Вовремя опомниться

Явно видишь иной раз, как приходит к душе прежний какой-нибудь ее «дружок» – грех, с которым она водила короткое знакомство в прошлом; приходит и зовет ее, кличет, просит открыть дверь «по старой дружбе», впустить на часок-другой, хоть на время вернуть подзабытую сладость безумной свободы. Это тот, изгнанный Христом дух, изголодавшийся, соскучившийся по бывшей своей распутной подруге, набродившийся по местам безводным и беспутным с такими же, как он, бездомными, с шайкой друзей-разбойников, говорит им: «Ну-ка, сходим к моей прежней хате, посвистим, может, чего и выкрутим веселенького, хаха-ха!». И идут. Бродят у ограды денно и нощно, стерегут душу, прохаживаются под окнами, посвистывают, побрасывают камушки в стекла, шепчут через приоткрытые ставни разные пошлости, свистят хрипло: «Не забыла, как ты..?», «А тогда-то вот было, помнишь?». И встает внезапно перед оком души ясно-ясно сладостная картина – одна, другая; бежит цепочка, как от искры пламя по сухой травинке,– светящаяся змейка, за ней еще; до поры затухают, но недалеко и до пожара. Душа бежит этих соблазнов, шарахается от окон. Но нечисть лезет и лезет отовсюду: за каждой дверью она, в каждом темном углу. Уже в любом шорохе все те же напоминания, подстрекания. Только-то и успевай открещиваться от нее. И душа, бедная глупышка, ленивая и расслабленная, несколько отупевшая от скуки, недолго так противится: вот уже и прислушивается, сначала позевывая и как бы от «нечего делать», потом оживает в ней что-то такое теплое, даже жаркое, такое родное-родное и такое сладкое – до дурноты. Одна молния проходит в сердце, другое жгучее прикосновение – и тает, тает оно, уже само ищет повторения этой теплой волны. Уже кажутся те свистуны не бесстыдными хулиганами, а забавными проказниками, вовсе не такими уж и страшными, даже симпатичными.

Как точен этот образ, столь часто употребляемый святыми отцами в отношении души: вот так, мол, блудница, имевшая прежде множество любовников, которая много пьянствовала, бесчинствовала, безобразничала, вдруг оказалась в милости у одного знатного, богатого, славнейшего и красивейшего человека, который пожелал исхитить ее из бездны падения, привлечь к иной, святой и благопорядочной жизни, воскресить ее попранную и уничиженную красоту. Он берет с блудницы обещание навсегда оставить прежнюю распутную жизнь, порвать все греховные связи, забыть свое нечестивое окружение, раскаяться в совершенном, перечеркнуть все это грязное прошлое, и на этом основании он готов взять ее в жены, сделать знатной, богатой, любимой всеми, и так, что никто даже не посмеет одно плохое слово шепнуть о том, что было прежде. И вот она живет в новом доме, трудится, обучается новым манерам и порядкам жизни, борется со своими старыми привычками и наклонностями. Но бывшие дружки ее не забывают, приходят под окна, когда нет в доме хозяина, зовут прежнюю свою подругу.

И вот если душа неревностно хранилась ото всего страстного, жила рассеянно, раздвоенно, только малой частичкой сердца чтила жениха, то как ей удержаться от сладостных позывов на прошлое? И вот она томится и млеет, шатается, как пьяная, колеблется меж двух тяготений… И если решительно не опомнится, не отвергнется этого гибельного двоедушия, то скоро, будто бы «сама того не желая», забудет запереть дверь, а затем как бы «помимо воли» окажется в руках соблазнителей и опять, как бы «не имея сил противиться», уже и отдастся греху, а затем, отчаявшись в исправлении, «махнув рукой» на свое спасение и избавление, без удержу, как умалишенная, будет пить и пить тошнотворную сладость, уже даже не ради удовольствия, а может, и с какой-то сатанинской злостью и ненавистью к добру, в противность всему здравому и благостному. Будет пить и пить этот грех до дурноты, до рвоты, боясь перестать, боясь мук раскаяния, боясь протрезветь и увидеть свое жуткое, обезображенное лицо. Нет, душа! Тебе надо вовремя опомниться, уже теперь же спохватиться, испугаться! Как только увидела в себе начало заигрывания с грехом, эти жесты, взгляды, помедливания, выдающие кокетничание с соблазном,– так поднимай тревогу, зови помощь: «Скорее, скорее: огонь в доме!».

Но как часто душа не то что заигрывает со смертью, а уже почти согласна пасть во все бездны зла, даже готова дать согласие на самый страшный грех, готова изобретать новые и новые падения, чуть ли не сама становится советчиком диаволу, уже стоит лицом к лицу с соблазнителем и улыбается ему; но вот еще срывается с уст едва слышное: «Не остави, Господи, не остави погибнуть мя до конца в безумии моем…». И даже от этих слов – маленьких, слабых, едва движущихся – исходит пламя, разлетаются искры и гонят смерть, не дают ей сделать последний прыжок к оцепеневшей жертве, схватить, унести в свое логово. Вот так бредет душа по самому краю бездны. И как еще не оборвалась, как еще не полетела в самую пропасть? «Не остави, Господи…».

Сквозь кровлю ^[93]

Кровь, кровь, кровь… Нет Духа! Кровь! Она, она это все кричит, бьется, суетится. Когда же придет Дух, запретит крови, уймет эту бунтовщицу, эту истеричку? Когда она умолкнет, умирится, побежит тихим, кротким ручейком, не выходя из своих пределов? Но без подвига, без борьбы – не умолкнет! А как, как станет «подвизаться» расслабленный, прикованный давнишней болезнью к одру? Нет никаких сил, тело онемело, мышцы почти атрофировались от долгого бездеятельного лежания, само желание восстать – и оно уже угасает.

Остается разобрать кров дома, в котором Господь. С жалкими воплями войти к Нему так, как обычно никто не входил. Проникнуть через кров со своим полуживым «мертвецом»

– воплями умирающей души, стонами, причитаниями – как только можешь; пусть с неживыми, только испускающими еще последние вздохи жизни чувствами, этими «бедными родственниками», чтобы любой ценой быть представленным пред лицем Господа – не «по чину», даже «дерзко», перескочив через все «приличия», без «порядка очереди», кричать о спасении: «Господи, исцели!», «Бог мой, исцели!», «Пес есмь аз, струп, язва, червь, наполовину раздавленный, но исцели!».

Дата добавления: 2015-07-11