Тайна Старого Замка

Вы были на даче у моего деда? Конечно, нет. Что вы там забыли? Я и сама там не была уже лет десять, с тех пор, как моего деда, собственно, и не стало. Да и хуй пустил бы вас мой дед к себе на дачу… Нахуй вы там ему были бы нужны?
А когда-то я ездила туда каждое лето. На три, сука, летних месяца. И дача с дедом, поверьте, была гораздо более приятной альтернативой деццкому пионерлагерю «Мир», путёвки в который пару раз добывала у себя на работе моя мама, и перестала эти самые путёвки добывать, когда узнала, что её десятилетнюю дочь там научили ругаться матом и курить. Осталась дача. Шесть соток, засаженных помидорами и картошкой. Охуительная такая дача.
Дача эта находилась там, где ей и положено было находиццо. В жопе мира. В Шатуре. Почти в Шатуре. Но это, в общем-то, роли не играет. На дедовой даче я провела лучшие годы своей жызни, пропалывая грядки с морковкой и репчатым луком, и заливая норы медведок раствором стиральнова порошка «Лоск».
Но вот минули эти лучшие годы моей жизни, и я выросла.
Не то, чтоб уж очень сильно, но пару раз я уже приходила домой нетрезвая, украдкой блевала в цветочный горшок полуфабрикатами Кордон Блю, за что стоически выдержала три вагона аццких пиздюлей от мамы, и ещё я небрежно носила в заднем кармане джинсов два гандона «Ванька-встанька».
Значит, взрослая, и ниибёт.
Жарким июльским днём я, вместе с подружкой Сёмой, вывалилась из пригородной электрички Москва-Шатура на пыльный перрон одной узловой станции.
- Городишко – гавно. И очень ссать хочется.. – Авторитетно заявила, и попрыгала на одной ножке Сёма. – Может, поссым, и домой?
- Хуй. – Сурово отрезала я. – Город нормальный. Тут смешно и культурно. Все прелести цивилизацыи есть. Хочешь срать – вот те привокзальный сортир, хочешь жрать – вот те… - Тут я запнулась. Сёма ждала. Я две секунды подумала, и продолжила: - Хочешь жрать – вот те палатка ООО «Пятачок». Там есть пиво и рыбка «Жопный валасатег». Хочешь ебаццо…
Сёма перестала прыгать, и громко, слишком громко крикнула:
- Хочу!
Толпа зомбированных дачников, пиздующих по перрону с лопатами наперевес, сбилась с шага, и посмотрела на Сёму.
- Идите нахуй. – Тихо сказала Сёма зомбированным дачникам, и чуть громче, добавила: - Ебаццо, говорю, хочу.
Я обняла подругу за плечи, дала ей несильного поджопника, и впихнула в толпу зомби:
- Иди, и делай вид, что ты тоже идёшь на дачу, поливать огурцы. Тут так принято. По пятницам все прибывшие в этот Сайлент Хилл обязаны поливать огурцы. Если ты щас будешь орать, что хочешь ебаццо – тебя сожрут. Отпиздят лопатами, и сожрут. Тут так принято, понимаешь?
Сёма покрепче ухватила двумя руками свою сумку, из которой торчали две ракетки для бадминтона, и кивнула:
- Понимаю. Но вот поебацца бы…
- Поебёшься. У нас на даче два сторожа симпатичных работают. Два Максима. Один толстый, но, говорят, у него хуй с километр, а второй…. А второй тебя всё равно ебать не будет. Так что ориентируйся на толстого с километром.
- А почему второй меня ебать не будет? – Обиделась Сёма, и запихнула ракетки поглубже в сумку. – Он не любит стройных женщин в белом спортивном костюме фирмы «Хунь Пынь Чоу»? Он не вожделеет сексапильных брюнеток с бадминтоном? Он…
- Понятия не имею. – Перебила я Сёму. – Может, и вожделеет. Только ебать он тебя не будет, потому что у нас с ним курортный типа роман. Ну, под луной с ним гуляем, он для меня подсолнухи ворует с соседних дач, и дарит мне букеты… Любовь у нас, сама понимаешь.
Сёма сбилась с шага, посмотрела на меня, и кивнула:
- Ну, раз подсолнухи букетами – это серьёзно. Это к свадьбе по осени. К пляскам под баян, и к коляске для двойни. Так и быть, возьму километр на себя. Пойдём уже поссым в этом вашем «Пятачке».
- В сортире, дура. Ссать надо в сортире. Жрать – в «Пятачке». Смотри, не перепутай. Хотя, в общем, можно и там, и сям поссать. Идём. Лицо только держи. Лицо огуречного фаната. Не урони его только. А то нам обеим пиздец.
Вечером того же дня, досыта наигравшись в бадминтон и в какие-то кегли, похожие на синие распухшие фаллосы, найденные нами с Сёмой на чердаке, мы засобирались на свидание с Максимами. Засобирались тщательно.
- А вот скажи-ка мне, подруга, - Сёма вскинула бровь, и придирчиво выдавила прыщ на носу, - сторожа твои, Максимы которые, с километровыми подсолнухами… Богаты ли они? Имеют ли собственное авто с тонированными стёклами, и магнитофоном? Не зажмут ли они паскудно пару сотен рублей девушкам на шампанское и шоколадку? Мне важно это знать, Лидия.
Я, высунув язык, и начёсывая на затылке волосы, с жаром отвечяла:
- Побойся Бога, Сёма. Как я могла пригласить тебя на эту поистине охуительную виллу, не позаботясь заранее о приличных кавалерах? Конечно, у них нихуя нет авто, Сёма. Нет, не было, и, боюсь, что уже никогда не будет. Какое им, блять, авто?! Авто в этом курортном городе есть только у привокзальных таксистов. Даже три авто. Одно с магнитофоном, два остальных – Запорожцы. Зато тут есть дохуя электричек. Это ли не щастье?
- Это пиздец какое щастье, Лидия. – Почему-то вздохнула Сёма, и небрежно мазнула по своим аристократично-впалым щекам оранжевыми модными румянами. – Зачем мы здесь? Вкусим ли мы, при таких минимальных условиях, шампанского с Камамбером, или, хотя бы, «Жигулёвского» с воблянкой? Чота, знаешь ли, километровый хуй меня уже не прельщает. Если шампанского не будет. С воблой. Хрен с ним, с Камамбером.
- Не отчаивайся, Сёма. – Утешила я подругу, и выпустила на лоб локон страсти из своей вечерней причёски в форме осиного гнезда. – Не печалься. Не в вобле щастье, поверь моему опыту.
- А в чём? – Посмотрела на меня Сёма, жалобно почёсывая лобок. – Зря я, получается, пизду побрила, да?
- Не зря, не зря, Семёныч… Ох, как не зря. Щастье, Наталья, это… Это… - Тут я запнулась, и вытащила ещё один локон страсти. – Это я не знаю чо такое, но сегодня мы с Максимами пойдём в город, на дискотеку. Там тебе и будет щастье. Уж поверь моему опыту.
И Сёма поверила. Да и как ей было не поверить? Она была так свежа и беззащитна, а у меня в руках была расчёска с острым хвостиком, и слюни на губах пузырились.
Ровно в десять вечера мы, разряженные в пух и в прах, гордо шли по каменистой дороге к сторожке. К Максимам.
По Сёминым пяткам гулко шлёпали лаковые сабо, и ветер раздувал её белые спортивные штаны, а я выпячивала свои груди, обтянутые красной майкой с надписью СССР, и украдкой почёсывала жопу под тесными джинсами Сёмы, выцыганнеными у неё на один вечер, для выебнуцца.
Максимы, в количестве двух штук, стояли у ворот дачного посёлка, и одинаково благоухали туалетной водой «Доллар».
- Здравствуйте, девушки. Вы охуительно очаровательны сегодня. – Поприветствовали нас кавалеры, а толстый Максим подмигнул Сёме: - Прекрасные у вас брюки! Почти такие же прекрасные, как мой большой хуй. Меня зовут Максим.
- Очень приятно, - потупилась Сёма, - А бабло у вас есть?
- Да у нас его просто дохуя, мадам! – Бодро ответил толстый Максим, и прищурился: - А как вы относитесь к сексу на свежем воздухе в позиции догги-стайл?
Сёма растерялась:
- Это после шампанского?
- Это после водки. Шампанское в нашем городе после десяти вечера не продают. А водку мы купили заранее. Давайте же наебнём водочки, мадам, и я вас провожу на самый шикарный дансинг в этих окрестностях. Поверьте, если вы не были на дансинге в «Старом Замке» - вы прожили бессмысленную жизнь.
- «Старый замок» - это, случайно, не ООО «Пятачок» с туалетом? – Спросила Сёма, глядя на меня.
Я смотрела на своего возлюбленного, и из-за пузырящихся слюней Сёму почти не видела. Но всё равно ответила:
- Нет. Это клуб такой. Но туалет, если чо, там тоже есть. Так что бери Макса за его километровую гениталию, чтоб никто не спиздил, и пойдём скорее на дансинг, пить водку, и танцевать краковяк.
Возле шикарного деревянного сарая с выложенной из совдеповской ёлочной гирлянды надписью «Диско-бар «Старый Замок», мы остановились передохнуть, и выпили водки.
- Мне тут не нравится… - Поводила жалом Сёма, и раздавила лаковым сабо ползущую по дороге медведку. – Чует моё сердце, не будет нам тут с тобой щастья. Про шампанское я уже даже не говорю. Пойдём лучше в «Пятачок». Поссым на брудершафт, и рыбкой закусим. Наебали нас твои Максимы.
- Вы на фасад, мадам, даже не смотрите! – Вынырнул из темноты толстый Максим, и ловко подлил Сёме водки. – Вы ещё внутри не были. Гламур! Пафос! Шарман!
- Какой, блять, гламур, без шампанского… - Шмыгнула носом Сёма, и выпила водку. – Но раз уж пришли…
- А я об чём! – Возрадовался Максим, допил остатки водки, и ловко закинул в кусты пустую бутылку. – Давайте же войдём!
И мы вошли в сарай, заплатив косоглазой пожилой женщине в очках Гарри Поттера, что сидела в собачьей конуре у входа, сорок рублей за возможность собственными глазами увидеть обещанный гламур и пафос. И получили взамен четыре автобусных билетика образца восемьдесят седьмого года.
В сарае было страшно и пахло блевотиной. А ещё там танцевали рэп три калеки, одетые в треники с лампасами и в красные пиджаки. А четвёртый калека стоял у стены, и дёргал шнурок выключателя в периодичностью два дёрга в секунду. Поэтому у него была мускулистая правая рука, и исступлённое выражение лица.
- Это Славик. – Шепнул мне в ухо мой принц. – Здоровый как чёрт. Особенно, справа. Ты ему не улыбайся. Может подумать, что ты его соблазнить хочешь. А мы с Максом против Славика не попрём. Он тут в авторитете. И подругу свою предупреди.
Я наклонилась к Сёме, и быстро ей сказала:
- Видишь того мудака, который светомузыку тут делает? Обходи его сзади. Говорят, он пизды всем даёт просто так.
- Хау матч из зе фи-и-иш! Скутер! – Вдруг завопил один из танцующих, и Славик задёргал рукой ещё быстрее, а рэп в пиджаках стал ещё энергичнее.
- Щас обоссусь. – Доложила мне Сёма, и стала ломиться к выходу.
- Куда? – Схватил её за руку Максим. – За вход сороковник уплочено, а пописать можно вон за той дверью. Там туалет.
Я почувствовала, как меня схватила за руку Сёмина мокрая ладошка, и поняла, что мне тоже пиздец как необходимо попасть за ту самую сказочную дверь. Ибо до Пятачка я точно не дотерплю.
Мы влетели в сортир, по пути снимая свои модные штаны, и встали как вкопанные.
- Может, в Пятачок, а? – Заскулила за плечом Сёма, а я почувствовала, что Пятачок идёт нахуй, потому что я уже пописала.
В огромном помещении стоял постамент. Такой, сука, каменный постамент. Как под памятником Ленину. Но Ленина там не было. Потому что вместо Ленина, на постаменте стоял унитаз. И очередь к унитазу выстроилась. Нехуйственная такая очередь. Из баб. И из мужиков тоже.
В тот момент, когда мы с Сёмой вошли в этот коммунальный санузел, на унитазе сидела косоглазая бабушка Гарри Поттера, и увлечённо гадила, теребя в руках клочок газеты. Очередь с завистью взирала на счастливицу, и переминалась с ноги на ногу.
- Домой хочу-у-у… - Захныкала Сёму, и тут же получила затрещину.
Не от меня.
Я даже не поняла сначала, отчего моя подруга, сделав странный пируэт, и потеряв при этом лаковое сабо, вдруг наебнулась к подножию памятника срущим людям.
Я не поняла, и обернулась.
И истина мне открылась во всей своей ужасающей откровенности.
Позади меня стояли три бабищи. Огромные бабищи с лицами даунов. Они стояли, смотрели на меня пустыми глазами, и жевали жувачку. Та бабища, у которой была юбка в горох, наклонилась ко мне, и басом спросила:
- Вы откуда, блять, сюда припёрлись, суки мрачные? Промышляете в чужом огороде? К Славику пришли, проститутки? Видали мы, как вы на него зырили. Особенно ты! – Баба ткнула в меня пальцем-сарделькой, и я присоединилаясь к Сёме. – Аж слюни распустила, блядища!
- Мы из Мос.. – Начала Сёма, но я больно её ущипнула, и пискнула:
- Мы с Мостков приехали…
- Какие Мостки, бля? – Грозно пожевала жувачку баба в горох, и пошевелила кустистыми бровями. – Это где такое? В Москве, что ли?!
А я ебу? Понятия не имею, где это, и чо такое. Но сказать сейчас слово «Москва» было равносильно тому, что подвалить к компании бритоголовых людей в тяжёлых ботинках, и сказать с ярко выраженным акцентом: «Я твою маму ебаль».
Жить очень хотелось.
- Это далеко. Это в… Это под Саратовом. Мы оттуда, из Саратова. То есть, из Мостков, что под Саратовом…
Поток мысли у меня иссяк, и я с надеждой подняла голову вверх, и посмотрела на срущую бабушку. Бабушка меня проигнорировала, а Сёма уже начинала терять сознание.
Бабищи переглянусь, и стали громко чавкать.
Мы с Сёмой ждали вердикта.
- А хули вы сюда пришли? – Наконец, спросила нас бабопидор в горох, и снова шевельнула бровью.
- А мы слыхали у себя в Мостках, что круче «Старого Замка» клуба нету. Что самые красивые девушки тут тусуют, и что тут роскошно и богато очень… Мы посмотреть приехали, потом в Мостках всем нашим расскажем. – Я уже не знала, чо такого сказать этой машине для убийства, чтобы она выпустила нас с Сёмой отсюда живыми.
- И в Саратове всем расскажи. – Вдруг подала голос вторая бабопидор, с татуировкой на пальцах. – Ты всем там расскажи, что «Старый Замок» - это… Это… - Словарный запас у бабы закончился, поэтому она просто выплюнула свою жувачку в середину соей пышной причёски, и закончила: - Можете уёбывать отсюда.
- Спасибо, тётенька!!! – Заорала Сёма, и понеслась к выходу, не оглядываясь назад.
Я её не винила. Потому что поступила точно так же.
Мы вылетели из «Старого Замка», проебали Сёмины лаковые сабо, споткнулись и упали раза по два, но довольно-таки быстро добежали до ООО «Пятачок».
- Поссым, и по рыбке? – Виновато спросила я у Сёмы, глядя как она трясущимися руками стягивает с себя штаны фирмы «Хунь Пынь Чоу».
- По пивку, и в Москву. – Твёрдо ответила Сёма, и тихо, по-фашистски, пукнула. – Ебала я в рот такие километровые хуи, ага.

… Вы были на даче у моего деда? Конечно, нет. Что вы там забыли? Я и сама там не была уже лет десять. Да и хуй пустил бы вас мой дед к себе на дачу… Нахуй вы там ему были бы нужны?
А вот я бы пустила.
И настоятельно рекомендовала бы посетить знаменитый клуб «Старый Замок».
Ведь, если вы никогда не были на дансинге в «Старом Замке» - вы прожили бессмысленную жизнь.
Поверьте моему опыту.

Стимул

В детстве я была на редкость некрасивой девочкой.
Тут я себе, конечно, польстила из-за чистого врождённого эгоизма. Я была пиздецки страшной девочкой.
Очень страшной.
Неудачные экперименты с цветом волос привели к частичному облысению и шелушению лысины, сисек у меня тогда не было вообще никаких, а ноги всю жизнь были кривыми. Только в детстве ещё и тощими.
Меня жалели, и никто не хотел меня ебать. А мне было уже почти шестнадцать лет. И девственность моя меня угнетала. Сильно угнетала. Интереса к сексу у меня не было ни малейшего, ебацца мне совершенно не хотелось, мне нужно было только одно: вот этот самый огненный, блять, прорыв. Желательно, чтоб ещё и при свидетелях-подругах. А то они бы не поверили. Я разве ещё не сказала, что в детстве страдала водянкой мозга и ко мне применялась лоботомия? Нет? Тогда говорю: страдала и применялась. Теперь, когда все вопросы отпали – перейду к рассказу.

Мне было шестнадцать. И это единственное, что у меня было. Всего остального не было. Не было мозга, не было красоты и обаяния, не было сисек, не было даже волос. А ещё я не употребляла алкоголь. Поэтому из компании шпаны, сосредоточенно пьющей самогон на природе, меня очень быстро выпиздили. Настолько быстро, что меня никто и увидеть не успел. Возможно, оно и к лучшему. Юношеские угри и фиолетовые тени на моих веках только оттеняли моё несуществующее обаяние, и не способствовали сохранению психического здоровья окружающих.
Мне было шестнадцать. И у меня был дед-инвалид. А у деда были шесть соток в ахуительных ебенях, выданные деду государством за патриотизм и веру в социалистические идеалы.
Мне было шестнадцать. И я по три месяца в году проводила у деда на даче, окучивая картошку, собирая облепиху, и заливая норы медведок раствором стирального порошка. Друзей на даче у меня почти не было. Не считая хромой девочки Кати, которая страдала повышенной волосатостью в районе линии бикини, из-за чего тоже не пользовалась спросом у дачного бомонда в телогрейках, и подружки Маринки. Маринка, в отличии от меня, была красавицей брюнеткой, с длинными ногами, огромными глазами, восхитительными формами, и конечно же не девственницей. И это не я с ней дружила, а она – со мной. И исключительно в целях подчёркивания своей красоты моей лысиной.
Моё присутствие Маринке требовалось не чаще одного раза в неделю, и поэтому моим основным досугом оставались охота на медведок и выслушивание Катиных жалоб на повышенную волосатость.
В разгар очередного сезона охоты на огородного вредителя, скрипнула калитка, и в моих владениях появилась Маринка.
На Маринке были небесно-голубая футболка, кожаная юбка, и яхонтовые бусы.
А на мне - дедушкины семейные трусы, адаптированные для охоты на медведок, дедушкины же штиблеты, один из которых был адаптирован под дедушкин протез ноги, и заправленная в трусы бабушкина бордовая кофта с пуговицами-помпонами.
В руке у меня была лейка с умертвляющим аццким раствором.
- Привет. – Сказала Маринка, и оглядела мой вечерний туалет.
- Здравствуй, Марина. – Поздоровался с Маринкой мой дедушка, выходя из туалета. – Какой хороший вечер.
- Неплохой.- Согласилась Маринка. – Юрий Николаевич, а можно Лиде со мной погулять сегодня вечером?
- Отчего ж нельзя? – Вопросом на вопрос ответил дедушка. – Пусть идёт. Главное, чтобы не курила. А то костылём отпизжу. Я старый солдат, и не знаю слов любви.
Курить я тогда только начинала, причём, через силу. Организм упорно сопротивлялся и блевал, но я была настойчива. Последняя спизженная у деда папиросина «Дымок» была мною выкурена позавчера без особо серьёзных последствий. Разве что голова закружилась, и я смачно наебнулась на шоссе, и оцарапала нос.
- Что вы, Юрий Николаич? – Возмутилась Маринка, почти искренне, - Да разве ж мы изверги какие?
- Мы? – тут же метнул взгляд на костыль дед-ветеран. – Кто это – мы?
- Мы – это я, Лида, и двое очень приличных молодых людей с соседних дач.
- Это с каких дач? – Прищурился дед, и стал подбираться к костылю. – Уж не с люберецких ли?
Ребят с люберецких дач в нашем посёлке не любили. Вернее, не любили их в основном деды-ветераны. Те из них, чьи дети имели неосторожность ощастливить их внучками, а не внуками-богатырями. Наши с Маринкой деды были как раз из этого мрачного готического сообщества. Зато этих самых люберецких мальчиков очень любили мы с Маринкой. Маринка даже взаимно. А я обычно из кустов, на расстоянии. Особенно я любила мальчика Дениса, который меня, в свою очередь, активно ненавидел. Чуть меньше чем Дениса, я любила мальчика Гришу. Потому что он был весёлый, и никогда не давал мне подсрачников, со словами: «Пшла нахуй отсюда, уёбище». Отсюда я сделала вывод, что Грише я нравлюсь.
- Какие люберецкие?! – Ещё более искренне возмутилась Маринка. – Наши мальчики, московские. С «Таксистов».
«Таксисты» - дачный посёлок, состоящих из участков, выданных государством работникам шестого таксопарка был щедр на мальчиков-задротов навроде меня, но готическому сообществу дедов-ветеранов он не казался опасной территорией. Мой дед расслабился, и отвёл глаза от карающего костыля.
- С «таксистов» говоришь? Тогда пусть идёт. Только чтоб ровно в двенадцать была дома. Марина, с тебя лично спрошу, учти.
Беглый взгляд на дедов костыль заставил Маринку слегка вздрогнуть, но она всё равно уверенно пообещала:
- Даю честное комсомольское слово, Юрий Николаич! Дома будет к двенадцати, как Золушка.
- Пиздаболка, - шепнула я Маринке, когда мы с ней поднимались в мою комнату на втором этаже, - ты никогда не была комсомолкой.
- Ну и что? – Отмахнулась подруга. – Зато дед твой расслабился.
- А куда мы идём, кстати? – поинтересовалась я, ожесточённо размазывая жидкие фиолетовые тени под бровями.
- К Гришке и Максу.
- К Гришке?! – Моё сердце заколотилось, и я добавила теней ещё и под глаза.
- Да. Гришка, кстати, про тебя спрашивал.
Меня переполнили возбуждение и радость, поэтому я дополнительно размазала тени по щекам. Прыщи стали блестеть гораздо гламурнее чем раньше.
- А что говорил? – Теперь помада. Сиреневая помада с запахом гуталина. Купленная в привокзальном ларьке за тридцать рублей.
- Ну… - Маринка сидела на моей кровати, накручивая на палец прядь роскошных волос, - Спрашивал, придёшь ли ты…
- Приду, приду, Гриша… - Как мантру шептала я под нос, старательно маскируя свои проплешины клочками оставшихся волос. – Уже иду, Гришаня…
Мамина кофта с цветами, и джинсы с подпалиной на жопе, в форме подошвы утюга довершили мой сказочный образ.
- Идём же скорее! – Потянула я Маринку за руку, - Идём!
И мы пошли.
Темнело.
Возле сторожки сидела коалиция готических дедов, которая плюнула нам с Маринкой в спины, но попала почему-то только в меня.
Молча мы прошли мимо них, не здороваясь, вышли на шоссе, и зашагали в сторону люберецких дач. Я сильно волновалась:
- Марин, как я выгляжу?
- Хорошо. Очень великолепно. – Отвечала, не оборачиваясь, Маринка. – Гришка с ума сойдёт.
Вот в этом я даже не сомневалась.
Тем временем стемнело ещё больше. Поэтому я шла и радовалась ещё сильнее.
Макса и Гришку мы обнаружили у ворот.
- Привет, девчонки! – Сказал Гриша, и ущипнул меня за жопу.
Я зарделась, и нервно почесала свою плешку.
- Мы тут тему пробили, насчёт посидеть комфортно. – Важно сказал Максим, и выразительно показал Маринке гандон.
- Ахуенное место, девчонки! – Поддакнул Гриша, и тоже невзначай уронил в пыль гандон «Неваляшка».
Тут у меня сразу зачесались разом все плешки на голове, и усилилось потоотделение. «Неужто выебут?!» - пронеслось вихрем в голове. Я робко посмотрела на Гришу, и тоненько икнула.
- Пойдём, Лидок-пупок. - Развратно улыбнулся Гришаня, по-хозяйски приобнял меня, и тут же вляпался рукавом в плевок готической коалиции. – Тьфу ты, блять.
И мы пошли.
Ахуенным комфотным местом оказался какой-то сарай с чердаком, где на первом этаже топил печку дед-сторож, а на втором за каким-то хуем сушилось сено. Нахуя, спрашивается, деду сено? Лошадей он не держал, а кролики с такого количества обосруться.
Наши рыцари, подталкивая нас с Маринкой под сраки, помогли нам вскарабкаться по лестнице, приставленной к стене, и, воровато озираясь, влезли следом.
- Ну что, девчонки, - прошептал в темноте Гриша, - пить будете?
- Будем. – Шёпотом отозвалась Маринка. – Водку?
- Водку. Бери стаканчик, чо стоишь?
Я нащупала в пространстве пластиковый стакан, и тут же храбро выжрала содержимое.
- Молодчага! – Хлопнул меня по плечу Гришаня. – Ещё?
- Да! – Выдохнула я.
- Уважаю. Держи стакан.
И снова я выжрала. И у меня сразу подкосились ноги. Я смачно и неуклюже наебнулась в сено, а сверху на меня приземлился Гриша, который шуршал в темноте гандоном, и тщетно пытался отыскать на моём теле сиськи. Или хотя бы их жалкое подобие.
- Ну, Лида, ебать мои тапки… Ты б ещё скафандр напялила. Где тут у тебя портки твои расстёгиваюцца? – Сопел Гришка, оставив попытки найти в моём организме сиськи, и сосредоточив своё внимание на моём креативном дениме.
- Щас, щас… - Пыхтела я в ответ, торопливо расстёгивая джинсы, и страшно боясь, что Гришка успеет за это время протрезветь и передумать.
В противоположном углу, судя по звукам, уже кто-то кого-то ебал.
- Ну? – Поторопил меня Гриша.
- Ща… - Ответила я, и расстегнула последнюю пуговицу. – Всё!
- А ЭТО КТО ТУТ КУРИТ, БЛЯ?! КОМУ ТУТ ЖОПЫ НАДРАТЬ ХВОРОСТИНОЙ?!
Голос раздался хуй проссышь откуда, и в лицо ударил яркий свет фонаря.
- Одевайся быстрее, дура! – Пихнул меня в бок Гришка, закрыв лицо рукой от света.
- Ах, вы тут ещё и ебстись удумали, паразиты сраные?! На моём сене?! – Взревел голос, и я шестым чувством догадалась, что явка провалена. Это был дед-сторож. – А ну-ка, нахуй пошли отсюда, паскуды голожопые!
Кое-как напялив кофту, заправив её в трусы вместе в тремя килограммами соломы, я, схватив в охапку свои штаны, рванула к окну, и, цепляя жопой занозы, выпихнулась наружу, кубарем скатившись с лестницы.
- Вылезайте, бляди! – Орал где-то за сараем дед, и размахивал фонарём как маяком.
Я спряталась в кусты, где тут же наступила в говно, и быстро влезла в свои джинсы. Через полминуты ко мне присоединился Гришка.
- Где Маринка? – Шепнула я.
- Там остались. Оба. – Коротко ответил Гришка. – Чем тут, блять, так воняет? Обосралась что ли?
- Не, тут говно лежит. Лежало то есть.
- Ясно. Давай, пиздуй-ка ты домой, Лидок-пупок. А я попробую ребят вытащить.
- Откуда вытащить?!
- С чердака, дура. Дед, пидор, лестницу убрал, и дверь заколотил гвоздями.
- А окно?
- И оттуда тоже лестницу унёс, сука. В общем, пиздуй домой, не до тебя щас. И помойся там, что ли… Пасёт как от бомжа.
- Угу… - Шмыгнула носом. – А завтра можно придти?
- Мне похуй. Я завтра всё равно домой, в Люберцы уеду. У меня девушка там скучает.
- А кто ж меня тогда будет… - Я осеклась, и и нервно почесала плешку.
- Что будет? Ебать? Понятия не имею. Попроси Дениса. Хотя, он щас бухать завязал… Тогда не знаю. Не еби мне мозг, Лида. Иди домой.
И я пошла домой.
Я шла, и горько плакала.
Проходя мимо сторожки, меня снова настигла месть готической коалиции, но на фоне пережитого стресса я совсем не обратила на это внимания.
Дома я отмыла кроссовки от говна, а прыщи от макияжа, и заснула в слезах.
А утром я проснулась с твёрдой уверенностью, что я ещё непременно вырасту из гадкого утёнка в прекрасного лебедя, и тогда все эти люберецкие пидорасы поймут, что они были ко мне несправедливы и жестоки. И они ещё будут звонить мне по ночам, и плакать в трубку:
- Мы любим тебя, Мама Стифлера!
А я буду красива как бог, и неприступна как форт Нокс. И конечно же, я не пошлю их нахуй, ибо я буду не только красива и неприступна, а ещё и божественно добра. И совершенно незлопамятна.
Только так.
Всё это обязательно когда-нибудь будет.
Если доживу.

ХРАНИТЕЛЬ

- Как не стыдно… Молодая баба ведь ещё. А такая свинья уже.
Голос раздался внезапно, и я вздрогнула.
И обернулась.
Никого нет. Оно и понятно: я ж одна сижу. Тогда откуда голос?
- Что, услышала что ли? Ну пиздец.
Снова обернулась. Никого.
Разозлилась.
- Ты кто такой?
- Дед Пихто. Допилась до глюков. Одно слово – свинья ты, а не баба.
Склонив набок голову, смотрю на почти пустую бутылку водки. Свинья? Ну отчего же? У всех бывает, в конце концов. Все пьют. А если б не пили – зачем тогда водку придумали?
- Пить будешь? – Спрашиваю куда-то в сторону, не оборачиваясь.
- Не буду.
- Ну и иди нахуй тогда.
Выжимаю бутылку в стакан, и ставлю пустую тару под стол.
Толкнула её ногой. Зазвенело. Прислушалась.
- Самой-то не противно?
- Нет.
- И зря.
Голос доносился откуда-то из-за правого плеча. Повернула голову вправо, и спросила:
- Ты зачем пришёл? Пить ты не хочешь, уходить не хочешь… Давай я в тебя плюну?
- А смысл?
- Вдруг обидишься – и уйдёшь?
- Куда уж больше-то?
Зажимаю двумя пальцами нос, зажмуриваюсь, и пью.
- Хорошо пошла?
Интересуется, зараза.
- Нормально пошла.
- Ну, значит, нормально и выйдет.
Прижимаю пальцы к глазам, надавливаю несильно, и тру-тру… Пальцы уже чёрные от туши.
- А у меня сегодня день рождения…
Просто так сказала. Не ему даже. А просто так.
- Знаю.
- Тогда поздравляй меня, раз припёрся.
- Перебьёшся. Тебя не поздравлять, тебя драть надо. Ремнём солдатским, с пряжкой. Чтобы жопа две недели красная была.
Расплываюсь в улыбке:
- Дедушка, это ты?
За плечом фыркнули:
- Вот ещё. Дедушка твой на тебя даже смотреть не может. Растили тебя, растили, сколько вложили в тебя, дуру. И всё по пизде пошло, Господи прости.
- Не поминай Бога всуе, привидение. Где мой дедушка?
- А я откуда знаю? Наверное, с бабушкой.
- Ты их видел?
Молчание.
- Ты ушёл уже что ли?
Шорох за плечом:
- Куда ж я уйду от тебя… Тут я.
Отламываю твёрдую корочку от засохшего куска Бородинского, и сую в рот:
- Эх, жизнь – говно… Тебе не понять, ты привидение. У тебя нет дней рождения. И нет друзей, которые о нём забывают… У меня красивое платье, скажи?
- Красивое.
- А… Значит, у тебя глаза есть. А туфли мои видишь?
- Это тапочки. Золушка, блин.
Хохочу:
- Проверка связи! А что ты ещё видишь?
- Тебя вижу. Пьяную. Страшную. Омерзительную. Глаза б мои на тебя не смотрели.
Сморкаюсь в кухонное полотенце:
- Нет, ты не дедушка. Дедушка меня любил. Дедушка называл меня Принцессой. Знаешь, когда-то давным-давно у меня в ванной.. Вернее, тогда ещё у дедушки в ванной, крючочек на стене висел. Низко так… И рядом пластырь наклеен был, сверху. И ручкой на нём написано: «Лидушкино». Там моё полотенце висело, когда я маленькая была… Ты видел крючок?
- Видел. Он и щас есть, дура.
- А, точно. Он и щас есть… О чём я, кстати? Так вот: ты точно не дедушка.
- Само собой. Я б удавился с такой внучкой.
Бросаю полотенце на пол:
- А что ты всё время мне грубишь, привидение? Я тебя звала разве? Приглашала?
- Ты ревела.
- Ревела. И что дальше?
Вздох протяжный:
- И ничего. Нельзя реветь в свой день рождения, нельзя.
- А если хочется?
- Потом пореви.
- А если…
- Что ты торгуешься, а? Сказал же: не реви. Не реви в день рождения.
Наклоняюсь, поднимаю с пола полотенце, и смотрю за своё правое плечо:
- А руки у тебя есть? Машинку стиральную открыть сможешь?
- Ну ты обнаглела, девка. Сама открывай. Нашла себе мальчика на побегушках.
- Да и чёрт с тобой, привидение.
Бросаю полотенце обратно на пол.
- Чёрт всегда со мной. С тобой, кстати, тоже.
Смеюсь:
- Да со мной рядом вечно черти какие-то. Постоянно. Их только зовут почему-то по-разному: Миша, Петя, Коля, вот, ещё.
- Особенно, Коля, да.
- Он меня бросил, привидение… - Говорю вдруг, и соплю носом втягиваю протяжно.
- Горе какое. Я тебе с самого начала говорил: шли ты его нахуй, ничего путного не будет… Разве ж ты послушалась?
- Не говорил ты мне ничего!
- Говорил. Другое дело, что ты слышать не хотела.
- А почему сейчас слышу? Потому что водка палёная?
- Потому что день рождения. Ты меня утомила уже своими вопросами. Потому что день рождения у тебя. А ты ревёшь.
- Ага… То есть, если я реву в день рождения – я сразу тебя слышу?
- Понятия не имею, если честно. Сам пересрал, когда ты вдруг ответила.
Провожу ладонью по столешнице. В руку попались скомканная салфетка, и чек из продуктового магазина. Ладонь почему-то мокрая – бумажки прилипли сразу. Держу ладонь вертикально – они не падают.
- Смотри: фокус-покус. Я умею притягивать бумажки.
- Молодец. Дедушка будет рад твоему таланту. Ты только развивай его.
Сжала бумажки в кулаке, и плюнула за правое плечо:
- Тьфу на тебя, нечистый. Отстань от моего дедушки. И прекрати о нём все время говорить.
- А о чём с тобой ещё разговаривать? Ты же овощ.
- А ты привидение.
- Кто сказал?
- Я.
- Как всегда, мимо тазика.
- А почему я тебя тогда не вижу?
- Суслика видишь? Вот и я не вижу. А он есть.
- Хитрый ты.
- А ты дура.
- И овощ?
- Пожалуй, с овощем я перегнул палку. Нет, ты просто дура.
- Поэтому меня никто не поздравил сегодня, да?
Снова протяжно втянула соплю носом.
- А для тебя это так важно?
- Очень. Мне ж не нужно ничего, привидение…
- Не называй меня так.
- А ты не перебивай. Пришёл – значит, сиди и слушай. У тебя жопа-то хоть есть? Ну, на чём ты сидишь?
- Господи, святый боже… За что ж ты мне досталась-то?
- У дедушки моего спроси. Так вот: мне ж не нужно ничего, правда. Подарков не надо, цветов тоже… Они забыли просто, привидение. Забыли. Все забыли…
- Ну, что-то ты загнула, подруга. А папа? А сын твой? А сестра троюродная?
- Это не то… Друзья забыли… А Коля-сука…
Зарыдала.
- Из-за него ревёшь, что ли? Нашла повод. И никто тебя не забывал.
- А Юлька?
- Ты давно ей звонила? В больнице она сейчас. Дочка у неё болеет сильно. Кстати, Юлька тебе эсэмэску написала, только ты телефон на зарядку забыла поставить – вот и не дошло.
- А Ирка?
- Ирка в роддоме сейчас лежит. Рожает, между прочим. Через три часа мальчика родит. Сама понимаешь, ей не до поздравлений.
- Хорошо. А с Женькой что?
- В армии он, забыла что ли? Хабаровск. Китайская граница. И телефона у него там нет.
Вопросы кончились.
Водка кончилась ещё раньше.
Пошарила ногой под столом.
Зазвенело.
- Слушай, привидение… А можно мне Ирке позвонить?
- У неё телефон выключен. Ты ей лучше сообщение напиши. Мол, поздравляю с рождением сына. Вот она удивиться-то!
- Думаешь?
- А ты б не удивилась?
- Ещё как. Да, я ей напишу. Слушай, привидение…
- Да что ж ты будешь делать-то? Раздражает уже просто!
- Это тактика такая военная. Психическая атака называется. Говори уже: ты кто?
- Я тебе сразу сказал: дед Пихто.
- Дедушка!
- Бабушка, бля! Какой я тебе дедушка?!
Пожимаю плечами:
- Знаешь, я вначале думала, что ты – мой типа ангел-хранитель. А теперь понимаю: нифига ты не ангел. Ангелы матом не ругаются.
- Ещё как ругаются. Особенно, когда у них такие подопечные как ты.
- Значит, всё-таки, ангел?
- Чести тебе много – ангелов ещё дарить. Бог не фраер – он тебя насквозь видит. Обойдёшься просто хранителем.
- Хранитель… Смотрю, дохуя ты мне чего сохранил! До тридцати лет дожила – ничего хорошего не видела!
- Ну ты и скотина, дорогая моя… Помнишь, как ты в десять лет котлетой подавилась?
- И что?
- Да ласты бы склеила запросто. Если б не я. А помнишь, как ты за маршруткой бежала-бежла, не успела, и давай всех хуями крыть? А маршрутка та через три километра в грузовик въехала… А сын твой? Пожалуй, лучший день в моей жизни был… Я аж рыдал от умиления, когда ты его в мокрую макушку нацеловывала, лёжа в родильном кресле. Если ты помнишь, он у тебя мёртвым родился. А что там происходило за спинами врачей – ты даже не видела…
- Видела. Они его откачивали.
- Откачивали. А сердечко-то уже…
- Врёшь ты всё!
- Не умею.
- А Диму, Диму почему не спас?! Он же… Он умирал там, один… Без меня!
- У него свой хранитель. Был. И получше меня, кстати. Хороший мужик, мне нравился. Уж из какой только жопы он Диму твоего только не вытаскивал, а всё попусту. Я порой смотрю на вас, идиотов, и волосы дыбом встают: что ж вы творите-то, а? Вас вытащишь, отмоешь-отчистишь, и только покурить отойдёшь – пиздец. Опять куда-то вляпались. Вот что вам на месте не сидится?
В окно смотрю. Темно на улице… Отражение своё вижу. Под глазами тушь размазалась, и нос блестит как лампочка.
- Я же сижу, вроде…
- Сидишь. Вот именно, что сидишь! Милостей ждёшь? Не будет тебе милостей, не заслужила. Помнишь, тебя Алла Анатольевна предлагала в МГУ по блату пропихнуть? А ты что ответила?
- Что нахуй оно мне не нужно…
- Вот. А помнишь, тебя Ваня Мальцев замуж звал? Положительный был парень, тебя, дуру, любил - аж треск стоял. Что ты ему ответила?
- Ну, не помню уже… Что-то вроде: «Сначала институт свой закончи, студент-практикант…»
- Вот. И ведь закончил, шельмец. С отличием закончил. Банкир теперь. А красавец какой… У-у-у-у…
- Не плюй мне в душу.
- Да кто ж тебе туда плюёт? По плевкам это у нас как раз ты большой спец.
Покраснела.
Пнула что-то под столом.
Зазвенело.
Снова покраснела.
- А ты чего молчал тогда, а? Чего не подтолкнул? Сам просрал моё счастье, а теперь издевается!
Лучшая защита – это нападение.
- Ну, вот давай только не будем с больной головы на здоровую. Кто не толкал? Я не толкал? Да я себе все руки-ноги-крылья отбил к хуям, пока по тебе долбил! А тебе пофигу всё. А ты у нас сама всё лучше знаешь. Так что теперь я только котлеты из тебя вытаскиваю, да в маршрутки не пускаю. И на том спасибо скажи.
- Спасибо, прив… Хранитель…
- Не за что. Ты слушать, слушать учись. Сомневаешься в чём то – сядь, посиди… Глазки прикрой, и позови меня тихонечко. Я услышу. Я всегда тебя услышу. Ты только меня слушать учись, бестолковая ты моя…
- А ты правда моего дедушку знаешь?
- Правда. И бабушку знаю. Замечательные старички.
Стискиваю зубы, и выдыхаю:
-И Димку видел? Как он там, без меня?
Тишина. Кусаю губы:
- Ты меня слышишь?
Тишина.
Кидаю взгляд на часы.
Полночь. День рождения закончился.
Встаю со стула, убираю грязную посуду, выкидываю пустые бутылки и смятые салфетки, протираю стол.
Смотрю в окно. Там темным-темно. Отражение своё, как в зеркале, вижу… Под глазами размазанная тушь, и нос-лампочка. Блестит. Закрываю глаза, и зову тихонечко:
- Дедушка, ты меня слышишь? Ты прости меня, дедуль, я и вправду не подарок. Намучался ты со мной… Я у тебя шебутная… Не хочу я тебя Хранителем называть, уж не обижайся. Сам дедом представился – так что не жалуйся теперь. Ты это… Передай там Димке привет от меня. Скажи, что люблю сильно, что скучаю очень, и что он, паразит, ещё у меня пиздюлей выхватит, когда его увижу. Он знает за что. И ещё: я не буду больше плакать в свой день рождения.. И не потому, что не хочу тебя слышать. Я просто не хочу тебя расстраивать. Ты знаешь, я ведь вспомнила: примета такая есть. Плакать в свой день рождения – это обижать своего Хранителя. А я ещё и плюнула в тебя, дура. Прости, дед. Прости… Ты меня слышишь?
Сижу, глаз не открывая. Ловлю каждый шорох.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
И только за окном вдруг зашумели деревья…

Одна неделя

- Всё! Надоело! Хватит! Устала! – Выкрикивала в запале Юлька, распихивая по моим шкафам свои вещи, - Это что? А, это макароны. Убери их куда-нибудь. Ненавижу!
- Кого? Макароны? – поинтересовалась я, убирая пачку спагетти в кухоный шкафчик.
- Да какие макароны? Я про Бумбастика! Чтоб его пидоры казнили, гада молдавского! Это что? А, гречка. Убери её тоже. Ненавижу!
- Ты что, решила ко мне всю квартиру перевезти, что ли? – Спросила я, глядя на огромные сумки, которыми Юлька завалила всю мою прихожую.
- Да. – Твёрдо ответила подруга, - Ничего ему, пидору такому, не оставлю. Тебе порошок стиральный нужен? Бери. Вон та коробка. Шесть килограммов. Всё бери. Пусть свои портянки мылом стирает, защекан горбатый. Хотя, я мыло-то забрала… Возьми мыльце в том пакете, пригодится.
- Повеситься?
- Это можно. Но сначала помойся. Это нелишнее.
Я молча распихивала по шкафам упаковки туалетной бумаги, бумажных полотенец, коробки с макаронами и крупой, железные банки с сахаром и целый пакет разноцветных гандонов. Распихивала небрежно, абсолютно точно зная, что через неделю всё придётся вытаскивать обратно, и рассовывать по мешкам и сумкам, которые понурый Бумбастик, подгоняемый криками жены, уныло кряхтя, потащит в багажник своей машины.
К глобальным уходам Юльки от Бумбастика я давно привыкла. Таковые случались в Юлиной жизни с периодичностью раз в два-три месяца. И каждый раз, с трудом разобрав и разместив всё подружкино барахло у меня дома, мы с ней садились за стол, и я с удовольствием слушала новый Юлькин рассказ о том, почему на этот раз она ушла от Толика навсегда.
- Я не могу больше мириться с этой наглостью! – Юля стукнула кулачком по столу: - Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
- Колбаску? – протягиваю Ершовой кружок колбасы.
- Нахуй колбаску! – Стучит кулачком Юлька. – Наливай! Я это, бля… С курятинкой пью.
Выпивает, затягивается сигаретой.
- Ну? Что на это раз? – спрашиваю, и колбасу жую.
Юлька ещё раз глубоко затягивается, яростно тушит окурок в пепельнице, и шмыгает носом:
- На этот раз всё. – Тут по традиции минутная пауза, которую нельзя нарушать, а дальше рассказ идёт без остановок. – Он гей, Лида. Да-да. Он гей. Но не в том смысле, что в тухлый блютуз шпилится. Лучше б шпилился, скотина. Я просто очень вежливо намекаю на то, что Бумба – последний пидорас! Да. И не надо так на меня смотреть. Только пидорасы поступают так, как поступил этот молдавский гастарбайтер. Я вчера прихожу домой. Бумба дома. Спит. Ножки скрючил так отвратительно, слюни пускает, и радуется чему-то во сне, мерзость волосатая. Время полдень, а он спит! Меня ж позавчера дома не было, я к матери в Зеленоград ездила, а Бумбе только того и надо. На радостях раскупорил свою заливную горловину, и давай хань жрать как из пистолета. А то я прям мужа своего не знаю. В доме вонь стоит, хоть топор вешай. И непонятно, главное – чем так пасёт? То ли носками, то ли перегарищем, то ли это он во сне от радости попёрдывает – не знаю. Я, конечно, сразу все окна раскрыла, с кухни бутылки-окурки выбросила, и иду в ванную, ручки мыть. И что я там вижу, моя нежная подружка? Ну? С первой попыточки, а?
Пауза. Во время которой Юлька смотрит на меня испытующе, с хитрым ленинским прищуром.
Я сую в рот кружок колбасы, жую, и предполагаю:
- Шлюха за рупь двадцать?
- Нет! – Юлька шлёпает двумя ладонями по столу, и радуется моей недогадливости. - Не было там шлюхи! Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
Курятинка-колбаска.
- Так вот, захожу я в ванную, и первое, что вижу – моя маска для волос! Жак Дессанж между прочим! Шестьсот рублей за плюгавую баночку! Меня жаба чуть не задушила, когда я её покупала. Я ж только по большим церковным праздникам в неё ныряла, чуть ли не пипеткой! А тут – гляжу: баночка моя стоит открытая, маски в ней нету, зато вместо маски там лежит клок красных волос! Красных! Проститутских таких волос! Я что-то не понимаю: эта блядь в мою баночку головой ныряла?! Тогда она блядь вдвойне! Царствие Небесное моей масочке Жак Дессанж… Наливай!
Буль.
Дзынь.
Курятинка.
- Ну и вот… - Юлька переводит дух, и вытирает вспотевший от воспоминаний лоб, - Хватаю я эту баночку, врываюсь в комнату, и – хрясь ей прям по слюнявому Бумбиному еблу! «Вставай, - кричу, - свинина опойная! Ты кого сюда приводил, пахарь-трахарь эконом класса?!» Бумба проснулся, смотрит на меня, и лыбится: «Юлёк, ты чо? Никого тут не было». Я ему снова – дыщ по еблищу: «Да? – кричу, - А это что?», и швыряю ему этот клок прям на кровать. Он его подобрал, и сидит, рассматривает, как говно под микроскопом. Только очков с двойными линзами не хватает. Профессор, ёбанырот… А потом так счастливо заулыбался, и говорит: «Юльк, да ты чо? Это ж к нам Поносюки приезжали, забыла что ль?»
- Что такое Поносюки? – я давлюсь колбасой, и в голос ржу.
- Да примерно то, что ты и подумала. Это Бумбина родня. Брат его, с женой. Понятно, что хороших людей Поносюками не назовут. Вася Поносюк, и Маша Поносюк. Двое с ларца, одинаковы с лица. И оба на Бумбу, блять, похожи. Вот Маше этой не позавидуешь-то… И вот мне этот задрот молдавский начинает врать нагло, прям в лицо! «Это ж Поносюки, забыла?» Я ору: «Что ты меня лечишь, хуедрыга косоглазая? Поносюки твои, Господи прости за такое слово, на прошлой неделе приезжали! Денег выпросили, и духи у меня спиздили. Да ещё твой братец нассал мимо толчка. Привык у себя в деревне в деревянном сортире с дыркой срать, сука! А ванную они и не заходили! Даже если предположить, что они приезжали сюда вчера, когда меня не было – всё равно врёшь, обсос говняный! У Маши этой, Поносюк которая, Господи прости, три волосины в шесть рядов, белобрысые, и стрижена она под машинку. Не иначе, вшивая. А тут волосищи длиной в полметра! Красные! Отвечай, жопа собачья, кто тут был?
И Юлька умолкла.
- Ну, что он ответил-то? – Не выдержала я через минуту.
Юлька вздохнула:
- Наливай. А нихуя мне золотая рыбка не ответила. Швырнула в меня этой волоснёй, и дальше спать завалилась, попёрдывая щастливо. Ну, я тут же все свои хламидомонады в мешки собрала, да к тебе. Лидк, ты не переживай, я ненадолго. Щас насчёт машины договорюсь – к маме перееду.
- Макароны опять заберёшь?
- Да чо их с собой таскать? Себе оставь. И бумагу туалетную оставь. И сахар, вместе с баночкой красивой… - Юлька расчувствовалась, и приготовилась всплакнуть.
- А гандоны? – Спросила я хитро.
Юлька тут же передумала плакать, и растянула рот в улыбке:
- А вот гандоны поделим с тобой по-братски. Мы ж теперь с тобой свободные женщины. Ну, я хотела сказать, что я теперь тоже сама по себе, а СПИД не спит. Тебе какие? Банановые? Ванильные?
- Селёдочно-луковые есть?
- Фубля, дура ты, Раевская. Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
Курятинка-колбаска.
- Дай колбаски-то, жмотина!
Колбаска-колбаска.
Я ж не жадная.
- А Бумбастик за тобой не припиздячит? – спрашиваю с опаской. Бумба, если что, мужик буйный, когда пьяный. А пьяным он будет ещё неделю, минимум. Юлька ведь не каждый день о него уходит.
Ершова сосредоточенно обсасывает колбасную жопку:
- Неа. – Отвечает беспечно. – Не припиздячит, не ссы. Он пить щас будет неделю.
- Вот и я о том же.
- И что? – Колбасная жопка благополучно исчезла в Юльке. – Думаешь, он сразу за мной рванёт? Плохо ты Бумбу знаешь. Я ему, кстати, подлянку сделала. Креативную такую. – Юлька хихикнула.
- В тапки ему нассала перед уходом?
Ершова задумалась:
- Кстати, хорошая идея… Не, не нассала. Подай-ка мне вон тот мешок, из которого колготки торчат.
Наклоняюсь назад, и балансирую на двух ножках стула, пытаясь дотянуться до пакета с колготками. Стул не выдерживает.
Наёбываюсь.
- Блять, Лида! – В сердцах кричит Юлька. – Да что ж ты вечно такая: ни украсть, ни покараулить.. Вставай, акробатина хуева…
Встаю, потираю жопу, и заглядываю в Юлькин мешок:
- И что тут? Ради чего я чуть сраки не лишилась?
Ершова важно идёт к дивану, и вытряхает из него содержимое пакета: какие-то лекарства, бинты, пачка ваты, похожая на рулон обоев, и…
- Юля, чтоб тебе всю жизнь в китайских трусах ходить! Нахуя ты сюда зелёнку приволокла, да ещё пробку хуёво заткнула?!
На диване и на моей жопе синхронно расплывались два пятна: одно от зелёнки, второе – синяк, размером с крышку канализационного люка.
- Диванчик-то твой давно на помойку просился… - подкралась сзади Юлька, и алчно бросилась к моей жопе с ватной палочкой, смоченной в йоде. – Стой так, не двигайся. Я тебе щас сеточку на жопе нарисую.
- Лучше напиши себе «ХУЙ» на лбу, Репин, бля! – Жопа болела нестерпимо, а душа за диван болела ещё больше. – Мой любимый, сука, диванчик был… И зачем ты сюда эту аптеку притащила? Думаешь, у меня ты не обойдёшься без вот этих свечей от геморроя?
Я схватила упаковку свечей, и принялась с ожесточением её мять и драть.
- Всё, жопу я тебе намазала. Сидеть можешь?
- Я и стоять могу только на правой ноге, как цапля, бля. Цапля-бля. Цаплябля. Гыгы. Ершова, не знаешь кто такой цаплябля?
- Знаю. Это, сука, определённо Бумбастик. Так вот, отвечаю на твой вопрос по поводу аптеки, и заодно рассказываю про креативное западло. Короче, я же знаю, что Бумба щас как проснётся – сразу полезет за кониной. Его у нас ещё полторы бутылки осталось. Специально забирать не стала. Исключительно для того, чтобы западло вышло качественным. Ну вот, Бумба конинку-то жиранёт, а наутро проснётся с башкой как у гидроцефала. Которая ещё непрменно болеть будеть, похлеще твоей жопы. И что он сделает первым делом? Правильно: полезет в аптечку за анальгинчиком!
- А там, конечно, хуй?
- А вот и нет! – Радуется Ершова. Непонятно чему. Но, наверное, тому, что я от зелёного пятна на диване отвлеклась на время. – А там лежит одно анальгиновое колесо! Я его разломала на две части, в аптечку положила, и записку написала: «Половинка – от головы, половинка – от жопы. Смотри, не перепутай, пидор!» А всё остально забрала. Пусть мучается, любимец проституток!
- Эх, Юля, дура ты…
- Ну, почему ж? Это как посмотреть. Была б дура – только в тапки ему бы нассала.
- Хочешь сказать, я дала тебе дурацкий совет?
- Не, совет хороший. Только у Бумбы и так вечно ноги воняют. Он бы креатива не понял. Он бы вообще, сука, не понял, что у него тапки обосанные. А вот с колесом – это в самый раз.
- Это бездуховно, Юля.
- Это креативно, Лида. Ну, наливай.
Дзынь-дзынь.
Буль-буль.
Курятинка-курятинка. Потому что колбаска кончилась.
Смотрим на зелёное пятно.
- А если… - Юлька мнётся.
Склоняю голову набок, и соглашаюсь:
- Ну, как вариант…
Ершова притаскивает из комнаты старый плед, накрывает им диван, и отходит в сторону, любуясь.
- А что? Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да?
- Ахуительное счастье, ага.
- Ой, ну вот чо ты такая душная, Лида? Наливай.
- Не могу. Я лучше гандоны щас буду делить.
- Не гони беса. С такой жопой в клетку они тебе нескоро понадобятся.
- Ты разрушила мне половую жизнь, Ершова. За это мне положена компенсация в виде… - Задумалась, и почесала ноющий синяк. Потом посмотрела на Юльку: - Ну? Помогай!
Ершова сморщилась, и махнула рукой:
- Хуй с тобой, выцыганила… Забирай серую кофту, попрошайка…
- Договорились! – Тут же забываю про зелёное пятно под старым пледом. – Наливай!
- А закусить? – Привередничает Юлька.
- А в магазин? – В тон ей отвечаю.
- Почему я?! – Ловит мой взгляд.
- Пятно. – Сурово напоминаю, и пальцем в диван тычу. – Зелёное пятно. Пиздуй в магазин, и ты прощена. Ну, и конечно, серая кофточка…
- Барыга.
- Да, я такая.
- Тогда на посошок, с курятинкой, а?
- Наливай.
Дзынь-дзынь.
Буль-буль.
Курятинка.
- Курятинки, кстати, тоже купи, две пачки! – Кричу Юльке вслед.
- Обойдёшься! – Доносится из коридора. – Жопу лечи!
В прихожей хлопает дверь.
Вздыхаю, и начинаю собирать с пола рассыпанные лекарства, шепча себе под нос:
- Одна неделя. Всего одна неделя. Одна неделя – и всё. И три месяца отдыхай. Может, даже, и четыре. Зато у тебя теперь есть куча гандонов, мыло и порошок. Так везёт раз в жизни – и то, не каждому. А жопа… Жопа – эта хуйня, это пройдёт. И пятно не такое уж большое. Зато цвет красивый. Насыщенный. Бохатый. Одна неделя, Лида. Семь дней всего. Пятно вообще можно попробовать «Ванишем» отпидорить. Я в рекламе видела – можно. А жопа в клетку – это креативно. Очень креативно. И уже почти не болит. Лид, одна неделька…
В прихожей хлопнула входная дверь.
- А вот и курятинка!
Ещё целая неделя, бля…

Дата добавления: 2015-11-16