У каждого уважающего себя писателя обязательно должен быть рассказ о сумасшедшем, причём желательно написанный от лица самого душевнобольного, этакое подобие Гоголевских «Записок сумасшедшего». Поскольку к писателям себя причислять не решаюсь, но уважать себя всё-таки уважаю, потому и дерзаю в подражание великим продолжить эту немного странную и очень трудную тему, пытаясь взглянуть на мир людей здоровых глазами человека болящего.
Наш деревенский храм хоть и стоит в стороне от торного пути цивилизации, но и к нам, словно ветром опавшие листья, прибиваются порою жертвы этой самой цивилизации.
Первым по-настоящему душевнобольным, с которым мне пришлось столкнуться, был Владимир из Москвы – солидный пожилой мужчина, красивый и очень представительный. В течение трёх лет приезжая отдыхать в расположенный рядом с нами санаторий, он обязательно появлялся и у нас в храме. На отдых Владимир привозил с собой несколько костюмов, но из галстуков неизменно предпочитал бабочку.
Старался не пропускать ни одной службы. Подойдёт к свечному ящику, подаст несколько поминальных записок о живых и усопших, возьмёт десяток свечей и молится возле подсвечников. Иногда он делал строгие замечания входящим в церковь, мог прогнать людей, стоящих на середине ковра, по причине того, что, мол, топчут ногами узор, похожий на восьмиконечную звезду – символ Пресвятой Богородицы.
Наши деревенские, впервые заприметив московского гостя, ломали головы, чем бы мог заниматься этот импозантный старик: чай, музыкант какой известный или даже профессор. И однажды самая любопытная старушка, не удержавшись, подошла-таки к нему с вопросом:
- Милок, а ты кем по жизни-то идёшь, больно уж вид у тебя гладкий?
Владимир, немедленно изменившись лицом, резко парировал вопросом на вопрос:
- А вы, мадам, случайно не на КГБ работаете, отчего это вы вдруг так заинтересовались моей персоной? – а сам так бочком, бочком и вон из храма.
В следующий свой визит он подошёл ко мне – я как раз исповедовал – и спросил:
- Это не по вашей ли наводке, батюшка, мною здесь интересуются? Что, всё по-старому, так в КГБ и стучите? И погоны до сих пор под рясой носите, а после исповеди отчёты куда надо составляете?
От неожиданности и обиды я не нашёл слов. И пока ловил воздух ртом, Владимир спокойно и с достоинством проследовал в глубину храма. В тот момент наш народ и пришёл к выводу: москвич-то, как говорится, «с приветом», а то стал бы он так со священником разговаривать.
На Илью Пророка заезжий красавчик почему-то пришёл на службу с костылём в руках. Клирос запел, а Володя давай по храму с костылём бегать, да быстро так, и кричит:
- Люди, знаю я вашего попа – тот ещё кгбист, и владыка ваш – кгбист, и патриарх – кгбист!
Громко кричит, во весь свой могучий голос. И ещё:
- Немедленно верните мне все мои записки, стукачи проклятые!
Что тут будешь делать? Вышел из алтаря и прошу мужиков:
- Братья, человек намеренно срывает службу, надо бы его вывести на улицу.
Никто не ожидал, что этот старый москвич окажется таким физически сильным и будет так сопротивляться, но с Божьей помощью его всё-таки удалось вынести из храма и уложить рядом на травку. Озорник пришёл в себя, и, ухватив костыль, бежал в санаторий.
Два последующих года Володя как ни в чём не бывало, приезжая на отдых, наведывался в церковь. Мы за ним присматривали, и как только человек начинал терять над собою контроль, его уже достаточно было предупредить:
- Владимир, нам что, снова вас из храма выносить?
– Нет-нет, — отвечал он всякий раз, поправляя неизменную бабочку, — пожалуй, я сам уйду.
А вот Серёжа – человек мирный, такой тихий безобидный алкоголик. В своё время его отправили исполнять интернациональный долг в дружественный нам Афганистан. Короче, как ушёл он в те далёкие годы на фронт, так до сих пор и не возвращается, воюет и воюет.
Однажды Серёжа мне во всех подробностях рассказал, как отличить, сошёл человек во время боя с ума, или с ним только нервный срыв приключился. Рассказывает о ком-то с видимым сочувствием, а себя больным не считает.
Мы с ним как познакомились – однажды подходит он ко мне после службы и докладывает:
- Батюшка, разрешите доложить, за время дежурства в храме мною замечено и пресечено пять попыток поставить свечу на подсвечник вверх ногами, три случая прочитать заговор вместо молитвы, а также пресечена попытка двух колдуний подпитаться энергией.
– Откуда ты взялся такой хороший? — спрашиваю Серёжу.
– Командирован к вам седьмым небом и жду дальнейших распоряжений.
Понятно. Тогда приказываю вести преимущественно наружное охранение храма во время совершения нами богослужений. Всё фиксировать, но ни к кому не приставать.
– Есть, проводить наружное охранение, — с тех пор иногда можно видеть, как в течение всей службы немолодой уже сухощавый мужчина ходит вокруг нашего храма, внимательно вглядываясь в лица входящих. Для этого он специально приезжает к нам из другого города и очень гордится своей службой.
Иногда звонит мне и предупреждает, что поступила конфиденциальная информация, согласно которой в квадрате таком-то ожидается проход террористов, и что ему с группой боевых товарищей поручено блокировать ожидаемого противника.
– Так что, батюшка, с трёх до шести завтрашнего дня просьба никому без необходимости не появляться в указанном месте. Вы уж там наших предупредите, пусть поостерегутся.
– Понятно, спасибо, дорогой, что поставил в известность.
Как-то приезжает в храм во хмелю, довольный, глаза сияют от радости:
- Вчера лично президент вручил в Кремле нашему подразделению боевое гвардейское знамя.
Мы его поздравляем, а у него на глазах блестят счастливые слезинки.
– Заслужили, батюшка, мы же предупредили нападение на автоколонну по Ленинградке, а два месяца назад предотвратили взрывы на Минском направлении.
И ещё помню, как он входил в церковь после недавних взрывов в метро. На нём лица не было. Зашёл незаметно и тихонько присел на лавочку, а я возьми, по глупости, да и спроси:
- Как же вы, Серёжа, такую беду пропустили, вам же так доверяли, гвардейское знамя недавно вручили.
Мой вопрос Серёге словно удар под дых – сломался он пополам и стонет:
- Батюшка, это я во всём виноват, не доглядел. Не могу понять, как прошли эти гады, почему разведка не сработала, ведь никогда не подводила, а в этот раз… Столько невинных людей погибло, а я ничего не сделал, не выполнил свой долг, простите меня, – и застонал мой сумасшедший солдат, словно от боли, обхватив голову руками.
Я в те дни новостные сводки об этих взрывах во все глаза смотрел, и никто из тех, кто отвечает за нашу безопасность, не застонал и не попросил прощения. Оно и понятно, мы же люди «нормальные», а прощения могут просить только «безумные».
В нашем мире после всех этих перемен последнего времени так мало осталось людей здоровых. Да и кого по большому счёту считать здоровым? У любого, присмотревшись, можно найти тараканинку. Приезжаю однажды в семинарию, студенты в аудитории, собравшись вокруг одного из столов, что-то читают и громко смеются. А на мой вопрос отвечают:
– Батюшка, вот, нашли в корзине на сожжение, – и подают мне увесистую стопку листов, скрепленных степлером.
Сегодня на официальные адреса церковных учреждений, в том числе и семинарий, и даже отдельных храмов, приходит множество посланий, в том числе и от людей неадекватных. Кто-то шлёт обличительные самиздатовские газеты, кто-то предлагает схемы кардинального преобразования Церкви и мира, а в руки семинаристов попало послание под удивительно философским названием: «Общий план спасения падшего во многий грех, беспощадного к самому себе и безнадёжно сумасшедшего человечества Адама и Евы».
- Очередной мессия, отец Александр, только написано до того смешно, что просто невозможно не смеяться.
– Да, – думаю, – с мессиями я ещё не встречался.
Вот «император» имеется, буквально недавно объявился. Нормальный когда-то был человек, пока не запил. Пил-пил, и вдруг слышит голос. Ты, мол, вовсе не Вова, а император всея Руси. Ну, а раз он император, значит остальные, по логике, – его рабы.
Пришёл он к нам в церковь, вызвал меня из алтаря и в торжественной обстановке вручил указ, написанный языком времён государя Иоанна Грозного, в соответствии с которым наш приход теперь обязан ежемесячно выплачивать ему десятину от приходских доходов.
Но если император требует десятину, то каковы же аппетиты у современных мессий?
Ребята отдали мне «план спасения», и уже вечером дома, имея возможность побыть один, я читал и хохотал просто до неприличия, до слёз. Скажу честно, никогда ещё за последние годы так не смеялся.
Достаточно того, что начинается план приблизительно так: «Ну что, ребята, не ждали? А вы думаете, как бывает? А так и бывает: ехали себе ехали, и вот – приехали! Жили себе – не тужили, и вот те на: конец света, оказывается!»
А когда устал смеяться, стал замечать, что среди множества до смешного наивных рассуждений вчерашнего «реального пацана» вдруг зазвучали трагические, отчаянные нотки.
«До 1997 года я был совершенным атеистом. И вот наступил 1997 год, в начале зимы пришёл ко мне Господь Бог. И понял я, что Бог существует, но и мало того – ведь Он стал общаться со мной, посылая мне знамения Его и знаки, и перестал я быть атеистом.
И радостно мне было и легко, особенно когда пришёл день, когда осознал, что я, оказывается, Царь и даже мессия. И совсем не понимал, что мне делать дальше, но, однако же, знал, что вот, оказывается, пришёл спасать человечество, но не понимал что делать дальше.
И тогда вдруг явился Господь Бог ко мне с вопросом таким: вот у тебя есть Цель, пойдёшь ли ты к ней лёгким и радостным путём наслаждения, или же ты пойдёшь к Цели путём страдания, как пошёл Иисус? И ответил я Господу Богу моему, что пойду к Цели путём страдания.
И я выбрал путь страдания: взял иголку, белую нитку и пошёл в ванную зашивать себе рот».
После чего и попал в психиатрическую больницу. Пробыл там два месяца и вышел с диагнозом «параноидная шизофрения». «А это вам, ребята, не шутки», — добавляет мессия.
«Начал писать книгу, чтобы, значит, спасти человечество».
Он пишет одну книгу за другой, потом их сжигает.
«Три раза ездил в Москву. Очень много чего делал, стараясь всё же спасти человечество и самого себя. Потом сломал себе пятку, неудачно выпрыгнув на ходу с поезда, и 5 февраля 2005 года в 14 часов 52 минуты осознал себя ещё и воскресшим Адамом.
Много работал в 2005 году, а в 2006 всё осознал и теперь знаю, что надо делать. Адам во мне полностью исцелился и знает, в чём причина всех бед и горестей человечества».
Сумасшедший мессия не требовал денег, он вообще ничего не требовал. Человек, заболев, ощутил себя страдающим богом, сравнивая собственные страдания с искупительным подвигом Самого Христа.
«О, каким же невероятным трудом даётся мне каждое слово — кто бы знал. Говорить самые понятные и обыкновенные слова до чего же трудно. Просто, раз уж я начал, то надо и заканчивать, и так каждый раз – и всё в пустую; и только потому, что я верю и надеюсь, я продолжаю работать. Но только это в последний раз, и если и в этот раз не будет ответа, то всё, с меня хватит.
В 2006 году происходили совершенно невероятные, не поддающиеся никакому объяснению вещи, и Господь Бог Отец мой небесный приказывал мне делать, и я делал, и всякий раз это было только юродством.
Меня постоянно увозили в дурдом, хотя истинно у меня всё нормально с головой, но порою мне приходится делать то, что люди не могут понять, и я своими действиями никогда не причинял вреда людям, а больно и мучительно было только мне – с 1997 года, когда я «сошёл с ума» и уверился в Господа моего.
С 1997 по 1998 годы мне делали электросудорожную терапию. Десять раз мне делали эту мучительнейшую операцию – каждый раз, идя на неё, я ощущал себя в точности как перед расстрелом, и меня расстреливали».
В его тексте множество смешных оборотов, бранных слов, неприличных сравнений, но нет угроз. И только единственное желание: привести к покаянию всех. Его план прост, мессия уверен, что если собрать в один кружок всех сильных мира сего и просто попросить: «Ребята, давайте покаемся», – то «не дураки же они, ведь понимают на самом деле, как нужно жить».
Они покаются и обратятся к простым людям, и те в свою очередь тоже покаются, и никто никогда не будет больше страдать.
«Так это всё и будет со всем народонаселением земли, но вначале нужно вылечить голову человечества, то есть вылечить, привести к покаянию, вождей человечества, царей человечества, господ и дам человечества.
С простого же народа нечего взять, а даже и не в чем обвинить простой народ, потому что простой народ идёт туда, куда его ведут вожди народа, и простой народ невиновен, что вожди оказались безумны, порочны и слепы.
Простой же народ – это подавляющее большинство человечества, которое необходимо спасать – всех вообще, всех без исключения, чтобы никто из людей не оказался в аду, мучимый там адской болью».
Со страниц этих, неподдающихся логике обычного здорового человека, кричит безумное нутро другого человека. Его безумные мысли и переживания – это отчаянный крик немощного смертного начала, дерзнувшего поставить себя на место Бога и человеческими силами пытающегося преодолеть вселенский грех.
Понятно, что такой подвиг человеку не под силу, но «исцелённый» Адам знает, что он мессия, и значит, должен спасать, это его долг, а сил нет. Такое впечатление, будто с него содрали кожу, но он ещё жив, и всякое соприкосновение с грехом вызывает у него нечеловеческие муки.
Мало того, что он не может противостоять греху, так ещё и должен доказывать, что он не безумный мессия.
Он пишет, обращаясь к одному из своих безответных адресатов: «Приезжай скорей ко мне, чтобы убедиться в том, что я не сумасшедший и не одержимый, чтобы убедиться, что разум мой совершенно исправен, а Вера совершенно правильна и верна, хотя мне пришлось возиться со всей этой гадостью, мерзостью и скверной вселенной: даже и на самом дне ада побывал я, чтобы услышать от Господа Бога моего слово «многогрешный», и это единственное и главное чудо, которое явил мне Господь Бог».
Это легко – представить себе того, кто спасает весь мир: американские киношные герои делают это регулярно. Он здоров, хотя все вокруг считают его больным, просто такова его миссия, он должен спасти земной шарик со всем его народонаселением от ада и страданий, а всё потому, что: «дорогие мои, вы же все сумасшедшие, потому, что живёте во грехе».
Мессия обречён на одиночество, от него отвернулись прежние друзья, но – самое главное – от него ушла любимая. А это ужасно, ведь рядом с исцелённым Адамом должна быть исцелённая Ева, иначе общий замысел спасения не удастся. Но его Ева бежит от больного Адама, и тем приносит ему ещё большие муки.
На каждой странице его плана и обида, и бранные слова в её адрес, и надежда, что когда-нибудь она обязательно вернётся, ведь он её так любит.
«Как же я устал, Наталья, Наташечка, подлая ты и неверная сумасшедшая моя любовь! Если бы только могла знать, как я много устал и как я сильно замучен! И надо ли мне спасать и спасти человечество? Но я точно знаю, что мне надо воскресить и вернуть тебя, чтобы ты, как чудесная и чудная медсестра, вылечила мне все мои страшные незаживающие раны».
И страдания, предназначенные ей как Еве, он возьмёт на себя, ведь он уже привык к постоянной боли.
Но, как всегда, дело спасения упирается в какие-то банальности, хотя бы в те же деньги на почтовые отправления. Они нужны, чтобы отпечатать сам план спасения, размножить его, накупить сотни конвертов и почтовых марок. А если в твоём распоряжении только пенсия по инвалидности, то очень трудно спасать человечество. Ограничивая себя во всём, он шлёт и шлёт по адресам сильных мира сего свои безумные призывы к покаянию.
«Я понимаю, что вам не очень-то приятно и спокойно перечитывать столь странный текст. А кому легко? Только, пожалуйста, не обижайтесь, ведь на дураков не обижаются. И ещё, всё в руках Божиих, и на всё воля Твоя, Господи»!
Читаю текст, и мне уже не хочется смеяться. Думаешь, мне бы так исполнять волю Божию, но я-то, как мне кажется, человек, слава Богу, разумный, со всеми вытекающими из этого факта обстоятельствами.
А недавно у нас появилась новая прихожанка, её зовут Людмила. Недалеко от храма она купила крохотный кусочек земли и этим летом поставила на нём такой же маленький щитовой домик.
Когда она впервые подошла на исповедь, за очками я увидел её необыкновенные глаза, открытые и сострадающие всему миру, хотя, может, мне это так показалось? Человек уже в возрасте, а руки так волнуются, будто ей только 17.
– Вы, наверное, москвичка, — предполагаю я.
– Да, батюшка, — улыбается Людмила, — я действительно из Москвы. Всю жизнь проработала врачом, вышла на пенсию, и хотя всё ещё продолжаю работать по специальности, но мечтаю иметь такое место, где бы на старости лет могла бы спрятаться и отдохнуть от всего человечества.
Её слова о «всём человечестве» напомнили мне о чём-то таком очень знакомом:
- Доктор, вы случайно не психиатр? – и, оказалось, попал в точку.
Людмила была психиатром, и я наконец смог задать вопрос специалисту, на который уже столько лет мечтал получить ответ.
- Доктор, а правду говорят, будто психиатр, долго работающий с сумасшедшими, начинает со временем походить на своих пациентов?
– Да, батюшка, похоже, что так оно и есть.
– А почему, Людмила, разве сумасшествие заразно?
– Я не могу этого объяснить, но нередко дело обстоит именно так.
И долго бы я ещё потом ломал голову над этим вопросом, если бы мой друг отец Виктор не рассказал, как однажды, будучи тяжело раненым, впервые попал в военный госпиталь.
В госпитале он подружился с тамошним хирургом, чеченцем по национальности. А потом, уже став профессиональным спецназовцем, ему нередко приходилось заводить знакомства с военными хирургами. Так вот, по наблюдениям моего друга, лучшими военными хирургами являются кавказцы и евреи.
Всё тот же хирург-чеченец рассказывал, что его коллеги-славяне слишком душевны, потому что воспитаны в христианской традиции. Они жалеют раненого и всеми силами стараются спасти ему жизнь, даже тому, для кого эта жизнь после госпиталя превращается в сплошную муку.
– Зачем страдать человеку, оставшемуся без рук и ног? Хирург должен руководствоваться не жалостью, а целесообразностью.
Я тогда запомнил рассказ моего друга и попробовал распространить этот же принцип на врачей-психиатров. Может, и они начинают болеть потому, что, независимо от себя, невольно разделяют страдания своих пациентов?
Хотя всё это только догадки, люди мы сельские, живём в стороне от торных путей цивилизации и ничего в этих делах не понимаем. Пускай на эти темы рассуждают специалисты, а наше дело созывать людей в храм на молитву, на которую соберутся и здоровые, и больные, и психи, и психиатры.
Нет, всё-таки прав тот безумный мессия, все мы в глазах Божиих больны грехом, из-за чего и страдаем, просто не многие это понимают. И в гордыне нашей всё только больше усугубляем мучения.
А любящий своё неразумное создание Господь смотрит на нас и смиренно ждёт, когда же мы наконец Его услышим: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы».
Не навреди (ЖЖ-16.01.09)
Недавно мне позвонил один человек и попросил крестить его брата. Тот был очень плох, и врачи давали ему жизни не более трех дней. Крестить человека, тем более в таком состоянии, несложно. Даже чин такой есть специальный для крещения умирающего по ускоренному варианту. Только вот болящий находился вне сознания. Дожив до сорока девяти лет, человек не принимал крещения, и как я потом узнал, не принимал его сознательно. Тот, кто, звонил мне, хотел похоронить брата по-христиански, и иметь возможность помолиться о близком человеке. Я понимал его, сочувствовал, и, тем не менее, вынужден был отказать. Крещение взрослого человека, даже больного, совершается только по его вере во Христа и при сознательном исповедании им этой веры. В противном случае мы совершаем насилие над человеком, воспользовавшись его беспомощностью. То, что он в этот момент слаб телом, или его покинуло сознание, вовсе не значит, что он не понимает того, что с ним происходит. Порой немощной рукой, парализованным телом он изо всех сил пытается сопротивляться нам, но мы этого не замечаем.
Помню, как меня пригласили причастить умирающую 93-летнюю бабушку. Та уже впала разумом в детство, и понятное дело, в храме я её не видел. На мой вопрос причащалась ли она раньше, мне никто ничего толком ответить не смог, но сказали, что бабушка много лет трудилась в храме за свечным ящиком. В моем понимании церковнослужитель – безусловно верующий и воцерковленный человек. И я решил ее причащать. Но, когда уже было поднес частичку к ее губам, старушка, внезапно, пришла в себя, зарычала и стала яростно сопротивляться.
Но куда денется бабушка – одуванчик от дюжего батюшки и своры любящих родственников. Заломили старушке руки, открыли ей рот и вонзили в него ложечку с причастием. Потом только я узнал, что бабушка эта в хрущевские годы была осведомителем властей, постоянно доносила на священников и, естественно, никогда не причащалась, да и веру нашу хулила. Как же ей бедной тогда, наверно, было больно, а мы… До сих пор стыдно. Как-то раз попросили меня соборовать умирающего, находящегося в коме. Это сейчас, сперва все разузнаешь о человеке, и если он верующий был, в церковь ходил, то и в таком состоянии соборуешь, а тогда считал, что раз зовут – значит, надо идти. Во время таинства елеосвящения (или соборования) священник семь раз помазует болящего освященным маслом. И вот представьте себе, человек, находящийся в коме, все семь раз, когда я приближался к нему для помазания, выбрасывал в мою сторону руку, пытаясь ударить. Это я сейчас понимаю, что он сопротивлялся мне, а тогда я всякий раз клал его руку на место, думая, что это она у него сползает, и продолжал молитву. Он страдал в тот момент, но ничего не мог сделать. Оказывается, он еще находясь в сознании, строго настрого предупреждал жену, что бы никаких попов. А жена так неразумно нарушила его просьбу. Мы обязаны уважать выбор человека, его духовное завещание, а тогда… Старенькая парализованная старушечка, с отнявшимся языком. Мычит что-то сердешная, а я её соборую. Полностью парализованный человек умудрился к концу соборования повернуться от меня лицом к стенке. Это она так «убежала» от меня. Любящая дочь заставила под конец дней страдать свою мать, некогда воинствующего атеиста. Да, она была атеистом, но это был ее свободный выбор, а мы не хотим его уважать. Свобода, какое вожделенное для любого человека слово. Мы любим порассуждать о ней, но реально, далеко не каждый из нас способен понести ее бремя. Свобода требует ответственности, потому, что она всегда сопряжена с выбором. Неверный выбор, как правило, заводит человека в тупик, и требуется немало мужества признать свою ошибку, смириться и вернуться на правильный путь. Или остаться со своим выбором и гордо разрушаться, круша все вокруг себя. Но чаще всего человек сам отказывается от свободы, и готов подчиниться кому угодно, лишь бы не совершать этого выбора. Все-таки выбор, как и всякий поступок, есть удел личности. Думаю, что здесь кроется одна из причин распространения изуверских сект. Можно много рассуждать на эту тему, но, по большому счету, человек имеет только две степени свободы – сказать да, или нет, призыву Христа стать Его другом. Он уважает наш выбор, и никогда Сам не навязывается. Если, словом или своим делом, ты ответил Ему нет, Он отходит от тебя. Не нужно опасаться мести с Его стороны, Он не мы, Он не умеет мстить, Он умеет только любить. Можно ли другого палкой или страхом заставить любить себя? Нет, конечно. Если бы все было так просто, Бог ограничился бы собакой, но Он создал человека, со всеми вытекающими отсюда последствиями, как для Него, так и для нас. И, если Бог не посягает на нашу свободу, то имеем ли мы право посягать на духовную свободу других людей, даже если эти люди нам близки, и мы думаем, что желаем им только добра?
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав