Августин, манихейство и логика преследования

АВГУСТИН И МАНИХЕЙСТВО

Джейсон Дэвид БЕДЮН

Университет Северной Аризоны

В последние годы термин «манихейский» получил распространение в общественном дискурсе, как характеристика политической риторики насильственной конфронтации между добром и злом. Это использование раскрывает и то, что манихейство до сих пор остается постоянным еретическим спутником Запада, и то, насколько слабо эта традиция понята даже сегодня. Действительно, манихейство понимает мир дуалистически и утверждает реальное существование в нем абсолютного зла. Но манихеи были не воинственными крестоносцами, а одной из наиболее преследуемых религиозных общин в истории. Для этого факта нет готовой всеохватной причины или мотива, а только ряд региональных религиозных конфликтов, в которые манихейство всегда кажется вовлеченным как ересь против более сильной и опирающейся на политическую поддержку ортодоксии, будь то христианской, зороастрийской, исламской или даосской. На самом деле, это паттерн, в котором манихейство становится первым объектом подавления для развивающегося государственного тоталитаризма в религиозных вопросах: в Персии в конце третьего столетия, в Риме почти в это же время, а затем в конце четвертого века, в государстве Аббасидов в конце восьмого столетия, в Китае в середине девятого. В каждом из этих случаев манихейство было использовано, чтобы определить неприемлемое для общества и опробовать методы выявления и уничтожения перед тем, как обратить государственный аппарат против других групп. Этот подход только подтверждал манихейскую концепцию мира, пронизанного злыми силами и устремлениями, всегда готового применить насилие к праведникам.

Репрессивные правительства, уверенные в своем успехе, не заботились об оправдании предпринимаемых мер. Мы должны воспользоваться одним из многих случаев, когда у нас есть значительный объем рациональных объяснений со стороны гонителей, а именно сочинениями Августина Иппонского, для попытки вникнуть в логику преследования и сравнить ее с логикой самих манихеев, чтобы лучше понять, почему одна религиозная община считала оправданными и даже обязательными преследования во имя истины, тогда как для другой отказ от преследований логически вытекал из самого «манихейского» различения между добром и злом в мире.

Позиция Августина

Августин трудился в один из наиболее критических моментов христианской истории и вынужден был пытаться преодолеть разрыв между преследуемой Церковью прошлого (с которой отождествляли себя, например, местные донатисты) и Церковью преследующей, которая только начала появляться при его жизни (в основном в виде имперского законодательства, стремившегося подавить язычество и соперничающие формы христианства). Можно было бы сказать, на основании Нагорной проповеди и других раннехристианских учений, что Бог допускает страдание Своих святых от руки нечестивых без сопротивления и без позволения ответных насильственных действий. «Не противьтесь злому» как этический принцип могло создать непреодолимую пропасть между преследуемыми и преследующими церквями. Бог мог позволить нечестивым укрепить их собственное осуждение посредством несанкционированных действий зла, не благословляя никакого насильственного действия. Именно в этом заключалась позиция манихеев, опиравшихся исключительно на Новый Завет, но не Августина и ему подобных, внесших в уравнение изображение Бога, находящееся в Ветхом Завете. Здесь Бог действует в мире, защищая праведных, наказывая порочных, вразумляя своенравных. Августин многократно цитирует Притчи в пользу дисциплинарных наказаний. Ветхозаветный материал позволяет преодолеть разрыв между Богом гонимых и Богом гонителей, синтезируя одного Бога для тех и других.

В своем 93 письме, адресованном Винцентию, Августин рассказывает, как он пришел к убеждению, что религиозное принуждение оправданно. «Поскольку первоначально мое мнение было таково,— пишет он, — что никто не должен быть принуждаем к единству во Христе, что мы должны действовать только словами, бороться только аргументами и превосходить силой разума, чтобы те, кого мы знали как открытых еретиков, не начали притворяться католиками. Но это мое мнение было преодолено не словами тех, кто возражал против него, а убедительными примерами, на которые они могли указать. Прежде всего, против моего мнения был мой собственный город, который, хотя, будучи однажды полностью на стороне Доната, был приведен к католическому единству из страха перед имперскими эдиктами» (Письмо 93.17)[1]. В своих ранних спорах с донатистами Августин мог ссылаться на насильственные действия, совершавшиеся в Ветхом Завете по благословению Бога. Но донатист Фортуний призвал его привести хотя бы один пример из Нового Завета, и Августин вынужден был признать, что не может (Письмо 44.9-10). Фортуний утверждал, что эра Нового Завета принесла новую милость и пацифистскую этику, запрещающую праведнику насилие даже в отношении преступного и нечестивого человека. Августину понадобились годы, чтобы соединить этику Ветхого и Нового Заветов, но окончательное решение он нашел в книге Деяний, в которой Христос поражает Саула на дороге в Дамаск.[2] Тот факт, что и Бог в Ветхом Завете, и Христос в Новом могут налагать наказание на грешников, становится для Августина оправданием человеческих карательных учреждений. В своем 185 письме Августин вопрошает:

Как должны цари служить Господу со страхом, если не предотвращая и наказывая с религиозной строгостью все те действия, которые совершаются в противоположность заповедям Господа?.. Как человек, он служит Ему благочестивой жизнью, но как царь, он служит Ему, устанавливая с должной суровостью такие законы, которые предписывают праведное и наказывают противоположное. (Письмо 185.19).

Августин способен привести многочисленные примеры царей, поступавших так в Ветхом Завете. Далее в письме он добавляет:

Конечно, лучше (как никто не мог бы отрицать), чтобы люди были приведены к почитанию Бога учением, чем чтобы они были принуждены к нему страхом наказания или болью; но из этого не следует, что, поскольку первый способ производит лучших людей, теми, кто не поддается ему, следует пренебречь. Ибо многие нашли пользу (как мы доказали и ежедневно доказываем в действенном опыте), будучи сначала принуждены страхом или болью, потом могли поддаться учению или осуществить на деле то, что уже узнали в слове... Хотя лучше те, кто руководствуется любовью, более многочисленны те, кто исправляется страхом. (Письмо 185.21)

Таким образом, христианин-преследователь действует ради блага грешника и еретика. Используя пример неопытного ребенка, забавляющегося со змеями, Августин утверждает, что насильственное удержание людей от поступков, которыми они вредят себе самим, является добрым делом (Письмо 153.4). «Ведь человек, лишенный свободы, которой он злоупотребляет, поступая неправильно», — поясняет Августин в другом письме, — «подавляется ради его же собственной пользы» (Письмо 138.14). И в письме к местному правителю Августин настаивает: «Не их смерти, а их избавления от заблуждения мы ищем совершить с помощью ужаса пред судьями и законами, благодаря которому они могли бы удержаться от падения под наказания вечного суда» (Письмо 100.1). «По этой причине строгость не должна доходить до смерти, поскольку должен быть кто-то, для кого строгость полезна» (Письмо 153.4). Опираясь на пример Христа, принудившего Савла на дороге в Дамаск, Августин доказывает:

Таким образом, почему церковь не должна употреблять силу, заставляя своих потерянных сынов возвратиться, если потерянные сыны толкают других к их погибели?.. Разве это не часть забот пастыря, когда какие-нибудь овцы оставили стадо, хотя бы даже не уведенные насильно, а введенные в заблуждение мягкими словами и льстивыми уговорами, возвратить их обратно в загон их хозяина, когда он найдет их, посредством страха или даже боли от кнута, если они показывают признаки сопротивления? (Письмо 185.23)

Но насколько далеко простирается благо для наказываемых и принуждаемых? Что, если они остаются упорными несмотря на все угрозы, все телесные наказания? Может ли быть благом для них даже их смерть? Этот вопрос манихей Фауст противопоставляет христианскому взгляду. Как могли Моисей или Бог руководствоваться любовью, истребляя все поколение, освобожденное ими из Египта? В чем была польза для убитых? Как Илия помог лжепророкам? Это польза для других? В Письме 138 Августин отвечает: «Чтобы быть невиновными, мы должны не только не вредить никакому человеку, но также удерживать его от греха и наказывать его грех так, чтобы сам наказанный мог получить пользу из своего опыта, или другие могли бы быть предупреждены его примером». Для Августина этот пример простирается даже до смертной казни. Его первоначальные попытки оправдать смертную казнь как форму обуздания грешника, предотвращающего худший грех, было внутренне несогласно с христианством, пока его не приспособило позднейшее развитие концепции чистилища. Подобное применение смертной казни как примера более всего соответствует мировоззрению Августина. Логика этой позиции лежит в понимании Августином истории спасения, в которой будет спасен лишь избранный остаток. По этой причине можно позволить истребить многих в примерном наказании ради пользы немногих, предназначенных к спасению.

Но логика монотеизма, в которой работал Августин, не оставляла ему приемлемых объяснений для страдания невинных. Августин допускает, что, когда Бог вызывает постигающие верующих бедствия, это вопрос наказания непризнанной вины, служащий полезным напоминанием о бдительности, или испытание веры (Против Фауста 22.20). Даже если они нисходят в смерть в этом страдании, заслуженная ими награда должна найтись на небесах (О граде Божьем 1.29).[3] Перенесение награды в область посмертного существования является классическим движением всех мировых монотеизмов, посредством которого они объясняют изъяны мира, чтобы оставаться верными нравственным принципам, установленным контролирующим все, как предполагается, Богом. Если здесь порочные благоденствуют, там они будут наказаны. Если праведники страдают, в будущей жизни они получат покой. Остается без ответа вопрос: если Бог контролирует все, какова цель великой игры, в которой награды и наказания распределяются в обратном порядке в этой жизни и в будущей? В любом случае, зачем награждать зло?

Эти вопросы уводили Августина все дальше и дальше от всех — донатистов и пелагиан, а равно и манихеев, — допускавших какую-либо самоправедность. Его защитой Бога от обвинения в играх и ниспослании незаслуженных страданий стало утверждение, что страданий без вины не бывает. Каждый является грешником, заслуживающим смерти. Только незаслуженная щедрость Бога спасает некоторых от надлежащего наказания (О граде Божьем, 14.1 -2).

Любое бедствие заслужено как урок, поскольку все мы грешники, нуждающиеся в постоянных напоминаниях о заслуженном нами справедливом наказании, чтобы призвать нас к признанию изобилующей Божьей благодати.

Такова логика монотеизма, делающая позицию Августина более чем простым приспособлением католицизма к государственной власти, изменение в идентичности церкви, появляющееся, когда она объединяется с государством. В действительности, христианская логика гонений оставалась последовательной и до, и после этого объединения. До Константина эта логика работала, объясняя преследование христиан другими; точно так же она работает и после Константина, чтобы объяснить преследование других христианами. Последовательность заключается в христианских представлениях о Боге, как абсолютном монархе космоса, а значит, логично и с необходимостью о Боге, допускающем или даже одобряющем в некотором смысле насильственный характер мира[4], о Боге, позволяющем или творящем подъем и падение государств, допускающем или вызывающем насильственное наказание целых народов, открывающем Себя в мученичестве Своих святых (Против Фауста 22.76). Августин доказывает:

Если служение служителей ветхого завета, бывших также глашатаями нового, состояло в приведении грешников к смерти, а служение служителей нового завета, которые также истолкователи ветхого, в том, чтобы быть приведенными грешниками к смерти, служение в обоих случаях воздавалось одному Богу, Который, меняя урок в соответствии со временем, учит и тех, и других, что временных благословений следует искать от Него, и что они должны быть оставлены ради Него, и что временные страдания посылаются Им, и их следует претерпеть ради Него. (Против Фауста 22.79)

Если Бог намеренно позволяет преследование Своих святых ради Своих целей, конечно же, Он позволяет святым преследование порочных и извращенных ради этих же целей. И если божественному чувству справедливости служат страдания всех тех, кто унаследовал грех Адама, конечно же, он принимает Своих святых как исполнителей этого правосудия над теми, кто отвергает прощение и своей непокорностью угрожает всему.

Монотеистический взгляд с необходимостью подписывается под тем, что Бог прямо контролирует все события в мире. Следовательно, временный успех нечестивых и безнравственных также в некотором роде отражает Божью волю. В Против Фауста Августин утверждает:

Когда война предпринята в послушание Богу, Который обличает, или смиряет, или сокрушает гордость человека, ее можно признать праведной войной; ибо даже войны, возникающие из-за человеческих страстей, не могут ни повредить вечному благополучию Бога, ни нанести ущерб Его святым; ибо в искушении их терпения и в испытании их духа, и в перенесении отеческого наказания они получают скоре пользу, чем вред. Никто не имеет никакой власти против них, но то, что дано ему свыше. Ибо нет никакой власти, кроме Бога, Который или повелевает, или попускает (Против Фауста 22.75)

Основываясь на Римлянам 13, он заявляет, что всякая политическая власть санкционирована Богом, и Бог установил, что подчинение политической власти является послушанием Божьей воле. Озвучивая эти логические выводы монотеизма, Августин помимо своей воли предсказывает классический аргумент Нюрнбергской защиты, что выполнение приказа законной власти не является преступлением независимо от любых человеческих стандартов добра и зла. По этой логике любое действие — будь то Махатмы Ганди или Адольфа Гитлера — может рассматриваться, как действие Божьей воли, поскольку оно было успешно совершено в мире, находящемся под абсолютным контролем Бога. Августин обладал блестящим умом, и его логика безупречна. Это следствие монотеистического мировоззрения, и следует смотреть на него так же прямо и смело, как это делал Августин.

Монотеизм ведет к утверждению, что все существующее существует по воле Бога, а следовательно, отбрасывает за ненадобностью любые человеческие попытки различения между добром и злом. Все имеет свою цель; то, как происходящее в конечном итоге служит божественному замыслу, может быть выше нашего понимания, но это так. Августин соглашается:

Причины распределения божественного правосудия и милости, по которым один находится в этом положении, а другой в том, хотя и справедливы, неведомы. Все же мы уверены, что все эти вещи вызваны либо милостью, либо правосудием Бога, тогда как меры и числа и весы, которыми Творец всех естественных произведений располагает все вещи, скрыты от нашего взора. (Против Фауста 22.78)

На это манихеи, такие как Фортунат, возражали, что нравственные суждения любого рода бессмысленны, если мы не наделены способностью различать разницу между добром и злом. Нам заповедано делать такое различение, и «избегать зла» — заповедь, которая полностью, как таковая, подрывается прибежищем «божественной тайны», наделяющим сильнейшего, будь то царь или Бог, неподсудностью нравственному суду. С точки зрения манихеев, Августин был виновен в отказе от нравственности, оправдывающем всё что угодно, будь то успех или провал любого дела, будь то жизнь или смерть любого человека. Если Августин действительно думает так, то он скорее стоик, чем христианин, и не имеет оснований осуждать чьи бы то ни было действия. «Правым» всегда с неизбежностью оказывается то дело, которое победило, поскольку его победа является Божьей волей. Это удобная позиция для победителя, но она не позволяет отличить добро от зла, поскольку каждое из них время от времени одерживает верх.

Эта же мысль содержится и в одном из завершающих эпизодов ("The Savage Curtain") американского телесериала Стар Трэк, созданного сценаристом Жене Родденберри в разгар Вьетнамской войны. Герои сериала Кирк и Спок оказываются отобранными для состязания между историческими представителями добра и зла, устроенного пришельцами, пытающимися понять эти понятия. После безуспешной попытки образумить представителей зла начинается битва, и армия добра побеждает. Но пришельцы экскальбиане жалуются, что они ничего не поняли, поскольку и добро, и зло используют для достижения своих целей одни и те же насильственные средства. Кирк пытается показать, что различие заключено в их мотивациях. Кирк и Спок, поддержанные Авраамом Линкольном, боролись за спасение оказавшейся под угрозой жизни команды Энтерпрайз, а их злых противников вело в бой обещание великой власти и выгоды. Только Сурак, основатель философии Вулкана, умирает невинным, отказываясь прибегнуть к насилию, чтобы защитить добро от уничтожения злом.

Августин придерживается того же сомнительного критерия, который был предложен Кирком: мотивация, а не само действие определяет нравственность насилия. В своем Письме 93, к Винцентию, он доказывает:

Когда добрый и злой совершают одни и те же действия и терпят одни и те же бедствия, они могут быть различены не по тому, что они совершают или терпят, но по причинам того и другого: например, Фараон наложил на народ Божий тяжкое бремя; Моисей подверг этих же людей суровому наказанию, когда они были виновны в нечестии: их действия были сходны, но они не сходны в отношении благополучия народа — один раздувался от жажды власти, а другой был воспламенен любовью. (Письмо 93.6)

Чуть позже он добавляет: «Таким образом, теперь ты видишь, полагаю, что, когда некто принужден, следует учитывать не только простой факт принуждения, но природу того, к чему он принужден, к доброму или к злому» (Письмо 93.16). В другом месте Августин доходит до того, что отвергает пацифистское истолкование Мф. 5:39, утверждая, что "подставить другую щеку" является вопросом внутреннего расположения, а не физическим действием. Если не вдохновляешься ненавистью или местью, можно отплатить за зло (Против Фауста 22.74, 76).[5]

Возвращаясь во вселенную Стар Трэка, для экскальбиан проблема заключалась в том, что они не могли увидеть никакой практической разницы между методами добра и зла. Солдаты добра хотят сражаться и убивать, чтобы обеспечить безопасность своих добрых товарищей. Их единственным фиговым листком является объяснение, что они верят, что сражаются за правое и доброе дело. С Линкольном, как товарищем по оружию, наши герои стоят в одном ряду с историческим персонажем, который по непогрешимо нравственным и благородным мотивам вверг Америку в чудовищную войну, подобно Кеннеди и Джонсону, другим благородным и нравственным лидерам Америки, — намекает подтекст Родденберри — втянувшим США во вьетнамский конфликт под предлогом борьбы за справедливость. Но если напалм и ковровые бомбардировки изрыгают силы добра, есть ли хоть какое-нибудь различие между ними и террористами-смертниками зла? Даже Августин в своем 185 Письме допускает, что иудеи, преследовавшие первых христиан, думали, «что этим служат Богу» (Письмо 185.20). Веря в это и действуя в мире, полностью пребывающем под контролем Бога, предопределяющего, что человек может или не может совершить, как они могут быть осуждены за свою ошибку?

Это дилемма монотеизма, когда он сталкивается с историческими переменами, замещением одного победителя другим, превратностями судьбы, превращающими гонителя в гонимого и наоборот. Для манихеев это просто свидетельство непрекращающейся борьбы, и им было лучше с нравственно последовательным Богом, Который не всегда остается победителем, чем со всегда успешным Богом, непостоянным в своей поддержке добра.

[1] Цитаты писем Августина взяты из The Works of Saint Augustine: A Translation for the 21 Century: II:1: Letters 1-99 and II:2: Letters 100-155, translated by Roland Teske (Hyde Park, 2001 and 2003), и из Saint Augustine, Letters, Vol. 1-5, translated by Wilfrid Parsons (Washington, 1951 — 1956).

[2] В Письме 185 он пишет: «Ибо кто способен любить нас больше, чем Христос, положивший жизнь Свою за Своих овец? И вот, после призвания Петра и других апостолов только Своими словами, когда Он собрался призвать Павла... Он не только принудил его Своим гласом, но даже бросил его на землю Своей силой; и чтобы насильно привести неистовствовавшего во тьме неверия к жажде света в сердце, Он сначала поразил его глаза физической слепотой. Если бы это наказание не было наложено, он не был бы впоследствии исцелен им» (185.22).

[3] «Но когда полнота времени пришла для откровения нового завета, который был скрыт под образами ветхого, дорогое свидетельство должно было быть принесено об истине, что есть другая жизнь, ради которой этой жизнью можно пренебречь, и другое царство, ради которого противостояние всем земным царствам можно стойко претерпеть. Так имя мучеников, означающее свидетелей, было дано тем, кто, по воле Бога принес это свидетельство своим исповеданием, своими страданиями и своей смертью» (Против Фауста 22.76). Цитаты Contra Faustum взяты из перевода Richard Stothert, St. Augustin: The Writings against the Manichaeans and Against the Donatists (Nicene and Post-Nicene Fathers, 1st ser., vol. 4), изданного Philip Schaff (Grand Rapids, Michigan, 1983).

[4] В Письме 153 к Македонию Августин заявляет: «Несомненно, не без цели учреждена у нас власть у царей, смертная казнь у судей, острые крюки у палачей, оружие у солдат, право наказания у властителя, даже суровость у доброго отца. Все эти вещи имеют свои способы, свои причины, свои основания, свою практическую пользу» (Письмо 153.3).

[5] В Письме 153 к Македонию он подчеркивает, что «Даже Апостол Павел использовал страх, чтобы сдерживать злые дела людей, и не только страх будущего суда, но даже твои нынешние орудия пыток, заявив, что они составляют часть плана божественного провидения, когда сказал: "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены" и т.д. (Римлянам 13:1-8)... Но, если порочность и нечестие столь велики, что ни наказание, ни помилование не могут быть полезны для их исправления, остается истинным, что, показана суровость или мягкость, обязательство милосердия исполнено добрыми в самом их намерении и чистой совести, которые видит Бог» (Письмо 153.6).

Дата добавления: 2015-11-30