почёта, как лучшего по профессии, и он действительно был лучшим. Всеобщее уважение, зарплата со всеми премиями и надбавками, позволяющая жить совершенно безбедно. И такой контраст, протянутые руки, заискивающие глаза унижающегося человека:

- Да-а-а-ай, пожа-а-а-алуйста...

Потом-то до него дошло: зачем перед кем-то унижаться, если у него есть возможность воровать вагонами? Правда, в конце концов, он попался и уехал в «места не столь отдалённые». Через несколько лет вернулся старым, больным и потерявшим почти все зубы. Спрашивается, чего человеку не хватало?

С другой стороны, колония дала ему возможность остановиться и задуматься о своей душе.

Кто знает, может страдания на земле ему зачтутся взамен тех, что в вечности?

Однажды на запасной путь отбросили вагон с австрийской обувью. Его заприметили и вскрыли. Немедленно разнеслась весть: на таком-то пути «дают» австрийские сапоги, народ повалил валом. Я так понимаю, утащил ты сапоги, так неси порадуй ими любовницу, в крайнем случае - супругу. Зачем же идти и торговать ими здесь же на привокзальном рынке? Там их, голубчиков, и повязали. Первым арестовали Иванова, который на вопрос следователя, кто ещё воровал вместе с ним, назвал Петрова. Привлекли Петрова, который в свою очередь указал на Сидорова. Когда эта цепочка стала угрожающе превращаться в дурную бесконечность, уже не выдержал сам следователь. И на ответ Никифорова, что вместе с ним сапоги брал Смирнов, следователь, схватившись за голову, мучительно произнёс:

- Не было Смирнова, понял? Не было! Хватит! Ещё неделя следствия и мы всю вашу станцию пересажать должны, иди отсюда!

Помню, как на одной из планёрок наш самый главный начальник кричал на нас, уже не сдерживаясь:

- Если воруете, так воруйте в одиночку! У воров нет друзей, только подельники. На следствии топите друг друга, словно вам это удовольствие доставляет. Если так дело дальше пойдёт, то с кем прикажете мне план выполнять!?

Да и вокруг начальника станции народ менялся - чуть ли не каждые полгода... Может, это и есть злопамятство, но никак не забывается...

Один ещё совсем молодой человек, заместитель начальника по грузовой работе, прекрасно одетый, с огромным перстнем на пальце, - так, между прочим, объявляет, что решил наказать меня на пятьдесят процентов премии! А премия составляла у нас до семидесяти процентов от заработка. Я, в какой-то нелепой заячьей шапке, засаленной телогрейке, огромных валенках с калошами, пытаюсь объяснить ему, что нельзя, мол, лишать человека зарплаты просто так, ни за что. Рассказываю как всё было на самом деле...

А он молчит, глядя немного в сторону от меня, потом поворачивается ко мне и говорит, спокойно так и немного устало:

- Вас никто не лишает вашей зарплаты, вас лишают премиальных. Идите, и будьте благодарны, что наказываю только на пятьдесят процентов, а не на все сто!

Через пару месяцев, узнав, что его арестовали и провели по конторе с наручниками на руках, - честное слово, я испытал чувство удовлетворения...

Кстати, информация к размышлению. Один мой коллега залез в контейнер и стащил две каракулевые шубы. Принёс их в наш рабочий домик, рассматривает добычу и размышляет вслух:

- Значит так, одну шубу любовнице подарю, другую - жене, но вот не знаю, подойдут ли они им по размеру?

Я его успокаиваю:

- Даже не сомневайся, лягут, будто на них сшиты.

Потом мой товарищ всё недоумевал:

- Ладно, я ещё могу предположить, что ты где-нибудь видел меня с женой, и прикинул её размер, но любовницу мою ты точно видеть не мог, как же её-то размер угадал?

Попробуй, объясни ему, что бес знает всё, и предлагает бедному человечку что угодно: кусочек сыра, каракулевую шубку или австрийские сапожки, только бы уловить.

На станции постоянно случались какие-нибудь забавные истории. Например, идёт между путями сортировочного парка один из замначальников станции. Вдруг сверху с одного из контейнеров его окликают:

- Петрович! Ты какой размер рубашек носишь? Тот без всякой задней мысли:

- Сорок второй, а что? - Тогда на, вот, примерь, - и кидают ему прямо в руки рубашку, упакованную в слюдяную шуршащую упаковку. Петрович рубашку поймал, рассматривает её и тут только до него доходит нелепость ситуации. Но пока он соображал, пока открыл рот, чтобы выразить негодование, того воришки уже и след простыл.

Ещё был случай, тоже смешной. Забрался у нас один товарищ на контейнеровоз, срубил пломбу, кое-как приоткрыл дверь, и сверху через щель стал спускаться головой вниз и вытаскивать наверх содержимое контейнера. Повезло ему, и вещички ценные достались, и никто его не засёк. Приходит утром домой, довольный, решил немного отдохнуть после трудовой вахты. Вдруг в дверь звонок, открывает, а там милиция.

- Такой-то и такой-то, - спрашивают?

- Точно, - отвечает, - он самый. Те раз так, по квартире пробежали - вот они украденные вещички. Тут же понятых, протокол составили и увезли бедолагу. А виной всему стал паспорт, который лежал у вора в нагрудном кармане. Когда он за вещичками головой вниз спустился, паспорт и выпал. Потом, обнаружив вскрытый контейнер, стали на грузовом дворе делать сверку того, что значилось по описи, и что оказалось в наличии, паспорт и нашёлся. Остальное, как говорится, дело техники...

Вскоре грабежи на дорогах стали принимать масштабы времён легендарной махновщины...

В ближайшем к нам городе люди перестали бесцельно бродить по улицам и целенаправленно потянулись на железную дорогу. Со временем научились тормозить составы в пути. В одном месте, где машинист из-за рельефа местности вынужден был притормаживать, в межвагонное пространство бросался какой-нибудь лихой подросток и перекрывал тормозной рычаг. Срабатывали тормоза, состав моментально останавливался, и народ налетал на вагоны. Чтобы никому не было обидно, вся прилегающая к дороге территория распределялась заранее. Каждому мародёру отводился участок длиной в вагон. Договором определялось, что перед тобой остановилось, за то и будь благодарен. Всё по-честному, попался соседу контейнер с пуховиками, значит, ему повезло, а ты не лезь. Если на твою участь выпали железобетонные конструкции, то и довольствуйся железобетонными конструкциями...

Иногда, правда, эти мальчики срывались и попадали под колёса, но об этом старались не распространяться...

Помню, был такой случай, когда в одном таком остановленном составе следовал воинский караул. Как правило, это несколько вагонов с военным грузом, а между ними теплушка с вооружёнными солдатами. Так, вот, значит, остановили граждане поезд и бегут - каждый к своему вагону. Кому достался воинский груз - побежали на караул. Солдатики всполошились, ещё бы, мало того, что в дикой степи остановились, да ещё и бежит на них толпа людей человек в двадцать. Начальник караула наставил в их сторону автомат и кричит:

- Стоять! Стрелять буду! Те остановились, явно в недоумении от того что не знают как поступить. Главное ведь, всё по-честному, что выпало, тем они и довольствуются, а эти глупые солдатики не понимают.

- Эй, солдат, мы всё по-честному, ваши вагоны встали на нашей территории, так что теперь груз наш.

- Люди, - кричит военный, - в этих вагонах вам поживиться нечем, мы оружие везём. Лучше не подходите.

- О! - потирает руки довольный люд, - оружие сейчас в цене! Вперёд, на вагоны! Караульный дал очередь над головами, мародёры снова было остановились, но кто-то закричал:

- Ребята! Не робейте, по людям они стрелять не станут, забоятся! Вперёд! Только автоматная очередь в упор смогла остановить грабителей...

Караул, пока с ним разбиралось воинское начальство, несколько дней после этого случая простоял у нас на запасных путях, и они ходили к нам за водой. Действия солдат сочли правомерными, и ребята поехали дальше.

Мишка, мой приятель, он сам из тех мест, рассказывал, как случайно подслушал один такой разговор. Мама ругает нерадивого сыночка, лет десяти, а тот стоит перед ней, понурив голову.

- Вот, где ты шатаешься? Совсем уже от рук отбился, матери ну, ни на грамм не помощник. Сегодня на железке «видаки» давали, я взяла два и всё, больше мне не дотащить, а был бы ты послушным мальчиком, пошёл бы сегодня с мамой, мы бы и все три донесли.

- Было время, - продолжает Мишка, - в наших местах что хочешь можно было купить, знакомый мой у пацанов на жвачку кожаный плащ выменял!

Потом уже, когда наконец навели порядок, и народ перестал грабить на дорогах, - говорят, что по домам, что стоят вдоль железки, ходили специальные отряды и конфисковывали ранее добытое...

Слышал, в квартире одной старушки на восьмом этаже высотного дома нашли только холодильников в упакованном виде штук восемь.

- Мать, - никак не могут понять конфискаторы, - как же тебе удалось такой склад на восьмом этаже организовать? К тебе что, специально товар таскали?

- Да, как бы не так! Всё сама, всё вот этими вот руками на старость готовила. А вы, разбойники, нажитое таким непосильным трудом, отбираете!

По-разному пытались у нас на станции с воровством бороться. Однажды ночью иду вдоль состава, смотрю - открытый вагон. - Так, что у нас тут? Ага, сигареты в блоках. Вызываю по рации центральный пост:

- Катя, вагон такой-то открыт, сигареты.

- Понятно, иди дальше. Прохожу ещё несколько вагонов, опять вскрытая теплушка. Внутри какие-то коробки, пригляделся, маленькие телевизоры, типа «Юность». Снова передаю номер открытого вагона. И вот уже незадолго до хвоста поезда обнаруживаю ещё и вагон с венгерскими макаронами. Пачки лежат близко - близко от края вагона, рука сама собой - так и просится взять и забросить их глубже внутрь, чтобы на землю не упали. Но удержался, ни до чего дотрагиваться не стал.

После того, как проходишь состав по всей длине, а это приблизительно километра полтора, тебе обычно дают минут двадцать отдыха и снова посылают проверять уже новый поезд. Захожу в комнату отдыха, только собрался чайку попить, а мне дежурная:

- Саша, пробегись вдоль такого-то пути, да побыстрее!

Бывает, не всегда удаётся отдохнуть, работа есть работа. Побежал в другой конец парка, только доложился, и снова - беги по такому-то. Странно, думаю, что случилось? Вроде всё как всегда, а только и делаю, что бегаю. Иду и рассуждаю, ну вот, теперь-то, я обязательно перекушу, и отдохну с полчаса, сил больше нет! И так несколько часов хожу, не переставая.

Но только дал о себе знать, что дошёл и иду чаю попить, немедленно в спину новое задание! Всё моё нутро в этот момент взорвалось от обиды, да никогда ещё такого не бывало, обед-то мне положен, или нет?! Хотя бы минут на пятнадцать! В чём дело?!

Кричу по громкой связи:

- Катя, прекращай издеваться, посылай ещё кого-нибудь, что я у тебя один, что ли?

Катя извиняющимся голосом:

- Саша, один ты у меня и остался, всех остальных уже увезли...

После смены она мне рассказывала:

- Начали мы работать, а тут приезжает милиция в гражданском. Документы предъявили и разбежались по парку, искали открытые вагоны, что-то сами открыли, забрались внутрь и устроили засады. Один оперативник со мной остался сидеть, следил, чтобы я никому ничего не сообщала. Вот, ты тогда шёл вдоль состава, и передавал мне номера открытых вагонов с сигаретами, макаронами, а во всех тех вагонах были устроены засады. Я знаешь, как за тебя молилась? А всех ребят арестовали...

После того случая я стал внимательнее присматриваться ко всем, кто встречался мне на рабочем месте. Смотришь, ребята какие-то появляются, обычно человек пять-шесть, в спортивных костюмах, а под левой рукой, как правило, кобура выпирает. Не поймёшь, кто это: бандиты или милиция, - все на одно лицо.

Так я что делал, завижу, идут такие «спортсмены», отойду немного в сторонку. Выберу где трава погуще и прячусь. Между путями мусора полно, чего там только нет! Поэтому и я в своей некогда оранжевой безрукавке прекрасно сливался с окружающим ландшафтом.

Бывало, идёшь вдоль пути, проверяешь, смотришь, - ага, грабят.. Зачем лезть на рожон?

Под составом подлезаешь, списываешь номер вагона, а потом докладываешь, что, мол, такой-то номер «будет открыт». Это у нас такой условный сигнал был: «будет открыт», - значит в данный момент вагон ещё «потрошат»...

Арестовывали у нас часто, только потом работяг - всё одно отпускали. Работать было некому, да не особо-то к нам и шли...

Тоже как-то, арестовали всю смену наших коллег, забрались они на бочку со спиртом и разливали его по канистрам. Приезжали москвичи, облаву провели, всех забрали и месяц продержали в «Матросской тишине», потом выпустили.

Железка объект стратегический, работать должна непрерывно, так что на многое тогда закрывали глаза.

Правда, если брали кого-нибудь из начальства, то всё это дело обставлялось картинно, и назад их уже не возвращали.

Однажды пришли за начальником одной из смен, прекрасный специалист, среди нас не было человека, который бы его не уважал. Всю жизнь отдал железке, свою семью так и не создал. Был награжден всеми высшими орденами страны. Прямо на рабочем месте одели на него «браслеты»:

- Пошли, - говорят.

Тот, мол, - дайте форменный сюртук накинуть.

- А он тебе больше не понадобится, - отвечают, и увели...

Потом его тихо уволили и отправили на пенсию. Что уж там на самом деле произошло, - кто знает? Виновен человек или нет? Только очень хочется верить, что в этом конкретном случае произошло всё что угодно: подставили, надавили, заставили. Не верю я в его виновность. С другой стороны, как можно за кого-то ручаться? Страсть непредсказуема, вспыхивает порой, словно лихорадка, охватывает человека, в одно мгновение лишая разума, воли и совести.

Трудно мне приходилось в те дни. Все знали, что я верующий, но считали, что верующему воровать можно точно так же, как и неверующему. А потом, почему же «неверующему»? Все же крещёные, а значит православные, и нечего из себя святошу корчить! Но всякий раз, когда народ бежал на вагоны, я отправлялся в будку для обогрева...

Потому опасались меня, - кто я такой, может «засланный казачок»?

Потому, пожалуй, в течение года, меня, подобно переходящему кубку, отфутболивали из смены в смену. Помню, в конце концов, закрепился в самой отстающей бригаде. Начальник смены, человек, в общем-то, неплохой, увидел меня на планёрке, развёл руками и обречённо так говорит:

- Ну, вот, совсем наша смена превратилась в отстойник, раз и этого сектанта к нам подкинули.

(Почему-то многие считали меня баптистом, наверно потому, что на работе не пил).

Ещё через год к нам в бригаду прислали ещё и Пашу, кстати, настоящего баптиста. Понятно, что определить его могли только к нам, в нашу «отстойную» бригаду. На самом деле я очень обрадовался появлению Паши, теперь нас было двое, а это уже кое-что...

Железка кормили и одевала. По началу, пока ещё никто не проверял, что ты там с собою несёшь, с работы тащили всё. Народ со смены возвращался точно с ярмарки. Посмотришь, самовары, чайные сервизы, велосипеды, короче всё, что можно было на себе унести. Помню одного путейца, стащил он два огромных ящика с майонезом. Приспособил под ящик что-то наподобие тележки с колёсиками и толкает их перед собой на рабочую электричку. Говорю:

- Куда тебе столько? Всё равно не съешь.

- А я, - говорит, - бизнесом стал заниматься, излишки - в "комок" (магазин комиссионной торговли) сдаю.

Если на станции «давали» какие-нибудь кожаные курточки, то на следующую смену посмотришь, в этих куртках идёт уже каждый второй, и работяги, и охрана, и транспортная милиция...

Был у нас один такой охранник по имени Толян. Все были уверены в том, что он немного «того», не в себе, короче. Ни с кем почти не общался, не воровал, и главное, другим украсть не давал. Вспоминается такой случай... Однажды открытую бочку со спиртом поставили в таком месте, куда к ней можно было подъехать на машине. Главное, со всеми обо всём договорились, и кто-то, словно в насмешку поставил Толика присматривать за этой самой бочкой.

Охранник (маленького роста, круглолицый, внешне очень смахивающий на одного смешного артиста) - прохаживается вокруг объекта.

Подъезжает грузовик, из него выходят ребята и идут со шлангом к бочке. Идут, и на Толика - ноль внимания. Наш «артист» наблюдает за ними и потом интересуется:

- А чё вы делать-то собираетесь?

- Как что, - удивляются ребята, - ты чё, мужик, тупой? Спирт сейчас будем качать!

- Так я ж его охраняю, - пытается увещать их охранник.

- С твоим начальством, братан, всё договорено, уйди в сторонку, не путайся под ногами!

Толик не стал препираться, достал пистолет и шмальнул из него в воздух.

- Ты чё, мужик! С ума сошёл!?

И в следующее мгновение охранник уже стреляет в землю перед грабителями.

- Третий строго по вам. Пацаны давай звонить, злятся, выясняют, - как так получается, что в них стрелять собираются?

- Слушай, - кричит один из парней, а ты часом не Толик?

- Толик, я, - удовлетворённо отвечает наш товарищ.

- Понятно, поехали, мужики, бесполезно, этого не переубедишь. Я про него слыхал.

Уже много позже, когда я стал священником, меня пригласили в один дом причастить парализованного больного. Прихожу, и что вы думаете, предо мной на диване лежит Толик собственной персоной. Я его тогда исповедал, соборовал и причастил. Потом и отпевал у нас же в храме. Уже уходя после причастия, помню, спросил его:

- Толь, а почему ты никогда не воровал и никому вокруг себя не позволял?

Смешной маленький человек, в бедно обставленной квартирке отвечает:

- А мне, батюшка, как тому Таможне из «Белого солнца пустыни», - за державу уж больно было обидно!.. Потом подумал немного и добавил, - и за людей тоже…

Со временем уже какая-то умная голова сообразила, и стали перебрасывать с разных станций охранников и вооружать их автоматами. Они приезжали и жили отдельно от всех, и лиц их никто не видел. По ночам одевали маски с прорезями для глаз и шли гонять мародёров. Нас тогда предупредили, работаете строго в определённых направлениях, по станции без надобности не слоняться, особенно по ночам. Так что приходилось держать ухо востро.

По рации запрашивают:

- Саша, ты где?

- Там-то, - отвечаю.

- Никуда не отклоняйся с маршрута.

И слышишь, как начинает где-то строчить автомат. Но, думаю, стреляли они, больше для острастки, кто же станет по живым людям, да ещё на самой станции лупить? У всех же семьи, дети, да и кроме нас - в тех же составах проводников, сопровождающих, - вон, сколько ехало, - мало ли кто и зачем вышел...

Зато по тем людям, что ещё в поле на подходе к станции составы тормозили и грабили, стреляли уже по-настоящему! Рассказывал мне один охранник, их специально возили в поле - убирать погибших. Они приехали, а тела уже другие увезли, и только мешки с просыпавшимся сахаром, а на нём красные капли крови... Так грабежи, не один год бытовавшие на железной дороге, удалось свернуть - буквально в течение нескольких недель.

С описываемых мною событий прошло уже много лет, и приглашает меня к себе в деревеньку один верующий дачник, показать батюшке столп, который он устроил на своём участке. Человек построил небольшую часовенку, а под ней, словно у Никиты, столпника Переяславльского, устроил такую же пещерку. Через лаз в полу часовни можно пробраться в подвал и - молись себе в тишине!

Рассмотрел я это сооружение, в подвале посидел, и спрашиваю:

- Серёга, а зачем тебе этот столп? Ты что, хочешь принять тайный постриг и здесь спасаться?

- Батюшка, даже и не знаю, что тебе и сказать, говорят, последние времена наступают, по пророчествам в храмах уже нельзя будет молиться, а у меня вот она, и часовенка, и подвальчик.

- Слушай, а как часовенка зимой обогревается? Здесь смотрю у тебя и летом не жарко.

- А вот, батюшка, я вот здесь и здесь ставлю "тэны", нагревательные элементы, каждый по полтора киловатта, так что зимой у меня в часовенке тепло и уютно!

- Так это же сколько ты за электроэнергию платишь?

Серёга улыбается:

- А я свои печки подключаю в обход счётчика, и вовсе ничего не плачу.

Я соображаю:

- Погоди, так получается, что электричество-то ты воруешь!

Подвижник взрывается:

- Ворую?! У кого, батюшка, у Чубайса? Так он сам всех нас давным давно обворовал, и не ворую я вовсе, а своё возвращаю, законное! Да еще на благое дело!

Не стал я тогда с ним спорить, может, всё оно и так, только почему-то своими словами напомнил он мне того начальника нашей смены, кричащего из открытого вагона:

- Берите люди, всё берите, это ваше, законное, у вас же и украденное!

И смешного маленького Толика вспомнил, с его:

- За державу обидно, батюшка, и за людей тоже.

А в гости к Серёге я больше не ездил...

Соседи (ЖЖ-28.05.09)

Когда я стал входить в опасный возраст, в тот самый, в котором молодые люди начинают влюбляться, моя мама сказала: «Сынок, я понимаю, ты становишься взрослым и недалёк тот час, когда приведёшь в наш дом будущую невестку. Любовь зла, и ты можешь полюбить такую девицу, которую не сможем полюбить мы, но, я сразу хочу тебя предупредить, окончательный выбор всегда останется за тобой. Если ты скажешь, что вот именно эта девушка будет твоей женой, значит, так оно и будет. Она может быть маленькой, или высокой ростом, она может быть худенькой или полненькой, она может быть украинкой, может полькой, белоруской, да кем угодно. Об одном только прошу тебя, сынок, не женись на цыганке».

У нас в западной Белоруссии как раз и жили все, кого перечисляла моя мама, но цыган, я хоть убей, там не помню. Это не значит, что я не встречался с ними вообще. Нет, как-то на подъезде к Вильнюсу я видел кочующий цыганский табор. В тот момент, когда мы проезжали мимо них, а табор в это время расположился на отдых, я наблюдал несколько десятков туристических палаток, причём все они были одной расцветки – жёлто-голубые, как нынешний флаг Украины. И, если бы не лошади, которые паслись тут же и конные кибитки, их можно было бы принять за группу автостоповских туристов. Правда, запомнились только мужчины, что занимались с лошадьми. Загорелые, да ещё и по природе смуглые, они так киношно смотрелись на фоне пасущихся лошадей, и жёлто-голубых палаток, что я чуть было, не свернул себе шею, провожая их взглядом из уходящей машины.

Слушая мою маму, я представил себе девушку с точно таким же цветом лица, что и те мужики из табора, и клятвенно пообещал ей, что на цыганке не женюсь. Через какое-то время, рассматривая фотографии своей украинской родни, я обратил внимание на то, что моя тамошняя ветвь почему-то смуглее обычных обитателей юга Украины. На мой вопрос, чем вызвана такая особенность, оказалось, что моя прабабка, а соответственно и бабушка моего папы, была чистокровной цыганкой. Оказывается, мой прадед воевал в русско-турецкую войну 1877 года и привёз себе из тех мест жену, которая ему досталась в качестве трофея. Говорят, что красоты она была неописуемой. Правда, так и не смогла научиться нашему языку и очень тосковала по родным местам. Родила мужу сына Фёдора и умерла.

Вот тебе раз, думаю, это что же выходит? Значит, тот табор, из-под Вильнюса, вполне мог быть мне и кровно родственным. Хотя, с другой стороны, почему моя прабабка обязательно должна была быть цыганкой, разве не могла она быть турчанкой? Ведь это логичнее, воюя с турками, взять в плен именно турчанку. Чего ради из Болгарии цыганку везти, если их и в Малороссии полно. И, вообще, видно его мама не предупредила вовремя насчёт цыганок.

Время шло, и я постепенно стал забывать о том разговоре, и вспоминал о нём только, когда по телевизору крутили фильм про Будулая. Хотя, я знал, что одно время у нас в дивизии служил целый полковник, цыган. Воспитанник суворовского училища, он попал в него после войны, оставшись сиротой. Так вот, он был очень грамотный и способный человек. Все учебные заведения, где учился, заканчивал только с золотой медалью, в том числе и военную академию.

Но жизнь сложилась так, что из милой моему сердцу Белоруссии, мне пришлось переехать в Россию. И не просто в Россию, а на места плотного проживания цыган.

Чуть ли не в первую мою встречу с одной старой цыганкой, что произошла у нас на автостанции, та преспокойно выцыганила у меня трёшку советских времён. Тогда это ещё были деньги. Она так художественно расписала мне, непуганному белорусу, о страшной порче, что навели на меня одна молодая девица и её мамаша, что я просто оторопел. А поскольку сам термин «одна девица» звучал весьма расплывчато, но вполне гипотетично, я без колебаний, ради собственного спасения, отдал ей те самые три рубля. Но, когда она заявила, что видит в моём кармане ещё и красную бумажку с профилем любимого вождя, то понял, что мне врут, потому, что «червонцев» у меня, на тот момент, к счастью, не было. Когда я это понял, то потребовал у тётки вернуть мои три рубля, но старая мошенница упёрлась, и, ни в какую. Тогда я ей объяснил, что у меня нет денег на проезд, и если она не вернёт мне хотя бы часть, то, оставаясь на автостанции, я всё равно от неё не отстану. Тётка неохотно полезла в карман и, ругая меня разными индийскими словами, подала мне немного мелочи. Так я получил свой первый в жизни урок общения с моими возможными кровными родственниками.

Потом, мне пришлось много ездить электричками, и я почти не припоминаю такого случая, чтобы не появилась в вагоне группа цыганских тёток, в несуразных одеждах, постоянно пристающих к пассажирам, в основном к молодым женщинам и одиноко сидящим девушкам.

Я неоднократно был свидетелем, так называемого цыганского гипноза, но который неизменно оборачивался простым шулерством. Хотя мне рассказывали и про реальные примеры такого гипноза, среди них есть экстрасенсы. Цыганки, а это делают именно женщины, мужики у них народ привелигерованный, и обычно неработающий, окружают жертву и все разом начинают запугивать её. Чего только не наговорят человеку, и всё с одной единственной целью: заставить его добровольно вытащить денежку и положить её на ладонь основной разводящей. Та зажимает деньги в кулак, и велит очередному дурочку дуть на него. Пока тот дует, его деньги из кулака незаметно переправляются рядом стоящей напарнице. Такие фокусы даже дети знают. Кулак после дутья разжимается, а купюра, понятное дело, «таинственным» образом исчезает.

И имей, ты хоть какие кулаки, с пятью-шестью обычно грязными, постоянно вопящими и угрожающими тебе всевозможными проклятиями и небесными карами, тётками, ты связываться не будешь.

Однажды, это было ещё до моего священства, мы с женой ехали днём электричкой в Москву. В вагоне было почти пусто. В какой-то момент вошла очередная «группа захвата». Тётки быстро следуя друг за другом, выискивали подходящую добычу. Одна из них посмотрела в нашу сторону, и кивком головы, без слов, одним взглядом спросила меня: «Гадать будем»? Я точно так же покачиванием головы, ответил: «Обойдёмся». «Дело ваше», - пожатием плеч заключила разговор цыганка.

Зато через проход в купе наискосок от нас сидела одинокая молодая женщина и читала книжку. Вот к ней-то эта кампашка и пристала. В такой группе все действия распределяются заранее. Одна начинает быстро и громко убеждать жертву в том, что её определённо "сглазили", «подсадили порчу» и «сделали насмерть». Задача центровой напугать и не давать опомниться. Другая, тут же начинает поддерживать разводящую и всем своим видом словами и жестами подтверждать правоту её слов. Остальные стоят и своими телами отсекают «объект» от всех, кто мог бы вмешаться в ситуацию, и каким-то образом помочь жертве. Здесь лучше не соваться, так отматерят.

И вот во время этого действа, одна из цыганок, повернувшись спиной к происходящему, внимательно посмотрела мне в лицо. А потом и говорит: «А ведь ты наш». «Что значит, ваш», - спрашиваю? Мне стало определённо неприятно. «Наш, - говорит, - цыган». Меня бросило в пот: «Почему это цыган? Может у меня турецкие корни». «Нет, - смеётся женщина, - наш, наш. Я свою кровь, ни с какой другой не спутаю». Интересно, с чего она вообще взяла, что у меня есть их кровь, ведь внешне во мне ничего не выдаёт родства с моей прабабкой. «Ладно, - говорю, - ты права, у меня прабабка цыганка, но это уже четвёртое поколение». «Я способна видеть до десятого колена», - ответила она.

Таким образом, получив от «родственников» подтверждение, что я всё-таки имею их кровь, мне был дан замечательный козырь. С этого момента я научился распознавать действительно людей владеющих цыганской магией от простых мошенников.

Стоило какой-нибудь цыганке начать докладывать о порче, которую мне, по её словам, где-нибудь успели подцепить, я всякий раз отвечал приблизительно так: «Ты посмотри на меня внимательнее. Ты видишь, кто я»? Типа, «узнаёшь брата Колю»? И, если она не могла мне ничего ответить, тогда уже я, со своей стороны, делал ей предложение погадать. Тем более, что гадать им легко. «Наркотики, воровство, дальняя дорога, казённый дом».

Как-то я снова выбрался в Москву, наверное, в богословский институт на экзамены. В вагоне было почти пусто. На одной из станций к нам ввалилась целая толпа цыган, мужчин и женщин, детей не было. Общим числом, где-то около сотни. Как я потом узнал, в столице их ждал барон, на суд ехали.

Я сидел один у окошка. Рядом со мной уселось пятеро цыганок, одна средних лет, остальные совсем молоденькие девчонки. В их кампании была ещё одна такая же девица, которой из-за моего присутствия, не хватило места. Видя такую вопиющую несправедливость, она начала отпускать в мой адрес сперва колкие словечки, а потом, видя, что я не собираюсь ей уступать, перешла на брань. Бранятся цыгане легко, при этом совершенно не испытывая никакого смущения. У них, в принципе, не существует таких понятий, как «очередь», или «неудобно», «стыдно».

Что мне оставалось делать? Цыгане заполонили всё окружающее пространство, остальные пассажиры предпочли ретироваться и искать места в соседних вагонах. А мне не хотелось уступать девице, хотя и сидеть в таком окружении было неприятно. Остальная молодёжь поощряла её. Всем было интересно, сколько ей понадобится времени, чтобы заставить меня уйти.

Ладно, думаю, уйду, не до Москвы же мне эту грязь слушать, да ещё из таких невинных уст. И только решил встать, как услышал голос старшей, из, сидевших рядом. Она повернулась к той, что поносила меня, и вдруг сказала: «Замолчи, - и кивнула в мой адрес, - разве ты не видишь, что он цыган»?

Не видит, молодые этого, уже не видят, и, слава Богу, не хочется мне такого родства. Тем более, что моя прабабка, говорят, была очень красивой женщиной, а среди наших цыган я красивых людей не видел.

Став священником, мне пришлось пересечься ещё и с внутренним миром, обычаями и верованиями этих людей, о чём я хочу рассказать в дальнейшем. А пока, на днях услышал, что где-то в Англии цыганский табор топорами полицейский вертолёт порубил. Услышал и порадовался тому, что это были не мои соседи, и ещё наверно тому, что у меня нет вертолёта.

Спас оплечный (ЖЖ-08.04.09)

По-разному приходят в храм иконы, и в связи с радостными событиями, и в связи с грустными. У каждой своя история, и тоже, иногда радостная, а порой грустная, как и у людей, с судьбами которых они связываются неразрывно.

«Батюшка, Вас просят выйти», - это моя алтарница, матушка Вера,- там молодая пара пришла, хотят с Вами поговорить, по-моему, они икону принесли», - уточняет она. Выхожу из алтаря.

Молодой человек показывает мне образ Пресвятой Богородицы середины 19 века в старинном киоте. Образ хорошей сохранности, словно написан всего с десяток лет назад. «Батюшка,- обращается он ко мне,- у нас бабушка умерла, а её икона нам досталась. Вот мы и решили принести её в храм». Конечно, радостно, что приходят такие замечательные образы, но почему они принесли её нам, а не оставили у себя как память о родном человеке. В ответ слышу: «Эта вещь, к сожалению, не вписывается в интерьер нашей квартиры. Мы уж и так и так смотрели, ну нигде не подходит». «Ребятки, а ведь эту икону держали в руках как минимум ещё пять - шесть поколений ваших предков. Она связывает вас с ними. Может, всё-таки передумаете, оставите у себя?- спрашиваю с робкой надеждой. «Нет, нет, батюшка, мы уже решили, ну не выбрасывать же нам её, правда? Так что забирайте», сказано категорично, и ещё один образ обретает пристанище в нашем храме.

Как-то соборовал ещё нестарую женщину, лет сорока. Она умирала, и я понимал, что дни её сочтены. Муж показывал мне иконы, что хранились у них в доме, и среди них - маленький металлический образ Пресвятой Богородицы. «Это не просто иконочка, батюшка, это наша семейная реликвия, с ней мой дед прошёл ещё первую мировую войну и ни разу не был ранен. Его мать, а моя прабабушка, благословила ею перед уходом на фронт. А потом уже моя бабушка благословляла моего отца, когда его призвали воевать с фашистами. И ведь тоже, смотрите, как ему повезло, за всю войну ни одного серьёзного ранения».

Было видно, что он сам-то человек нецерковный, да и неверующий на самом деле, но мой приход к ним, видимо был для него последней надеждой. После исповеди, соборования и причастия умирающей, когда я уже уходил, Геннадий, так звали её мужа, протягивая мне пожертвование на храм, с надеждой спросил: «Ну что, батюшка, она останется жить»? «На всё воля Божия, я ничего не могу вам сказать определённо, но думаю, что то, с каким сердцем причащалась ваша жена, позволяет надеяться, что её душа будет жить», деньги я у него не взял.

Женщина умерла, а через несколько дней, проходя мимо их дома, я увидел Геннадия. Он жёг костёр. Люди обычно сжигают личные вещи усопших. Он заметил меня и крикнул, чтобы я подошёл. Когда я подошёл к костру, то увидел, что горят иконы, те, что стояли в их доме. «Не знаю только, что делать с этой «железкой», он протянул руку, на ней лежала их семейная реликвия, тот самый образ Пресвятой. На помойку выбросить, рука не подымается. Утопить? Не знаю». «Отдайте её мне, попросил я». Он легко, и даже как-то с видимым облегчением избавился от образа. «Он будет находиться у меня в алтаре, и в любой момент вы сможете его забрать назад». Как хорошо, что я не взял тогда его деньги.

Где-то, спустя год, я увидел его на велосипеде, он ехал мимо храма на дачу. «Геннадий, окликнул я его. Ваша иконочка у меня, не хотите ли забрать»? Он отрицательно помотал головой. «Тогда я отдам её в надёжные руки, вы не против»? «Делайте с ней что хотите», - ответил он, не останавливаясь и не сходя с велосипеда.

Сейчас она находится у одного моего друга. Ему приходится много ездить, встречаться с людьми. Когда я передавал ему образ, то рассказал его историю. Мой друг взял в руки икону, благоговейно поцеловал её и положил в карман пиджака напротив сердца. Я знаю, что он с ней никогда не расстаётся.

А однажды, по дороге из храма в посёлок меня остановил мужчина лет 35-ти. «Батюшка, нам икону продали, очень дёшево. Такая большая старинная икона, как нам сказали, это «Спас оплечный». Надеялись, что дома у нас получше станет, а только наоборот всё ухудшилось. Может она ворованная»? «Всё может быть», отвечаю. «Я хочу икону «Спаса» принести в храм. Возьмете»? «Конечно, возьмём, приносите».

Потом, время прошло, я уже и забыл о том разговоре, но, вновь столкнувшись с этим человеком, вспомнил. Правда, только после того, как он снова первым заговорил со мной. «Батюшка, совсем у нас плохо. Я скоро обязательно принесу «Спаса»». Принёс он его только месяца через два. Меня в это время в храме не было, но мои матушки мне рассказали. Как этот мужчина поставил образ на столик и произнёс, обращаясь к нему, словно к живому: «ну вот, ты снова в храме, я думаю, что тебе здесь будет хорошо, это будет твой новый дом». А потом, повернувшись к моим помощницам, сказал: «попросите батюшку помолиться об Ольге, это моя женщина, она пропала». На расспросы он вновь повторил, словно сомнамбула: «Ольга пропала, ушла из дома и не вернулась, документы, деньги, вещи на месте, а её нет».

Мы молились об Ольге, но только тот мужчина в храм больше не пришёл.

Дата добавления: 2015-11-30