Хозяин туннелей 5 страница

Значит, я не схожу с ума, понял Иван. Вот блин.

Оказывается, все гораздо хуже.

* * *

История Водяника оказалась еще смешнее, чем у Кузнецова. Удачно, как ему тогда казалось, сбежав от молодого мента, профессор шмыгнул в боковой коллектор. Проф почему‑то был уверен, что прекрасно ориентируется в туннелях.

У него с собой были фонарь, карта, вода и запас еды.

Туннель вел напрямик к Гостиному Двору.

Иван застонал сквозь зубы. Профессор, ну вы‑то зачем повторяете ошибки молодых идиотов вроде Кузнецова?

Профессор пошел по коллектору… свернул не туда… встретил команду слепых (мда, подумал Иван, что‑то знакомое)… поболтал о том о сем… ему предложили разделить трапезу… очень образованные люди, кстати… Проф выпил воды… заснул.

И оказался здесь.

Подозрительно много совпадений, подумал Иван. Сначала Уберфюрер оказывается в Новой Венеции, затем Миша. Теперь вот Профессора встретили. Словно неведомая сила собирает их вместе.

Это что – знак судьбы? Щас. Дождешься от нее, как же…

В темноте кто‑то громко застонал.

– Кузнецов! – крикнул Иван. – Слышишь меня? Ответь, если слышишь!

Молчание.

– Он что, тоже с вами? – удивился Водяник. – Какой настойчивый молодой человек! Я даже, стыдно сказать, начинаю им восхищаться.

– Идиотизм заразен, – сказали из темноты. Голос был Уберфюрера. – Я вон тоже хотел прогуляться… Прогулялся, блин.

– Привет, Убер, – сказал Иван. – Кузнецов с тобой?

Пауза. Шебуршение в темноте.

– Не, – сказал Убер наконец. – У меня одноместный номер. Может, с вами?

– Кузнецов! – позвал Иван без особой надежды. Никто не отозвался. Убили его, что ли? Эх, Миша, Миша. Лучше бы ты остался в Новой Венеции, в долгах, с разбитой спиной, но живой… – Куз‑не‑цов!

Бесполезно.

– Где мы вообще? – спросил Иван. – Что это за станция, Проф?

– Судя по тому, что я слышал от нашего тюремщика, это Проспект Просвещения, – сказал Водяник. – Просвет в просторечии. Здесь живут слепые… вы понимаете, целая колония незрячих… Впрочем, думаю, вы понимаете. Вам тоже встретился караван с поводырем? Мне вот встретился.

– А что им от нас надо? – допытывался Иван. – Зачем им мы?

Но профессор не успел ответить.

– Моя голова… ох… что… что случилось? – голос молодой и испуганный. – Почему я ничего не вижу?!

А вот и Миша.

– Здравствуйте, Михаил, – серьезно произнес голос профессора. – Не скажу, что очень рад вас здесь встретить, но…

– Профессор? Вы? Почему я вас не вижу?! Что с моими глазами?

– Спокойно, – велел Иван. – Здесь просто темно. С твоими глазами все в порядке, Миша.

– Точно, слава богу, – сказал невидимый Кузнецов. – Вот сейчас я вижу людей в белых одеждах…

– Что‑о?

Иван повернул голову вправо и зажмурился. Блин. С непривычки даже слабый свет резал глаза, как ножом. Слезы покатились по лицу. Уберфюрер сдержанно выругался.

Какое удовольствие снова видеть!

Ни с чем не сравнимый кайф. Иван вдохнул. Словно даже воздуха больше стало.

«Включите свет, дышать темно и воздуха не видно». Детская поговорка.

Во главе процессии слепцов, идущей вдоль ряда железных клеток, вроде той, в которой сидел Иван, был тот самый поводырь с Венеции – высокий, костистый, с осунувшимся, вытянутым лицом. Длинная жидкая бородка.

Вместо глаз у него – воспаленные, неровно заросшие впадины. Перекрученное розовое мясо.

– Думаю, на этот вопрос могу ответить я, – сказал поводырь. В руке он держал свечу, воск капал на морщинистую кожу запястья. – Видите эту свечу? Посмотрите внимательно – потому что это последний свет, что вы увидите в своей жизни.

– Почему так? – удивился профессор. Он сидел в клетке по правую руку от Ивана. В тусклом свете диггер видел его заросшее бородой лицо, вдавленное в решетку, словно Проф мечтал быть поближе к свету. А ведь он сидит здесь подольше меня, понял Иван. Ничего себе.

– Именно так, – ответил слепой.

– И никаких вариантов? – Водяник не сдавался. – Какой‑нибудь договор кровью или еще что?

– Ну, – поводырь вдруг усмехнулся. – Если вы спрашиваете…

Братья за его спиной молча ждали. Тусклый свет позволял видеть только часть клеток, уходящих за спину слепого. Сколько их тут? В одной из клеток Иван заметил примостившийся на полу скелет. Привет, приятель.

– И так тоже бывает, – сказал слепой, словно почувствовав его взгляд. – Видите ли в чем дело, уважаемые… хмм… гости. Выбор у вас невелик. Или вы становитесь одними из нас или… скажем так, не становитесь. Совсем. Как он, – слепой кивнул на клетку со скелетом. Безошибочно, словно мог его видеть.

– Одним из вас? – Клетка Уберфюрера была напротив Ивановой. Скинхед стоял, положив кисти на перекладину решетки. – Христианином, что ли, брат? Так я запросто, только открой дверь. Вера во мне крепка как никогда.

– Не ерничай, – сказал слепой. – Впрочем, если ты готов, брат…

– Готов, не сомневайся, брат, – Убер облизнул губы. Нетерпение в нем нарастало. Иван видел, как блестят глаза скинхеда. – Открывай, брат.

– …если ты готов, я велю брату Симеону… – один из белых братьев кивнул. Здоровый, с плоским, как тарелка, лицом. Висок у него был обожжен. – …велю приготовить железные прутья… Или ты предпочитаешь кислоту? Позволь дать тебе совет, брат – химический ожог болит дольше, а зарастает хуже. Так что на твоем месте я бы выбрал раскаленное железо.

Уберфюрер стиснул челюсти. Начало казаться, что кожа на скулах у него лопнет.

– Так что позволь мне, брат мой, подождать, пока твоя вера станет крепче, – заметил поводырь. – Скажем, пару дней.

– Ну ты и урод, – сказал Убер.

– То есть, другого выбора у нас нет? – уточнил профессор. – Только смерть или ослепление?

– К сожалению, – сказал поводырь. – Вы готовы? Сейчас свеча погаснет. Считаю до пяти. Раз, два…

Иван смотрел на колеблющееся пламя, вбирал его в себя.

– …три…

Вокруг все исчезло, кроме этого маленького язычка пламени.

…Танины руки обнимают его сзади за шею. Иван чувствует их тепло и одновременно прохладу. Когда у него не было сил, достаточно было приложить Танину ладонь ко лбу – и силы появлялись. Так и сейчас. Лоб горит. Иван берет ее ладонь и прикладывает к своему лбу. Прохлада от ее пальцев заставляет мрак отступить. Все будет хорошо. Все будет…

– Когда ты вернешься? – говорит Таня. Ее дыхание щекочет ему волосы за ухом. Она нагибается и заглядывает Ивану в лицо – сбоку.

– Скоро, – говорит Иван. – Совсем скоро…

Пламя свечи трепетало – здесь был легкий сквозняк.

– …два. Стоп, – поводырь задрал голову, его острая борода смотрела на Ивана. – Игнат, брат мой, подойди.

Шаркающей походкой подошел один из слепых – низкорослый, очень пожилой, лысоватый. С испуганным мелким лицом.

– Это брат Игнат. Ваш смотритель. Если что‑то понадобиться, обращайтесь к нему. Если у вас появятся вопросы о нашей вере, думаю, брат Игнат с удовольствием на них ответит. Верно, брат?

Смотритель равно тюремщик, перевел Иван мысленно. Ага.

– Да, – сказал Игнат. – Один «щелчок». И я уже ответил.

Профессор вдруг выпрямился, зашевелился, хотел что‑то сказать, но передумал. Закрыл рот.

– Спасибо, брат Игнат. И… один… ффу‑у, – поводырь задул свечу. Иван сморщился. Перед глазами плыл призрачный отпечаток язычка пламени… скоро и он исчезнет…

– Нет! – крикнул Кузнецов. – Пожалуйста, оставьте свет! Пожалуйста!

– Думайте, – велел в темноте поводырь. – У вас десять кормежек на раздумье. А они бывают два раза в сутки. Игнат, засекай время. Через десять кормежек я приду, и вы сообщите братьям свое решение.

Когда шаги в темноте удалились, Иван сел на пол. Не верилось, что так бывает. Он выжил, когда в него стреляли в упор, а тут…

Выживу и тут, упрямо подумал Иван. Мне надо домой.

– Вот это да! – Уберфюрер вдруг начал смеяться. – Ученье свет, а неученых – тьма. Еще бы не понимать. Они нам таких ввалили, эти незрячие, даже вспомнить страшно. Не, ну это же надо?! – Смех вдруг перешел в откровенный хохот, словно скинхед сбрасывал нервное напряжение и не мог остановиться.

Черт. Иван прислонился лбом к железной решетке, металл холодил кожу.

Я бы тоже посмеялся, подумал он. Но такое ощущение, что кто‑то не хочет, чтобы я добрался до дома.

Да ну, ерунда. Так и чокнуться недолго. Лучше заняться делом.

Иван встал и начал разминать суставы. Когда придет время, он будет готов.

Прошло время. Опять неизвестно сколько часов. Но вдруг в темноте раздались шаги – шаркающие, усталые. Звук катящейся тележки. Иван прислонился к решетке – неужели и здесь слепые их обхитрят?

Звон металла. В проем внизу очень ловко всунули что‑то металлическое… и еще одно. Иван протянул руку, нащупал круглый гладкий бок. Так и есть. Миска. А рядом – круглое поменьше. Кружка, запотевшая, прохладная. Бульк! Вода.

– Что это? – спросил он, хотя уже понял.

– Ваш завтрак, – буркнул невидимый тюремщик. – Ешьте.

Шаги и скрип колес тележки удалились куда‑то вправо. Иван мысленно прикинул расстояние. Метров двадцать, наверное. А потом поворот… направо, кажется. Мы в старом бомбаре? Может быть.

Ладно, пора завтракать. Чем у них кормят, интересно?

В тарелке оказалось нечто склизкое и шевелящееся. Иван от неожиданности едва не выронил миску. Отдернул руку.

– Блин! – Уберфюрер выругался в темноте. Зазвенела миска.

– Что это? – спросил Иван.

– Виноградные улитки, думаю, – раздался в темноте спокойный голос Водяника. Профессор, в отличие от спутников, воспринимал свое пленение как своеобразный психологический эксперимент. – Любопытно. Зря воротите нос, молодые люди. Это прекрасный источник белка, между прочим. Улитки очень неприхотливы. Если достаточно тепло, то они могут размножаться и плодиться, как… скажем, как улитки. Ха‑ха. А ну‑ка, попробуем, – загремела тарелка, в темноте раздался чмоканье, потом звук жевания. – Неплохо, – сказал Водяник с набитым ртом. – Конечно, не хватает лимона, но все же… все же.

– Проф, меня сейчас вывернет, – предупредил Уберфюрер.

О! Иван выпрямился. Только этого нам не хватало.

– Это же деликатес, молодой человек! В прежние времена его в лучших ресторанах Парижа…

– Да знаю я! – ответил голос Уберфюрера. – Но то при свете! При свете бы и я съел парочку. Фигли, деликатес. Но в темноте?! Мерзкие, скользкие…

Профессор закашлялся.

– Зачем же так преувеличивать? – сказал он наконец. – Улитки, конечно, не особо привлекательны внешне и шевелятся, но…

Уберфюрер, в панике:

– Блин, они шевелятся!!

– Кто шевелится?!

Пауза.

– Профессор, это вы сказали? – осторожно спросил Иван, хотя уже понимал, что – нет. Голос был своеобразный по тембру. Незнакомый. С необычным мягким произношением.

– Конечно нет, – возмутился профессор.

– Миша, ты?

– Не‑а.

– Ты еще меня спроси, – язвительно предложил из темноты Уберфюрер. – Ясно же, что тут есть кто‑то еще, кроме нас трех… извините, профессор… четырех придурков. Эй! Слышишь? Отзовись!

Молчание. Капающая вода.

– Я спросил, кто тут еще есть? – Уберфюрер начал терять терпение. – А ну отзовись!

Молчание.

– Отзовись, говорю, – ласковым, до мурашек по коже, голосом попросил Уберфюрер. – Я вообще‑то добрый, конечно. Но могу и в лоб – даже наощупь. Кто тут есть?

– Я, – сказали в темноте. Эта клетка находилась гораздо ближе к выходу. И когда горела свеча, ее обитателя Иван не заметил.

– Кто «я»? Как зовут? – допрашивал скинхед.

– Юра зовут, – ответил тот же голос. Пауза. – Иногда еще Нельсоном называют.

– Как британского адмирала, что ли? – спросил Уберфюрер.

– Ну… – Пауза. – Не совсем.

– У меня есть другие варианты, – Водяник зашептал совсем рядом. – Но что‑то я не думаю, что нашему другу они понравятся…

– С какой станции? – продолжал допрос Уберфюрер.

– С Техноложки, – ответил невидимый Юра.

– Ни фига себе! Так ты из «мазутов»? А как сюда попал?

– По глупости.

– Оно и понятно, что не от великого ума, – вздохнул Убер. – Правда, Проф?

Водяник обиженно засопел в темноте.

– Не боись, братан, – подбодрил Уберфюрер. – Мы тебя отсюда вытащим. Кстати, – скинхед помедлил, – у кого есть варианты, как это провернуть?

* * *

Варианты не появились ни через четыре кормежки (двое суток, отметил Иван), ни через пять, ни через шесть.

Тюремщик все так же шаркающе развозил еду – иногда это были не улитки, а грибы, иногда даже безвкусная, без соли, вареная крупа. Час выбора приближался. А они пока ничего не придумали. Что можно сделать против слепых – в полной темноте? Что вообще можно сделать?

– Профессор, – сказал Кузнецов жалобно, – Я не хотел говорить. Но я уже давно вижу… вижу свет и слышу голоса. Словно со мной кто‑то говорит. Но мне кажется, что на самом деле этого нет. Я… что со мной?

– Ничего страшного. Это последствия сенсорной депривации, – сказал профессор.

– Что? – Иван поднял голову.

– Помните, что принесло нам победу над Восстанием?

Иван почесал щетинистый подбородок.

Интересное, кстати, ощущение. Иван снова провел ладонью по подбородку. Скребущий звук. Словно челюсть увеличилась в размерах и теперь огромная, метр на полтора, как минимум. Провел другой ладонью – мда. Теперь казалось, что подбородок уменьшился до размера ореха. И вообще: сам Иван маленький, словно был спрятан в шкатулке.

– Помните? – повторил профессор.

– Как что? – сказал Иван. – Газ. Та фиолетовая фигня, что мы сделали. Вы же сами рассказывали про этот американский проект… как его?

– «МК‑Ультра». – Профессор вздохнул. Ивану казалось, что его вздох обрел физическую форму и теперь летает, мягко бьется о стенки камеры, как мячик. – Понимаете, сейчас это проект бьет по нам.

– Не понял, – сказал Иван.

– Галлюциногены и их военное применение – это был один из пунктов программы МК‑Ультра. Другой пункт – открытие доктора Камерона, который заведовал всем этим зоопарком, сенсорная депривация.

– Что это?

– Метод психологической пытки. Раскалывались самые стойкие люди, которых обычными пытками можно было убить, но не сломать. Смотрите, от чего страдают люди: галлюцинации, боли в голове и желудке, нервная возбудимость, подавленность, рассеянное внимание и многое‑многое другое… И все это делается – не применяя физического насилия.

Иван помолчал. Вот, значит, как.

– И в чем суть этой… депривации?

– В том, чтобы блокировать все каналы, по которым человеческий мозг получает сведения о мире. Для этого испытуемого помещали в соленую воду с температурой, равной температуре человеческого тела, надевали наушники и повязку на глаза. Такое положение вызывает сенсорный голод. Человек не чувствует ни рук, ни ног, его органы чувств не получают никакой информации. После нескольких дней заключения из человека можно было лепить все, что угодно. А доктор Камерон держал некоторых пациентов в таком положении до полугода.

– Да он садист, – сказал Уберфюрер.

– Верно. Это одна из черт характера, без которой настоящему ученому не обойтись.

– То есть – нас ломают? – уточнил Иван.

Профессор кивнул. Иван фактически видел, как он это сделал. Такой смешной профессор, собранный из цветных колец, как детская пирамидка. Раскрашенная голова с пластиковым носом. И он кивает. Кивает. Кивает…

Иван встряхнул головой. Какие‑то глюки начинаются.

– Думаю, это предварительная обработка, – сказал Водяник. Темнота вокруг Ивана стала ярко‑желто‑багровая и пульсировала. Иван почувствовал тошноту. Вот блин.

Он вздернул голову, задышал глубоко. Казалось, что из‑за отсутствия света ему не хватает воздуха.

– Знаете, Проф, – сказал голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно‑желтой темноты. – А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.

Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы теплые и словно вырезанные из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились об его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…

– Блин, – сказал Иван. – Что происходит?

Пум.

– Ничего, Ваня, – голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла на стыках. Иван фактически видел эти круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.

Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.

Одна из букв «К» долетела до Ивана и сдвинула его в стену, отлетела, отпружиненная.

Иван отшатнулся.

– Да… такими темпами я скоро начну по стенкам бегать.

– Тут есть некий метод противодействия, – сказал профессор.

– Какой же?

– Во‑первых: разговаривать друг с другом. Так мы занимаем слух. Хотите, я расскажу вам анекдот?

– Ээ… Дальше.

Иван двинул головой. Если я начну смеяться над анекдотом, рассказанным профессором, – все, кранты. Значит, крыша у меня точно поехала.

– Во‑вторых, – сказал Водяник обиженно. – Руки у нас свободны, верно?

– Подрочить предлагаете? – в голосе Уберфюрера был неподдельный интерес. – Онанизмом только и спасемся, Проф? Наши руки – не для скуки.

Обида Водяника выросла в размерах и теперь напоминала слона. Иван видел серую, в морщинах, слоновью кожу. Такой как наступит, – подумал диггер, – мокрое пятно останется. Блин.

– Вам бы только одно!

Слон начал кричать. Иван удивился. Теперь слон был профессором.

– У меня голова болит, – сказал вдруг Кузнецов. – Вы когда говорите, у меня как будто сверлит кто… вот сюда, в висок. Больно.

– Это нормально, – успокоил его слон. Взмахнул хоботом. – То ли еще будет.

– Так для чего руки? – Иван удивился, до чего равнодушно звучит его голос. Словно издалека. Размеры его тела и голосов все время менялись, плавали.

– Не знаю, как некоторым молодым людям, – съязвил Водяник, – а так руки – для того, чтобы получать тактильные ощущения!

– А я про что? – удивился Убер. Голос его плавал где‑то поверху, над головой Ивана. Такое ртутное пятно под самым потолком камеры.

– Ощупывайте пол, Иван. Михаил, вас это тоже касается. Пытайтесь, скажем так, видеть кончиками пальцев… Описывайте ощущения. Видите, уже два канала сенсорной информации мы задействуем.

– А в‑третьих… – профессор помедлил. – Мечтайте. Вспоминайте. Это же идеальные условия для медитации. «Религиозный опыт» можно получить не только от ЛСД или фиолетовой пыли. Понимаете?

– Вы это серьезно, Проф? – спросил Уберфюрер. Его голос потяжелел и перелился в ртутную обтекаемую каплю, опустился ниже. Иван чувствовал присутствие и движение этой капли чуть выше своей головы, чуть дальше к профессору.

Тот, правда, уже был совсем маленьким слоном.

– А что делать? – сказал Проф. – Кстати! Кто знает какие‑нибудь стихи?

– Именно стихи? – удивился Кузнецов. – А почему?

– Сенсорный голод – напрямую ведет к эмоциональной заторможенности. Человек скучает по любым поводам развеять скуку, но когда получает задание – он к нему равнодушен. Мы не можем потерять волю к борьбе.

Пауза. Капля Уберфюрера изогнулась и достигла профессора, зависла, рассматривая.

– Вот теперь, Проф, – сказал Убер. – Вы говорите дело. Всем проснуться! Кто первый читать стихи? – Пауза. – Тогда это буду я. Итак: Редьярд Киплинг, «Гиены».

Когда похоронный патруль уйдет

и коршуны улетят

Приходит о мертвых взять отчет

мудрых гиен отряд.

За что он умер и как он жил –

это им все равно.

Добраться до мяса, костей и жил

им надо, пока темно.

Читал Уберфюрер негромко и сдержанно. Иван начинал видеть этих гиен, вереницей идущих через мертвое поле. Люди лежали на нем в резиновых плащах и противогазах, почерневших от гари, вдалеке поднимался дым от огромной ядерной воронки.

Война приготовила пир для них,

где можно жрать без помех.

Из всех беззащитных тварей земных

мертвец – беззащитней всех.

Козел бодает, воняет тля,

ребенок дает пинки.

Но бедный мертвый солдат короля

не может поднять руки.

Гиены вонзают клыки в песок

и чавкают и рычат.

И только солдатские башмаки

навстречу Луне торчат.

И вот он вышел на свет, солдат.

Ни друзей, никого.

И только гиеньи глаза глядят

в пустые зрачки его.

Гиены и трусов и храбрецов

жуют без лишних затей.

Но они не пятнают имен мертвецов,

это – дело людей[1].

Когда Убер закончил, установилось молчание. Иван даже не сразу понял, где находится. Он все еще видел это поле, эти гиеньи глаза (хотя гиен он никогда их не видел, кажется) в темноте, в лунном свете.

Да, пятнать имена мертвецов – это чисто человеческое увлечение. Звери честнее.

Твари наверху честнее, чем Сазонов.

Всяко, подумал Иван.

* * *

– Помолимся, братие!

В темноте опять звучал этот голос. Да что такое?! Даже поспать не дают! Иван заерзал, перевернулся на другой бок, попытался натянуть куртку поплотнее. Блин, холод от пола собачий просто.

– Нет ада ни на земле, ни в небесах, – продолжал голос. – И нет рая. Осталось одно чистилище, где душам вечно скитаться, не зная покоя и радости. И называется оно: метро. Аминь.

– Аминь, – согласился хор.

– Грядет время, братья. Зверь все ближе! Ближе! Ближе!

Какой к чертям зверь? – Иван понял, что темнота мешает ему сосредоточиться, перестать перескакивать с мысли на мысль. Соберись, велел он себе. Надо отсюда выбираться к чертовой матери…

Но сил собраться не было.

Когда голоса на мгновение умолкли, он провалился в сон.

* * *

– Вы знаете, я вдруг понял… Щелчок, – профессор помедлил. – Он действительно сказал «щелчок»?

– Кто сказал? – Иван поднял голову, он сидел, прислонившись к решетке.

– Наш тюремщик. Игнат, кажется…

– Да, он сказал «щелчок» или ответить на щелчок – и что из этого? – вступил Уберфюрер.

– А то, что это означает… Он играл в ЧГК!

– Серьезно? – удивление в голосе Уберфюрера. – Ваш коллега?

– Что такое «чэгэка»? – спросил Иван.

– «Что? Где? Когда?». Игра такая была, интеллектуальная. Это наш профессиональный жаргон. «Щелчок» – взятие вопроса влет. Или когда версия «щелкает» – то есть, очень красиво подходит к вопросу. Понимаете?

– Нет, – сказал Уберфюрер. – А, черт. Понимаю. И что дальше?

План составился совершенно фантастический. По словами Водяника, ЧГК – это невероятный драйв, приток адреналина. Фактически наркотик. Тот, кто когда‑либо играл, этого никогда не забудет. Идея профессора состояла в том, чтобы снова подсадить тюремщика на этот наркотик, а потом по просить о помощи. В общем, раскрутить.

– Ну‑ну, – сказал Уберфюрер, выслушав. – Фигня какая‑то, я вам говорю. Давай, действуйте, а я посмотрю. Только ни фига у вас не выйдет.

– Спасибо за оптимизм, – съязвил Водяник.

– Да не за что.

В следующий обход они начали забрасывать крючок. Когда шаркающие шаги оказались совсем рядом, Иван повысил голос:

– Моя очередь! В общем, так: выйти на поверхность из метро можно не только через шахту эскалаторов, но и через эту штуку – но обычно через эту штуку не ходят даже физически сильные люди. Но если бы эта штука находилась в Москве, то все было бы гораздо проще – потому что там эта штука гораздо короче. Как называется эта штука? Ваш ответ, Проф?

Напряженное молчание. Игнат продолжал обход. Звяканье миски…

– Ну, что, Проф? Сдаетесь?

Бульканье воды. Скрежет железной кружки по бетонному полу.

– Э‑э… Может быть, хмм… предположу, что это… скажем, пожарная лестница?

Снова шаги.

– Нет. Внимание, правильный ответ. – Иван выдержал паузу. – Это… вентиляционная шахта! ВШ, короче. В Москве они короткие, двадцать – тридцать метров, а в Петербурге от пятидесяти метров и глубже. И еще там лестницы обычно сгнили… – добавил Иван для красочности. Впрочем, так оно и есть. – На фиг сгнили.

Про различие между московским метро и питерским Иван знал от Косолапого. А вопрос они составляли вместе с профессором. А потом Иван учил его наизусть, чтобы не сбиться в ответственный момент.

Тюремщик подошел уже совсем близко. Шаги…

– Мда. Источник, как я правильно понимаю: личный опыт автора вопроса? – язвительно заметил Водяник.

Шаги резко остановились. Долгая пауза.

– Что ты сказал? – произнес Игнат.

– Это вы мне? – уточнил профессор.

– Ага.

– Во‑первых: «вы сказали», – холодно поправил Водяник. – А во‑вторых, я говорю: вопрос кривой совершенно. Как такой брать?

– Значит… – Пауза. – Вы здесь играете?

Рыбка заглотила крючок.

* * *

Иван загадал, что тюремщик выдержит до следующей кормежки. Ошибся. Игнат выдержал гораздо дольше. Только после второй кормежки, когда Иван начал думать, что все потеряно, в темноте раздалось шлепанье босых ног по бетону. Затем тяжелый вздох.

– Эй! Вы были в Клубе? – спросил слепой.

– Конечно. А что?

– Не обманываете?

Иван даже привстал. Вот и наша рыбка.

– С чего бы? – удивился Водяник. – Конечно, профессионально из всей нашей компании играл только я… И откровенно говоря, вот эти мои приятели – ну совершенно мне не соперники. При всем моем к ним глубоком уважении.

– Спасибо, – съязвил Иван.

– Да? – в голосе Игната было недоверие. – А может мы… нет, конечно, нет.

– Вы тоже играли?

– Ну, если это так назвать…

– Я так и почувствовал, что вы из наших, – сказал Водяник. – Даже хотел предложить сыграть. Но, думаю, это будет несколько нечестно. Вы за время жизни здесь несколько утратили навыки, в то время как я…

– Может проверить! – возмутился Игнат.

– Вы бросаете мне вызов? – уточнил профессор.

– Да! – отрезал Игнат. – Только откуда мы возьмем вопросы?

– А что, базу Степанова уже отменили?

Молчание. Иван прямо чувствовал, как скрипят мозги тюремщика.

– Вроде бы еще нет, – по голосу чувствовалось, что Игнат улыбается.

– Каждый из нас наверняка знает вопросы, которых не знает другой. Можно попробовать. Только чур без всяких «пошути, как дядя Петя», – сказал Водяник. – Терпеть не могу такие идиотские вопросы.

– Обижаешь!

* * *

Пока они бомбардировали друг друга вопросами, Иван успел и заскучать и подремать. Маньяки, одно слово.

– Пожалуй, я больше не буду играть, – сообщил Водяник со вздохом. Причем, как подозревал Иван, совершенно искренним. Отказ от любимой игры, пусть даже в таком, усеченном виде, профессору был все равно что нож острый.

– Но почему? – спросил тюремщик.

Иван поднял голову. Профессор до сих пор не давал тюремщику повода для подозрений, но рано или поздно это должно было случиться.

– Без таймера это не так интересно… – Водяник начал издалека.

– Будет, – сказал Игнат.

– И мне… мне нужен свет.

А вот теперь основное, ради чего все затевалось.

– Это еще зачем? – насторожился Игнат. – С какой‑такой стати?

– Сенсорная депривация, – сказал Проф, словно это все объясняло.

Пауза.

Иван покрылся холодным потом. Ну же!

– А! – сказал тюремщик. – Понимаю. Подавление эмоциональной сферы. Эксперимент «МК‑Ультра»?

– «Свечка», – вздохнул Водяник.

– Какая еще свечка? – Иван решил, что ослышался.

– А то! – охранник явно обрадовался. – Конечно, «свечка». Вопрос‑то простенький. – Он надолго задумался. – Ладно, будет вам свет. Карбидка подойдет?

– Ацетилен, реакция присоединения, – мгновенно процитировал Водяник.

– Ну, это слишком просто. А если так: архитектор Ян Летцель – чех по национальности – много лет провел в Японии. Построил множество зданий в неклассическом для японцев стиле. После великого землетрясения Канто он вернулся в родную Чехию. И там умер, не дожив двадцати лет до того, как к одному из его зданий пришла всемирная известность. Итак, вопрос: чем же прославилось это здание?

Молчание. Игнат, судя по звукам, начал ерзать в нетерпении.

– Ну же!

Профессор вздохнул и сказал:

– Мне становится сложно думать без света, понимаете, коллега? Я не могу сосредоточиться. Мысли скачут – какая уж тут игра. Понимаете?

– Понимаю, – сказал наконец тюремщик. – И все же попробуйте.

– Ну, я не могу быть уверенным. Может быть, это здание выстояло при ядерном взрыве в Хиросиме?

Откуда они все это берут? Иван даже представить не мог, какой объем знаний нужно впихнуть в мозги, чтобы ответить на подобный вопрос. Да и не только в знаниях дело, конечно…

– Верно, – сказал тюремщик Игнат. – Это было здание городской больницы…

Дата добавления: 2015-11-14