Публичность и частная жизнь

Если не считать различий в объекте своей страсти (супруг, любовник, призвание и т.д.), «женщины в большей степени, чем матери» имеют одну общую черту. Все они не только ведут себя совершенно по-разному на публике и наедине с ребенком, более того, они вы­ставляют на показ эмоциональные проявления, которых обыкновенно лишены их дочери все остальное время. («Матери в большей степени, чем женщины», напротив, тяготеют скорее к демонстративным проявлениям пре­увеличенной заботы и предупредительности по отноше­нию к ребенку, мешая ему существовать «как другому», как самостоятельной личности, а не только как ребенку, принадлежащему исключительно им).

В силу того, что для «женщин в большей степени, чем матерей» материнство само по себе – источник чувства вины и других болезненных переживаний, еще в отно­шениях с собственной матерью они изобретают различ­ные механизмы, с помощью которых стремятся стать неуязвимыми в своих личных взаимоотношениях. Жен­щина, которую можно отнести к этой категории, ведет себя самым противоречивым образом в ситуациях, ко­торые требуют от нее проявить себя больше женщиной или больше матерью.

Некоторые из этих женщин, которые практически не общаются со своими детьми, вдруг обретают в них не­истощимую тему для разговоров с коллегами по работе, предоставляя выход своему чувству вины, но не осозна­вая его таковым. Часто они используют детей в своей профессиональной деятельности – как элемент оболь­щения, как повод для шуток, объект описания и т.д.

Другие могут совершенно забыть, что они – матери и у них есть ребенок, если его нет поблизости (а иногда, даже когда он рядом!) Различные измерения их жизни разделяются объектом их одержимости, как своеобраз­ным, абсолютно непроницаемым экраном.

И в том и в другом случае дети страдают, сталкиваясь с проявлениями этих защитных механизмов. В первом, – потому что рано или поздно, но они постараются оп­равдать все, что мать говорила о них; во втором, – по­тому что, как бы это ни было мучительно, они будут чувствовать себя полностью исключенными из сферы материнского внимания и интересов.

Глава 9

Асимметричность

Мы представили «женщин в большей степени, чем ма­терей» с точки зрения выбора объекта их страсти (суп­руг, любовник, призвание и т.д.), тогда как «в большей степени матери, чем женщины» определялись нами в соответствии с возрастом их дочерей (младенчество, де­тство, отрочество, зрелость). Такая своеобразная асим­метричность проистекает из различий этих двух типов.

Исключения

Первое проявление такой асимметричности относится собственно к структуре отношений мать – дочь. Мы убе­дились, что «в большей степени матери» сконцентрирова­ны на своих дочерях, не замечая ничего вокруг, в то время как «в большей степени женщины» сосредотачивают свое внимание на внешнем объекте, не имеющем отношения к материнству, и забывают о собственной дочери.

В платоническом инцесте, к которому тяготеют «ма­тери в большей степени, чем женщины», из отношений с ребенком, и в особенности, с дочерьми, из-за их похо­жести на мать, исключается любой третий участник. С точностью до наоборот «в большей степени женщины, чем матери» исключают ребенка из числа своих привя­занностей, но чаще от этого страдают опять же девочки, потому что мало отличаются от матери. Во втором случае мать самозабвенно выстраивает отношения с мужчиной, полностью отдается профессии или страсти, но, так или иначе, для дочери не остается рядом с ней никакого места, ни единой возможности проникнуть в околоматеринское пространство. Мальчики не так под­вержены подобному игнорированию, несомненно, по причине большей значимости, которую в обществе при­дают мужскому полу, а также благодаря их изначальной непохожести на мать. Потому с мальчиком обращаются иначе, чем с девочкой, в которой мать видит всего лишь образ самой себя, предназначенный для использования в целях самореализации.

В обоих случаях и «в большей степени матери», и «в большей степени женщины» совершают асимметрич­ное, изначально различное исключение. В одном случае они исключают третьего участника и образуют замкну­тую пару «мать – дочь»; в другом – исключается дочь ради кого-то (чего-то) внешнего, что превращает уже ее в «третьего лишнего». В первом случае дочь становится чем-то исключительным и единственным в материнском мировосприятии, во втором – исключенная из материн­ского мира дочь лишается своего места рядом с ней.

Тот, кто не пережил ни первого, ни второго варианта подобных отношений, конечно, не в состоянии предста­вить себе их мучительность; тот, кто познал такой опыт хотя бы отчасти, очевидно, не в состоянии найти подхо­дящих слов, чтобы выразить его даже в ходе длитель­ной психоаналитической работы. Благодаря художест­венному вымыслу, а именно, с помощью воображения эти эмоции, которые так трудно вынести, а еще труднее выразить словами, обретают основу и плоть. Подобрав нужные слова и прибегнув к достижениям теоретичес­кой науки, можно посредством обобщения, в свою оче­редь, размежеваться с мучительным опытом.

Виновность

Существует и другой, не менее важный тип асиммет­рии между «в большей степени матерями» и «в большей степени женщинами», которая отражает отличие их по­зиции по отношению к нормальным, то есть к общепри­нятым взглядам на материнство.

«В большей степени матери» занимают классическую позицию «хороших матерей»: они считают своих детей са­мой большой ценностью на свете, что всегда воспринима­ется как проявление материнской любви. Их самоотвер­женность вызывает одобрение в обществе и позволяет им выглядеть как в собственных глазах, так и в глазах всего остального мира примерными матерями, даже если доче­ри совершают из-за них саморазрушительные поступки. Последние чувствуют себя все более одинокими, так как они лишены самой возможности высказаться, но еще до того, как лишиться этой возможности, у них изначально отняли саму возможность заново ощутить и благодаря этому осознать тот вред, что им причинили. Даже если они в итоге сумеют высказать свои жалобы, им придется заплатить за это высокую цену, так как виновными всег­да будут признаны именно дочери.

В противоположность первым, «в большей степени женщины» обычно слывут «плохими матерями»: они всегда отсутствуют, когда нужны своим детям, остают­ся к ним равнодушными и мало их любят. Их дочери, конечно, страдают от этой пустоты и от того, что им нет места возле матери, им не хватает ее любви, правда, они могут сами любить мать и самих себя, но разве могут они пожаловаться на нее и, тем более, трансформировать в гнев свою нереализованную любовь? Окружающие обыч­но готовы услышать их жалобы, и будет лучше, если они позволят разрушить материнскую одержимость – обли­чить низость адюльтера или тупик ухода в работу. В этом случае мать подкарауливает чувство вины.

Лучше всего объясняет легитимность (законность, правомерность, здесь – естественность) такой дочерней жалобы на мать – «в большей степени женщину», исто­рия Электры, дочери «матери-любовницы». Клитемнес­тра убивает мужа Агемемнона руками своего любовни­ка Эгисфа, который затем узурпирует место законного супруга. О том же рассказывает история Гамлета, но только в мужском варианте: ребенок становится рупо­ром отца-жертвы и оглашает причину его гибели – ма­теринское предательство. Единственная разница в том, что в случае Электры призыв к справедливости по отно­шению к покойному отцу и к воздаянию по заслугам ма­тери – виновнице его гибели находит двойной отклик. И это не только коллективное осуждение и закон, наказы­вающий женщин-убийц и изменниц, но и внутрипсихическое, то есть самоосуждение в виде Эдипова комплек­са, который толкает Электру в любовные объятия отца и вызывает ярость у матери. Наиболее точный вывод из этой ситуации содержится в словах Электры в одно­именной пьесе Жироду (1938): «Я – единственная вдова моего отца, других не существует». Благодаря тому, что Электра обвиняет мать в том, что она не выполнила со­ответствующей ей роли – не была ни хорошей супругой, ни доброй матерью, дочь избегает, по крайней мере, час­тично, чувства вины за собственную ненависть к ней.

В этой же пьесе Клитемнестра вспоминает самые пер­вые дни с момента появления на свет дочери и начало формирования их отношений: «Ты хочешь услышать от меня, что ты была рождена не от любовной связи, что ты была зачата в холодной постели? Что ж, это так, ты довольна? [...] Ни разу ты не заговорила во мне. Мы были равнодушны друг к другу с первой минуты твоего появления на свет. Ты даже не заставила меня почувс­твовать, что такое родовые муки. Ты родилась малень­кая, дрожащая. С поджатыми губками. Целый год ты упрямо поджимала губы – из страха, что первое слово, которое с них сорвется, может оказаться именем твоей матери – моим именем. Ни ты, ни я – никто из нас не заплакал в тот день, когда ты родилась. Ни я, ни ты – мы никогда не плакали вместе». На этом примере мож­но наблюдать типичную клиническую картину, когда женщина с первого же мгновения отвергает свою ново­рожденную дочь и обращается с ней точно также, как, чувствуя такое материнское отношение, будет в ответ относиться к ней самой взрослая дочь. Очевидно, дочь будет платить ненавистью за ненависть. Кто из них дво­их несет ответственность за ситуацию? Мать ли это, не любящая и не любимая, а затем совершающая преступ­ление, или не любимая и не любящая дочь, впоследс­твии жаждущая мести? Ответ, возможно, содержится в словах нищего, который оказался случайным свиде­телем объяснения между Электрой и Клитемнестрой: «Каждая из них – права по-своему. Вот в чем истина».

«Наша мать, которую я люблю, потому что она такая красивая, которую я уважаю, так как этого заслужива­ет ее возраст, чьим голосом я восхищаюсь и чей взгляд ловлю с любовью. Наша мать, которую я ненавижу», в своем амбивалентном (двойственном) отношении к ма­тери дочь располагает единственным средством, чтобы не быть уничтоженной, – ненавистью. Но если чувство ненависти к матери может стать скальпелем – эффек­тивным средством, позволяющим отделиться от нее, од­новременно оно становится прорвой, беспрерывно пог­лощающей энергию: как любая страсть, она нуждается в постоянной подпитке. Ненависть, конечно, разделяет, но никогда не насыщается.

Дата добавления: 2015-11-14