О сущности и значении революций 1917 г.

Для объективного понимания дальнейшей судьбы партии боль­шевиков и всей России необходимо обратить внимание на некото­рые проблемы, связанные с идеей социализма вообще и примени­тельно к России в частности. Если до Октября вопрос о социализме как первоочередной задаче не ставился прямо и большевиками, поскольку главным было решение неотложнейших экономических, социальных и политических проблем, то теперь ситуация меняет­ся. Легкость захвата власти вскружила головы, хотя возможность социализма в России пока еще тесно увязывалась с идеей мировой пролетарской революции. Вот окончание обращения ЦК РСДРП(б) о разногласиях в ЦК, опубликованного 7 ноября: «Мы твердо сто-

' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исто­рические темы. М., 1989. С. 44.

им на принципе Советской власти, т.е. власти большинства, полу­чившегося на последнем съезде Советов, мы были согласны и ос­таемся согласны разделить власть с меньшинством Советов, при условии лояльного, честного обязательства этого меньшинства подчиняться большинству и проводить программу, одобренную всем Всероссийским Вторым съездом Советов и состоящую в по­степенных, но твердых и неуклонных шагах к социализму»'.

И здесь как будто мы выходим на острую и сложную проблему готовности общества к революции, а конкретнее — на проблему преждевременности прихода к власти какой-либо партии, до того, как созреют условия для выполнения ее программы. Об опаснос­тях такого преждевременного прихода к власти пролетарской пар­тии писал еще Ф. Энгельс. В 1853 г. он замечал, что, если в силу слабости других партий коммунисты придут к власти, то они будут вынуждены действовать в общереволюционных и мелкобуржуаз­ных интересах, и при этом «под давлением масс, связанные свои­ми собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявления­ми и планами, мы будем вынуждены производить коммунистиче­ские опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны»².

Но на самом деле проблема здесь гораздо глубже: о возможно­сти вообще социалистического общества, о последствиях навязы­вания обществу какой-либо одной, общей для всех модели обще­ственного устройства.

А. Бутенко, рассуждая о тех страшных последствиях, к которым привели в XX в. попытки построения социализма, — 1930-е годы и Сталин в СССР, Пол Пот в Кампучии, Ким Ир Сен в Северной Корее и проч., восклицает: «Неужели же само стремление людей к социальному равенству и социальной справедливости столь уто­пично, что всякая попытка реализации приводит к столь катастро­фическим последствиям для самого общественного прогресса». И дает весьма распространенный сейчас среди приверженцев со­циализма ответ, что все дело здесь в соотношении цели и средств, что благая цель не может быть достигнута недостойными средства­ми, иначе она превращается в свою противоположность³.

Однако ответ А. Бутенко ошибочен. Дело обстоит именно так, что любая попытка навязать обществу единую, обязательную для всех модель общественного устройства неизбежно приводит к насилию,

' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исто­рические темы. М., 1989. С. 45.

² Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 28. С. 490—491.

³ Бутенко А.П. Откуда и куда идем. Л., 1990. С. 218.

диктатуре немногих «жрецов истины». В принципе, не имее1 значения, какая — благая или неблагая для всех людей — цель при этом преследуется сторонниками того или иного учения. Просто если корысть «учителей», «жрецов», «пророков» видна сразу, то увлечь за собой массы не удается с самого начала, а за соблазни­тельными идеалами социализма готовы идти многие, а потом ока­зывается, что поворачивать обратно уже поздно: ловушка захлопывается. Украинский революционер-демократ Иван Франко пророчески писал в 1903 г.: «Жизнь в энгельсовском народном государстве была бы правильной, ровной, как хорошо заведенные часы. Однако есть в этом понимании некоторые вещи, которые пробуждают серьезные сомнения.

Прежде всего всемогущее государство легло бы страшной тяже­стью на каждого отдельного человека. Собственная воля и собст­венная мысль человека должны были бы исчезнуть, замереть, а то вдруг государство признает их враждебными, непотребными. Вос­питание, имея в виду воспитание не свободных людей, а благопри­стойных членов государства, сделалось бы мертвящей духовной муштрой, казенщиной. Люди вырастали и жили бы в такой зависи­мости, под таким присмотром государства, о каком теперь в наи-абсолютнейших полицейских государствах нет и речи. Народное государство стало бы огромнейшей народной тюрьмой.

А кто же был бы ее сторожем? Кто держал бы в руках руль та­кого государства? Этого социал-демократы не говорят открыто, но во всяком случае эти люди имели бы в своих руках такую огром­ную власть над жизнью и судьбой миллионов своих товарищей, какую никогда не имели самые большие деспоты, и старая беда — неравенство, изгнанное в дверь, вернулось бы через окно: не было бы эксплуатации работников капиталистами, но было бы всевлас­тие управляющих — все равно, прирожденных или выборных — над миллионами членов народного государства. А имея в руках такую неограниченную власть хотя бы на короткое время, как лег­ко могли бы управляющие захватить ее навсегда! И как легко при таких порядках подорвать среди людей корень всякого прогресса и развития и, доведя весь люд до полной степени всеобщего застоя. оставить его на этой ступени на долгие века, подавляя всякие та­кие силы в обществе, что толкают вперед... будят неудовлетворен­ность тем, что есть, и ищут чего-то нового. Нет, социал-демокра­тическое «народное государство», если бы было можно когда-то построить его, не создало бы рая на земле, а было бы в лучшем случае великим препятствием для действительного прогресса»'.

' БутенкоА.П. Откуда и куда идем. С. 41—42.

Вообще-то такое общество, такое государство к идеалам соци­альной справедливости никакого отношения не имеет. Согласно К. Марксу, полагает А. Бутенко, суть казарменного социализма (коммунизма) состоит в том, что это — первая примитивная форма псевдонового политического общества (деспотического или демо­кратического), способного появляться там, где для действительно­го социализма еще нет ни объективных, ни субъективных предпо­сылок, когда частную собственность упраздняет (или делает вид, что упраздняет, добавим от себя) общество, еще не имеющее усло­вий, чтобы сделать это достойным образом. В результате возникает общественный строй, внешне коллективистский, но на деле про­низанный теми же частнособственническими принципами и преж­ними отношениями. «Этот коммунизм, — писал К. Маркс, — отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последователь­ное выражение частной собственности, являющейся этим отрица­нием». Именно в этом повсеместном, всеобщем отрицании лично­сти человека, в глумлении над личностью и заключается суть казарменного социализма, подчеркивает А. Бутенко и продолжает со ссылками на К. Маркса. Низкий уровень экономического раз­вития, который становится здесь исходным пунктом обобществле­ния, проявляет себя во всех сторонах общественной жизни; харак­теризует он и человека этого общества, «который, — пишет К. Маркс, — не только не возвысился над уровнем частной собст­венности, но даже не дорос до нее», ибо над ним самим «господ­ство «вещественной» собственности... так велико, что он стремит­ся уничтожить все то, чем на правах частной собственности не могут владеть все». Именно в этой связи «он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д.», проповедуя уравниловку и ни­велируя всех (в том числе и с помощью топора). Другими словами, это — идеология и психология людей, находящихся во власти за­висти, а сама эта «всеобщая и конституирующаяся как власть за­висть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовле­творяет».

Социалистичность или коммунистичность такого общественно­го устройства заключается, по К. Марксу, всего лишь в формаль­ном обобществлении, фактически не устраняющем капитала и свя­занных с ним отношений. «Для такого коммунизма, — отмечал К. Маркс, — общность есть лишь общность труда и равенство за­работной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной (у нас — государством — Прим. авт.) как всеобщим капиталис­том». Поскольку же общество не в состоянии еще обеспечить снос-ное существование всем своим членам, то в этом обществе если и не возобновляется в полной мере «борьба всех против всех», то возобновляется вся «старая мерзость» борьбы за жизненные блага с использованием силы и власти, что и превращает все общество в подчиненную жесткой власти казарму, нерентабельно производя­щую, населенную забитыми и задавленными гражданами и их стя­жателями — правителями, писал К. Маркс'.

Все сказанное К. Марксом в отношении казарменного комму­низма, якобы возникающего только в странах с низким уровнем экономического развития, на самом деле справедливо в отноше­нии любых государств, строящихся на принципах уравнительной социальной «справедливости» и неизбежно замедляющих темпы своего развития. Достаточно сравнить Чехословакию и Австрию, Восточную и Западную Германии, Северную и Южную Кореи. Непременным условием прогресса человечества является свобода проявления личностью своих талантов, свобода поиска своего ме­ста в жизни, приложения своих сил. И не надо бояться отрицатель­ных последствий свободы личности (а они есть — преступность, наркомания, алкоголизм и т.д.), а учитывать их и создавать обще­ственные механизмы их нейтрализации, как учитывают опасные свойства огня и электричества.

Сущность характеристики общественного устройства, которое у нас существовало десятилетиями и от которого мы ушли недалеко, не в названии его социализмом, хотя и казарменным, а в опреде­лении его как «власть зависти». Если в обществе начинают преоб­ладать люди завистливые, жадные, но не способные добиться бла­гополучия своим трудом и талантом, то такое общество начинает двигаться к катастрофе. К чему приводит победа серых, которых сменяют черные, прекрасно показано в повести А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом». И неважно, какими словами прикрываются лидеры красных, черных, коричневых — социализм, фашизм, мо­нархизм, патриотизм, суть у них одна — серость, агрессивная се­рость. В начале XX в. на авансцену общественной жизни выходят новые социальные слои — верхушка крестьянства и пролетариата, мелкие и средние торговцы, ремесленники. Эти массы людей были не очень грамотными, нравственно неразвитыми, но с огромным самолюбием. Эти социальные явления были порождением индуст­риализации и урбанизации, т.е. роста городов, перемещения массы сельских жителей в города. Перемешивание социальных слоев, отрыв от своей среды есть одно из последствий индустриализации.

' Бутенко А.П. Откуда и куда идем. С. 33—34.

Нравственный тип поведения вырабатывается веками: крестья­нина — в крестьянской среде, городского ремесленника — в город­ской. Когда им было плохо, они восставали, бастовали, но не стре­мились управлять государством. Процесс перехода из своей веками выработанной этической среды в некую новую среду культурного человека, который сам должен определять то, что раньше за него делала среда (сельская и городская община), очень сложен, осо­бенно для тех, кто внутренне не готов брать на себя ответствен­ность. И когда такая полукультура охватила огромные массы, ста­ли возможными фашизм, нацизм, социализм в форме сталинизма.

Не случайно, что в основе этих социально-политических тече­ний (фашизма, нацизма, социализма) лежат идеи общинности, коллективизма, отрицательного отношения к личности и частной собственности, благодаря которой только и может существовать независимая и самостоятельная личность. Массовость и приход к власти партий, возглавлявших эти течения, обеспечивала осознан­ная или не осознанная тяга огромных масс к сохранению или воз­рождению сообществ общинного типа. Втянутые в процессы инду­стриализации и урбанизации, вырванные из привычной среды и не выработавшие еще морали и норм поведения человека нового, индустриального общества с его опорой на собственные силы, на уважение собственного достоинства и уважение этого достоинства в других, эти массы оказались в условиях экономических кризисов начала века и послевоенной разрухи в отчаянном положении и становились легкой добычей политических проходимцев в виде вождей, фюреров, генсеков.

Характерно, что, хотя в окружении В. Ленина и были образо­ванные люди, но почти все они, включая его самого, были самоуч­ками. Никто из них не получил систематического образования, не выработал навыков научной дискуссии. Это были люди с книжны­ми представлениями о жизни, почти никогда не работавшие регу­лярно ради заработка, но зато с громадным самомнением, с чувст­вом интеллектуального превосходства и равнодушием к конкретным людям. Все вместе это способствовало выработке фа­натичного типа сознания, столь характерного для вождей серости в разных обличиях.

В автобиографической книге «Моя жизнь» Л. Троцкий делает ряд разоблачительных для него признаний, которые многое гово­рят и о нем самом, и о других вождях подобного типа. «Природа и люди, — писал он, — не только в школьные, но и в дальнейшие годы юности занимали в моем духовном обиходе меньшее место, чем книги и мысли. Несмотря на свое деревенское происхождение, я не был чуток к природе... Люди долго скользили по моему созна­нию, как случайные тени. Я смотрел в себя и в книги, в которых искал опять-таки себя или свое будущее»'. Сам Л. Троцкий никаких лишений и несправедливостей не испытывал, «запас социаль­ного протеста», по его выражению, был заложен в нем в результате наблюдения несправедливости в отношении обиженных в деревне, но это вполне книжное восприятие жизни, характерное для рос­сийской интеллигенции XIX в. и выраженное во множестве книг и публицистических статей. Непосредственно с рабочими Л. Троц­кий общался в течение нескольких месяцев в Николаеве в возрасте 17—18 лет. И не случайно его признание: «Когда я уже стал оформ­ляться как революционер, я ловил себя на недоверии к действию масс, на книжном, абстрактном и поэтому скептическом отноше­нии к революции»².

Российским революционерам противостояла мощная государ­ственная машина, им приходилось действовать в условиях полного отсутствия легальной политической жизни. Поэтому они были вынуждены создавать сильные дисциплинированные организации и вначале в теории, а затем на практике использовать в своих ин­тересах мощь государства. Очень рано к идее о необходимости создания централизованной партии приходит и Л. Троцкий, сразу же поддержавший «Что делать?» В.И. Ленина с планом ее созда­ния. Л. Троцкий писал: «Революционный централизм есть жест­кий, повелительный и требовательный принцип. В отношении к отдельным людям и к целым группам вчерашних единомышленни­ков он принимает нередко форму безжалостности. Недаром в сло­варе Ленина столь часты слова: непримиримый и беспощадный. Только высшая революционная целеустремленность, свободная от всего низменно-личного, может оправдать такого рода личную бес­пощадность»³.

И уже неудивительно читать у человека, собравшегося строить гуманное общество всеобщей справедливости, такие слова: «Нель­зя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, име­нуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неиз­бежной смертью позади»⁴. И о характере борьбы за власть в ходе

'Троцкий Л. Моя жизнь. М., 1990. С. 79. ² Троцкий Л. Т. 1.С. 119. 'Там же. С. 187. ⁴ Там же. Т. 2. С. 141.

революции еще знаменательнее: «Вопрос о личной репрессии в революционную эпоху принимает совсем особый характер, от ко­торого бессильно отскакивают гуманитарные общие места. Борьба идет непосредственно за власть, борьба на жизнь и на смерть — в этом и состоит революция. Какое же значение может иметь в этих условиях тюремное заключение для людей, которые надеются в ближайшие недели овладеть властью и посадить в тюрьму или уничтожить тех, которые стоят у руля. С точки зрения так называ­емой абсолютной ценности человеческой личности революция подлежит «осуждению», как и война, как, впрочем, и вся история человечества в целом»'.

В. Ленин также принадлежал к вождистскому типу личности с чертами фанатика, о чем приводится много свидетельств в книге Д. Волкогонова «Ленин». Так, студенческий товарищ А. Ульянова В. Водовозов записал о знакомстве с его младшим братом Влади­миром: «После посещения семьи Ульяновых обнаружилось, что близко сойтись с Владимиром он ни в коем случае не может. Его возмущали невыносимая полемическая грубость Ульянова, его без­граничная самоуверенность, самомнение, разжигаемое тем, что в семье его считали «гением», а окружающие видели в нем непрере­каемый авторитет»². Люди, хорошо знавшие В.Ленина уже в начале его революционной карьеры (Ю.0. Мартов, А.Н. Потресов, Н. Валентинов), отмечали, что при отсутствии у него тщеславия Ленин не скрывал своего морального «права» на первенство, считал воз­можным подтверждать его грубым моральным давлением и нетер­пимостью к чужим взглядам.

А. Потресов писал: «Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гип­нотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Плеханова — почитали, Мартова — любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение, в дело, с не­меньшей верой в себя... Но за этими великими достоинствами скрываются также великие изъяны, отрицательные черты, которые, может быть, были бы уместны у какого-нибудь средневекового или азиатского завоевателя»³.

И, может быть, главное объяснение и личности Ленина, и его деятельности, а также ему подобных, дал М. Горький в ноябре

'Троцкий Л. Т. 2. С. 210.

² Волкогонов Д.Ленин. Кн. 1. М., 1994. С. 55.

'Там же. С. 142.

1917 г.: «Жизнь, во всей ее сложности, неведома Ленину, он не зна­ет народной массы, не жил с ней, но он — по книжкам — узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металли­ста руда. Возможно ли — при всех данных условиях — отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому, — невоз­можно; однако — отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся?»' А ведь в окружении Сталина люди и со сред­ним образованием были редкостью. У «железного наркома» Н. Ежова — всего два класса.

Можно сделать вывод, что и в 1917 г., и в последующие годы социализм был всего лишь прикрытием для глубинных процессов, протекавших в российском обществе. Многое для понимания этих процессов дает цивилизационный подход к истории России. При­менительно к 1917 г. интересные факты и их анализ имеются в статье Л.И. Семенниковой «Октябрь 1917-го... Что же произошло?»

После Февраля, в условиях полной политической свободы, от­крыто проявились все тенденции, все возможные варианты даль­нейшего развития России. Политические партии боролись за вли­яние на массы через прессу, агитацию и пропаганду, митинги и демонстрации, через противостояние партийных программ и спи­сков кандидатов от партий на выборах и т.п. И по результатам выборов в 1917 г. можно оценить степень поддержки массами той или иной партии и путей развития, которые они предлагали и выражали.

Временное правительство и коалиция стоявших за ним сил выступали за переход на западный буржуазно-демократический путь развития. Парламентская республика с разделением властей, правовое государство и гражданское общество, рынок как способ функционирования экономики, а следовательно, неизбежное со­циально-классовое и имущественное расслоение и развитая част­ная собственность — таковы были составные элементы программы Временного правительства. Эта программа в основном привлекала образованную часть общества, а также те массовые слои, которые уже оказались связаны с рыночными структурами западного типа и являлись их приверженцами (предприниматели, высококвали­фицированные рабочие, связанная с рынком часть крестьянства, мелкие собственники города и т.п.). Какую долю составляли они в тогдашнем обществе?

Безусловным сторонником западного пути развития была пар­тия кадетов. Процент голосов, который она собирала на выборах,

Горький М. Несвоевременные мысли. М., 1990. С. 84.

дает представление о числе сторонников этого пути. Этот процент был стабилен на всем протяжении 1917 г. На выборах в городскую Думу Москвы (июнь 1917 г.) кадеты получили 16,8% голосов. Там же на выборах в районные думы (сентябрь) — 26,3%, но на самом деле число голосов не изменилось, так как избирателей пришло намного меньше. В Петрограде на выборах в районные думы (ко­нец мая — начало июня) — 22%, в городскую Думу (август) — 21%. В целом по 50 губернским городам России на осенних выборах в городские думы кадеты собрали 12,9% голосов.

В уездных городах и сельских районах число сторонников каде­тов было значительно меньше и колебалось в пределах 5%. На выборах в Учредительное собрание кадеты вместе с союзниками получили 17% голосов.

Разумеется, в таком случае выбор западного пути развития был практически невозможен. Тем более что его сторонники выступали и за продолжение войны до победного конца.

Не была Россия и мелкобуржуазной страной. Реформа 1861 г. при всем ее огромном значении для развития России оставила много препятствий на пути формирования широкого слоя мелких собственников. Надельная земля была передана в собственность общинам, а не крестьянам и не подлежала свободной купле-прода­же или отчуждению. Поэтому слой мелких собственников оставал­ся очень немногочисленным. А ведь именно он служит главной опорой западного буржуазно-демократического общества. Партий­но-политические структуры либерального толка не имели прочных корней в российском обществе, в любой момент они могли быть сметены либо сверху (сторонниками самобытного пути с опорой на самодержавие и общину), либо снизу (большинством народа, не имевшим собственности и настроенным против нее).

В начале XX в. западная цивилизация находилась в состоянии глубокого кризиса и не была идеалом для подражания. Отсюда распространение среди российской интеллигенции социалистиче­ской идеи как альтернативы, способной обеспечить прогресс об­щества, но без западных контрастов и потрясений. Но марксизм является типичным продуктом западной культуры, и не случайно меньшевики, сторонники классического марксизма и близкие к западной социал-демократии с ее уважением частной собственно­сти и отказом от пролетарской революции, собирали на выборах всего 4% голосов. И это много, так как фабрично-заводские рабо­чие составляли 2% населения.

Большевизм был более сложным явлением, отражавшим рос­сийскую действительность. В 1917г. большевистская доктрина объ-

единила в себе антикапиталистические настроения среди рабочих, антисобственнические — среди крестьян, связанных с общиной, стремление людей в условиях воины и разрухи к социальному ра­венству и справедливости на уравнительных началах, укоренивши­еся традиции коллективизма, непонимание подавляющим боль­шинством населения образцов западной демократии и т.п. Лидеры большевиков выдвигали лозунги, которые не имели отношения к марксистскому социализму, но обеспечивали партии массовую поддержку: мир — народам, земля — крестьянам, власть — Сове­там, борьба с разрухой. Об идеях марксистского социализма, про­летарского интернационализма массы не имели ни малейшего по­нятия (что блестяще показано в произведениях А. Платонова).

Но и при этом массовая база большевиков не была столь боль­шой, как было принято считать. На выборах в городские думы большевики получили: в Петрограде — 33,5% голосов, в Москве — 11,6, по 50 губернским городам — 7,5, по уездным — 2,2%. На выборах в Учредительное собрание — 22,5% (ведь голосовали все слои населения, а не только рабочие, как на выборах в Советы).

Наибольшее распространение и влияние в массах получили са­модеятельные организации, не имевшие классового характера и аналогов в западной политической культуре, — Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Советы с самого начала стре­мились стать властью, тяготели к централизации, внутреннему структурированию и иерархии. За несколько месяцев они сложи­лись в многоуровневую централизованную организацию. Советы не знали разделения властей, были многофункциональны и отра­жали попытку построения общества на нормах общинной демо­кратии.

Среди политических партий наибольшей поддержкой в массах пользовалась партия эсеров, также не имевшая выраженного клас­сового характера и аналогов в западной политической культуре. Эсеры, партия общинного социализма, собирали в 1917 г. на выбо­рах: в Петрограде — в районные думы 47% голосов, в городскую — 37,5, в городскую Думу Москвы — 58, по 50 губернским городам в городские думы — более 50, в Учредительное собрание — 55% го­лосов.

Следовательно, двоевластие было противостоянием двух частей общества: меньшая его часть предлагала западный выбор, большин­ство народа предпочитало развитие на почвенных, самобытных устоях, на основе норм общинной демократии.

Но в истории не было больших обществ, организованных на принципах общинной демократии. Община демократична, многофункциональна, но стремится к автономии, замкнутости, и по­пытка построить жизнь страны на общинных нормах ведет к ее дроблению на автономные части, что и происходило в 1917— 1918 гг., когда даже на великорусской территории возникали само­управляющиеся, самостоятельные образования: трудовые комму­ны, федерации трудовых коммун, карликовые республики и т.д.

В этих условиях, когда, казалось, уже ничего нельзя было вос­соединить, и стала оформляться новая система власти, в корне отличная от того идеала, который был у народных масс (да и от идеалов большевиков, выраженных в книге В.Ленина «Государство и революция», написанной всего за считанные недели до Октяб­ря). Эту систему власти принято именовать диктатурой пролетари­ата, но на самом деле пролетариат тут ни при чем.

Жестко централизованная, антидемократическая, широко при­менявшая диктаторские методы, эта система власти носила ярко выраженный незападный, некапиталистический характер. Она была направлена против классов, частной собственности, рынка, всех форм демократии, включая советскую. Но она оказалась спо­собной предотвратить распад Российской империи и даже укре­пить ее в виде СССР, провести индустриализацию страны, но в интересах государства, а не широких масс населения.

Рассмотрение событий 1917 г. и последующих десятилетий толь­ко с точки зрения возможности или невозможности социализма в России и вообще борьбы западного и самобытного путей все же недостаточно. Эти события и процессы можно понять и оценить только в рамках широкой исторической панорамы истории Рос­сии, особенно последних двух столетий.

К началу — середине XIX в. старый тип общества в России — феодальной, патриархальной, огосударствленной и военизирован­ной общественной системе с ее несвободой экономической, поли­тической и культурной деятельности, с подавлением личности че­ловека на всех уровнях, с отсутствием политических и гражданских прав и гражданского общества вообще — исчерпал свои возможно­сти для развития. Перед Россией встал выбор: или медленное раз­ложение, распад и превращение во второразрядную страну, а мо­жет быть, исчезновение как единого целого или переход к новому типу общественной системы, новой парадигме развития со свобод­ной рыночной экономикой, с отказом государства от чрезмерного вмешательства в экономику, к созданию гражданского правового общества с обеспечением всех прав личности и становления но­вой, самостоятельной, независимой в мыслях и делах личности, с повышением общей культуры и созданием условий для свободного творчества.

Отмену крепостного права в 1861 г. и последующие реформы следует рассматривать как начало смены одного типа обществен­ной системы, одной парадигмы общественного развития другими.

В таких случаях старое общество (старая власть) стремится со­хранить себя путем некоторых реформ, не затрагивающих его ос­нов. Но общество — это именно система, которая покоится на каких-то основных элементах, и если замены требуют именно эти принципиальные, определяющие характер данной системы элемен­ты, то половинчатыми реформами не обойтись, и действия старой власти, стремящейся сохранить свое господство и ведущую роль в обществе классов, стоящих за ней, приводят, как правило, к нача­лу процессов, сметающих не только эту власть и господствующие классы, но и к глубокому преобразованию всей общественной си­стемы.

1861, 1905, 1917 гг. — это кризисные, переломные точки разви­тия, когда глубинные процессы вырывались наружу. Внешние про­явления политической и экономической борьбы разные, но суть одна — нарождение нового социально-экономического и полити­ческого порядка. Этот процесс зарождения и развития нового типа общественной системы не может быть одномоментным актом, ста­рая система формируется и укрепляется веками, и даже за три ре­волюции ее не свалить. Переход от одной системы к другой — процесс длительный. Так, в Англии от периода первоначального накопления капитала, «огораживании», революции XVII в. до пол­ной победы свободной, рыночной экономики (капитализма) про­шло около 300 лет, во Франции этот процесс занял также около двух веков. И в нашей стране после 1917 г.: — нэп 20-х годов, ре­формы 50-х и 60-х годов — это очередные потуги, внешние прояв­ления глубинных объективных процессов. И перестройка, начав­шаяся в 1985 г., — это очередной этап, более серьезная попытка ускорить ход истории. Ее результаты, результаты реформ 90-х го­дов зависят не от того, кто победит — Горбачев или Ельцин, Ель­цин или Зюганов, правоверные коммунисты или демократы, а от степени готовности элементов новой общественной системы иг­рать решающую роль в экономической и политической жизни стра­ны, от степени готовности широких слоев населения принять но­вые порядки: рыночную экономику, конкуренцию на всех уровнях, политическое и идеологическое многообразие. От того, что пере­весит — надежда на собственные силы, вера в себя или упование на доброго барина в лице президента или генсека, чувство собст­венного достоинства, самоуважения или рабская психология, — в конечном итоге зависят результаты конкретного исторического

периода, начавшегося в Середине 80-х годов. Но переход к новой общественной системе неизбежен.

Дело не только и не столько в коммунистической идеологии, а в глубинной структуре общества, не имеющей четко выраженной архитектоники, структуры, построенной на взаимосвязи социаль­ных ячеек, слоев, групп с более или менее осознанными интереса­ми, состоящего из самостоятельных, уважающих себя и других личностей. В России в силу различных исторических причин и обстоятельств образовалась общественная система со слабовыра­женными структурными элементами в виде классов и сословий (о чем писал еще Н. Бердяев) и в виде более мелких социальных сло­ев и групп. Эта слабоструктурированная общественная система позволяет достаточно легко смять общество в массу, легкоуправля-емую толпу. Вот отсюда и большая роль государства в истории России, а при его ослаблении, а тем более развале, как в 1917 г., побеждает тот, кто обладает сильной организацией, способной подавить и повести за собой толпу. Опасность повторения Смутно­го времени с угрозой появления новой диктатуры существует и сейчас, в конце 90-х годов. Идеологическое оформление диктатор­ской общественной системы может быть различным — монархиче­ским, фашистским, коммунистическим, религиозным, национали­стическим и т.д. Поэтому в настоящее время заботой всех демократических сил, всех здравомыслящих жителей России долж­но быть именно построение развитого гражданского общества с четко выраженной структурой. Только в таком случае мы будем и сытыми, и свободными. Попытки же сначала накормить и одеть народ с помощью сильной исполнительной власти, контролирую­щей все и вся, могут привести к обратному результату, к удушению ростков нового общества и гибели демократии не в результате ре­акционного переворота, а в результате перерождения.

Главный итог 1917 г. — ликвидация устаревшего политического строя, еще одного несущего элемента старой общественной систе­мы, в то время главного препятствия для смены общественной системы (полная неспособность царизма провести индустриализа­цию в интересах общества, его несостоятельность во время первой мировой войны и т.д.). То, что в дальнейшем происходило вплоть до настоящего времени, — это период накопления сил новой об­щественной системой для решительного рывка к завоеванию веду­щей роли. Далеко не все было в русле основного вектора развития нашей страны, но истории, причем не только российской, всегда были свойственны головокружительные зигзаги и не так уж редки возвраты назад.

ЛЕКЦИЯ XX

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В РОССИИ

Причины и начало гражданской войны в России. Белое и красное движение. Красный и белый террор. Причины поражения белого движения. Итоги гражданской войны

Первыми историографами гражданской войны были ее участники. Гражданская война неминуемо делит людей на «своих» и «чужих». Своеобразная баррикада пролегла и в понимании, и в объяснении причин, характера и хода гражданской войны. День ото дня мы все более понимаем, что только объективный взгляд на гражданскую войну с обеих сторон даст возможность приблизиться к исторической правде. Но в то время, когда гражданская война была не историей, а реальностью, на нее смотрели иначе.

В последнее время (80—90-е годы) в центре научных дискуссий находятся следующие проблемы истории гражданской войны: причины гражданской войны; классы и политические партии в граж­данской войне; белый и красный террор; идеология и социальная сущность «военного коммунизма». Мы попробуем осветить неко­торые из этих вопросов.

Неизбежный спутник почти каждой революции — вооруженные столкновения. У исследователей существует два подхода к данной проблеме. Одни рассматривают гражданскую войну как про­цесс вооруженной борьбы между гражданами одной страны, между различными частями общества, в то время как другие видят в гражданской войне лишь период в истории страны, когда вооруженные конфликты определяют всю ее жизнь.

Что касается современных вооруженных конфликтов, то в их возникновении тесно переплетаются социальные, политические, экономические, национальные и религиозные причины. Конфлик­ты в чистом» виде, где наличествовала бы только одна из них, редки. Преобладают конфликты, где таких причин много, но домини­рует одна.

Дата добавления: 2015-11-14