Смерть, обедня или бастилия

Как уже известно читателю, Маргарита заперла дверь и вернулась к себе. Но когда она, вся дрожа, вошла в комнату, она увидела Жийону – та, в ужасе прижавшись к двери кабинета, смотрела на пятна крови, разбрызганной по мебели, постели и ковру.

– Ох, сударыня! – воскликнула она, увидев королеву. – Ох, сударыня, неужели он умер?

– Тише, Жийона, – строго сказала Маргарита, подчеркивая необходимость этого требования.

Жийона умолкла.

Маргарита вынула из кошелька золоченый ключик и, отворив дверь кабинета, указала своей приближенной на молодого человека.

Ла Молю удалось встать и подойти к окну. Под руку ему подвернулся кинжальчик, какие в то время носили женщины, и молодой человек схватил его, услышав, что отпирают дверь.

– Не бойтесь, – сказала Маргарита. – Клянусь душой, вы в безопасности!

Ла Моль упал на колени.

– Ваше величество! – воскликнул он. – Вы для меня больше, чем королева! Вы божество!

– Не волнуйтесь, сударь, – сказала королева, – у вас еще продолжается кровотечение... Ох, Жийона! Смотри, какой он бледный... Скажите, куда вы ранены?

– Я помню, что первый удар мне нанесли в плечо, а второй – в грудь, – отвечал Ла Моль, стараясь разобраться в охватившей все его тело боли и найти главные болевые точки, – все остальные раны не стоят внимания.

– Посмотрим, – сказала Маргарита. – Жийона, принеси мне шкатулочку с бальзамами.

Жийона вышла и тотчас вернулась, держа в одной руке шкатулочку, в другой серебряный, позолоченный кувшин с водой и кусок тонкого голландского полотна.

– Жийона, помоги мне приподнять его, – сказала Маргарита, – если он приподнимется сам, то лишится последних сил.

– Ваше величество, я так смущен... я, право, не могу позволить... – пролепетал Ла Моль.

– Надеюсь, сударь, что вы не будете мешать нам, – сказала Маргарита. – Раз мы можем вас спасти, было бы преступлением дать вам умереть.

– О, я предпочел бы умереть, чем видеть, как вы, королева, пачкаете руки в моей недостойной крови!.. – воскликнул Ла Моль. – О, ни за что! Ни за что!

И он почтительно отстранился.

– Эх, дорогой дворянин, – с улыбкой заметила Жийона, – вы уже испачкали своей кровью и постель, и всю комнату ее величества.

Маргарита запахнула халат на своем батистовом пеньюаре, пестревшем кровавыми пятнышками. Это движение, исполненное женской стыдливости, напомнило Ла Молю, что он держал в объятиях и прижимал к груди королеву, такую красивую и так горячо им любимую, и легкий румянец стыда мелькнул на бледных щеках юноши.

– Ваше величество, – с трудом выговорил он, – разве вы не можете поручить позаботиться обо мне какому-нибудь хирургу?

– Хирургу-католику, да? – спросила королева таким тоном, что Ла Моль все понял и вздрогнул.

– Разве вы не знаете, – продолжала королева с редкостной теплотой в голосе и взгляде, – что мы, дочери королей, обязаны изучать свойства растений и уметь приготовлять бальзамы? Во все времена облегчение страданий было нашим долгом – долгом женщин и королев. И если верить нашим льстецам, мы не уступим любому хирургу. Разве до вас не доходили слухи о том, сколь сведуща я в медицине?.. Ну, Жийона, за дело!

Ла Моль еще пытался сопротивляться, повторяя снова и снова, что лучше умереть, чем обременять королеву собой, что ее труды, которые она возьмет на себя из сострадания, могут потом возбудить отвращение к нему. Но эта борьба окончательно исчерпала его силы. Он пошатнулся, закрыл глаза, запрокинул голову и снова лишился чувств.

Маргарита подняла кинжал, который выпал у него из рук, быстро перерезала шнуры его камзола, а Жийона другим кинжалом распорола, вернее, разрезала рукава.

Затем Жийона взяла льняное полотно, смоченное свежей водой, и смыла кровь, сочившуюся из плеча и груди молодого человека, а в это время Маргарита, взяв острый золотой зонд, начала исследовать раны так осторожно и так умело, как это мог бы сделать в подобных обстоятельствах только Амбруаз Паре.

Рана в плече оказалась глубокой, клинок же, ударивший в грудь, скользнул по ребрам и задел мускулы, и ни один из этих ударов не повредил того естественного панциря, который защищает сердце и легкие.

– Рана болезненная, но не смертельная, acernmum humeri vulnus, поп autem lethale, – прошептала ученая красавица хирург. – Дай мне бальзам, Жийона, и приготовь корпию.

Между тем Жийона уже успела насухо вытереть и надушить грудь молодого человека, его руки античной формы, его красивые плечи и шею, прикрытую густыми кудрями, больше походившую на шею статуи из паросского мрамора, чем на часть тела израненного, чуть живого человека.

– Бедный юноша, – прошептала Жийона, любуясь не столько делом своих рук, сколько тем, над кем она трудилась.

– Красив! Не правда ли? – спросила Маргарита с чисто королевской откровенностью.

– Да, ваше величество; но, по-моему, не следовало бы оставлять его на полу; нужно поднять его и уложить на софу, к которой он прислонился.

– Ты права, – отвечала Маргарита.

Обе женщины нагнулись, соединенными усилиями подняли Ла Моля и положили его на широкую софу с резной спинкой, стоявшую у окна, которое они приотворили, чтобы раненый дышал чистым воздухом.

Ла Моль, разбуженный этим перемещением, вздохнул и открыл глаза. Он испытывал теперь то непередаваемое блаженство, какое испытывает раненый, который возвращается к жизни и который вместо жгучих болей ощущает покой, а вместо теплого, тошнотворного запаха крови чувствует благоухание бальзамов.

Он начал лепетать какие-то бессвязные слова, но Маргарита с улыбкой приложила палец к его губам. Послышался стук в дверь.

– Это стучатся в потайную дверь, – сказала Марго.

– Кто б это мог быть? – спросила Жийона.

– Пойду посмотрю, – сказала Маргарита, – а ты останься и не отходи от него ни на минуту.

Маргарита, закрыв за собой дверь в кабинет, вошла в свою комнату и отперла дверь потайного хода, ведущего к королю и к королеве-матери.

– Госпожа де Сов! Это вы? – воскликнула она, отшатываясь от баронессы не с испугом, а с ненавистью, как бы подтверждая бесспорную истину, что женщина никогда не прощает другую женщину, отнявшую у нее хотя бы и нелюбимого мужчину.

– Да, это я, ваше величество! – произнесла г-жа де Сов, умоляюще складывая руки.

– Вы здесь, сударыня? – повышая голос, продолжала донельзя удивленная Маргарита. Шарлотта упала на колени.

– Простите, ваше величество, – заговорила она, – я понимаю, как я перед вами виновата. Но если бы вы знали все!.. Не вся вина лежит на мне, был и особый приказ королевы-матери!..

– Встаньте, – сказала Маргарита. – Я полагаю, вы явились сюда не для того, чтобы оправдываться передо мной! Встаньте и говорите, зачем вы пришли.

– Я пришла... – с полубезумным видом говорила Шарлотта, продолжая стоять на коленях, – я пришла, чтобы узнать, не здесь ли он?..

– Кто – здесь? О ком вы говорите, сударыня?.. Ничего не понимаю!

– Я говорю о короле.

– О короле? Вы бегаете за ним даже ко мне? Вы же отлично знаете, что здесь он не бывает!

– Ax! – продолжала баронесса де Сов, не отвечая на эти выпады и, видимо, даже не понимая их. – Дай Бог, чтобы он был здесь!

– Почему?

– Ах, Боже мой! Да потому, сударыня, что гугенотов избивают, а король Наваррский – вождь гугенотов.

– Я забыла об этом! – воскликнула Маргарита, хватая за руку г-жу де Сов и вынуждая ее встать. – Я не подумала, что королю грозит такая же опасность, как другим!

– Большая, в тысячу раз большая! – воскликнула Шарлотта.

– В самом деле, герцогиня Лотарингская предупреждала меня. Я говорила ему, чтобы он не выходил на улицу. Разве он вышел?

– Нет, нет, он в Лувре. Но его нигде нет! Если он не здесь...

– Нет, здесь его нет...

– Ой! – в порыве отчаяния воскликнула г-жа де Сов. – Тогда ему конец! Королева-мать поклялась погубить его.

– Погубить! Вы меня пугаете!.. Нет, не может быть! – сказала Маргарита.

– Ваше величество, – продолжала г-жа де Сов с силой, какую Дает только любовь. – я повторяю: никто не знает, где король Наваррский!

– А где королева-мать?

– Королева-мать послала меня за герцогом де Гизом и господином Таванном, которые были у нее в молельне, а потом отпустила. Я поднялась к себе и, простите, стала ждать, как всегда...

– Моего мужа, не так ли? – спросила Маргарита.

– Он не пришел. Тогда я стала искать его повсюду, расспрашивать всех. Какой-то солдат сказал мне, будто он видел, как король шел в сопровождении конвоя с обнаженными шпагами, и это было до избиения гугенотов, а избиение началось час тому назад.

– Благодарю вас, сударыня, – сказала Маргарита. – И хотя чувство, побудившее вас действовать, для меня еще одна обида, я все же вас благодарю.

– В таком случае простите, – сказала г-жа де Сов, – ваше прощение даст мне силы вернуться к себе: ведь я не посмею идти за вами даже на расстоянии.

Маргарита протянула ей руку.

– Идите к себе, а я пойду к королеве-матери, – сказала она. – Король Наваррский под моей защитой – я обещала ему быть его союзницей и слово сдержу.

– А если вам не удастся пройти к королеве-матери?

– Тогда я пройду к брату Карлу, надо будет поговорить с ним.

– Идите, идите, ваше величество, – сказала Шарлотта, уступая дорогу Маргарите, – и да поможет вам Бог!

Маргарита быстро пошла по коридору. Но в конце коридора она обернулась и посмотрела, не идет ли сзади г-жа де Сов. Г-жа де Сов шла за ней.

Увидев, что она свернула на лестницу, которая вела в ее комнаты, королева Наваррская направилась к королеве-матери.

Вся обстановка в Лувре изменилась: вместо толпы придворных, которые, почтительно приветствуя королеву, уступали ей дорогу, Маргарита все время натыкалась то на дворцовых стражников с окровавленными протазанами и в одежде, забрызганной кровью, то на дворян в разорванных плащах, с лицами, почерневшими от пороха; они разносили приказания и депеши – одни входили, другие выходили, и все эти люди, сновавшие по галереям, напоминали огромный страшный муравейник.

Маргарита все же быстро продвигалась вперед и наконец дошла до передней покоев королевы-матери. Но переднюю охраняли два ряда солдат, не пропускавших никого, кроме тех, кто знал особый пароль.

Маргарита тщетно пыталась пробраться сквозь эту живую изгородь. В дверь, которая то и дело отворялась и затворялась, она видела Екатерину, помолодевшую от нахлынувших на нее забот и такую деятельную, словно ей было двадцать лет; она получала письма, распечатывала их, писала, раздавала приказания, одним что-то говорила, другим улыбалась, награждая более дружеской улыбкой тех, кто больше других был запылен и обагрен кровью.

И всю эту страшную суматоху, с шумом перекатывавшуюся по Лувру, покрывали доносившиеся с улицы и все учащавшиеся ружейные выстрелы.

«Мне ни за что не проникнуть к ней. Лучше, не теряя времени, пойти к брату», – подумала Маргарита после трех безуспешных попыток пройти сквозь ряды алебардщиков.

В это время мимо шел герцог де Гиз; он только что сообщил королеве-матери о смерти адмирала и теперь возвращался продолжать бойню.

– Генрих! – окликнула его Маргарита. – Где король Наваррский?

Герцог с удивленной усмешкой взглянул на Маргариту, поклонился и молча вышел в сопровождении своих телохранителей.

Маргарита догнала одного командира, который уже выходил из Лувра, но перед выходом приказал солдатам зарядить аркебузы.

– Где король Наваррский? – спросила она. – Ваша светлость, где король Наваррский?

– Не знаю, я не из охраны его величества, – ответил командир.

– А-а, дорогой Рене! – воскликнула Маргарита, увидев парфюмера Екатерины. – Вы... вы от королевы-матери?.. Не знаете ли, что сталось с моим мужем?

– Сударыня, вы не можете не помнить, что его величество король Наваррский отнюдь не друг мне... Даже говорят, – добавил он с гримасой, скорее напоминавшей оскал, нежели улыбку, – будто он смеет обвинять меня в том, что я в соучастии с королевой Екатериной отравил его мать.

– Нет! Нет! Милейший Рене, не верьте этому! – воскликнула Маргарита.

– О! Мне это безразлично, сударыня! – ответил парфюмер, – ни король Наваррский, ни его сторонники теперь уже никому не страшны!

Он повернулся к Маргарите спиной.

– Господин де Таванн! Господин де Таванн! – закричала Маргарита проходившему Таванну. – Прошу вас, на одну секунду!

Таванн остановился.

– Где Генрих Наваррский? – спросила Маргарита.

– Где? Думаю, что разгуливает в городе вместе с герцогом Алансонским и принцем Конде, – громко ответил Таванн и чуть внятно, так, чтобы его слышала только Маргарита, добавил:

– Ваше прекрасное величество! Если вам угодно видеть того, за чье место я отдам жизнь, постучитесь в Оружейную палату короля.

– Спасибо, спасибо, Таванн! Благодарю вас, я сейчас же иду туда! – ответила Маргарита, уловившая из слов Таванна только это важное для себя указание.

Маргарита побежала к королю.

«После того, что я обещала ему, после того, как он обошелся со мной в ту ночь, когда неблагодарный Генрих де Гиз прятался у меня в кабинете, я не могу допустить его гибели!» – шептала она.

Она постучалась в двери королевских покоев, но за дверью стояли два отряда дворцовой стражи.

– К королю входа нет, – сказал подошедший быстрым шагом офицер.

– А мне? – спросила Маргарита.

– Приказ для всех.

– Но я королева Наваррская! Я его сестра!

– Приказ не допускает исключений; примите мои извинения.

И офицер запер дверь.

– Он погиб! – воскликнула Маргарита, встревоженная зловещим видом всех этих людей, или дышавших местью, или непреклонных. – Да, да, теперь все понятно... Из меня сделали приманку... Я – ловушка, в которую поймали гугенотов и теперь избивают... Ну нет! Я все-таки войду, хотя бы мне грозила смерть!

Маргарита, как сумасшедшая, мчалась по коридорам и галереям, и вдруг, пробегая мимо одной дверки, услышала тихую, почти мрачную песнь – до того она была монотонна. Кто-то за дверью дрожащим голосом пел кальвинистский псалом.

– Ах, это милая Мадлон, кормилица моего брата – короля! Это она!.. – воскликнула Маргарита и хлопнула себя по лбу, озаренная внезапно возникшей у нее мыслью. – Господь, покровитель всех христиан, помоги мне! И Маргарита, не теряя надежды, тихонько постучалась в дверку.

* * *

Когда Генрих Наваррский, получив предупреждение от Маргариты и поговорив с Рене, все-таки вышел от королевы-матери, хотя милая собачка Фебея, как добрый гений, старалась удержать его, он встретил нескольких дворян-католиков, которые, под тем предлогом, что хотят оказать ему почет, проводили Генриха до его покоев, где его поджидало человек двадцать гугенотов и, коль уж скоро они собрались у молодого короля, они решили не покидать его, ибо за несколько часов до этой роковой ночи предчувствие беды ощущалось в Лувре. Они остались, и никто и не думал их тревожить. Но при первом ударе колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, похоронным звоном отдавшемся в сердцах этих людей, вошел Таванн и в гробовой тишине объявил Генриху, что король Карл IX желает с ним поговорить.

Никто не пытался оказать сопротивление, да такая мысль даже в голову никому не пришла. В галереях и коридорах Лувра полы скрипели под ногами солдат, которых внутри здания и во дворе собралось около двух тысяч. Генрих Наваррский, простившись с друзьями, которых ему не суждено было увидеть вновь, пошел за Таванном – тот проводил его до маленькой галереи, прилегающей к королевским покоям, и оставил его одного, безоружного, с тяжелым сердцем, изнемогавшим от страха.

Король Наваррский провел так, минута за минутой, два страшных часа, со все возрастающим ужасом прислушиваясь к звукам набата и грохоту выстрелов, видя в застекленное решетчатое оконце, как в зареве пожара или при свете факелов мелькали убийцы и беглецы, но не понимая, что значат и эти вопли отчаяния, и эти крики ярости: несмотря на то, что он хорошо знал Карла IX, королеву-мать и герцога де Гиза, он все же и представить себе не мог, какая страшная драма разыгрывается в эти часы.

Генрих не отличался храбростью, но у него было Другое, более ценное качество – сила духа: он боялся опасности, но с улыбкой шел ей навстречу в сражении – в открытом поле, при свете дня, на глазах у всех, под резкую гармонию труб и вибрирующую, глухую барабанную Дробь... А здесь он был безоружен, одинок, взаперти, в полутьме, где еле-еле можно было разглядеть врага, подкравшегося незаметно, и сталь, готовую разить. Эти два часа остались, пожалуй, самыми жестокими часами в его жизни.

Когда Генрих уже начал понимать, что, по всей вероятности, происходит заранее обдуманное избиение, вдруг, к великому его смятению, за ним пришел какой-то капитан и повел его по коридору в покои короля. Едва они подошли к двери, как она отворилась, пропустила их и тотчас, как по волшебству, затворилась за ними; капитан ввел Генриха в Оружейную палату к Карлу IX.

Король сидел в высоком кресле, положив руки на подлокотники и опустив голову на грудь. При звуке шагов вновь прибывших Карл IX поднял голову, и Генрих заметил крупные капли пота, выступившие у него на лбу.

– Добрый вечер, Анрио! – резко произнес молодой король. – Ла Шатр, оставьте нас!

Капитан вышел.

С минуту продолжалось мрачное молчание.

Генрих тревожно оглядел комнату и убедился, что он остался наедине с королем.

Вдруг Карл IX поднялся с кресла.

– Черт подери, Анрио! Вы рады, что вы сейчас со мной? – резким движением головы откидывая белокурые волосы и вытирая лоб, спросил он.

– Конечно, государь, – отвечал король Наваррский, – я всегда счастлив быть с вашим величеством.

– Лучше быть здесь, чем там, а? – заметил Карл IX, не столько отвечая на любезность зятя, сколько следуя течению своей мысли.

– Государь, я не понимаю... – начал король Наваррский.

– Взгляните – и поймете!

Король подбежал, вернее – подскочил к окну. Подтащив к себе своего перепуганного зятя, он указал ему на жуткие силуэты палачей на палубе какой-то барки, где они резали или топили свои жертвы, которых к ним приводили ежеминутно.

– Скажите же, ради Бога, что происходит? – спросил мертвенно-бледный Генрих.

– Меня избавляют от гугенотов, – ответил Карл IX. – Видите вон там, над Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя пожара в доме адмирала. Видите труп, который добрые католики волокут на разодранном матраце? Это труп зятя адмирала, труп вашего друга Телиньи.

– Что это значит?! – воскликнул король Наваррский, тщетно ища у себя на боку рукоятку кинжала и содрогаясь от стыда и гнева, ибо он чувствовал в словах Карла издевательство и угрозу одновременно.

– Это значит, что я не желаю, чтобы меня окружали гугеноты! – закричал Карл IX, внезапно придя в ярость и страшно побледнев. – Теперь вам понятно, Генрих? Разве я не король? Не властелин?

– Но, ваше величество...

– Мое величество избивает и уничтожает сейчас всех некатоликов! Такова моя воля! Вы не католик? – крикнул Карл IX, в котором гнев все время нарастал, как некий чудовищный морской прилив.

– Государь! Вспомните ваши слова: «Мне нет дела до вероисповедания тех, кто верно мне служит!» – сказал Генрих.

– Ха-ха-ха! – залился зловещим смехом Карл. – Ты, Анрио, просишь меня вспомнить мои слова! Verba volant[9], как говорит моя сестричка Марго. Посмотри на тех, – продолжал он, показывая пальцем на город, – разве они плохо служили мне? Разве не были храбры в бою, мудры в совете, неизменно преданы? Все они были хорошими подданными! Но они – гугеноты! А мне нужны только католики.

Генрих молчал.

– Пойми же меня, Анрио! – воскликнул Карл IX.

– Я понял, государь...

– И что же?

– Государь, я не понимаю, почему король Наваррский должен поступить не так, как поступили столько дворян и столько простых людей. Ведь в конце концов все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то самое, что вы, ваше величество, предлагаете мне, а они это отвергли так же, как отвергаю я.

Карл схватил молодого короля за руку и остановил на нем свой, обычно тусклый, взгляд, начинавший теперь светиться зверским огнем.

– Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд предлагать перейти в католичество тем, кого сейчас режут? – спросил Карл.

– Государь, – сказал Генрих, высвобождая руку, – ведь вы умрете в вере своих отцов?

– Да, черт подери! А ты?

– Я тоже, государь, – ответил Генрих.

Карл зарычал от бешенства и дрожащей рукой схватил лежавшую на столе аркебузу. Генрих прижался к стене, пот выступил у него на лбу, как в смертной истоме, но, благодаря своему огромному самообладанию, внешне он был спокоен и следил за всеми движениями страшного монарха, застыв на месте, как птица, завороженная змеей.

Карл IX взвел курок аркебузы и в слепой ярости топнул ногой.

– Принимаешь мессу? – крикнул он, ослепляя Генриха сверканием рокового оружия.

Генрих молчал.

Карл потряс своды Лувра самым ужасным ругательством, какое когда-либо произносилось человеком, и лицо его из бледного сделалось зеленоватым.

– Смерть, месса или Бастилия! – прицеливаясь в короля Наваррского, крикнул он.

– Государь! Неужели вы убьете меня, своего брата? Генрих Наваррский, с его несравненной силой духа, являвшейся одним из его самых лучших душевных качеств, воздержался от прямого ответа на вопрос Карла IX: отрицательный ответ, вне всякого сомнения, повлек бы за собой гибель.

Как это бывает, тотчас же вслед за пароксизмом ярости началась реакция: Карл IX не повторил вопроса, который он только что задал королю Наваррскому; после минутного колебания, когда он только глухо хрипел, он повернулся к открытому окну и прицелился в человека, бежавшего по набережной на противоположном берегу реки.

– Должен же и я кого-нибудь убить! – крикнул Карл IX, бледный как смерть, с налитыми кровью глазами.

Он выстрелил и уложил бежавшего на месте.

Генрих вскрикнул.

Карл IX в страшном возбуждении начал безостановочно перезаряжать свою аркебузу и стрелять, радостно вскрикивая при каждом удачном выстреле.

«Я погиб, – подумал король Наваррский, – как только ему не в кого будет стрелять, он убьет меня».

Вдруг сзади раздался голос:

– Ну как? Свершилось?

Это была Екатерина Медичи, которая вошла неслышно, под гром последнего выстрела.

– Нет, тысяча чертей! – заорал Карл IX, швыряя на пол аркебузу. – Нет! Упрямец не хочет!..

Екатерина не ответила. Она медленно перевела взгляд на Генриха Наваррского, стоявшего так же неподвижно, как одна из фигур на стенном ковре, к которому он прислонился. Потом Екатерина снова посмотрела на Карла, как будто спрашивая взглядом: «Тогда почему же он жив?».

– Он жив... Он жив... – заговорил Карл IX, он прекрасно понял ее взгляд и без колебаний ответил на него:

– Он жив потому, что он мой родственник.

Екатерина усмехнулась.

Генрих заметил ее усмешку и понял, что ему надо бороться прежде всего с Екатериной.

– Сударыня, я отлично понимаю, что все это – дело ваших рук, а не моего шурина Карла, – сказал он, – это вам пришла в голову мысль заманить меня в ловушку; это вы задумали сделать из вашей дочери приманку, чтобы погубить нас всех, и это вы разлучили меня с моей женой, чтобы избавить ее от неприятного зрелища и чтобы она не видела, как меня убьют у нее на глазах...

– Да, но этого не будет! – раздался чей-то прерывистый и страстный голос, который Генрих мгновенно узнал и который заставил Карла IX вздрогнуть от неожиданности, а Екатерину от ярости.

– Маргарита! – воскликнул Генрих.

– Марго! – сказал Карл IX.

– Дочь! – прошептала Екатерина.

– Ваше величество, – обратилась Маргарита к Генриху, – вы обвиняете и меня, и вы правы и не правы; правы, ибо я действительно оказалась орудием гибели всех вас; не правы, ибо я не знала, что вас ждет гибель. Сама я, сударь, жива только благодаря случайности или, быть может, забывчивости моей матери. Но как только я узнала, что вам грозит опасность, я тотчас вспомнила о моем долге. А долг жены – разделять судьбу мужа. Изгонят вас – я пойду в изгнание; посадят в тюрьму – я пойду за вами; убьют – я приму смерть.

Она протянула руку Генриху, и он сжал ее если не с любовью, то с благодарностью.

– Бедняжка Марго! Ты лучше бы уговорила его стать католиком, – сказал Карл IX.

– Государь, поверьте мне, – со свойственным ей чувством собственного достоинства ответила Маргарита, – ради вас самих не требуйте подлости от члена вашей королевской семьи.

Екатерина многозначительно взглянула на Карла.

– Брат! – воскликнула Маргарита, которая поняла страшную мимику Екатерины так же хорошо, как и Карл IX. – Вспомните, что вы сами дали мне его в супруги!

Карл IX, под действием повелительного взгляда матери, с одной стороны, и умоляюще глядевших на него глаз Маргариты, с другой, некоторое время пребывал в нерешительности, но в конце концов Ормузд взял верх над Ариманом[10].

– Сударыня, – сказал он на ухо Екатерине, – Марго права: ведь Анрио – мой зять.

– Да, – ответила сыну, тоже на ухо. Екатерина, – Да... Ну, а если бы он не был зятем?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Дата добавления: 2015-11-14