ШУЛА И МОРСКОЙ ЛЕВ 1 страница

Танец теней Изабелла Анютка

На сей раз наш рассказ будет посвящен не столько принцессе Шуле, сколько ее другу Имуку и его сражению со странным духом, который однажды ночью овладел народом Морской скалы.

Юноша Имук был ложечником племени Морской скалы. Обычно этим ремеслом занимался кто-нибудь из стариков, более приспособленных к тому, чтобы ползать по берегу в поисках отшлифованных ракушек. Так как это занятие считалось не слишком достойным для юных смельчаков.

Но Имук был калекой и к тому же являлся сыном ам-ононо, что означает «рабыня». Ам-ононо была захвачена в плен еще девочкой, когда люди Морской скалы совершали набеги на Медный народ, живший далеко к югу. Как и Имук, всю свою жизнь она выполняла те обязанности, от которых отказывались остальные. В день, когда Имук должен был появиться на свет, его мать собирала морских ежей в опасной заводи. И хитрая волна, подкравшись, накатила на нее сзади.

Волна унесла ее в море и жестоко потрепала о скалы, а потом вместе со сплавным лесом отнесла к берегу. Рыбаки выловили ее сетями и откачали воду из ее легких. Но как только дыхание восстановилось, она начала рожать. А после того как ребенок появился на свет, несчастная юная мать скончалась на гальке.

Единственное, что она смогла подарить своему отпрыску, это горб и сухую ногу. Вождь Гогони сразу же решил, что ребенка следует оставить на берегу, как обычно поступали с новорожденными девочками.

— Лучше отправить этого урода туда же, куда отправилась важенка, принесшая его, — заявил он. — И пусть Духи Моря закончат то, что они начали.

И большая часть народа согласилась с ним. Но древняя ведунья Ам-Лалагик, которая спала одна, так как была бесплодна и производила лишь дурно пахнущие ветры, встала на защиту младенца.

— Я возьму его, — сказала она. — Я выращу его и сделаю его сильным с помощью нектара моллюсков и меда. И я назову его Имук, что означает Ущербный Дар, а он будет называть меня бабушкой. Если же ты откажешь мне в этом, — продолжила она, пронзая вождя своим взглядом, — клянусь, я вместе с ним отправлюсь в Далекий Путь.

И тогда вождь Гогони отменил свое решение и позволил женщине взять ребенка. Потому что в Действительности Ам-Лалагик не столько умела искать полезные растения, сколько воспитывать Детей. Она обладала даром усмирять самых отчаянных плакс в длинном вигваме.

Некоторые члены племени начали роптать, Утверждая, что духи не любят нерешительных вождей и уродливых сирот.

Но старуха не обратила на это внимания. Она стала растить мальчика в своем углу вигвама, защищая его ото всех своим колючим пронзительным взглядом. Она изо всех сил старалась заставить расти его сухую ногу. Она втирала в его спину специальные масла и произносила над ним исцеляющие заговоры. Но кости его так и не окрепли. Опираясь на клюку, он поспевал лишь за малышами, а без клюки он и вовсе мог лишь неуклюже прыгать, как какая-нибудь болотная тварь.

И все же, словно для того, чтобы восполнить эти недостатки, Великий Даритель и Хранитель дал Имуку длинные тонкие пальцы, язык, умевший петь сказания, и острый взгляд, как у скопы — Урвека, который может подняться выше солнца и с такой высоты рассмотреть малую веточку для строительства своего гнезда.

И юному Имуку всегда казалось этого достаточным. И еще ему нравилось делать ложки. Он совершенно не переживал из-за того, что юноши младше его годами уже уходили в горы, помогая охотникам. Иногда его одиночество скрашивала Шула, а когда ее не было, вокруг всегда была масса мелких зверушек, которые выходили из кустов, чтобы составить ему компанию. Поэтому он радостно и без жалоб в течение многих долгих лет занимался своим делом и был счастлив. Но однажды осенью все изменилось… Он сидел на берегу на большом гладком камне под утесом и занимался своим ремеслом. Море было тихим. И он уже прошелся по линии прилива в поисках того, что тот принес накануне. Однако улов его был небогатым: море было спокойным уже в течение нескольких недель и ленилось выбрасывать на берег что-нибудь интересное.

Имук знал, что такое положение вещей не вечно. Осень подходила к концу. И клонящееся к западу солнце освещало набухшие чрева многочисленных туч, собиравшихся на севере. Имук работал своей смычковой дрелью, проделывая в ракушках дырки, чтобы потом прикрепить к ним черенки. Когда он отрывал взгляд от работы, то видел, как между скал мелькали фигуры охотников, бродивших вдоль пенистых потоков. Они тоже чувствовали приближение зимы. Вместе со своими помощниками они, танцуя, перепрыгивали с камня на камень, высоко держа свои трезубцы. Они пели, прося о последней добыче, которую каждый из них мечтал поймать, перед тем как закончится сезон охоты.

И женщины, сновавшие взад и вперед по верхней тропинке с корзинами на плечах, тоже пели.

И глядя на то, как вместе поют и работают мужчины и женщины, Имук вдруг ощутил печаль. Он представил себе, как выглядит со стороны, сидящий вдалеке от всех. Впервые в жизни он вдруг ощутил свою никчемность, и чувство страшного одиночества навалилось на него. Ему тоже захотелось иметь помощника, с которым он мог бы вместе петь и работать. Ему захотелось, чтобы к нему пришла его подружка Шула, чтобы она помогла ему держать ракушки, пока он их сверлит, и тут, словно в ответ на свою просьбу, он услышал голос:

— Ии, Имук, йи!

Это и вправду была принцесса. Сойдя с тропы, она махала ему рукой. Ее юбка из кедрового волокна была высоко подоткнута, а длинные иссинячерные волосы ниспадали на плечи, как крылья ворона. Чтобы ему было легче ее заметить, она махала корзинкой, которую пряхи преподнесли ей в то утро.

Имук ответил ей, подняв дрель и зубец и постучав ими друг о друга. Но пока он махал Шуле, появился ее отец — толстый вождь Гогони в своих Царственных одеждах.

— Никчемный моллюск! — закричал он, увидев, что Имук машет его дочери. — Уродливая лягушка! Ты не умеешь работать и не умеешь уважать старших. Ты даже раб негодный! Какой из тебя ложечник? Лучше пустить тебя на наживку крабам.

Это была неправда, что Имук не умел работать, но почтительность всегда давалась ему с трудом, особенно по отношению к этому толстомордому хвастуну. Из-за этого юноша страдал от многих колких насмешек, а порой и тычков. Но он никогда не опускал своего гордого взгляда. И сейчас он тоже не стал отводить взгляда от вождя Гогони, да еще и потянулся за валявшимся поблизости плавником.

Вождь поспешно отпрянул, потому что несмотря на всю свою ущербность, Имук обладал очень сильными руками, а будучи выведенным из себя, с поразительной меткостью швырял в противника близлежащие предметы.

— Шула! И вы, бездельницы! Не смейте подходить к этому лягушонку! За работу, за работу! ¦— прокричал вождь, отгоняя свою дочь и других девушек. И униженный сирота снова остался один.

Море совсем утихло. Лишь позвякивали ракушки да чавкали двустворчатые моллюски. И ветер пел свою заунывную песнь в канареечнике: «Грустно мне… гру-у-стно…» И Имук пожалел его, ощущая себя еще более одиноким и никчемным. И вот наконец, отложив в сторону дрель и зубец, он сказал себе:

— Я больше не хочу быть лягушонком. Я хочу… я хочу измениться. По крайней мере, я хочу стать мужчиной!

На самом же деле он хотел, чтобы Шула, как прежде, снова была с ним. Хотя, возможно, эти два желания в действительности были одним и тем же. Но он не знал этого. Зато он знал, что оба эти желания неосуществимы. Шула была единственным ребенком вождя. И хотя вождь Гогони имел много детей, все они были девочками, и по его приказу их колыбелью становился жестокий прибой у подножья большой скалы. Однако случилось так, что в день рождения Шулы вождю исключительно повезло с уловом. Сорок красных лососей и толстый тюлень! И вождь решил, что видно новорожденная обладает даром приносить удачу, а потому назвал ее Шулой, Дароносицей, и позволил своим женам оставить ее в живых.

Имук и Шула были единственными детьми, родившимися в тот год. И она стала его подругой, а он — ее истинным другом. А теперь она уже работала вместе с остальными женщинами, высоко подоткнув свою юбку. Имук посмотрел на свои голые ноги.

— Эти мечты ни к чему не приведут, — вздохнул он. — И если головастик может превратиться в лягушонка, лягушонок навсегда останется лягушкой. Такова жизнь.

Он сжал зубы и снова склонился к дрели. И под завывание крутящейся бечевки до него снова донеслась песня мужчин. Теперь они пели во славу моря и величали его вечным противником и Великим воином, у которого приходится отвоевывать пропитание.

А потом свою песню запели женщины, переносившие в корзинах моллюсков и крабов, водоросли и корни папоротника. В их песне море сравнивалось с Могущественной матерью, гнева которой надо страшиться и которую следует почитать за заботу о своих детях.

— Море не Великий воин и не Могущественная мать, — подумал Имук. — Это всего лишь большой котел с рыбным супом. И я, Имук, окажу ему честь, как и положено ложечнику, подарив ему большую ложку!

И с этими словами он достал со дна корзины сверток, который, оглядевшись по сторонам, принялся разворачивать. Из свертка он вынул сияющее чудо — ложку, вырезанную из белоснежной кости, изящную, как новорожденный месяц, и такую большую, что она была длиннее его здоровой ноги. Она была сделана из ребра какого-то огромного зверя. Имук нашел его давным-давно как-то после шторма и много лет втайне вырезал из него ложку. Он никому ее не показывал, даже Шуле.

Вдоль всего черенка Имук поместил фигурки мелких зверушек, с которыми познакомился и которых успел полюбить за свою одинокую жизнь: рачков-бокоплавов и пугливых крабов, древесных квакш, белок и буревестников. Все обитатели побережья и скал были представлены в творении Имука — они переплетались и перетекали друг в друга, создавая неразрывные звенья живой цепи.

В основании черенка было уже проделано отверстие для огромной ракушки. Имук искал ее почти с того самого дня, как нашел эту кость. Но ему не удавалось найти ничего, что могло бы сравниться с черенком по своим размерам и красоте.

— Но чем больше я жду, тем совершеннее становится мое маленькое семейство! — успокаивал он себя.

И он снова принялся полировать своих замысловатых зверушек мхом и мокрым песком, напевая себе под нос:

— Вот хоровод моей родни — Один к другому — вот они. Их ни за что не разорвешь — Лягушка, мышка, ласка, еж. И не хватает лишь челна, Чтоб приняла их всех волна. Тогда их круг заблещет тесный Ковшом Медведицы Небесной.

И чем дальше он работал, тем легче становилось у него на душе. Он настолько погрузился в свое дело, что не заметил, как подошла Шула, которой наконец-то удалось сбежать к нему. Она подкралась сзади с корзинкой, полной водорослей, и с лукаво поблескивавшими глазами. Она подбиралась все ближе и ближе к Имуку, пока не оказалась у него за спиной. И тогда, рассмеявшись, она вывалила мокрые коричневые водоросли ему на голову!

Имук гневно вскрикнул и бросился к Шуле, стараясь поймать ее, но она была слишком проворна. Смеясь и указывая на него пальцем, она скрылась за валун. А когда Имук увидел на песке свою тень, он тоже не смог удержаться от смеха — водоросли свисали с его плеч, как грива какого-то дикого зверя. Со смехом он упал на четвереньки и принялся, мыча, мотать головой из стороны в сторону как это делают тюлени, ухаживая за молодыми самочками.

— Ха-му-у-у, — мычал он. — Я — Плясун Глубоких глубин. Я затанцую тебя до упаду и унесу в свои владения.

Девушка завизжала от восторга и, опустившись на колени, присоединилась к игре. Она взмахнула головой, и волосы упали ей на лицо.

— Нет уж, нет уж! — нараспев ответила она. — Я быстра и свободна. Я не стану жить на дне морском…

И так они пели и раскачивались, пока на тропинке не появилась Ам-Лалагик, возвращавшаяся после сбора кореньев. Сначала зрелище, представшее ее глазам, напугало ее. Но когда она узнала Шулу и Имука, страх сменился гневом, и она принялась швырять в них грязные коренья.

— Глупые дети, — начала она ругаться. — Дерзкие насмешники! Надумали шутки шутить с духами? Тесс! Глупее ничего не выдумали?

— Это ведь всего лишь игра, бабушка, — откликнулся Имук.

— Значит, это глупая игра даже для детей. Прекратите немедленно и возвращайтесь к своим обязанностям. И поскорей. Потому что, как я только что узнала, сегодня последний день осени. Зима на подходе.

— А откуда ты это узнала, бабушка? — с невинной улыбкой осведомилась Шула. — Может, тебе надули об этом твои ветры? — Принцесса никогда не упускала возможности подшутить над вечно раздутым животом ведуньи.

— Опять насмешничаешь! — вскричала Ам-Лалагик и снова принялась бросаться кореньями.

Шула завизжала и спряталась под своей корзинкой. Потому что старуха Ам-Лалагик была очень меткой. Она-то и обучила этому Имука. Наконец она остановилась, едва переводя дыхание:

— Чтобы ты знала, гадкая девчонка… мне сообщил об этом Тасальгик — Ворон. Он сказал, что шторма начнутся уже сегодня ночью. Страшные шторма. Посмотри… — и она указала на горы. — Видишь, как гнутся макушки сосен в багряных тучах? Тасальгик сказал, что это и есть начало. Народ Морской скалы должен закончить все сегодня же, иначе к следующему лету в большом вигваме будет много вздувшихся животов. А потому поторапливайтесь! И оставьте свои насмешки.

Как только старуха заковыляла вверх по склону, Шула снова разразилась смехом.

— Этот Ворон известный лгун. А живот у бабушки вздувается в любое время года.

И Имук поддержал ее. Люди племени всегда подшучивали над старой Ам-Лалагик, называя ее Потрошительницей Папоротников или Паучихой, которую она действительно напоминала своими тощими длинными конечностями и огромным животом. Но Имук любил старуху и знал, что, несмотря на все ее ворчание и постоянный дурной запах, она была мудрой женщиной. И он принялся помогать Шуле собирать содержимое ее корзинки.

Когда последний узел водорослей был поднят, под ним обнажился прекрасный резной черенок. Имук за игрой позабыл о нем. Он попытался незаметно убрать черенок в сверток, но девушка взмолилась, чтобы он показал его ей.

— Разве я скрывала когда-нибудь что-либо от тебя? — укоризненно спросила она.

И поскольку Имук знал, что такого никогда не было, он медленно развернул сверток.

— О Имук! — воскликнула Шула. — Какой черенок! Никогда в жизни не видела ничего красивее! Никому еще не удавалось сделать такую прекрасную ложку! Но где же ты найдешь раковину, чтобы закончить ее? Во всем море ты не найдешь такой ракушки!

Но Имука переполняла такая гордость, что он едва мог говорить.

— Бабушка говорит, что на каждый крючок есть своя рыбка, а для каждой лопаты — своя ямка. Что-нибудь отыщется.

И он начал заворачивать черенок, но Шула остановила его.

— Дай мне подержать его, Имук, — взмолилась она. — Совсем немножко.

Имуку не хотелось отдавать ей кость. Еще ничья рука, кроме его, не дотрагивалась до нее. Он боялся нарушить ее магическую силу.

— Ладно, — согласился он наконец, — только за один конец ее буду держать я.

Он протянул черенок Шуле и позволил ей провести по нему пальцами. И тут произошла очень странная вещь. Все вдруг замерло. Остановился ветер, и перестали качаться сосны. Прекратилась вся прибрежная суета. Замерли мужчины, мелькавшие между скал, и женщины, стоявшие на утесе, — словно все превратились в резные тотемные столбы.

Только море продолжало колыхаться, да и то его движение заметно замедлилось. Волны катились по нему лениво, как летние облака, и как будто светились изнутри, хотя небо было темным и тяжелым, как глина.

А когда наши друзья, щурясь от яркого света, посмотрели на море, они увидели, что к берегу медленно и осторожно движется какой-то сияющий предмет, который волны передавали одна Другой, пока он не оказался на песке у ног принцессы Шулы.

Это была прекрасная ракушка. Она была больше любой мидии, улитки и даже морского ушка, Уж не говоря о том, что она была гораздо красивее их. Она так сверкала, что глазам становилось больно.

О Имук! Твоя бабушка была права! — воскликнула девушка. — И на каждый след найдется своя нога.

С этими словами она подняла ракушку, которая была больше, чем две ее сложенные ладони. Та осветила юную пару потоками лунного света. И Шула протянула ее юноше. Зубчатый ободок ракушки идеально подошел к вырезанному в черенке отверстию.

— Вот теперь это действительно самая красивая вещь на свете, — прошептала Шула.

И Имук весь засветился от гордости.

— Она понравится нашему народу, — промолвил он. — Женщины раскроют рты от удивления. А мужчины скажут, что Имук самый замечательный ложечник во всех вигвамах на всех берегах. Может, даже твой отец перестанет называть меня никчемным лягушонком.

— А твоя бабушка перестанет бросаться в меня кореньями, — добавила Шула, которой передалось возбуждение Имука.

— Я подарю ее нашему народу в день первого зимнего пиршества. Я отдам ее, чтобы ею черпали из пиршественного котла. То-то будет завидовать твой отец.

— Ой! — внезапно встревожившись, вскричала Шула. — Тогда не показывай ее. Ты же знаешь моего отца. Если он хочет что-то получить, но не может, то всегда объявляет потлач. И тебе придется отказаться от своего сокровища.

Потому что когда объявлялся потлач, все взрослые члены племени вынуждены были отказываться от самых дорогих им вещей. Никто не мог пренебречь потлачем, ибо именно с его помощью Великий Хранитель и Даритель следил за тем, чтобы люди слишком не возгордились.

И Имук знал, что Шула права. Стоило кому-нибудь из охотников сделать трезубец лучше, чем у вождя, и завистливый старик объявлял потлач — себе он всегда мог заказать другой трезубец. И конечно, он предпочтет уничтожить замечательный черпак, если не сможет обладать им.

Но потом глаза Имука просияли.

— Тогда мы устроим свой собственный пир прямо здесь и сейчас, без всяких отцов и бабушек. И пригласим на него всю мою родню! — и юноша поднял свою резную ложку. — Пусть увидят, как я запечатлел их. Они придут, один за другим, и я познакомлю тебя с ними. Я скажу, госпожа Белка, это принцесса Шула, Приносящая удачу, мой верный друг и товарищ. Познакомься, Шула, это госпожа Цык-цык Белка.

И тут из-за скалы выскочила выдуманная им белоснежная белка с пушистым хвостом и блестящими глазками. Она грациозно поклонилась девушке. И Шула ответила ей тем же.

— А это госпожа Скопа, — продолжил Имук. И из-за скалы показалась молодая скопа с бусами на шее. — Госпожа Скопа, познакомьтесь с Шулой, которая тоже готовится стать женщиной.

— Ты очень красива, — промолвила скопа.

— И вы, — заливаясь краской, ответила Шула.

— А это — господин Дрозд… а это — господин Буревестник…

Один за другим звери и птицы выходили из-за скалы, присоединяясь к юной паре и танцуя вокруг нее на песке. И пока они танцевали, больная нога у Имука стала выпрямляться, а горб на спине ослабил свою хватку и начал рассасываться. Имук отбросил в сторону свою трость и тоже пустился в пляс. И все закружились вокруг скалы, взявшись за руки, лапы, плавники и крылья.

Казалось, они танцевали долгие часы, и эти часы могли бы сложиться в дни, если бы со зловещим карканьем с темного неба к ним не спустился Ворон-Тасальгик.

Буря идет! Буря! Буря! — прокричала черная птица.

И не успел он исчезнуть, как ослепительная вспышка молнии расстроила детскую игру. Исчезли зверьки. Налетевший ветер снова принялся раскачивать сосны. Накатившая волна с грохотом разбилась о камни, и мужчины бросились вверх со своими копьями, а женщины побежали снимать последнюю рыбу с сушилок.

— На этот раз лживый ворон сказал правду, — прокричала Шула. — Действительно наступила зима.

Имук схватил свою палку и инструменты и поспешил к ступеням, вырезанным в скале. А Шула побежала за корзинкой. Жалящий град обрушился на землю. И только достигнув вершины утеса, Имук вдруг вспомнил о волшебном даре, который, как маленькая луна, остался сиять на прибрежном камне.

— Шула! — воскликнул он, стараясь перекричать грохот надвигающегося урагана. — Ракушка! Ракушка!

Девушка метнулась к берегу, но вторая огромная волна уже катилась к камню. Когда она отступила, ракушки уже не было, а Шула осталась вымокшей до нитки. Море, милостиво принесшее свой дар, безжалостно забрало его обратно.

Алиса вдруг поняла, что бутылка пуста — она выпила все пиво, даже не ощутив его вкуса. А глупая книжка не была еще прочитана и на треть! Сжав зубы, она отправилась за следующей бутылкой. Ярость, вспыхнувшая в ней при виде происходившего в доме Папы-Папы, продолжала тлеть, как мусор на свалке. Более того, она разгоралась все жарче. Потому что эта детская сказонька с ее мультяшным изображением мифической жизни аборигенов еще больше подчеркивала то, что происходило в их реальной жизни… а именно извращения, отчаяние и грязь.

Алиса вернулась со второй бутылкой и на этот раз поставила ее подальше от себя, чтобы прикладываться к ней автоматически было сложнее. Она снова взяла книгу и продолжила читать.

Внутри вигвама царила такая же суматоха и кавардак, как и снаружи. Все в спешке заделывали дыры и закрывали окна. Костровой, ломая растопку разводил огонь. И синий дым с шипением клубами поднимался вверх. Малышня в ужасе прижималась друг к другу, а дети постарше расширенными от страха глазами наблюдали за всполохами молний, видневшимися через расщелины в стенах. Пламя уже занялось и загудело, когда вождь внезапно поднял руки.

— Где Шула? — осведомился он. — Где моя дочь?

— И Имук? — вскричала старая бабушка. —

Где мой маленький Имук?

— Может, его наконец забрал прилив, — предположила одна из жен вождя.

— А вдобавок и нашу бедную дочь.

Но в этот момент в дверь вигвама кто-то постучал. Мужчины бросились отвязывать ремни. И в вигвам вошла вымокшая и дрожащая пара.

— Ах ты, несчастная жаба! — вскричал вождь, пиная Имука. — Ты истинная зараза для всех нас. — И он пинками загнал юношу в самый темный угол вигвама, где того ждала бабушка с одеялом.

Когда дверь снова заперли, а трещины заделали, все вернулись к приготовлению вечерней трапезы. Нагревательные камни достали из очага и побросали в котлы. Женщины принялись растирать корешки и рыбью икру на семейных камнях и готовить из них пирожки. Мужчины курили и раскачивались, сидя на корточках. Старая бабушка завела свою усмиряющую песнь, чтобы утишить непогоду.

Но все ее заговоры были бесплодны. С каждой минутой ураган крепчал все больше. Ветер сотрясал вигвам с такой силой, что вскоре все дети вне зависимости от возраста начали плакать и звать своих матерей.

Приступай к своим обязанностям, Ветряная вдова! — распорядился вождь.

— Успокой этих Щенков! Не для этого ли мы тебя держим?

И старая бабушка зажгла свою масляную лампу и направила ее яркий луч на барабан из лосиного мочевого пузыря. Она стала складывать пальцы так, что они отбрасывали на барабан тени в виде разных фигурок, и напевать следующую песню:

Вот ребенок кулика

Прилетел издалека,

Потерялся и зовет:

«Кто же здесь меня спасет?»

Он дрожит от урагана,

Он боится океана:

«О-ой, о-ой, что же будет со мной?»

Перепуганная детвора немного притихла и начала сползаться к старухе. А ее танцующие пальцы уже сложились иначе:

А вот и мама-куличиха, С небес она слетает тихо, Крыла над сыном распростерла И слезы перьями утерла.

Ветер на улице, казалось, тоже начал затихать. Дети устроились поудобнее вокруг старухи. А их матери вернулись к своим обязанностям. Шула сняла свою рубашку из оленьей шкуры и принялась сушить волосы у огня. А когда она увидела, что за ней наблюдает Имук, она улыбнулась и тряхнула головой, как тогда, на берегу. Имук покраснел и поспешно отвернулся.

А вот несчастнейший ребенок — Летит в водоворот выдренок.

На поверхности барабана возникла более крупная тень.

Но мама-выдра тут как тут «Тебя спасут, спасут, спасут! Тебя в нору я унесу И там спасу, спасу, спасу…»

И дети залились счастливым смехом, глядя на то, как маленькая тень взобралась на живот большой и так, подпрыгивая, удалилась. Страх мало-помалу отступал.

Бабушка начала изображать следующее суще-тво, но в этот момент ко всеобщему удивлению в дверь снова постучали — бам! бам! бам!

Все замерли. Все члены племени были в вигваме; кто же мог оказаться на улице в такую непогоду? В дверь продолжали стучать, но никто не шевелился. Бам-бам-бам! Бум-бум-бум! И все наконец устремили взгляд на вождя. Тот откашлялся и закричал:

— Кто это стучится в ночи, отвечай!

— Путник, — донесся вежливый и гулкий, как из пещеры, голос. — Обычный путник в поисках крова и пищи.

— Знаем ли мы тебя? — спросил вождь.

— Нет, я не знаком вам.

— А как нам знать, что ты не враг? — И вождь кивком указал одной из своих жен на копье, висевшее на стене. — Откуда нам знать, что вас там не целое неприятельское племя, явившееся забрать наших жен и наши припасы на зиму? И откуда нам знать, какого ты рода-племени? И как…

Но не успел вождь договорить, а незнакомец ответить, как мощный порыв ветра сорвал засов и распахнул дверь настежь. И всполох молнии осветил силуэт незнакомца, который занимал собой весь проем двери.

— Я собственного рода-племени, — ответил пришелец и, переступив через порог, подошел к огню.

Все племя Морской скалы завороженно замерло при виде него, особенно женщины. Ибо он обладал величественной красотой. Глаза его были зелеными, а волосы золотистыми, и он был на голову выше самых высоких мужчин племени, а одет в царские одежды! С головы до пят он был облачен в длинное меховое платье такого же цвета, как и его волосы.

Его голову украшала остроконечная меховая шапка, расшитая блестящими каменьями, каких никто из членов племени не видел никогда в жизни. На его запястьях и щиколотках позвякивали блестящие браслеты. Но самым потрясающим был амулет, висевший на шее незнакомца и напоминавший луну У Имука перехватило дыхание, когда он его увидел. Это было ни что иное, как та самая ракушка, которую они нашли на берегу. Он кинул быстрый взгляд на Шулу, чтобы посмотреть, узнала ли та ее. Но на лице Шулы было написано то же восхищение, что и на лицах остальных женщин, не спускавших глаз с волшебного незнакомца, его царских одежд и величественной гривы волос. И Имука вдруг охватило дурное предчувствие.

— Мне нужно только немного подкрепиться, — промолвил незнакомец, скользя своими глазами цвета морской волны по лицам молодых женщин. — Если вы сможете дать мне пищи…

Вождь стряхнул с себя оцепенение и приказал женщинам накормить гостя, а потом поинтересовался, не могут ли они еще чем-нибудь ему услужить.

— Разве что выделить местечко на полу, — ответил незнакомец, продолжая скользить взглядом по раскрасневшимся женским лицам, — чтобы можно было поспать.

— Да еще небось и пышнотелую красотку, — пробормотала старуха из дальнего темного угла вигвама. И Имук понял, что его бабке тоже не по душе этот пришелец.

И несмотря на то, что она едва прошептала эти слова, незнакомец услышал и, сверкая глазами, повернулся к старухе. Она стойко выдержала его взгляд, и на мгновение пространство между ними затрепетало и запахло гарью. А потом, не говоря ни слова, незнакомец начал медленно приближаться к старой женщине.

— Ну что ж, бабка, — промолвил он, — я вижу, у тебя есть лампада и барабан. Значит, ты умеешь показывать танцы теней?

— Случается, — низким голосом ответила бабушка. — В бурные ночи, чтобы успокоить детей.

— Так покажи нам что-нибудь, — попросил незнакомец. — А мы посмотрим, есть ли волшебство в твоих плясках.

— Тесс! — прошипела бабушка Имука. — Кто ты такой, чтобы приказывать мне? Я не твоя скво.

— Делай что он сказал, Мешок с дерьмом, — закричал вождь. — И глупцу понятно, что в этом смельчаке течет царственная кровь. Слушайся его.

И старуха неохотно повернулась к своей лампаде.

— Значит, вот лягушка, — запела она, — прыгает и поет, потому что она не боится дождя. Прыг-скок, прыг-скок! Потому что дождь не причинит ей вреда…

— А вот Гуляка-ящерица, — перебил ее незнакомец, отбрасывая тень от собственной руки на барабан, — она глотает лягушку — ням-ням, ням-ням! И больше ничто не принесет ей вреда.

И лягушка исчезла в пасти огромной саламандры. Дети восторженно захлопали в ладоши, а взрослые начали смеяться. И только Имук видел, что это не доставило удовольствия его бабушке.

— А вот большая голубая цапля, — снова запела она, — слетает вниз на саламандру. Ее клюв, как стрела из кремня. Ее шея, как натянутый лук. Вот она все ниже и ниже…

Но когда тень птицы уже совсем приблизилась к ящерице, та вдруг преобразилась и превратилась в огромное существо с острыми клыками и торчащим хвостом.

— А вот Лис-Кажорток, — с улыбкой промолвил Незнакомец, — он перекусывает тонкую шею Цапли — хрусть-хрусть!

И тень исчезла.

— А вот Рысь-Скри, — прошипела старуха, — она вспорет брюхо ненасытному лису…

И следующая тень тоже исчезла.

— А вот Волк-Аморок, — подхватил незнакомец, — он переломит хребет рыси.

И рысь исчезла.

— Ну что ж, вот тогда медведица, белая медведица, — сказала старуха, — с далекого белого севера, она размозжит волку голову своими медвежьими лапами!

Она торжествовала, ибо знала, что на земле нет никого, кто мог бы осилить белого медведя. Но незнакомец лишь улыбнулся.

— Тогда вот Котулу — Дракон Прибоя с берега горящего моря… — промолвил он. И из темноты возникло огромное жуткое существо, какого еще никто никогда не видел даже в своих самых страшных кошмарах. У него были длинные кривые когти, клыкастая разверзнутая пасть, а весь позвоночник был покрыт шипами. Челюсти его сомкнулись и поглотили медведицу. — Хозяин вод Котулу выходит из моря, когда прибой краснеет от крови новорожденных девочек, и пожирает медведей, и черных, и бурых, и белых, и остаются от них лишь шкуры. — А вот Ак-Хару, — продолжил он, прежде чем старухе удалось справиться с потрясением, — двуглавый Водяной дух, который разгуливает по дну океана, как человек, и никогда не спит, ибо одна его голова бодрствует днем, а другая ночью. А вот Тсагаглалаль, Та, Которая Умеет Смотреть За Угол — глаза у нее на длинных стебельках, а поступь сочится ядом, как у сороконожки. А вот Пайю — Водяной Ползун, чье лицо — гниющие внутренности, который выдыхает червей, а вдыхает насмешливые души мальчиков, которые уже никогда не станут мужчинами…

Дата добавления: 2015-11-14