Song for lovers

Ирина Денежкина

Но все равно, лучше уж так сдохнуть,

Чем никого никогда не любя.

Дельфин

Я ждала сосиску. Динамики надрывались, выводя «You can’t say, I didn’t give it, I won’t wait another minute!»

Позвонил Олег и сказал, что если я сейчас же не приеду, он спрыгнет из окна. При этом он мне не поклонник какой-нибудь. Просто знакомый. Я ему сказала:

– Я ем.

– И что? – удивился он. – Человек кончает с жизнью, а она ест!

– Ну, знаешь…

Он осуждающе помолчал в трубку и сказал:

– Ты ведешь себя так, как будто тебе на меня насрать.

Я не поняла, почему должно быть иначе. Тогда Олег повесил трубку.

Олег – музыкант. Он играет на гитаре в группе, которую сам и организовал из своих (и моих тоже, соответственно) однокурсников. Они выступали в местных клубах, а после выступления надирались до рези в глазах и валялись кто где. Басист не просыхал вообще. И даже, говорили, периодически падал со сцены. Он брился наголо и ходил с пушистой головой. Барабанщик увлекался пирсингом и травой. Он торчал и играл. И был гениален. А если бы не торчал, мог бы сочинять музыку. Но ему интереснее было торчать. Олег сочинял. Он жил в общаге, но он там не жил, а шлялся по знакомым вместе со своим басистом. Или зависал у барабанщика и они вместе накуривались. Однажды они организовали сейшн и пригласили весь курс. Я пошла с подружкой. Подружку звали Света. Когда потом наших парней спрашивали, кто такая Света Рябова, они перлись и оттягивали языком щеку. Хотя непонятно было, как они что-то помнили. Скорее всего, с чужих рассказов. Потому что на сейшне все, за редким исключением, напились. А Леху Петрова стошнило на ковер, но барабанщик не стал ругаться. Он вообще был никакой.

Воздух был синий, и глаза резало просто нестерпимо. Наська Кулакова курила не переставая. Олег и еще один парень, Сашка Бердышев, пели песни, свои и чужие. Галя Романова и басист трахались в ванной. Я слонялась из угла в угол, не зная, куда сесть. Потом пошла на кухню.

На подоконнике сидели Маша Никонова и Костя Патрушев. Костя курил, а Маша задумчиво пила водку из бутылки.

– Привет, – сказал мне Костя.

– Привет, – ответила я.

Маша посмотрела на нас задумчивым взглядом и, вздохнув, протянула мне бутылку.

– Хочешь?

Она тайно принесла ее и весь вечер скрывала, чтобы не отняли и не выпили коллективно.

– Нет, спасибо, – ответила я, а Маша задумчиво пожала плечами. Она не поняла, как можно не хотеть напиться.

Костя потушил сигарету о стекло и ушел в комнату. Он хотел целоваться, а Маша хотела напиться. Они не совпадали. К тому же Маша была хронически влюблена в старшекурсника Стеклова и не отражала, что есть кто-то еще.

– Как твой Стеклов? – спросила я ее. Было время, когда ни о ком, кроме Стеклова Маша говорить не могла и я заслужила ее любовь тем, что часами выслушивала ее рассказы. Про него.

– Нормально, – буркнула Маша и отпила из бутылки.

Видимо, выдохлась. Аккумуляторы сели. Она не говорила, но думала о нем постоянно. Я чувствовала. А другие нет. Я села рядом на подоконник и мы сидели и смотрели на черный, масляно блестевший асфальт и капли фонарей, отражающиеся в лужах. Маша пила и молчала. Про него.

В комнате что-то загремело и послышался дикий хохот. Потом в кухню зашел мокрый и красный Олег. Сел с нами, закурил и весело объяснил:

– Леха на шкафу лег спать и ебанулся оттуда. И стол проломил.

– А голову? – спросила Маша.

– Не знаю, – пожал плечами Олег.

Мы посидели и Маша ушла спать. Олег принес гитару и стал петь мне песни. Все спали, а мы сидели на кухне и он пел. И курил. Потом он куда-то сходил и принес чайник.

– А вы тут что ли чай пьете? – спросила я.

– А ты думала, одну водку?

– Ага, – кивнула я.

Потом мы с Олегом пили чай и молчали. Вдруг он поднял голову, как очнулся и спросил:

– А ты видела новый клип Эшкрофта?

– Где он ждет девчонку, а потом не слышит, как она стучится и ждет опять? А потом идет пописать?

– Не… Не пописать. Он думает, что в ванной кто-то есть и идет туда. А это вода потом включается.

– Он писает.

– Нет!… Это она там.

– Как же она туда попала?

Олег выпятил губу и пожал плечами.

– Зашла. Она даже еду приготовила!

– Ну, здравствуйте! Еда была, ее Эшкрофт приготовил, а потом не выдержал и съел. И музыку включал, выключал.

– Ну хорошо, – Олег отставил в сторону кружку – Допустим, никакой девушки не было и Эшкрофт пошел пописать.

Я кивнула и он продолжил:

– …он же выключил музыку, когда ему показалось… когда он пошел, по твоей версии, пописать. Так?

– Так.

– А кто включил музыку?

– Девушка что ли? – неуверенно спросила я.

– Ага!

Мы некоторое время молчали. Потом Олег сказал:

– Это «Song For Lovers». У любовников всегда так, наверное. Придет – не придет, включит – не включит. На эМТиВи перевели «Песня для влюбленных». Но это про любовников. Неправильно перевели.

– Ну а разница?

– Влюбленные – это муж и жена. Я так грубо сравниваю. А любовники – на нелегальном положении…

– Они друг другу ничего не должны?

– Ага, – улыбнулся Олег и закурил. – Люди вообще никому ничего не должны.

Мы опять помолчали. Олег курил, щурясь от дыма. Потом он потушил сигарету в блюдце и взял гитару.

– Сыграй что-нибудь свое, – попросила я.

Но он подумал и стал играть «Song For Lovers». Он подбирал ее и пел, сбивался и снова подбирал. А потом мы пошли спать.

Сосиска сварилась. Я втиснула ее в разрезанный батон и полила сверху кетчупом. Получился «хот-дог». В переводе с английского, это никакая не «горячая собака», а «возбужденный собак». Потому что сосиска похожа на одну часть тела этого собака… Так этим американцам показалось. Это мне Леха Петров рассказал.

Телефон снова позвонил. Я взяла трубку.

– Але…

– Ну, че, поела?…

– Нет.

Олег после сейшна куда-то исчез и протрезвевшие басист и барабанщик искали его два дня. На третий нашли. Точнее, он сам нашелся. Оказывается, ездил в другой город с какой-то девчонкой. Имя не помнит. А может, помнит, да не говорит.

Мы потом всем курсом пошли на концерт Олега и его группы в каком-то засранном клубе. Все опять напились. Валялись по углам. Маша Никонова сидела трезвая и задуманная. Я к ней села с банкой джина.

– Как твой Стеклов поживает?

Маша посветлела и замучено улыбнулась:

– Нормально…

– А ты?

Маша не поняла вопроса.

– Нормально, – повторила она, как повторяют кондукторше, когда она второй раз спрашивает: «А у Вас что за проезд?».

Я пожала плечами и отпила из банки. На сцену влез Олег с гитарой. Какой-то мужик с сальным лицом отчаянно ему захлопал. Олег подключил гитару и стоял так. Басист и барабанщик валялись никакие в туалете. Олег тоже был никакой. Почти. Он качнулся вперед и схватился за микрофон. Резануло по ушам. Олег встряхнул головой и стал играть. И петь.

Маша слушала, подперев щеку рукой. Все песни, которые она слышала, были про Стеклова. И поэтому ей вся музыка нравилась.

Олег пел, а все остальные пили или лежали на полу и на столах. Наверное, это раздражает. Когда видишь перед собой только пьяные рожи. Когда поешь, а тебя не слышат. Даже не потому, что не слушают. Я встала и подошла к сцене. Олег стоял с закрытыми глазами и улыбался в микрофон.

– … sing the song for lovers…

Я смотрела на него снизу вверх. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Улыбнулся и стал петь глядя на меня. Потом слез со сцены и подошел.

– Как дела? – спросил он.

Я пожала плечами.

– Ниче…

– Ну как мы тебе?

Барабанщик и басист валялись в туалете. Олег мне нравился. А они нет.

– Прикольно, – ответила я.

– Понятно, – кивнул Олег и сморщил нос.

– Мне правда понравилось.

Олег улыбнулся и закурил. Мы сидели на сцене и молчали. Маша Никонова смотрела на нас из зала и улыбалась про Стеклова.

Я измазалась в кетчупе, потому что сосиска все время выпадывала из батона. По телевизору гоняли «Big In Japan». «Things will happen while they can, I wait for my man tonight. It’s easy when you’re big in Japan…» и все такое. Я поставила чайник. Потом стала пить кофе. С пряниками.

Если бы год назад кто-то сказал мне, что я буду пить кофе, я бы не поверила. Кофе – это мой враг номер один с детства. Меня от него тошнило, как от манной каши.

После клуба мы все пошли к Сашке Бердышеву. Спать. Барабанщика забыли в клубном туалете.

Спали кто где мог. Маша Никонова умудрилась втиснуться на две табуретки, стоящие между шкафом и диваном. Наська Кулакова и Галя Романова спали на столе. А Костя Патрушев в ванной.

Нас на диван влезло четыре человека. Олег дышал мне в ухо. Потом шепотом спросил:

– Ты спишь?

– Неа, – тоже шепотом ответила я.

– Хочешь конфету?

– Ага!

Мы сосали липкий «Барбарис» и нам было весело, как сообщникам. От Олега пахло яблоками и сигаретным дымом.

– Куда ты ездил-то? – спросила я.

– А… – Олег неопределенно повел в воздухе рукой – Она говорит: «Поехали ко мне», ну я и поехал. Да, пьяный был…

– Смешной ты какой-то.

– Не смешной, а странный.

– Почему странный?

– Потому что.

Олег порылся в кармане и вытащил медиатор.

– Смотри, из Нью-Йорка.

– Ага? – не поверила я.

– Друг привез. Клево, да?

– Да. А себе че друг привез?

– Гитару… Сдохнуть можно, какая гитара! Я в нее прямо влюбился!

– В гитару?

Олег кивнул со вздохом. Видимо, он хотел по-другому. Не медиатор, а гитару. Но медиатор тоже хорошо.

– Спой мне что-нибудь свое, – попросила я. Не знаю, почему.

– Как я спою? Все спят. И гитара…

– Так спой. На ухо…

– На ухо?

Он шептал мне в ухо песни, как стихи. Свои и чужие. Хотя я не очень хорошо разбиралась в нынешних рок-группах и все песни мне казались им самим сочиненные. И было хорошо, будто в бомбоубежище.

А потом я уснула. И Олег уснул. И, наверное, во сне продолжал петь.

Я помыла посуду. По радио Земфира кого-то искала. А потом Бритня Спирс сходила с ума. Телефон требовательно зазвонил.

– Ты едешь? – спросил Олег недовольно.

– У меня дела!

С какой стати я должна куда-то ехать?

– Тебе че, в лом приехать? Я должен перед тобой на коленях что ли ползать?

– Люди вообще никому ничего не должны, – повторила я его фразу.

– Не должны, – согласился он. – Ты так ничего и не поняла.

И повесил трубку.

Небо мгновенно потемнело, листья березы, до того шумно развевающиеся на ветру, застыли, как нарисованные тушью на темно-голубом ватмане. Резко запахло мокрой черемухой и жестяными карнизами. Ветер рванул было с новой силой, но его опередил размеренный жестяной стук и затем – шелест.

Тяжелые капли плюхнулись на глянцевую страницу и вспухли. Маша подняла глаза. За окном радостно лил дождь, деревья стояли, как под обстрелом, смущенно колыхали ветвями. Маша вытерла нос краем покрывала на кровати, слезла и открыла окно. Ветер и дождь радостно ворвались в комнату, занавеска вздулась парусом, и еще несколько капель вспухли на глянцевых страницах. Маша постояла ежась. Загнала сопли обратно и вытерла глаза. Дождь одобрительно стучал в карниз. Маша пошла в ванную и взяла ножницы из стакана. Посмотрела на левое запястье. Под тонкой голубоватой кожей пухла серо-синяя вена. Ногти загибались и малиново блестели, как леденцы, переливаясь иероглифами. Маша начала их срезать большими ножницами, оставляя квадратные огрызки. Стерла лак. Потом решительно взяла в руку прядь волос, тщательно завитую и подкрашенную синей тушью. Отрезала и кинула в раковину. Потом посмотрела на себя в зеркало и заплакала. Она рыдала, сопли текли из носа, а слезы по нервно красным щекам. Волосы падали на пол. Наконец Маша поставила ножницы обратно в стакан и включила воду. Выкинула пряди в ведро и долго стояла, терла лицо холодной водой. Потом стянула через голову майку с рюшами. Юбку, обтягивающую ее угловатые бедра. Посмотрела на себя – худую, бледную, без груди. Закусила губы и села в угол ванной, прижавшись к холодному кафелю.

Стеклов ей сказал: «Не бегай за мной, а? Даже если бы ты скупила весь магазин Sisley и Benetton, это ничего бы не изменило. Понятно?»

Ей было непонятно. И даже невозможно было вообразить, что так легко рушится ВСЕ и земля выворачивается из-под ног и нагло смеется.

Зазвонил телефон и Маша встала, но вместо того, чтобы брать трубку, пошла к шкафу, где пылились всякие ненужные теперь вещи. Вытащила оттуда протертые до белизны джинсы, в которых ходила два года назад и темно-зеленую футболку младшей сестры Катьки. Носки валялись там же, в углу. Потом Маша выгребла из сумочки ключи и две бумажки по десять рублей. Влезла в папины садовые кроссовки, серые от засохшей грязи. И хлопнула дверью.

Дождь встретил ее пузырями в лужах. Густой летний воздух опьянил запахом трав и цветов. Свежие сизые гроздья сирени пронзительно дышали и росли, топорщась. Маша постояла на крыльце и пошла по улице. Было уже темно, и фонари отражались в масляно блестевшем асфальте желтыми кляксами. Маша шла по лужам, кроссовки скоро промокли и почернели. Тугие частые капли дождя смешивались со слезами и стекали за шиворот. В голове вертелось, как склеенная лента: «…ничего бы не изменило… ничего бы не изменило…»

Маша дошла до остановки и села на скамейку под навес. Свет от киоска уютно лежал на пронзительно-черном асфальте. Маша поежилась. Волосы слиплись сосульками, а кроссовки отсырели настолько, что тянули ноги вниз и прилипали к асфальту. Подошла женщина, спросила, сколько времени.

– Одиннадцать, – ответила Маша.

Женщина показала пальцем на киоск.

– Деньги носют… Вон в той сумке у них кошелек…

Маша вытянула шею, увидела сумку. Из вежливости кивнула.

– Деньги складывают и несут, – продолжала женщина – Я тут сколько лет живу… тридцать… они все носют.

Маша усомнилась, что все тридцать лет киоскеры носили здесь деньги. Но решила промолчать.

– Сорок лет уже живу, – женщина показывала пальцем на киоск – А у них столько денег, куда им столько…

«Алкоголичка…» – подумала Маша.

– А у меня сумку разрезали, – вдруг доверчиво поделилась женщина – Вытащили паспорт и пенсионное…

Голос у нее задрожал:

– Два года хожу…

– Паспорт восстановить можно, – сказала Маша.

– И пенсионное… Паспорт – пять тысяч…. Пенсионное – шесть… Денег нету.

Женщина развела руками и забормотала:

– Сын, гад, из дома гонит. Говорит, пенсию получила, сука? Забирает деньги и пропивает… Сволочь… Рожа красная, под глазами, – она показала – вот такущие синяки черные, глаз не видно… Выпишу я его к черту… Пойду на Вайнера и выпишу… А потом – в милицию… Посидит – узнает, что почем…

– А сколько лет сыну? – спросила Маша.

– Восемнадцать…

«А Стеклову двадцать, – подумала Маша – А мне семнадцать…»

К остановке подъехал «пятидесятый». Маша встала.

– До свидания.

Женщина беззубо улыбнулась. Маша вытащила из кармана деньги и впихнула женщине в руку. У той глаза стали недоуменные.

– Что?… – растерянно прошамкала она, но, разглядев под светом фонарей две десятирублевки, улыбнулась снова.

Маша заскочила в автобус. Тут было светло и тепло, вдобавок мало народу. Маша огляделась.

Неподалеку сидела толстая бабуля в ситцевом платье и с красным лицом. Полными почерневшими от земли руками крепко держала две сумки с рассадой в коробках из-под молока и кефира. Впереди сидел молодой папаша с замученным бледным лицом, в очках. У него на коленях спала пухлая четырехлетняя девочка в панамке и колготках. Платье в горох было заправлено прямо в колготки. В одной руке девочка крепко сжимала увядшую уже ветку белой сирени. Рядом с ними – бритый наголо мальчик в наушниках. Капли дождя блестели на его шершавой голове. Подошла кондукторша.

– У вас что за проезд?

Маша вздрогнула и растерянно промолчала. Кондукторша ждала.

– Ничего… – пробормотала Маша.

Кондукторша внимательно посмотрела на нее.

– Ну, едь так…

Маша посмотрела на кондукторшу и вздохнула. Кондукторша ответила полуулыбкой неестественно химически-розовых губ. Маша прислонилась горячим лбом к леденящему стеклу. Бритый мальчик оглянулся на нее, сверкнув белесыми ресницами.

Маша вышла в центре. Здесь еще кипела жизнь, прогуливались парочки и вспыхивали фарами машины. Маша пошла по проспекту, не задумываясь, впрочем, куда же она все-таки идет. Дождь все еще шумел и булькал в стоках.

– Здравствуйте, девушка.

Перед ней стояли два парня – один плотный, мордастый, другой постройнее, похожий на Рому Ягупова из Zdob Si Zdub.

– Здравствуйте, – растерялась Маша.

– Чего это вы одна-то так поздно ходите? – спросил мордастый.

Маша неопределенно пожала плечами. Zdob Si Zdub курил и щурился.

– А куда идете? – не унимался мордастый.

Маша опять пожала плечами.

– Пойдемте к нам, – предложил Zdob Si Zdub и засмеялся, видя как испуганно Маша дернулась назад. – Не бойтесь. Мы не маньяки.

Мордастый тоже засмеялся. Маша смотрела то на одного, то на другого и не понимала, что же ей делать.

– Пойдемте, – снова сказал Zdob Si Zdub.

– Нет, спасибо, – отказалась Маша, мгновенно припомнив газетные заголовки типа «Маньяк-лифтер», «Ей было только 16» и так далее.

– Жалко. Очень жалко, – покачал головой мордастый. – Может, вас проводить?

– Не-ет! – поспешно крикнула Маша. Zdob Si Zdub улыбнулся.

– Ну ладно, как хотите…

Маша торопливо пошла прочь, потом побежала. Чуть не столкнула локтем с тротуара какую-то тетку.

– Молодой человек! – громко возмутилась та.

– Ни стыда, ни совести, – покачал головой дедок с мешком бутылок.

Маша остановилась около памятника Ленину, тяжело дыша и оглядываясь. Никто за ней не гнался. Обругав себя за трусость, Маша присела на каменные ступени. Они отсырели и Маша поспешно вскочила. И услышала:

– Машка? Никонова?

Перед ней стоял однокурсник Сашка Бердышев с бутылкой пива в руке. Маша радостно улыбнулась.

– Привет!

– Здорово! – Сашка недоверчиво оглядел ее. Маша теперь была больше похожа на Тейлора Хэнсона, чем на Машу Никонову. – Это точно ты?

– Ага, – ее это рассмешило.

– Мда… – Сашка почесал затылок и предложил – Пошли со мной на сейшн.

– Пошли.

Они долго шли по каким-то дворам, у Сашки дважды пищал пейджер, сообщая, куда надо идти и дважды неправильно. Маша устала и промокла, Сашка держал ее за руку и тащил за собой, как прицеп. Наконец они пришли к подъезду, железная дверь оказалась закрытой. Сашка свистел, кричал «Лё-ё-ёха!», а Маша хохотала, чем ужасно напугала Сашку. Но потом они вместе хохотали и допивали пиво из бутылки, сидя на сырых перилах. Через полчаса им открыли.

Все кто знал Машку, удивились, но большинство были ей незнакомы и приняли ее как девочку «а’ля мальчик». Не самый плохой вариант, кстати.

Маша втиснулась между припанкованной девочкой и голым по пояс и пьяным в зюзю мальчиком. Пели песни, пили водку, курили и смеялись до потолка. Маша тоже смеялась и тоже курила, а припанкованная девочка уснула у нее на плече. Сашка Бердышев взял у Олега гитару и запел: «А не спеть ли мне песню а-а-а любви…»

– Здравствуй…

Маша обернулась и увидела Стеклова.

– Здорово, – сипло сказала она. Горло мгновенно сжалось до боли.

– Прикольно… – Стеклов посмотрел на ее волосы.

Маша кивнула, не в силах произнести ни слова.

– А я думал, что вряд ли тебя здесь увижу, – сказал Стеклов.

– Я тоже… – с трудом выдавила Маша и закусила губу. Глотком загнала внутрь слезы. Голова закружилась и захотелось кричать.

Маша вылезла из-под спящей девочки и пошла на кухню. Прижалась горячим лбом к стеклу и заплакала. Горько, как на похоронах.

– Что случилось? – услышала вдруг шепот.

Рядом стоял парень в красной рубашке и участливо держал в руках стакан с водой.

– Ничего, – Маша вытерла подолом футболки лицо и взяла стакан. – Спасибо.

Стала пить. Горло отчаянно сжималось.

– А я тебя где-то видел, – вдруг сказал парень. Маша посмотрела на него.

– Я тоже тебя видела… – Маша глубоко вздохнула и дышать стало легче. Горло немного болело, но это уже была ерунда.

Он протянул руку:

– Вова.

– Маша… А… А ты похож на Рому Ягупова из Zdob Si Zdub.

Вова сморщил нос и улыбнулся той улыбкой, с которой в очередной раз слушают что-то надоевшее о себе, но молчат, потому что хотят понравиться собеседнику.

Антон выполз из квартиры рано утром и пошел в булочную. Солнце успело встать до него и теперь яростно светило Антону в глаза. Он щурился, тер заспанное лицо и матерился вполголоса.

Купив батон и четыре бутылки пива, направился обратно и чуть не заснул в лифте. Но там воняло мочой. В квартире спали вповалку пять или шесть человек. Антон потыкал ногой ближайшего – кудрявого светловолосого парня в желтой рубашке. Тот недовольно завозился и что-то буркнул.

– Олег, – позвал Антон – Пошли пить, я еще батон купил.

Кудрявый Олег широко зевнул и сел на полу. Разодрав глаза, удивленно посмотрел на Антона.

– А че у тебя с ухом?

Антон потрогал бурый спекшийся комок крови на левой мочке и недоуменно констатировал:

– Серьгу оторвали…

Они пошли на кухню. Олег поставил чайник и полез в шкафчик за кофе, а Антон сел на подоконнике и закурил. Олег понюхал воздух и посмотрел через плечо.

– С утра пораньше?

– А че? – огрызнулся Антон, пряча косяк. Руки дрожали и он его выронил. Тут же поспешно бросился поднимать.

Олег ничего не сказал и сел ждать пока вода закипит. Взял гитару, стал что-то наигрывать. Антон оживился, стал неумело подпевать, слов не знал, поэтому ерзал на подоконнике и мяукал:

– Ла-ла-ла… на-на… еи-еи…

Потом почесал нос с продетым кольцом и поинтересовался:

– Это Verve, ага?

– Эшкрофт, один…

– Ну, ага, я знаю… Ага… «Сонг фор ловерс»… Я видел…

Чайник засвистел и Олег, положив гитару на табуретку, налил в две кружки кипятка, размешал кофе.

– Я не буду, – поспешно отказался Антон – Я пиво…

– Пей…

– Ну, ладно… Ага… А че…

Они сидели за столом и пили кофе.

– Мы сегодня в «Свинаре» играем, – сказал Олег.

– Че, ебанулся что ли? Мы в пятницу играем.

– Сам ебанулся – сегодня пятница.

Антон посмотрел на отрывной календарь, висевший у раковины. Прочитал: «вторник».

– Сегодня вторник, – ткнул в календарь пальцем.

Олег посмотрел на листок.

– Число прочитай, гоп.

«Восемнадцатое января,» – отразил Антон. Посмотрел в окно – там обрадовано качались ветки клена, шебурша листьями. Снова посмотрел в календарь. Поверх числа было написано карандашом: «Дима, я тебя хочу». «Кто такой Дима?» – подумал Антон.

Олег вдруг замер с кружкой у рта. Потом его круглые глаза метнулись вверх, впились в глаза Антона.

– Что? – испугался тот.

– У нас же русский сегодня, блин.

– Фак, – констатировал Антон – Я нихрена не знаю. А во сколько, в девять, ага?

Олег кивнул.

– Ну тогда не парься, – успокоил Антон – Сейчас полвосьмого.

В кухню зашла довольно растрепанная девушка с помятым лицом и вспухшими губами. Глаза закисли – видимо, вчера она не смыла тушь. Девушка откупорила бутылку пива и села Олегу на колени.

– Рябова, – Олег ненавязчиво спихнул ее вниз – Сядь вон на стул, а?

Света Рябова поднялась, удивленно огляделась, потом посмотрела на себя и стала отскребать белые пятна на футболке. Антон заржал.

– Ты кому вчера дала? – спросил Олег, зажигая сигарету. Сощурился, подул в сторону.

– Тохе.

– Я не помню, – честно сознался Антон.

– Ну и иди на хуй…

Антон пропустил мимо ушей и потянулся за сигаретой, вставил ее Светке в губы. Та кивнула.

Они сидели втроем и задумчиво курили, а Антон пытался вспомнить, что же он делал вчера. Тем более со Светкой. Потом вспомнил, что сегодня они играют и стал думать об этом. Подумал, что надо бы помыться и пошел в ванную, закрылся там.

Олег и Светка сидели и молчали. Светка смотрела на Олега, а он в окно, на клен. Светка думала, что лучше бы она дала Олегу. Но Олегу не надо. Если бы даже он упился до беспамятства, то все равно бы не взял. Светка вспомнила, что как-то на сейшне она сказала Олегу: «Я люблю тебя», а он посмотрел на нее, как на дуру и ушел на кухню. Сидел на этом же месте и курил. Потом они сидели уже с Юлькой Мухиной, Светкиной подругой, а Светка напилась и ее все парни попользовали. Она сама хотела. Ну и пофиг…

Антон вышел из ванной, голый и мокрый. Прошел в кухню, пошарил в шкафчиках, заглянул под стол. Светка посмотрела на его худую спину с бугорками позвонков. Там извивался огромный дракон, чешуйчатый хвост лежал кольцами. Антон выпрямился и Светка увидела, что оба соска и пуп у него проколоты. «Клево,» – подумала Светка.

– Олег, ты полотенце не видел? – спросил Антон.

– На нем Саня спит.

Антон кивнул и ушел в комнату. Через минуту там послышался голос Сашки Бердышева, он орал:

– И я самый модный! И, видимо, самый красивый!

В русском Антон нифига не понимал. Он сидел за партой и пытался понять, где в предложении подлежащее, а где сказуемое. Потом уснул. Его растолкал Олег, Антон взял листок и пошел отвечать. Прочитал все, что было за десять минут до этого торопливо написано на листке рукой Олега, и получил «удовлетворительно». Забрал зачетку и вышел в коридор покурить. Мимо прошла Наська Кулакова.

– Насть! – окликнул ее Антон.

– Чего?

Она подошла, хмуря брови, недовольно отбросив назад темно-русые локоны. Антон притянул ее к себе и поцеловал в губы, отчаянно, как будто сейчас заплачет. Наська взяла его за шею обеими руками и сказала:

– Ты дурак, Тоха, какой же ты дурак…

Антон кивнул, задыхаясь от розовой густой пелены, которая его опутывала, тянула в какой-то сладковатый омут, кружила голову.

– Почему ты вчера не пришла? – сипло спросил он, потушив сигарету о стену.

– Зачем? – Наська сделала ударение на этом слове, Антон непонимающе промолчал.

– Знаешь, Тоха, – вдруг сказала она – Давай будем просто друзьями, а?

– То есть? – не понял Антон – Ты меня кидаешь что ли?

– Ну, нет, хотя да… Не кидаю… Просто давай будем друзьями…

Антон машинально достал из кармана сигарету, зажег, затянулся и только после этого сказал:

– Если ты хочешь…

– Вот и чудесно!

Наська чмокнула его в губы и, развернувшись, пошла.

– Насть! – крикнул Антон, будто проснулся.

Она недовольно обернулась.

– А мы сегодня в «Свинаре» играем. Придешь?

Наська ничего не ответила и пошла дальше. Антон сел у стены и заплакал.

В «Свинаре» было страшно накурено, пахло спиртом и почему-то сиренью. Олег стоял на сцене с гитарой и пел, почти кричал. Басист Серега сидел на колонке, болтал ногами и блестел бритой головой. Антон яростно колотил по барабанам и выкрикивал отдельные слова. В животе у него гремело, а в голове стоял звон. Он тряс головой, стараясь выколотить его, но не мог, и до боли сжимал палочки в руках.

– Ты ждала меня долго, устала, сгорела,

Я ловил, оставлял для себя минуты,

Ты забила, ты просто ушла на время,

Но теперь ты не хочешь назад почему-то…

– пел Олег, прижавшись губами к микрофону.

– Ты трахалась где-то, готов простить,

Целовала не тех, не меня, и что,

Что ты думала, лежа на чьей-то груди?

Ты ругала меня, я не даю тебе жить, я все порчу…

– вторил ему Антон.

– Но без тебя я просто сдохну,

Ты это знаешь?

Я не умею держать тебя, ты хочешь

Я просто сдохну,

Не улетай, но улетаешь,

Я не держал тебя, я не умею, я только все порчу,

– сказал басист по-детски удивленно, будто это открытие он сделал для себя только в этот самый миг и еще не понял, как должен себя чувствовать.

У Антона вдруг мгновенно заболели локти, ему показалось, что их ему вывернули и переломили, как жареной курице. Он до крови закусил губу и продолжил играть, но уже не пел.

После их выступления на сцену вылезла следующая группа, а они пошли пить. Серега вырубился сразу же, Олег стеклянными глазами смотрел на сцену, отбивая такт пальцем по столу. Антон сидел трезвый и думал о Наське. Он часто торчал, но все-таки успел написать несколько песен и все они были про Наську. А теперь он не мог их петь. Просто физически. Он помнил, как они занимались любовью рядом со спящим Олегом, а потом весь день смеялись, что он ничего не заметил и не услышал. Или как однажды он ночевал у нее, а бдительная Наськина мама каждый час заходила в комнату. Но они просто переговаривались. Наська – зарывшись в одеяло на кровати, а Антон – сидя на диванчике. Они говорили о The Beatles и «Руки Вверх!», о Пелевине и Токаревой, об Интернете, о собаках, о сексе, о космосе, о своем детстве и друзьях, о родственниках и водке и о группе, в которой тогда еще только начинал играть Антон. Это была самая потрясающая ночь в его жизни.

К ним подсели две девушки, по виду лет пятнадцати-шестнадцати. Одна – с ярко накрашенными губами, но все равно видно, что малолетняя. Вторая – бледная, маленькая, с тонкими пальцами и прозрачными ушами. «Фанатки,» – подумал Антон. Олег стал говорить какую-то херь, строя из себя крутого, а девчонки смотрели ему в рот. Антону стало смешно. Тоненькая девушка посмотрела на него сначала удивленно, но потом лицо ее приобрело какой-то продажно-подобострасный оттенок, она взяла Антона за руку. Он отдернул руку, как обжегся и вскочил. Олег проводил его грустным взглядом, а потом вернулся к девчонкам.

Антон вышел из клуба и пошел по улице, засунув руки в карманы. Он шел по проезжей части, мимо проносились машины, бешено сигналя. Но ему было все равно. Сдохнуть даже лучше. Он уже сдох. И теперь летел вверх, раскинув татуированные руки, запрокинув голову и слезы срывались вниз, сверкая в свете фонарей, как роса утром. Он пел: «Ла-ла-ла… на-на… еи-еи!» и смеялся, чтобы не заплакать и не упасть. Ухватился за карниз и его крепко тряхнуло, припечатав к кирпичной стене. Заболели соски и пуп – серьги впечатались в кожу. В довершение всего Антон больно стукнулся губами в микрофон и почувствовал во рту соленый вкус. Зубы были в крови, он провел по губам рукавом и удивленно посмотрел на темную полосу. Олег повернулся к нему и сделал страшное лицо. Антон поспешно отсчитал палочками «раз, два, три» и заколотил по барабанам.

– Ты не хотела обидеть, ты просто ушла,

Ты сказала, что я никогда не любил,

Но скажи, кому ты врала в этот миг,

Ты не верила в это сама-а…

– запел он срывающимся голосом.

– …и я не поверил, – убедительно сказал Серый.

– Ты ходила одна по темным дворам,

Я был не с тобой, я думал, так надо,

Ставил рамки, и сам себе врал, что их нет

Но я верил, я знал, что ты рядом…

– прошептал Олег, прижимаясь губами к микрофону…

Антон вышел из клуба, пошел шатаясь по улице. Пахло мокрыми карнизами и черемухой. Хотелось пить. Хотелось услышать Наськин голос. Он свернул в ближайший переулок, зашел в телефонную будку, ободранную, с выбитыми стеклами и тусклой лампочкой. Порылся в карманах, но ничего, кроме травы в бумажке не нашел и стал цеплять пальцами диск наудачу. Сначала один за другим два гудка низко ушли в бесконечность, затем что-то щелкнуло и Антон услышал недовольный голос:

– Ты едешь?

– У меня дела! – дерзко ответили на это.

– Тебе че, в лом приехать? Я должен перед тобой на коленях что ли ползать?

– Ну ладно, сейчас приеду, успокойся…

Сорвалось на гудки. Антон постоял, прижимая трубку к уху, осторожно опустил ее на рычаг. Вышел из будки, беспрестанно оглядываясь, а потом торопливо пошел к остановке. Похолодало. Он поежился от налетевшего ветра. Несколько капель упали на его нос, обожгли, как ледышки. Грянул гром, а затем стеной упал дождь. Антон чертыхнулся, поднял воротник и побежал к остановке. Автобус захлопнул нутро прямо у Антона перед носом и, зашипев, поехал. Антон с досады плюнул и пошел под навес. Там сидела женщина в зеленом плаще и смотрела перед собой. Антон сел поодаль и подумал о Наське. Не думалось. Будто была закрыта дверь в мозг. Антон потряс головой, а женщина забормотала, как очнулась:

– …пойду… да… а чего… и выпишу нахрен…пусть, гад такой, посидит, подумает…

Антон встал и пошел. Болели локти. Спина мерзла, как будто сзади кто-то уперся взглядом и смотрел, смотрел, смотрел… Антон вышел к какому-то дому и, подумав, зашел в подъезд. Сел на холодные ступени и стал забивать косяк. Потом блаженно закрыл глаза и увидел липкое розовое облако. Горло сжалось от удушья. Его кто-то схватил за шиворот и с размаху ударил по голове чем-то тяжелым. Антон на мгновение распахнул глаза и увидел перед собой красную сальную рожу, усы и лысину.

– Нарк поганый… – прошипела рожа басом.

Антон испугался и в тот же миг почувствовал, как ему отдирают уши, закричал, выворачивая горло, кровь хлынула в рот. Он захлебнулся и упал, увязнув в розовой пелене…

Очнулся в луже, на битых кирпичах. Полежал, соображая, что же произошло, потом пощупал голову. Затылок был липкий, а левое ухо саднило и висело, как желе, с лохмотьев капала кровь. Антон поднялся и пошел, уперся в шершавую стену, развернулся и пошел обратно.

Дождь размеренно урчал в водостоке.

В окно пахнуло жаром, сочная зелень облепляла дворы и заглядывала в окно. Кошачина, лежащая до этого тихо-мирно на кровати, потянулась, выпучив пушистое пузо и стервозно посмотрела на Галю. Галя так же посмотрела на кошачину и кошачина задумчиво отвернулась. Стоящие на столе динамики мерно стучали и по комнате лилось: «So give me coffee and TV, be history…» Галя часто поморгала, но глаза все равно резало. Солнце, свежее, только что вставшее, нестерпимо светило, и Галя щурилась, чертыхаясь. «I«ve seen so much, I«m going blind and I«m brain dead virtually…» Она всю ночь сидела в чате и поэтому голова трещала и пухла. Зато Галя познакомилась с тремя парнями, но сейчас она не хотела никого видеть. Не хотела куда-то идти, ждать их, рассказывать о себе, слушать их биографию. Галя отключилась от инета и сидела так на стуле. Потом согнала с кровати успевшую крепко уснуть кошачину и мгновенно провалилась в сон. Кошачина, пользуясь этим, сначала погрызла Галины ноги, потом посидела у ней на голове, а затем вытянулась рядом и уснула опять.

Гале приснилось, что она прыгает с дома на дом, как в «Матрице». Дух захватывало и сердце в момент полета испуганно замирало. Проснувшись в четыре, когда солнце накалило воздух и ожгло листья, заставив их расточать приторный аромат, Галя вспомнила сон и подумала: «Значит, я расту».

Расти Гале Романовой было некуда – сто восемьдесят сантиметров ее возвышались над однокурсницами и даже над некоторыми однокурсниками. В модели она идти не хотела, справедливо полагая, что не выдержит ограничений в питании и прочих атрибутов модельной жизни. В баскетболистки тоже не хотела, так как не любила баскетбол. Еще в школе тяжеленный пыльный мяч, то и дело прилетавший Гале по носу и разбивающий его в кровь, в прямом и переносном смыслах отбил всякую охоту к баскетболу, а заодно и ко всем играм с мячом, исключая «картошку».

Так что рост Гали не находил себе применения. Потому что и мужчины штабелями не падали, предпочитая более низкорослых девушек. Но Галя не особенно парилась, с детства привыкнув обходиться парой-тройкой друзей, а остальные были «просто знакомыми».

Зазвонил телефон, кошачина недовольно проворчала и пошла пописать, а Галя взяла трубку.

Звонил Стеклов, интересовался, как дела. Галя любила Стеклова, как свою кошачину. Он был веселый и приятный (кошачина веселой и приятной не была, но их со Стекловым объединял статус любимого существа – ни кошачину, ни Стеклова Галя не любила «как парня»). Они перезванивались, иногда встречались на Плотинке и ели мороженое. Стеклов рассказывал про свою жизнь, Галя – про свою. Ходили друг к другу на день рождения, вместе забивали на пары и обменивались приветами по e-mail. Галя видела, что некоторые ее однокурсницы (Стеклов учился на два курса старше) влюблены в Стеклова и ее это смешило. Ее вообще многое смешило.

– Реферат написала? – поинтересовался Стеклов.

– Неа… Я в нете сидела. Да ну его, напишу…

– Давай я тебе кину свой.

– А ты у кого писал?

– У Лопухова.

– Ну и я у Лопухова. Думаешь, у него склероз? Узнает еще…

– А ты переделай.

– Неа… – заныла Галя – Паша, мне в облом! Ты даже не представляешь себе, в какой!

– Представляю, – скептически проговорил Стеклов – Ты, наверное, еще и английский не сдала…

– Сдам… Еще целых три дня до английского! Пашка! Пойдем куда-нибудь сходим, а?! Мне скучно.

Стеклов некоторое время подумал и, замявшись, сказал:

– Ну… Это… я сегодня с девушкой познакомился… Мы с ней идем… Извини, Галь… Давай в другой раз, ага?

– Ммм? С какой?

– С хорошей. Умница, красавица, Дашей зовут.

– Я безумно рада! – замогильным голосом произнесла Галя.

– Галь, не обижайся! – велел Стеклов.

– Не буду, – пообещала Галя – До свидания, дорогой мой.

– Счастливо!

Из туалета вернулась кошачина, села на стол и уставилась в стену.

– Киса, киса… – позвала Галя.

Кошачина медленно повернула голову, кивнула, мол, я оценила твой порыв и снова уставилась в стену. Потом резко бросилась вперед, схватила таракана и тут же съела, брезгливо морщась.

– Тебе витаминов не хватает, что ли? – заорала на нее Галя.

Кошачина окрысилась и покусала Галину ногу, а потом удалилась на балкон и села там на перила, ожидая, когда соседский шестилетка Ванечка просунет руку, чтобы ее погладить, а она в эту руку вцепится и закусает его. Кошачина в душе была, видимо, собакой. Или лошадью.

Галя села за комп, но идти в чат ей не хотелось и она проверила почту. Было три письма из фан-клуба «Foo Fidhters», одно от подружки из Израиля и одно от Паши Стеклова. Он писал: «Солнце:), у меня три по литературе… ты меня будешь утешать? Ха-ха…:) в субботу на плотине концерт, пошли если хочешь. Так все нормально, закинь завтра в деканат ram, надо один клипак развернуть… ОК? все, пока, Паша:)» Галя улыбнулась мученической улыбкой и подумала, что с теми тремя парнями надо все-таки встретиться. Их звали Neo, WildWildDen и Busta. А Галю звали Cleo. И даже Стеклов в универе к ней иногда так обращался. А все кругом не понимали, почему он говорит: «Привет, Клео!» А Галя отвечает: «Здорово, Пеппер!» Влюбленные в Стеклова девочки косились недовольно, звали Стеклова Пашей и Павликом и не любили Галю.

Кошачина пришла с балкона, подлизалась к Гале и заснула у нее на коленях. Кошачину когда-то звали банальным кошачьим именем Мурка, но его уже никто не помнил, все звали ее просто «кошачина». Кошачина не возражала.

Машка Никонова вышла из туалета и пошла к дому, поправляя шорты. Пахло дымом и шашлыками. Воздух был легкий и свежий, комары не звенели, пух не летел, в общем, рай. Машка завернула к мангалу и вздрогнула. Около мангала спиной к ней стоял Стеклов и поливал шашлыки водой пополам с вином из мятой пластиковой бутылки. Голая спина переливалась полудетскими мускулами, черные джинсы он подвернул снизу и это смотрелось бы довольно комично, будь это кто-то другой, не Стеклов. Но это был Стеклов – как всегда естественный. Он переступал сандалиями на босу ногу и поворачивал шампуры.

Машка некоторое время стояла столбом, а потом отошла и села на раскладной стульчик. Она просто сидит. Посидеть нельзя, что ли? В животе у Машки все обрывалось и летело вниз, в пятки, холодея там.

Стеклов что-то напевал себе под нос, поводя бедрами. «Гей,» – подумала Машка. Она сидела и смотрела на спину Стеклова, на его кудри и зад. Красиво. Стеклов задел ее краем глаза и повернулся. Машка напряженно уставилась в сторону, на куст смородины.

Стеклов развернулся обратно, но в его движениях появилась скованность. Чтобы не чувствовать себя неловко под прицелом Машкиного взгляда, он снова стал тихонько напевать песенки. Машка уловила краем уха: «Sweat baby sweat baby sex is a Texas drought…» Немного погодя Стеклов сказал как бы в пространство:

– Шашлыки почти готовы…

Сказал не Машке, а так, себе.

– Сейчас перевернем последний раз…

У Машки перехватило дыхание от того, что человек, которого она так бешено любила и ненавидела, разговаривал с ней, да еще так мягко, почти ласково. Поджаристый аромат щекотал ноздри.

Стеклов снял шампур, повернулся к Машке и сказал опять как бы в никуда:

– Наверное, готово…

Машка не двинулась с места, прилипнув взглядом к кусту смородины. Она вдруг почувствовала, как возвращается обратно, в тот отрезок своей жизни, когда все было безнадежно, темно и пусто, где она постоянно натыкалась на сырые серые стены и кричала, но голос глох под сводами каменной коробки. Она отбросила со лба волосы, они снова сползли и закачались перед глазами, делая Машку похожей на красивого мальчика. Стеклов смотрел на нее, держа в руках шампур. Потом положил его обратно и некоторое время нерешительно стоял у мангала, и его черные глаза скользили по Машке. Она сидела, уставившись в землю. Стеклов вдруг подошел и присел перед ней на корточки. Машка задохнулась, почувствовав его запах и тепло, его близость и взгляд. Стеклов молчал, не зная, что сказать. Наконец выдавил:

– Что с тобой?

– Ничего, – резко ответила Машка, едва сдерживая слезы, а потом вдруг всхлипнула и велела:

– Уходи.

Стеклов не двинулся с места.

Из дома вышли Сашка Бердышев и Галя Романова с тарелками помидоров и огурцов. Машка вскочила и испуганно посмотрела на Стеклова, а он тоже отшатнулся и Машка прочитала в его глазах помимо испуга: «Какой фак!» Сашка поставил помидоры на столик и весело поинтересовался:

– Ну как шашлык?

– Готов, – так же ответил Стеклов и улыбнулся Гале, а та зарделась, но все-таки посмотрела на него с напускным возмущением. Теперь уже Машка думала: «Какой фак…»

Вечером Сашка, Стеклов, Галя Романова, Маша и еще человек семь сидели у костра и ели шашлык, запивая пивом и водкой. Но, впрочем, можно было бы сказать и наоборот: пили пиво и водку, заедая ее шашлыком. Трещали поленья и огурцы, Леха Петров измазал футболку с надписью «How much is the fish» помидорным соком с семечками. Машка сидела так, чтобы не видеть Стеклова, а он хохмил и острил, вызывая у Гали Романовой и Юльки Мухиной приступы удушья от смеха. Наська Кулакова не смеялась, а смотрела на Стеклова с каким-то внимательным равнодушием и он спотыкался о ее взгляд. Олег и Сашка Бердышев тихо пели: «Но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день…» Светка Рябова подпевала, а Маринка Травкина от этого морщилась. Потом Стеклов замолчал и все пели: «А не спеть ли мне песню а-а-а любви…» или «Ты всего лишь за пару часов забыла меня и ты даже не помнишь, что было вчера…». К костру пришла Галина кошачина и попыталась закусать до смерти Костю Патрушева, но он ловко отбросил ее на Леху Петрова, в которого кошачина впилась когтями и ее долго отдирали. Когда отодрали, она хитро подлизалась к Светке Рябовой и от души укусила ее за палец, после чего поспешно убежала.

Машка тихонько встала и пошла сначала в туалет, а потом за калитку, к реке. Было уже довольно прохладно, с реки тянуло свежестью. Воздух остывал пластами, выше был еще густо-теплый, а на земле – уже прохладный и у Машки замерзли ноги. Она вышла на берег и села на камень, сбросив кроссовки и поджав ноги. Прохладные чистые сумерки, просветленные золотой полосой на горизонте обнимали ее и качали, с того берега доносился дым топящихся печей и голоса мальчишек, плеск рыбы и лай собак. Спустя некоторое время она услышала сзади осторожные шаги и минуту спустя кто-то сел рядом с ней. Машка повернула голову и увидела золотистые в последних бледно-розовых лучах заката Олеговы кудри. Он достал из-за уха сигарету и закурил, глядя на реку. С того берега отчетливо донеслось:

– Коля, домой!

– Счас…

Олег улыбнулся и посмотрел на Машку. Она тоже улыбнулась. Потом они сидели и молчали, разглядывая перышки волн и слушая доносящиеся до них звуки с противоположного берега. Просигналила машина, сразу же яростно и весело залаяли собаки, послышался чей-то крик, потом хохот, детский голос громко заявил: «А я не так!» Машина затарахтела, смолкшие было собаки дружно загавкали опять, но тотчас же притихли. Раздалось тягучее «Му-у-у-у», а потом плеск воды и женский крик:

– Коля, сейчас же вылезай из воды!

Олег выстрелил бычком в сторону, снял рубашку и накинул ее Машке на плечи. К ним подошли две собаки: одна большая лохматая, с добродушной широкой мордой и умильными глазами, другая – тощая, вертлявая, в два раза меньше спутницы, с торчащими ушами и стервозным выражением тонкой гладкой морды. Добродушная собака села в сторонке, а вертлявая деловито подошла к Олегу и Машке, потыкалась им в руки и обнюхала карманы. Олег вытащил из кармана две печенинки, завернутые в бумагу и протянул вертлявой одну. Она брезгливо ее взяла и съела. Олег бросил вторую добродушной собаке и та благодарно помахала спутанным хвостом. Вертлявая тотчас же удалилась, а за ней и добродушная.

Машка засмеялась. Олег тоже хмыкнул и пригладил волосы.

– У тебя репей, – заметила Машка. Он крутнул глазами.

Машка притянула его за вихор и стала выдирать колючки из кудрей. Олег морщился и картинно охал, впрочем, иногда и не картинно. Машка вытряхнула последнюю колючку, Олег поднял голову и они посмотрели друг на друга совсем близко. Машка почувствовала сладковатую дрожь, глядя на губы и в кошачьи глаза Олега. Он дружески улыбнулся и сел, как сидел раньше. Машка тоже уперлась глазами в воду, но голова ее уже плыла и уши горели. «Что со мной, черт возьми?» – испуганно думала она, прижимая ноги к груди и крепко обхватив их руками, будто стараясь сделаться меньше.

На тропинке послышался говор и хохот и к берегу вышли Костя Патрушев и Юлька Мухина.

Юлька обрадовано воскликнула:

– Олег! – а потом так же – Машка!

– Здорово! – Костя сел рядом с Олегом, а Юлька – с Машей.

– Серый, прикинь, опять напился и закрылся в туалете! – весело сообщила Юлька – Так смешно! Ужас! А вы все пропустили!

– Пропустили? – засмеялся Олег – Серый это делает каждый день, так что можно сказать, что мы сегодня отдохнули от повседневности.

Машка улыбнулась, а Юлька спросила:

– А где Тоха?

– Не знаю, – пожал плечами Олег – Он сказал, что если сможет, то приедет.

– Если сдаст эту чертову военку? – спросил Костя, усмехаясь.

– Ага.

– Бедный Тоха! Как Баранов увидит его кольца и татушки, так сразу выпнет.

– Будем надеяться, что нет, – Олег искоса поглядел на Костю, находя его уморительным – Тебя же не выпнул, а у тебя татушка на груди, я знаю. И на виске тоже.

– Ну и что же? Что же? На виске не видно! – вскочил Костя и все засмеялись его поспешности.

– Покажи на груди! – потребовала Юлька.

Костя с готовностью стащил через голову футболку и Машка увидела тигриную морду, а под ней подпись «It’s not my problem». Видимо, тигр задумывался как злой, но Машке выражение морды показалось немного глуповатым. Костя довольно оделся.

– Клево, клево, – одобрила Юлька – Но у Антона круче.

Посидели молча. Потом не сговариваясь встали и неторопливо пошли к Галиной даче. Неизвестно откуда вынырнули Вертлявая и Добродушная и побежали рядом, размеренно качая хвостами.

На даче во дворе догорал костер, все сидели в доме и резались в карты. Как раз к приходу Машки, Олега, Юльки и Кости Леха Петров бегал вокруг дома и гавкал. Вертлявая и Добродушная полаяли на него, а потом ушли.

– Играем на желание! – бросил в перерыве между «гав-гав» Леха, пробегая мимо.

– А я хочу на раздевание! – заявил Костя.

– Раздевайся! – добродушно посоветовали ему из дома.

В доме было уютно от разливающегося желтизной стен света.

– Давайте в бутылочку играть! – предложила Светка Рябова.

– Давайте! – неожиданно поддержала ее Юлька, садясь рядом со Стекловым.

– А можно не на поцелуй, – сказал запыхавшийся Леха – А на это… ну… сексом заниматься.

– Клево! – Маринка Травкина посмотрела на Стеклова, а тот с напускной строгостью покачал головой.

– Давай! – загорелся Олег.

Все тут же единогласно высказались «за», испытывая какое-то смешанное чувство: опаски и желания рискнуть.

Принесли бутылку из-под пива, расселись в кружок вокруг стола.

– А девушке с девушкой тоже… того…? – спросила Галя, опасливо глядя на бутылку.

– Не, только по желанию.

Врубили радио – «Crazy… I’m so into you!» гулко разнеслось по дому. Костя крутнул бутылку. У Машки в животе все замерло и только сердце колотилось где-то в голове.

– Светка… и Маринка! – объявил Костя – Ну как, вы готовы? Будете?

– Нет, пожалуй, – покосилась на Светку Маринка.

Костя снова крутнул бутылку. Олег заерзал на стуле, а Леха вдруг чихнул и все вздрогнули, потому что нервы у всех были натянуты и, казалось, звенели.

– Пашка… и Олег!

– Нет, противный, – отмахнулся Стеклов от Олега – Сегодня не твой день.

Все облегченно заржали. Костя снова крутнул бутылку и радостно объявил:

– Олег и Машка!

– Хо! – вырвалось у Стеклова.

Машка посмотрела на Олега с растерянной улыбкой.

– Идите наверх! – распорядилась Наська и, порывшись в своей сумочке-банане на поясе, извлекла презерватив – Чтоб все было по честному, предъявите с этим…

– Использованный, – подсказал Леха.

– Ага!

«Интересно, это же резинка для Тохи…» – подумал Олег и встал, Машка тоже. Они поднялись наверх и закрыли дверь. В комнате было темно и пыльно, и как-то неестественно тихо. Снизу доносилось: «You drove me crazy!» Машка растерянно стояла перед Олегом, а он сел на кровать и молчал. Потом произнес:

– Ну… что будем делать?

– Не знаю, – пожала плечами Машка.

– Глупо как-то…

– Ага…

– Ты хочешь?

Машка пожала плечами, Олег вздохнул:

– Я тоже…

Машка села рядом, чувствуя жуткую неловкость. Олег покосился на нее и остался недвижим. Потом предложил:

– Ну… давай поцелуемся что ли…

Машка опять пожала плечами, на нее вдруг накатила та самая дрожь, как недавно на берегу. Они повернулись друг к другу и поцеловали друг друга в губы. Олег прислушался к своим ощущениям и вздохнул. Продолжили сидеть молча. Машка вдруг вскочила и выбежала из комнаты, застучала вниз по ступенькам и хлопнула дверью. Олег недоуменно встал.

Машка бежала по тропинке, задыхаясь от слез, скользя по траве и обдирая руки о кусты. Тропинка вывела ее к берегу. Сизая вода величественно колыхалась и было тихо, только изредка слышался плеск и лай собак. Машка присела на бревно, служащее скамейкой для рыбаков и обхватила голову руками. Она пыталась понять, что же произошло, понимала, что в общем-то ничего, но уши и щеки ее горели, а перед глазами появлялись, то Олег, то Стеклов.

– Тьфу на вас всех! – с отчаянием прошептала Машка.

Послышалось шумное дыхание. Машка увидела Вертлявую и Добродушную, они стояли рядом и махали хвостами, улыбаясь черными пастями и вывалив языки.

Машка вернулась спустя два часа, замерзнув, с красными опухшими глазами, с шортами в собачей шерсти. На даче все уже спали. Она тихонько прошла, увидела свободное место рядом с Юлькой Мухиной, легла туда, предварительно согнав кошачину. Та не сопротивлялась и даже не стремилась жестоко покусать Машку, а наоборот, заурчала и пристроилась у нее в ногах, не реагируя на собачью шерсть.

– А мы больше не играли, – вдруг шепотом сказала Юлька – Стали на поцелуй, но потом все равно в карты на желание…

Машка кивнула и Юлька, улыбнувшись, отвернулась к стене и заснула.

Машка посмотрела вокруг – все спали, шумно дыша. Галя Романова обнимала Костю Патрушева, а Маринка Травкина – Олега. Прямо перед Машкой на полу, на овчинных полушубках, спали Стеклов и Сашка Бердышев. Стеклов морщил во сне нос, из по-детски приоткрытых губ вырывалось прерывистое дыхание. Он подложил под щеку руку и был в этот момент похож на двенадцатилетнего ребенка. «Дурак,» – подумала Машка и закрыла глаза.

Она начала было засыпать, но вдруг услышала осторожный стук в дверь. Прислушалась. Все спали. Опять послышался стук. «Knock, knock Neo».

Машка встала и пошла к двери. Вышла в предбанник и отодвинула задвижку.

На пороге стоял Антон, завернувшись в брезентовую куртку, которая была ему велика.

– Здравствуй… – растерялась Машка.

– Привет, – тихо отозвался Антон.

– Входи…

Антон серьезно кивнул и прошел, осторожно ступая. Машка закрыла дверь и пошла в комнату. Легла опять к Юльке Мухиной.

Антон осмотрелся. На старом диванчике спала Наська, завернувшись в плед. Он подсел к ней, потом лег рядом и осторожно обнял. Будто боялся, что она проснется и прогонит его.

«Чего это за обряды?» – удивилась Машка.

Наська завозилась, повернулась и вдруг широко открыла глаза. Она и Антон лежали так близко, что их губы касались друг друга. У него поехала крыша и все внизу напряглось. Наська некоторое время недоуменно смотрела на него, но когда Антон ее поцеловал, очнулась.

– Не надо, Тоха.

– Почему? – жарко и жалобно прошептал он.

– Мы теперь друзья…

– Ну и что?

– Друзья этим не занимаются.

Антон хотел спросить, чем же тогда занимаются друзья и что, есть какие-то правила для друзей, может, они где-то написаны? – но вместо этого пискнул:

– Я люблю тебя.

Наська поморщилась и осторожно отстранилась.

– Тоха, понимаешь, мне нравится другой человек…

Антон сначала не понял, но когда смысл дошел до него, показалось, что он летит куда-то вниз, в грязь, корябаясь о бетонные стены колодца. Наська смотрела на него. «Как друг».

– И что, совсем?… – задохнулся Антон.

– Совсем.

– Навсегда?

Наська кивнула.

– А я? А что мне делать?

Отчаяние засасывало Антона, он пытался уцепиться за что-то, если бы Наська сказала хоть что-то… обнадеживающее, это было бы уступом. Но его руки скользили, не находя ни малейшей шероховатости.

– Я не знаю, что тебе делать.

Как топором по рукам. Взмах – и готово!

– Но ты же… – вскрикнул Антон и осекся. Он хотел сказать, что Наська – самое дорогое, что у него есть, что она одна знает его и понимает, что никто и никогда не заменит ее, потому что… Но слова застряли где-то в груди. И Наська могла прочитать их только у него в глазах. Но она не хотела.

Антон прерывисто вздохнул. Прижался губами к Наськиному плечу. Прошептал:

– Я без тебя сдохну.

– Я у тебя есть. Как друг, – Наська погладила его по волосам. Осторожно, боясь заронить надежду.

– Обещаешь?

Наська посмотрела в его широко распахнутые янтарные глаза с мокрыми ресницами и сказала:

– Обещаю.

Это была их самая страшная клятва. И Антону стало легче. Ненамного. Но стало. Он сполз с диванчика – друзья вместе не спят (а кто сказал такую херь?) – и сел на полу. Саднили ободранные о бетон плечи. В горле пересохло. В животе, в районе солнечного сплетения – будто камнями придавило – но все равно пульсировало «я у тебя есть… я у тебя есть…». «Я сдохну,» – подумал Антон. Он ждал, что Наська хотя бы погладит его по голове, но она отвернулась и закрыла глаза. Друзья не гладят друг друга по голове. Хрен знает, чем они вообще занимаются.

От Самсона воняло собачьим кормом. Светку тошнило от этого запаха. Особенно, когда он утром тыкался ей в лицо, а затем облизывал длинным розовым языком, будто тряпкой протирал. Шерсть у Самсона тоже кисло воняла и по утрам Светка просто задыхалась.

Зазвонил телефон. Самсон обрадовано взвыл и зычно залаял. Светка не открывая глаз дернула трубку и прижала ее к уху.

– Але…

– Это я.

– Привет…

– Привет. У тебя родоки на работу уже свалили?

Светка кивнула в подушку.

– Хмы…

– Я сейчас приеду.

– Мгы…

В трубке часто забились гудки. Светка сунула ее под подушку.

Надо было вылезать из постели, чистить зубы и мыться. Семь часов… Зачет по зарубе в двенадцать. Можно было бы спать до десяти, но Серому трудно было объяснить, что спать лучше, чем трахаться.

Светка выползла на пол. Самсон радостно замахал половиной хвоста. В детстве его приняли за черного терьера и отрубили хвост. По прошествии времени выяснилось, что Самсон представляет собой что-то вроде немецкой овчарки, но хвост уже не было возможности пришить.

Горячей воды не было. Зубы ломило. Во рту оставался устойчивый вкус отечественной пасты «Сигнал». Волосы торчали за ушами в разные стороны, а на затылке были прочно смяты. Светка пригладила их водой. Потом побрызгала шею одеколоном и намазала на щеки и губы крем против морщин. Другого не было.

Заварки тоже не было. Остатки кофе мама вчера допила, когда отец ушел, хлопнув дверью так, будто хотел ее переломать на части. Около мусорного ведра стояла алюминиевая миска Самсона с присохшими по краям коричневыми крошками. Колбасу мама вчера забыла убрать в холодильник и теперь она имела зеленоватый оттенок. Но Самсон с удовольствием съел.

Светка взяла батон и ушла в большую комнату. Села перед телевизором. Включила пятый канал, там у нее было MTV. «Вечеринка-а-а у Децла дома!» Светка стала отщипывать от батона кусочки и есть.

Они с Серым познакомились на вступительных экзаменах. Писали сочинение вместе. Потом вместе стояли в очереди на историю. Серый был в белой рубашке, бледный, как эта рубашка и лысый. Бритый, в смысле. Голова была неприлично голая и шершавая. Серый забыл свою ручку и Светка дала ему запасную. Он ее так и не вернул.

Светка не прошла по конкурсу и ей пришлось платить за учебу. Мама была в бешенстве.

Серый набрал пятнадцать баллов и прошел. Стоял на лестнице, курил. Будто не рад вовсе. Светка стояла рядом и жутко смущалась.

– Тебя как зовут? – спросил Серый.

– Света… Рябова.

– А я Серый.

Там же, на лестнице познакомились с Олегом – у того было четырнадцать баллов. Тоже «проходной». Потом выяснилось, что Олега прикалывает Oasis. Серого тоже прикалывал Oasis. Светка не знала, что это такое, но тоже сказала, что прикалывает. Тогда Олег на нее заинтересованно посмотрел и Светка увидела его глаза – чистые, золотистого цвета. И кудри золотистые. Блин…

Потом Олег и Серый проводили ее до остановки и посадили на автобус. А сами пошли пить пиво. Отмечать историческую встречу, правда, тогда они еще не знали, что она историческая. Просто был повод.

Через месяц они уже организовали собственную группу и стали дружно забивать на пары, чтобы лишний раз поиграть у Серого в подвале. Серый был басист, а Олег гитарист. Тогда они придумали жутко сумасшедшую песню и повсюду ее пели. «В розовый пух затекает вода, вдох полной грудью – и рвутся сосуды… Ты же не будешь моей никогда, и никогда я твоим не буду!» Эта песня сделала их звездами всевозможных сейшнов и Светка гордилась, что пока одна знакома с ними «так близко». И еще она это… влюбилась в Олега.

Восемь часов… Светка пошла в ванную и припудрила щеки. Начала прорисовывать карандашом глаза. Они у нее были бледно-зеленые, с белесыми ресницами. Хотелось спать. Серого все не было. Дорисовав губы, Светка стала прибираться. Хотелось, чтобы Серый не видел бардака. И считал Светку феей.

Олег взаимностью не отвечал, впрочем, Светка ничего такого себе не позволяла. До поры до времени. Когда его кудри стали мерещиться на каждом углу, когда она увидела, что из статуса «подруги группы» постепенно переходит в «просто однокурсницу», она решила брать дело в свои руки. Она сидела с Олегом на парах, он провожал ее до остановки. Но дальше «Привет – Привет» ничего не шло. Светка утешала себя тем, что Олег занят группой и учебой. Группой – да, учебой – ха-ха – вряд ли.

Они с Серым откопали себе барабанщика – вечно обкуренного, всего в дырках и татуировках. Нашли его на задней парте. Это был Антон. С Антоном дело пошло быстрее и скоро их стали приглашать играть в клубах. Они стали самыми крутыми. А Светку, наверное, забыли. Хотя и так не особо помнили.

Потом как-то они всей группой пошли на сейшн к Антону. Светка напилась и решилась. Она подсела к Олегу и сказала, как нырнула в омут:

– Олег… Я… Я люблю тебя.

Олег посмотрел на Светку непонимающе. Она ждала. Он встал и ушел курить на кухню.

Это был самый поганый момент в семнадцатилетней жизни Светки.

На том же сейшне она трахнулась с Серым (не только с Серым, впрочем) и стала считаться его девушкой. Хотя, наверное, Серый так не считал. Но хорошо хоть, не возражал.

Они встречались и трахались. Иногда Светке казалось, что она его любит. «Когда кажется, креститься надо,» – говорила бабушка.

Серый не любил Самсона. Он говорил, что от него шерсть лезет и воняет. Светка соглашалась. Собака – это мелочь, из-за которой не стоит ссориться.

У Светки не было друзей, только Юлька Мухина – однокурсница и еще Валя Клюева из Магнитогорска – они познакомились по переписке на почве любви к ДиКаприо. Хотя теперь уже не понимали, чем он им обоим так нравился.

В девять по телику начался «Комиссар Рекс». Хозяин Рекса – Мозер был немного похож на Серого. Только Серый был обрит наголо, а этот – с волосами.

Хотелось пить. Светка попила просто кипятку с сахаром. Самсон улегся на коврик у двери.

Светка спала с Серым и думала об Олеге. Серый общается с Олегом – значит, Серый в каком-то смысле Олег. Отчасти. Но ведь он же с ним общается. Бред какой-то.

Недавно, на сейшне, Светка «сблизилась» с еще одной частью Олега – с барабанщиком Антоном. Антон пришел никакой, с разорванным ухом. Сел на диван и стал пить. Выглядел довольно жалко. Он вообще был щуплый какой-то, грустный. Серьги в обоих ушах, в носу, в губе, в сосках и пупе. Это было прикольно. Еще татуировка на всю спину. Этим он Светке нравился. Но Антон ее к себе близко не подпускал – он вообще девушек не отражал. Только Наську.

Но в ту ночь Антону было на все насрать и он был пьяный донельзя. Светка тоже. Она села у его ног и расстегнула ему штаны. Антон сперва сидел и спал. Потом удивленно посмотрел вниз, подумал, наверное, что ему это снится. Эротический сон, блин.

Серый ничего не узнал. А если бы и узнал… Он сам работал «на два фронта». И даже, наверное, больше, чем на два. «Звезда» местного масштаба.

Десять. Светка пошла собирать книжки и тетради для универа. Зарубу она не повторила. Ну и черт с ней. Самсон зевал. Зачетка валялась под кроватью. По телику Найк Борзов обещал Светке: «Я буду любить тебя вечно…»

Дата добавления: 2015-11-16