Глава 12 часть 3. 1 страница

Он не помнил, как возвращался. Смазанные движущиеся пятна камней, свет факелов; тяжелое дыхание, когда он споткнулся, ввалился в дыру за портретом и упал на выставленные вперед руки.

В туалет. Немедленно, потому что тошнит. Жутко тошнит.

Ты превратился в него. Смотри, что ты наделал. Чего от тебя еще ожидать?

Драко с трудом встал, подавил позыв рвоты, сглотнул и бросился к лестнице в спальню; промахнулся мимо первой ступеньки, удержался за стену и попробовал снова. Шатаясь, побрел на тусклый свет, пробивавшийся из-под двери; вспотевшая ладонь дважды соскользнула с ручки.

За все теперь. Ты не смог взять от него то, что надо. И хуже того. Превратился в то, чем, клялся, что никогда не станешь.

Тошнота. Сильная, до боли, до крови скручивающая, жгущая внутренности. Надо только выпустить ее. Почувствовать под руками такой знакомый край унитаза, наклониться над ним и вдохнуть божественный запах расплаты. Может, на этот раз его сердце выскочит следом.

А рука до сих пор болит ― от удара о ее челюсть. Ты слышал хруст, слышал, как голова Пэнси стукнулась о камень, видел, как она медленно сползла по стене. Ты и раньше такое видел, со стороны. Столько раз. Это было так просто. Наверное, потому, что ты точно знал, что делать. Знал, как направить удар, чтобы она отлетела назад и впечаталась в стену.

Драко вбежал в туалет, нагнулся над унитазом. Его вывернуло, но позыв рвоты не принес ничего. Нет. Это неправильно. Что-то должно было быть, что-то должно было выйти. Это чувство – избавиться от него. Он выгнул корень языка, надавливая на горло, пока не почувствовал новый позыв. В этот раз он сплюнул, чуть-чуть. И тяжело задышал в холодную белую глубину унитаза, в которой эхом отдавались его тихие хрипы.

Сколько раз он видел, как мать сжимается от страха? Казалось, тысячи. Но он и дома-то почти не бывал — значит, всего пару раз. Достаточно, чтобы знать ― это было. Знать, что он никогда. Ни за что в жизни. Не ударит женщину.

Он так во многом хотел быть похожим на отца: иметь его власть, популярность, наглую, бесстыдную уверенность и силу, чтобы жить и дышать идеями одновременно грандиозными и разрушительными. Он любил отца. Скучал по нему. Но твердил себе, что никогда – есть одно, чего он никогда не сделает – не станет, подобно отцу, распускать руки. Потому что видел, как страдает мать, но все равно отвернулся, так и не смог дотронуться до нее, утешить, сказать ― что бы ни делал отец ― он, Драко, всегда будет рядом. Потому что он не был, не мог быть. И она заставила его пообещать, ― как-то ночью, той самой, когда он не выдержал и сорвался, а потом корчился на полу под прицелом безжалостной отцовской палочки. Когда они остались одни, а отец снова исчез в ночи, мать отвела его наверх, уложила в кровать и плакала. Твердила – что бы он ни делал, как бы ни распорядился своими блестящими возможностями – он не должен. Требовала пообещать ― никогда. Не причинять боли тем, кого любит. Как Люциус.

Драко тогда промолчал. Но поклялся ― тихо, самому себе.

Он часто бил мальчишек. Младших, старших, тех, кто не мог дать сдачи. Подстерегал, когда они читали у озера или шли на завтрак через общую гостиную. Если они выказывали неуважение, Драко давал им это понять. Он знал, что такое жестокость, потому что в ней вырос. Предполагалось, что и жить будет ― с ней. Но все равно оставался один рубеж, граница боли, которую он не мог перейти. Не понимал, в чем такая уж разница, по правде, ее почти не было, ничего существенного, но все равно. Он никогда не ударит девчонку. Ни одну. Даже Грейнджер.

Грейнджер.

Столько ошибок. Так много, брызгами крови в лицо, можно и утонуть, блин. Ничего не осталось. Какая разница? Все потеряло смысл. Потому что он предал отца, а теперь ― и последнюю частичку себя, что еще держалась. Еще жила.

В нем еще билась та дикая боль и ярость, решимость выкрикнуть Пэнси в лицо слова заклинания и смотреть, как она падает. Была бы это Авада? То, что он собирался крикнуть? Убил бы он ее? Что он, совсем сбрендил и охренел, скатился ниже отца? Что он, еще хуже? Драко не знал, не мог разобраться. Мог только содрогаться в позывах рвоты, надеясь, что что-то выйдет, но он сегодня почти не ел, а без еды шла только желчь. Наверное, и она скоро кончится. Лужа его рвоты еще не впиталась в трещины пола там, внизу.

Он попытался мысленно вернуться назад, до конца, до начала. Ему нравилось думать, что это из-за нее, что это все из-за Грейнджер. Но причем тут она? С какой стати? Потому что он точно знал, что сам виноват. Всегда и везде только сам, ― и все, к чему он так упорно стремился. Может, он так низко пал из-за нее. Но и в этом был виноват только сам.

Драко плохо соображал ― с тех пор, как увидел истерзанную Грейнджер. Но сейчас туман в голове был такой густой ― он с трудом понимал, откуда идет звук дыхания. И почему его так пугают неясные образы, мелькающие в этой бледной дымке. Кошмар. Беспредел. Полное поражение и безнадежность.

Драко отчаянно хотел опять ощутить вкус собственной рвоты. Но сейчас… пришлось признать, что внутри было пусто.

Он поднялся, едва сознавая, что делает, держась за бачок, потому что ноги подкашивались от стыда. Потянулся к раковине, почти соскальзывая, изо всех сил хватаясь за края, будто пытаясь оторвать ее от стены. Открылся кран. Драко нагнулся, наполнил сложенные ладони, потом прополоскал рот. Вкус был резкий, жесткий. Вода не принесла облегчения. Он попытался еще раз. Тот же химический вкус. Потом вода стала горячей, слишком горячей, потому что он слишком долго ждал. Драко попробовал снова. Вода обожгла язык, и стало немного легче ― он отметил это где-то на границе сознания. Поднял глаза и взглянул на себя в зеркало. Слева на челюсти наливался синяк. От удара Поттера. Жаль, что удар был таким слабым. Синяк – таким незаметным.

Вода перестала течь, опять стало тихо.

Как ему удалось? Так быстро дойти до конца? Всего за семнадцать лет. Драко чувствовал себя стариком, потрепанным жизнью. Опустошенным, конченым. Это конец. Все. Он подошел слишком близко к тому, чтобы стать… или уже стал ― он больше не был уверен ― чудовищем из своих кошмаров. Плевать, что сделала Пэнси. Неважно, насколько сильно он хотел видеть ее мучения ― думал, что, несмотря на переполнявшие его пустоту и отчаяние, хоть в одном может быть уверен. Он никогда не станет бить женщин. Лучше словами, ведь можно убить словом. Например, внушить, что любил ее. И имел – снова и снова, а потом вышвырнул в подходящий момент. Как половую тряпку, с разбитым нахрен сердцем так, чтобы его нельзя было склеить. Он с радостью бы это сделал. В точности и дословно. Все, что угодно, за то, что она сделала с Грейнджер. С той, которую он… что-то в нем… он…

В памяти всплыло что-то ― среди звуков ударов и криков боли, жалобных просьб о пощаде. Слишком давно…

Наказание.

Он отчаянно хотел, чтобы его наказали. За все его гребаные ошибки, за каждую оговорку. И смерть казалась лучше всего. Не правда ли? Когда не осталось шансов на искупление, возможности выбраться из пропасти, куда он сегодня себя загнал. Пошел искать Грейнджер. Сочувствовал ей – до боли. До слез. Потом нашел Пэнси. И… распустил руки. Он дошел почти до конца.

Или лучше просто остаться здесь. Стоять и смотреть на свое отражение, утопая в отчаянии. Может, смерть слишком хороша для него. Слишком проста, слишком милосердна.

Он был просто молод. И достаточно честен с собой, чтобы признать: ему не хватит смелости, чтобы покончить с собой. Просто исчезнуть. И не проще ли будет позволить отчаянию поглотить себя? Драко признал, что он трус. Ну и что? Он может быть кем угодно. Потому что уже стал всем, что ненавидел.

Возможно, ему не на что надеяться, потому что Пэнси права. Гермиона любит Гарри, она любит Рона. Они ее тоже любят. Ее семья всегда рядом, и она не станет ей рисковать. Тем более ради него. Самого жалкого из своих знакомых. «Помнишь, она тебя жалела?» А сейчас… пусть его это бесит, он не может ее винить. Ни капельки.

Драко жалел отца за жестокость. За то, что он бил мать. За неспособность понять, насколько неправильно – абсолютно, кошмарно неправильно – во всех аспектах, любым способом ― причинять боль. Эти его побои ― просто злодейство. Слишком страшно, неважно, какова цель. Он жалел отца за его слепоту.

Как забавно. Как охуительно смешно, трогательно до кровавых слез, не правда ли? Отец, я жалею тебя за то, что ты это делал. С другой стороны ― мои поздравления, потому что ты умудрился передать это все. Своему сыну. Наверняка до смерти хочешь узнать, что из меня выйдет. Теперь, когда я сделал первый шаг. Почему бы тебе вместо этого не передать мне свою силу? Силу стать тем, кем ты был. Потому что у меня ее никогда не было. В самом деле не было. Я только тыкался, как слепой щенок.

Драко не понимал. По крайней мере, сейчас. Не верил, что что-то может еще
измениться. Он так привык падать в бездну, когда не за что ухватиться, и некому протянуть руку и удержать. Так почему не сейчас?

Ему было так стыдно.

Это отражение перед ним.

Он был слишком похож на мать. И слишком мало ― на отца.

И смотри. Смотри, что ты со мной сделал. После всего ― я до сих пор хочу видеть тебя в своей чертовой роже. Я жалок. И слаб. Ты меня вывернул наизнанку, а я все еще хочу слышать тебя, снова побыть с тобой. И пусть твоя оплеуха поставит меня на место. Как это было бы просто. Потому что смотри, кем я стал – без тебя. Не понимаю. Зачем ты со мной это сделал? И я виноват. Как тебе удалось породить такого поразительного морального урода? Наверное, до сих пор жалеешь. Лежишь там гнилой в могиле. Я вот точно жалею. Каждую чертову секунду.

Драко крепче схватился за край раковины. Каждый раз, когда он позволял себе думать так долго, вот так расслабиться, он чувствовал, как в нем закипает кровь, поднимается злость и ярость, отвращение к жизни и ко всему, что она ему дала. Все, превратившееся в ничто. Даже Грейнджер. Даже Грейнджер он не был нужен.

Это о чем-то да говорит. Тебя достаточно посылали, почему бы тебе не понять наконец, ты, кретин? Разуй глаза и пойми, где ты есть. Ты один, всегда будешь один, и даже мысль о том, чтобы искать утешения у грязнокровки ― ужасна и отвратительна. Тебя уже не спасти. Та, о которую ты должен был вытирать ноги, от тебя отвернулась. Догадалась, чего ты на самом деле стоишь: ничто и никто без отцовской воли.

Ты жалок, ты ничего не добился сам, не смог продержаться даже до конца чертовой школы. Не смог держать себя в руках, пока не стало слишком поздно.

Вдруг зеркало перед ним раскололось посередине, трещины разбежались к краям. Потом треснуло еще раз, разваливаясь на куски, один упал в раковину и разбился. Драко заметил кровь на костяшках пальцев. И ударил в зеркало снова.

Опять и опять, пока стекло не начало обваливаться ему под ноги, дробясь и отскакивая от плиток пола, окружая его потрясающим грохотом, жутким, блистательным эхом разбитых сердец, языков, легких ― взрывающихся, разорванных в клочья, растоптанных и разбросанных вокруг. Драко все бил и бил, не понимая, что не может остановиться, просто продолжал долбить кулаком всюду, где видел свое отражение, чувствовал, как стекло вспарывает кожу, и где-то на границе сознания слышал крик ― отчаянный, дикий рев, рвущийся у него изо рта сквозь оскаленные зубы. Кровь капала в раковину, пятнала участки кожи, глаза и зубы, но он так и не успел осознать это, пока не осталось ничего, кроме стены. Драко упал на колени, едва не задев головой каменный угол раковины, рухнул на пол, уронив окровавленные руки, опустив голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Его тело подергивалось; рев и усиленный эхом звон, грохот бьющегося стекла наконец стихли. Он дышал с неровными всхлипами, медленно отползая к стене, отталкиваясь изрезанными ногами.

Боль. Тоска. Мука. Отчаяние. Драко сидел, опустив голову. И чувствовал, как его омывают слезы.

Скорчившись на холодном камне в углу. Вцепившись в волосы израненными руками. Драко Малфой, содрогаясь в рыданиях, пытаясь выплакать душу.

Думаю, тебя можно поздравить, отец. Ты должен очень гордиться.


*****

Гермиона села так резко, что голова чуть не взорвалась от боли. Этот звук.

Она так крепко спала, была почти в отключке от сонного зелья, а теперь ноющая и острая боль во всем теле вернулась ― когда пронзительный звук бьющегося стекла взрезал мозг и проник до самого сердца. Которое замерло от ее первой мысли.

«Они вернулись. Вернулись, чтобы добить меня».

Но грохот не утихал, и теперь, полностью проснувшись, она посмотрела на дверь в ванную, и в голове зашумело от мелькнувшей догадки ― что скорее всего это… Малфой.

Как долго она спала? Что он сказал, уходя?

«Я скоро вернусь. Я вернусь».

Так какого Мерлина… и как… откуда этот страшный грохот?

А потом ее усталое, издерганное сердце снова сжалось ― от жуткого рева, низкого злобного воя в дополнение к оглушительному звону из-за двери.

Гермиона спустила ноги с кровати, поморщилась, отталкиваясь и вставая, и бросилась к двери, шатаясь от колющей боли в ребрах.

― Малфой?! ― она попыталась крикнуть, но получилось хрипло и слишком тихо, почти теряясь в шуме из-за двери. Постучала дрожащим кулаком.

Но грохот не утихал, как и рев. Было слышно, как у него срывается голос. Ее мозг лихорадочно заработал, просчитывая жуткие вероятности, мучительно пытаясь понять, что могло случиться, чтобы заставить его. Запереться в ванной. В приступе дикой, всепоглощающей злобы.

Это было страшно. Он был страшен. Она не доверяла ему ни раньше, ни теперь, а сейчас его было так хорошо слышно. Вой безумца. Что-то случилось. Она не знала, что, но что-то все же случилось, и он сорвался. Гермиона опять поднесла руку к двери, потом опустила. Сердце стучало как бешеное. Она не могла больше. Хватит. Хватит жестокости. Черт. Ей было по-настоящему страшно.

Чертовски страшно. И когда мысль о том, что кто-то… ведь он уходил? ― кто-то довел его до такого… может, Гарри… о Мерлин, пожалуйста, пусть это будет не Гарри… звук стекла, бьющегося о каменные плиты пола, стих. И беспокойство о лучшем друге вновь сменила тревога о Драко.

Потому что на смену звону стекла. Пришел звук в тысячу раз хуже.

Перекрывающий звон в ушах. Малфой сидел где-то там, за дверью, и плакал. Так громко и так неожиданно; этот звук невозможно было ни с чем спутать. И все вокруг будто остановилось.

Гермиона никогда не слышала, как он плачет. Ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь так рыдал. В этом звуке была такая невероятная боль, безнадежность и… что-то неописуемое. В ее опустевшей больной голове не осталось слов. Будто он сдался. Совсем сдался.

Ее мысли замерли. Как и яростный стук под ребрами. Язык примерз к небу.

Не понимая, что делает, не раздумывая, Гермиона обхватила ручку двери, изо всех сил стиснула пальцами и повернула. И дверь открылась, не запертая, ничем не припертая. Полностью распахнулась.

А за дверью. Там не было воздуха. Потому что она не могла дышать.

Драко сидел, привалившись спиной к стене у серой каменной раковины, и дрожал. Свесив голову, касаясь лбом колен, то и дело соскальзывая. Уронив окровавленные руки. Всхлипывая. Хватая воздух ртом. Жуткие, разрывающие грудь всхлипы. Плечи тряслись от судорожных рыданий.

― Малфой…

Кто-то что-то сказал, прошептал. Наверное, она. Потому что больше никого не было. Только она. И Драко. Слезы капали на пол.

Теперь она заметила стекло, оно было везде. Несколько тонких осколков еще торчали в стене; большие, острые процарапали стенки раковины, мелкие усеивали пол. Его руки в крови. Вот почему. Он разбил зеркало. В ярости снова и снова долбил кулаками в стекло, пока не поранил их так, что страшно подумать. И почему? «Зачем ты это с собой сделал?»

― Малфой… ― опять этот голос. Наверное, ее. Потому что теперь она осторожно шагнула ближе, сказала чуть громче, но все еще шепотом.

Кажется, он услышал. Поднял израненные руки и прикрыл уши. Он все еще всхлипывал, ничуть не тише от ее слов. Казалось, неважно, что она здесь. Он просто не хотел ее слышать.

― Малфой… перестань…

Черт. Он казался… совершенно раздавленным. Плач разрывал сердце. Судя по ощущению, буквально. Наверное, это оно и есть, подумалось ей, чувство, будто тебя рвет на части.

Гермиона опять шагнула к нему. Вздрогнула, когда осколок стекла порезал босую ступню. Втянула воздух сквозь сжатые зубы, но только приподняла ногу. Не стала нагибаться, смотреть на рану. Просто забыла о ней.

Его палочка валялась на полу за раковиной, наполовину засыпанная стеклом. Значит, он нашел ее. Пошел и забрал. И возвращался. Так? И что потом? Почему… почему ты так плачешь, Малфой?.. пожалуйста. Этот звук постепенно сводил с ума.

― Что случилось? ― пробормотала она. Медленно обошла осколки, разрываясь между желанием держаться подальше и почувствовать его рядом. Быть рядом. Понять, почему. Остановить. Потому что…

Драко вздрогнул при ее приближении. Может, даже поднял глаза, чуть-чуть, на секунду; рыдания стали немного тише. Но он все еще плакал. Будто хотел утонуть в слезах.

― Малфой, пожалуйста…

Он подтянул колени к груди. Лучше бы сказал хоть что-нибудь, что угодно… отъебись, заткнись, шлюха, грязнокровка… было бы легче. Просто услышать, как он бормочет что-то свое, чтобы знать, что он все еще есть там, внутри. Где-нибудь. Все еще жив, дышит, не до конца сломлен, раздавлен отчаянием, сжавшись в комок на полу от боли.

Глаза защипало, все вокруг потеряло четкость.

― Пожалуйста, ― жалобно повторила она. Сглотнула, изо всех сил пытаясь сдержать слезы. Он был уже совсем близко. Гермиона присела, обхватив колени, не обращая внимания на протесты измученного тела. Его боль была хуже, чем все, что с ней сегодня случилось. ― Что с тобой? ― спросила тихо и осторожно. ― Почему ты… Поговори со мной. Пожалуйста, скажи что-нибудь, Драко.

Драко.

Она поняла, когда он заметил. Позже. На долю секунды после него.

Драко.

Сердце забилось как бешеное. Она не имела в виду…

Он поднял глаза.

― … Малфой, ― и не смогла сдержаться. Попыталась исправиться. Еле слышным дрожащим голосом, бессмысленно… но все равно. Он поднял глаза.

Рыдания стихли.

Они смотрели друг на друга, Драко с мокрым лицом: глаза, щеки ― красные и в слезах. Бледный. Неестественно бледный. Под лихорадочным румянцем кожа была слишком белой, совсем бесцветной, ни крови, ни жизни. Невозможно смотреть. Невозможно сдержаться. У нее по щеке скатилась слеза.

― Что случилось?.. ― тихо спросила она. Осторожно. Отчаянно пытаясь понять, почему он выглядит так, будто все потерял. Еще слеза покатилась следом.

― Я… прости, ― это было так непохоже на Малфоя, которого она знала, у Гермионы даже мелькнула мысль ― она даже поверила на долю секунды, что это не он. Не Малфой. Не с таким голосом.

― За что? ― ее голос дрогнул.

Драко помотал головой. Он мог потягаться с ней слезами. И выиграть. У него их было слишком много.

― То есть… я хотел тебя вылечить. Прости. Я просто… я пришел, но я…

― Шшш… ― она не хотела это слышать. Ей было плевать. Невозможно думать о собственной боли, видя его ― таким.

― Грейнджер, ― его голос срывался от слез. ― Все это… я не хотел…

― Шшш… ― опять извинения. Зачем они ей? Не потому же он сидит, скорчившись на полу, ― дрожа, обливаясь слезами и потом. Гермиона очень медленно придвинулась ближе. Почти перестала дышать, замерев. Достаточно близко, чтобы накрыть его руку своей. И не смогла.

― Ты из-за этого?.. ― нет, наверняка было что-то еще. ― Все это сделал?.. ― выдохнула она. ― Потому что тебе жаль?

Он поднес руки к лицу. Повернул к себе, потом от себя. Кажется, дольше смотрел на ту сторону, где было больше крови. Потом кивнул:

― Если бы ты знала, что я…

Она попыталась сообразить, что он имеет в виду ― сквозь звон в голове, который был уже тише, но все же. Не проходило ни дня, чтобы она не пыталась понять. Снова и снова. Все эти дикости, что он говорил. И вот опять. Бесполезно. У нее не было ни единой зацепки. Глухая стена.

― Что ты?.. ― задумчиво повторила она.

― Что я сделал.

― Малфой…

― Я должен быть наказан.

Гермиона нахмурилась. «Наказание? Что за чушь?»

― Я не… ― она качнулась вперед, встав на колени, наклонилась к нему и прошептала: ― Не всегда все так просто, Малфой, ― не зная, что еще сказать. Как всегда. Даже не зная, понял ли он хоть что-то.

― Он бы меня убил.

Она помотала головой:

― Кто?

Драко молчал. Просто смотрел на свои окровавленные костяшки пальцев.

― Кто «он», Малфой? ― снова спросила она.

― Мой отец.

По спине пробежала дрожь. И вдруг вспомнились его слова, сказанные когда-то. Про то, что он знает исцеляющие заклинания. И почему он их знает.

«Меня научила мать. Она лечила меня, иногда. Знаешь? После такого».

― Малфой… ― начала она, взглянула на его руки, потом снова в лицо. ― То, что он с вами делал… ― и опять помотала головой. Драко все время кого-то бил, казался злобным ублюдком, необратимо испорченным. Но Гермиона не могла даже представить себе, каково это было ― жить с таким отцом, как Люциус. Даже для него. ― …было ужасно. Ты не… такого никто не заслуживает. Особенно от тех, кого любят.

Ему на глаза навернулись новые слезы, он прохрипел:

― Ужасно?

― Да. Это было ужасно.

― Тогда… Я ужасен.

Она помотала головой, но не смогла придумать ответ.

― Знаешь, я ее встретил.

― Кого?

― Паркинсон.

У Гермионы екнуло сердце.

― Ох.

― Я был зол.

Она молчала.

― Я был так зол.

― Это уже неважно, Малфой, ― выдохнула Гермиона, глядя в пол. ― Это в прошлом.

― Но ты не понимаешь, ― теперь Драко мотал головой.

― Знаю, что не понимаю. Но это уже в прошлом.

Она не хотела об этом думать. Не хотела вспоминать о боли, ноющих ранах и крови, которая едва начала замедлять свой бешеный бег.

Он все мотал головой и, казалось, дрожал сильнее. Если вообще начинал успокаиваться.

― Нет, не в прошлом, ― Гермиона опять услышала тихие всхлипы в безжизненном голосе. ― Оно никогда не кончится.

― Малфой, не плачь, пожалуйста, ― выдохнула она. «Мерлин, пожалуйста, держись. Мне тебя не удержать. Да и себя вряд ли. И неважно, зачем мне это надо». ― Я не знаю, что случилось. Но тебе надо поспать. Я тут все уберу.

― Это никогда не кончится, ― прошептал он, уперев локти в колени, запустив руки в волосы и уронив голову. И опять начал чуть-чуть раскачиваться.

«О нет».

― Малфой, посмотри на меня, ― бесполезно. ― Я не… просто… пожалуйста. Перестань.

― Я наделал столько ошибок, ― бормотал он кому-то. Ей? Или все-таки себе? ― Он ненавидел меня за них. Я себя тоже за них ненавижу.

― Малфой…

― Ненавижу всех, кто меня окружает, ― он взъерошил пальцами волосы и с силой пригладил назад. ― Это место. Все это сраное место. Хочу уйти. Должен уйти.

Она знала, что он говорил не только про Хогвартс. Не только о школе. Просто по звуку голоса.

Драко трясло. Может, от холода? Или от злости. Казалось, он медленно, тихо сходит с ума. Снова всхлипнул. Открыл рот… хочет что-то сказать? Еще что-нибудь выплеснуть из того, что внутри? Но тут же закрыл, потому что не смог проглотить слезы. Они опять потекли.

― Нет… ― Гермиона пыталась не плакать. ― Не надо, пожалуйста. ― Но не могла. Не получалось смотреть на него, чтобы все не сжималось внутри.

Он покачал головой, прошептал:

― Прости…. ― и закрыл глаза, крепко зажмурил.

― Малфой, ― протолкнула она сквозь сведенное горло.

Потому что тоже это чувствовала. Тут, между ними. Эту усталость. И боль. Вечную, неизбывную боль. Она шла от него волнами, густыми, едкими, горькими, и эти волны накрыли ее с головой. Гермиона знала, что в нем есть тьма. Тьма внутри, и еще эта мука, но все равно не могла без него. И боялась. Краткий, жгучий, пронзительный миг боялась, что он может просто сдаться. Полностью сдаться.

Она не понимала, что делает. Потому что слезы уже текли, как она ни пыталась сдержаться. Наверное, он почувствовал ее дыхание. Потому что поднял голову. «Пожалуйста, не сдавайся». Гермиона закрыла глаза. «Кажется, ты мне нужен». И провела губами по его губам, легко, чуть касаясь. Он перестал дышать, застыл под ее отчаянным теплом. И она отстранилась ― оставшись рядом, очень близко, и разрешила себе заплакать. Всего лишь заплакать. А прикосновение дрожащей ладони Драко к щеке принесло только больше слез. Еще больше, когда она подняла руку и осторожно дотронулась до его лица, провела пальцами по темнеющему синяку на подбородке. Он прислонился лбом к ее лбу.

― Прости…

Опять извинения. С самого дна души. Она их не хотела. Не хотела никаких извинений. Гермиона опять прижалась губами к его губам, и они раскрылись, язык скользнул ей в рот, прошелся по нижней губе. Это чувство. Теперь она вспомнила, почему так нуждалась в нем. Почему так мечтала ощутить его ― вот так: завораживающую влажность рта на губах, на языке. И если бы она уже не плакала, этот поцелуй довел бы ее до слез. Затуманил глаза. Она чувствовала, как его душа перетекает в нее, как губы вздрагивают от беззвучных рыданий.

Гермиона не остановила его. Не возразила, когда он медленно уложил ее на пол, привстал и склонился над ней, ни на секунду не отрываясь от ее губ. Она знала, что если вытянет ноги ― порежется о стекло, и опять будет кровь. Неважно. Плевать, потому что Драко был здесь, прижимаясь всем телом к саднящему телу; язык двигался глубже у нее во рту, резче по краю губ. Они закрыли глаза. И лежали, целуясь сквозь жаркие слезы.

Было больно, когда он провел рукой вдоль ее тела и задел ребра. Гермиона вздрогнула, Драко почувствовал ее дрожь губами и отстранился, чтобы опять попросить прощения, но она обхватила его за шею и притянула к себе. Было больно. Слишком больно от всего этого. Но она не хотела останавливаться. Ей это было нужно.

Им обоим нужно.

Он попытался прошептать ее имя. Что-то вроде вопроса. Предупреждение. Но Гермиона не обратила внимания. Опять провела языком по его губам, кажется, ощутила этот вкус, легкую горечь рвоты… но почему-то ей было все равно, она даже почти не заметила. Малфой протянул руку, подхватил ее под согнутое колено и повел вверх по бедру, медленно, чуть касаясь. Кожу жгло, но Гермиона даже не шелохнулась. Потому что от того, как двигались его пальцы, ― перехватывало дыхание. И когда она задрожала, то не от боли, а от этого: его рука между ног. Пальцы скользят по коже под рваным шелком платья.

Невыразимо нужно.

Он оторвался от ее рта, коснулся губами щеки, влажными дорожками, осторожными укусами спустился ниже, зализал крошечный порез под подбородком, вызвав новую дрожь. Гермиона просунула руку между их телами, забралась ему под рубашку и провела ногтями по коже; отвела колено, вжимаясь бедром ему между ног, и услышала резкий вздох. Почувствовала выпуклость сквозь грубую ткань брюк. И впервые в жизни бесстыдно захотела большего.

Влага на бедре. Кровь. Из ее глубоких царапин? Или его разбитых, изрезанных в кровь рук? Гермиона вздрогнула, когда его пальцы коснулись влажных трусов, а жадный горячий язык ― ямки у шеи, где бешено бился пульс. Драко слегка прикусил кожу, еле заметно, наверное, думал — она не почувствует. Но она почувствовала. Как каждый сводящий с ума миг их объятия. Громкое тяжелое дыхание ― эхом движений ее избитого тела на жестком, усыпанном битым стеклом полу. Так неожиданно. Все так неожиданно, быстро и необходимо.

Она опять вжалась в него бедром, и Малфой застонал. Оставил ее шею и вернулся к губам, целуя жестче, отчаяннее, нетерпеливее. Больше желания. Меньше осторожности, с каждой секундой все меньше. Потрясающий привкус засохшей крови в углу его рта. И ее тело заныло сильнее.

― Малфой…

Она не знала, о чем стонет, едва дыша, ему в губы, но на раздумья не было времени, решайся, давай, но осторожно, пожалуйста, осторожно, ведь он уже там… пальцы скользят в трусы, пробираются между ее складок. Драко уже задыхался, она чувствовала, как напряглись его мышцы, член крепче вжался в бедро. И тут – первый длинный стон разорвал звук дыхания; ее голова мотнулась из стороны в сторону, когда он провел большим пальцем по клитору. И Драко ответил, пробормотал ей в шею:

― Черт… ― не прекращая зализывать красный кровоподтек на плече.

― Еще, ― выдохнула Гермиона.

И он зарычал. Двинул пальцем быстрее, потом еще и еще. Ее тело терзала боль, и исступленное наслаждение от его пальцев сводило с ума, сплавляя безумие боли и удовольствия. Упоительно. И она знала, что ему все труднее дышать. Всасывать воздух в легкие.

Слезы на щеках. Она все еще плачет? Тут, на полу с обезумевшим Драко, его руками и ртом, стонами и рычанием. Совсем потерявшим голову.

Гермиона не знала, что делать. Не понимала, что от нее ожидается. Но здесь и сейчас это было неважно. Она выгнулась, оторвав от земли протестующую спину и стиснув зубы, когда два пальца Драко плавно скользнули в нее, плавно и так глубоко, как могли достать, а большой продолжал гладить клитор. Он отпихнул трусы в сторону уже совершенно мокрой рукой.

― Черт… Грейнджер…

Кто-то что-то сказал? Она снова выгнула спину и закусила губу. Боль в ребрах пронзила бок, ободранную кожу саднило. Было больно. Но все равно. Потому что было еще кое-что. Бесстыжее, жгучее, пульсирующее наслаждение, зарождающееся между ног. Яростно разливающееся по телу.

― Не… останавливайся… ― неправда, она не могла сказать это вслух. Драко опять зарычал. Вынул пальцы и снова толкнулся внутрь, и опять, задавая ритм, резко и хрипло дыша, одновременно скользя по клитору, вдоль и по кругу, пока ее слезы не хлынули непрерывным горячим потоком, странно приятным. И тогда она вздрогнула, выгибаясь, содрогнулась в конвульсиях вокруг его пальцев, едва различая его имя в собственных стонах:

― Малфой!..

Волны жестокого, бесстыдного наслаждения прокатились по ее измученному телу.

Она запрокинула голову, и рука Драко метнулась, чтобы не дать ей удариться об пол. Попыталась выровнять дыхание, вдохнуть хоть сколько-то воздуха и вернуть ясность мысли, когда его губы обрушились на нее, язык прорвался сквозь зубы и завладел ртом. Его пальцы покинули ее, и Гермиона чуть не застонала от чувства потери, но тут они втиснулись между их сомкнутых губ ему в рот, горячие, мокрые, и он их тщательно облизал. Ей было все равно ― ни удивления, ни отвращения. Это было неважно. Драко пробовал ее на вкус, и единственным результатом было только больше влаги у нее между ног.

Гермиона нащупала молнию его брюк. Потянула и вдруг замерла. Драко прервал поцелуй и посмотрел на нее, близко-близко, глаза в глаза.

В них ― бледных, безумных и настороженных; все еще мокрых, в слезах, неуверенных ― был вопрос. Но ей не хотелось об этом думать. Раскладывать все по полочкам, искать ответ. Сегодня она не могла. Поэтому просто приподнялась и прижалась губами к губам. Он застонал ей в рот, потянувшись рукой, чтобы помочь снять брюки.

Они подались, и Драко опять оторвался от ее губ и зарычал, втягивая прохладный воздух сквозь сжатые зубы, освобождаясь от жаркого плена одежды. Гермиона взглянула вниз, между ними, пытаясь увидеть, просто взглянуть на него, на твердый и влажный член в его дрожащей руке. И приоткрыла губы. Опять эта жажда, бесстыдная жажда его. Она ничего не могла с ней поделать.

Платье сбилось вокруг талии, воздух ванной холодил кожу. Драко не снял с нее трусы, чтобы не сделать больно, еще больнее, ― она догадалась, когда он торопливо, неловко отпихнул их в сторону.

И почувствовала, как в нее уперлась головка члена. Сердце стучало как бешеное, яростно разгоняя кровь. И прежде чем она успела открыть рот для последних сомнений или сожалений… которых у нее не было, ― Драко вздохнул, стиснул зубы… и толкнулся вперед, погружаясь в нее одним движением, до конца.

Боль. Гермиона ждала ее. Но от этого было не легче. И от того, что все ее тело уже болело и ныло до самых костей. Драко почувствовал, как она напряглась, будто рябь пробежала по телу, опустил голову, стиснув веки от наслаждения, и прошептал на исходе вздоха:

― Прости.

Он некоторое время не двигался. Ждал, чуть покачивая бедрами. Она чувствовала его бешеное, жгучее желание, яростное биение крови под кожей и не могла понять, как он может… как у него получается ждать, замерев ― пока боль у нее внутри немного утихнет, мышцы вокруг его члена привыкнут, чуть-чуть, но все равно.

― Грейнджер… ― прохрипел он.

Гермиона помедлила. Секунду, чтобы обхватить его за шею. Краткий момент истины, чтобы понять ― все кончено. Принять ужасающий факт, что ей не за что больше прятаться. Что она необратимо, неотвратимо выбрала Драко и предала друзей.

«Но мне это было нужно, ― неотступно крутилось в голове. ― И ему тоже ― здесь и сейчас». Вот он дрожит над ней. Красивый. Такой ослепительно прекрасный, когда мускулы вздуваются под рубашкой в попытке удержать контроль. Хватило только кивка, маленького движения подбородком вниз. И Драко вздохнул, выскользнул из нее и толкнулся обратно.

Он двигался в ней, и Гермиона чувствовала каждый миг, каждый рывок телом на жестком холодном полу. Врывался в нее глубоко и резко, не отводя отчаянных, я-этого-ждал-так-долго-слишком-долго глаз от ее лица. Их застилал туман. Лицо Драко застыло, он стиснул зубы, наморщил лоб в отчаянном наслаждении, продолжая двигаться, беспечно толкаться в нее, будто забыл… будто ощущение ее под собой поглотило его целиком, так что боль больше не имела значения.

И она почти не имела. Почти ушла, когда Гермиона шевельнулась под ним, начала встречать его движения, чуть-чуть вскидывая бедра. Он застонал, запрокинув голову в мучительном экстазе, одной рукой сжимая ее запястье, другой подхватив под бедра, бормоча:

― Грейнджер, бля, такая грязная, прекрасная, охуительно грязная Грейнджер, ― задыхаясь, сбиваясь с ритма.

Он растягивал ее. Это было почти восхитительно, потому что уже почти не было боли. Его язык снова скользнул ей в рот, жарко дразня, и Гермиона еле сдержала всхлип. Между ног одна за другой прокатывались крошечные волны удовольствия. Звуки шлепков влажной кожи, стоны и хрипы, рычание, вздохи эхом наполнили комнату и отражались от стен. И движения – они становились жестче, он перестал сдерживаться, полностью потерявшись в совершенном и упоительном трении. Изо всех сил сжал ее руку, пальцы жгли запястье. Впился зубами в губу и опять простонал ее имя вперемешку с проклятиями — «…бля, охуительно…», ― слова будто текли изо рта: «… тесно, мокро, не молчи, скользко, мне так жаль…» вместе с потоком безумия, чистого сумасшествия его глаз и пальцев, и яростный стук сердец в унисон, а потом…

― Скажи…

В первый раз она не расслышала. Почти непроизвольно мотая головой из стороны в сторону, а Драко вбивался в нее, начиная терять ритм. Он дышал как-то странно, сквозь сжатые зубы.

― Повтори… Грейнджер.

― Что? ― прошептала она. С трудом, сквозь его яростные толчки. Сквозь безнадежную битву боли и удовольствия за ее тело.

― Мое имя…

Гермиона почти не соображала, а он двигался в ней, исступленно, потерянно, полностью поглощенный тем, что билось в его глазах. Дикая тьма, страшная сила желания. Он зарычал и сильнее стиснул ее бедро.

Она всхлипнула:

― Малфой…

― Нет…

И поняла ― вдруг, на дне крутящейся воронки пульсирующей боли и отголосков наслаждения, терзающих мозг ― надо было подумать… и попытаться понять, что сказать… ― он повторил опять. Казалось, он был так близко к чему-то, слишком быстро и слишком сильно, что ей надо было… у нее не было выбора, слова сорвались с языка:

― Драко… ― и еще раз, потому что, услышав, он сильнее двинул бедрами, вдавил ее в пол так, что, кажется, в ней что-то хрустнуло, но это было неважно. Не сейчас и не после, до тех пор, пока она с ним, и она повторила, на этот раз громче:

― Драко…

Горячая, жаркая влага внутри затопила ее. Драко била крупная дрожь, он крепко зажмурился, резко хватая ртом воздух на волнах экстаза, снова и снова прокатывающихся по его телу.

И замер, на несколько кратких секунд совершенно застыл. Гермиона смотрела на него во все глаза, а потом его руки медленно подогнулись. Он плавно, со стоном выскользнул из нее, пытаясь не придавить, и упал рядом на влажный каменный пол. Задыхаясь. Как загнанный конь.

― Грейнджер…

Ей удалось чуть-чуть, очень медленно повернуть голову. По его щеке текли слезы. Как у нее. Они вдвоем. Измученные, на полу.

Но он ничего не сказал. Только молчал и тихо дрожал всем телом, и Гермиона снова стала смотреть в потолок. Попыталась закрыть глаза и опять почувствовать его тепло внутри. Все что угодно, чтобы приглушить жгучее чувство пустоты от того, что они сделали. Или чтобы вернуть его. Тело горело от боли.

Мысли мешались; возможно, оно все еще здесь. Сейчас. Как в бреду. Она хотела лежать так как можно дольше. Всегда. Чтобы не вспоминать, почему они плачут, лежат там и плачут. Беззвучно, как про себя. Или друг другу.

И тогда, сквозь тьму зажмуренных глаз, Гермиона почувствовала, как что-то коснулось ее руки. Горячие влажные пальцы робко обхватили ее ладонь, тихо и осторожно сжали. Ее сердце замерло.

Она открыла глаза. Чуть повернула голову ― к нему, к Драко. Он лежал, уставившись в потолок. Все еще задыхаясь, все еще с мокрым лицом, и не смотрел на нее. Кажется, вовсе не замечал. Можно было подумать, что он опять замкнулся в себе. Забытый. Отверженный.

Если бы не ладонь, чуть дрожащая на ее руке. Будто он боялся, а вдруг ― вдруг она ее просто сбросит.

Очевидно, в этот странный момент Гермионе Грейнджер, лежащей, держась за руки с Драко Малфоем, следовало бы иметь куда больше сожалений. Но она не могла себя заставить. По крайней мере, сейчас.

Отвернулась, закрыла глаза и стиснула его пальцы.

И медленно, постепенно его дрожь начала стихать.

Дата добавления: 2015-11-14