Глава 18. Расследование Наполеона

Достигнув головокружительных вершин власти. Наполеон собирался совершить большие дела для величия Франции и французов, с немалой также пользой себе самому и своей семье.

Вскоре после того, как он стал императором, а может быть даже и раньше, он увидел, что одной из его самых трудных задач будет вовсе не французский, а совершенно, казалось бы, чуждый, — «еврейский вопрос».

Этот вопрос не переставал мучить людей в течение столетий, и не успел Наполеон уговорить римского папу возложить на его голову императорскую корону, как он, как тревожащая тень, вырос позади его трона.

Действуя, как всегда, прямо и решительно, Наполеон взял быка за рога, потребовав ответа на извечный вопрос: действительно ли евреи желают стать частью другой нации, в данном случае французской, и жить по её законам, или же они тайно подчиняются иному закону, который предписывает им разлагать и поработить народы, среди которых они живут?

Заметим, что это знаменитое расследование Наполеона было его второй попыткой разрешить еврейскую загадку. О первой известно лишь немного, и нужно вкратце рассказать и о ней.

В самом начале его карьеры. Наполеону одному из первых пришла в голову мысль завоевать для евреев Иерусалим и, таким образом, употребляя модное выражение, «исполнить пророчество».

Его примеру следовали с тех пор весьма многие, в том числе британские и американские политики, которым вряд ли понравилось бы, если бы их сравнили с Наполеоном: Бальфур, Ллойд-Джордж, Вудро Вильсон, Франклин Рузвельт, Гарри Труман и Уинстон Черчилль.

Наполеоновская авантюра закончилась так быстро, что история почти ничего не говорит о ней и её мотивах. В то время Наполеон командовал армией, но ещё не был главой государства, и, начиная кампанию на Ближнем Востоке, он видимо надеялся на военную поддержку со стороны еврейского населения этих стран.

Если он уже видел себя в роли первого консула или императора, он возможно собирался, для осуществления своих амбиций, искать, как Кромвель, финансовой поддержки у еврейства Европы.

Как бы то ни было, он оказался первым европейским властелином (будучи главнокомандующим французской армии, он фактически обладал и полнотой исполнительной власти), искавшим благосклонность еврейских магнатов, обещая им Иерусалим.

Тем самым он признавал, что евреи обладают собственной, особой национальностью, хотя впоследствии он от этой теории отказался.

Этот эпизод был краток, но он достоверен. В парижской газете «Moniteur» в 1799 г., когда Наполеон командовал французской экспедицией, посланной, чтобы выбить англичан из Египта, были опубликованы два сообщения, не оставлявшие сомнений в характере его предприятия.

Первая депеша из Константинополя от 17 апреля 1799 г. была напечатана 22 мая и гласила: «Бонапарт опубликовал прокламацию, в которой он приглашает всех евреев Азии и Африки стать под его знамёна, чтобы восстановить древний Иерусалим.

Он вооружил уже большое число евреев, и их батальоны наступают на Алеппо». Из этого ясно, что Наполеон взял на себя миссию «выполнения пророчества» о возвращении евреев в Иерусалим.

Второе сообщение появилось в той же «Moniteur» несколькими неделями позже: «Бонапарт завоевал Сирию не только для того, чтобы отдать Иерусалим евреям; его планы гораздо обширнее...»

Вероятно Наполеона известили, что его первое сообщение произвело во Франции отрицательное впечатление, показав, что война против Англии (как и революция против «царей и попов») пойдёт главным образом на пользу евреям.

Возможно, однако, и другое, а именно то, что оно привлекло на сторону Англии больше арабов, чем евреев на сторону Наполеона.

Наполеоновская затея оказалась мыльным пузырём, т.к. ему не удалось дойти до Иерусалима. К тому времени, когда первое сообщение достигло парижской газеты «Монитор», Наполеон уже был отброшен англичанами у Акра и его войска отступали к Египту.

Если бы сионистские планы Наполеона имели успех, то не исключено, что сионские мудрецы стали бы искать в его родословной следы происхождения от Давида (как, в своё время, у Кромвеля), дабы объявить его Мессией.

Еврейский политик, Филип Гедалла, комментировал в 1925 г. наполеоновское предприятие следующими словами, заслуживающими нашего внимания: «Этот человек полагал тогда, что судьба ему не улыбнулась.

Но наша терпеливая раса спокойно выжидала, а сто лет спустя, когда иные завоеватели топтали те же пыльные дороги, оказалось, что она улыбнулась именно нам».

Перед нами типично сионистское изложение событий 1917 года: британские войска — только орудие для выполнения иудейской миссии, упущенной Наполеоном.

Гедалла выступал в присутствии Ллойд-Джорджа, того самого премьер-министра, который в 1917 году послал британских солдат на эти «пыльные дороги». Как пишет Кастейн, Ллойд-Джордж «расцветал» на этом собрании под одобрительными взглядами еврейской аудитории, видевшей в нём «орудие в руках еврейского Бога».

В 1804 году Наполеон короновался императором, а к 1806 году еврейский вопрос во Франции приобрёл такое значение, что он предпринял вторую попытку к его разрешению, на этот раз совершенно иным методом.

После неудачи восстановления «древнего Иерусалима», иными словами, еврейской нации, он потребовал теперь, чтобы евреи сделали выбор между существованием, как отдельная нация, и слиянием с народом, в среде которого они жили.

Престиж Наполеона сильно страдал в это время в глазах французов из-за особых симпатий, которые он, по их мнению, выказывал по отношению к евреям.

Он получал столько жалоб и просьб из народа о защите от евреев, что, обращаясь к Государственному Совету, он однажды сказал: «Евреи, как саранча и гусеницы, пожирают мою Францию... это — нация внутри нации».

В то время даже ортодоксальный иудаизм энергично отрицал подобное определение.

В самом Государственном Совете мнения по еврейскому вопросу разделились, после чего Наполеон вызвал в Париж 112 ведущих представителей иудаизма из Франции, Германии и Италии, предложив им дать ответ на ряд вопросов.

Неевреям обычно плохо понятен тот странный мир, с которым теперь столкнулся Наполеон, и некоторую ясность могут внести в него две цитаты хорошо известных нам авторов: «Благодаря тому, что евреи считают себя избранным народом, которому обещано спасение, еврейский мир всегда был иудеоцентричен, и евреи способны рассматривать все исторические события, только поставив себя в их центр» (Кастейн).

«Евреи создали собственную мировую историю, поставив себя в центр — с того момента, когда Иегова заключил договор с Авраамом, судьба Израиля превращается в историю мира, мало того — в историю всей вселенной, в то единственное, о чём заботится Создатель. Круги как бы становятся всё теснее и теснее, пока не остается одна только центральная точка: сам Израиль» (Houston Stewart Chamberlain).

Первый из цитированных нами авторов — еврей-сионист, который вероятно назвал бы второго антисемитом; как видит читатель, их взгляды на сущность иудейского мировоззрения совершенно одинаковы.

Всем знатокам вопроса ясно, что по сути никакого расхождения по данному вопросу между талмудистами и их противниками не существует; единственное, чего не переносят еврейские экстремисты — это, что критика исходит от людей, стоящих «вне Закона»; в их глазах это недопустимо.

Вопросы, поставленные Наполеоном, показывают, что, в отличие от современных британских и американских политиков, приявших сионизм, он прекрасно разбирался в характере иудаизма и созданных им нормах человеческих отношений.

Для него не было секретом, что по учению иудейского «закона», мир был сотворён в точно определённое время исключительно для евреев, и что всё в нём происходящее (включая и эпизод его собственного возвышения и славы) рассчитано заранее и совершается лишь для того, чтобы закончиться еврейским триумфом.

Французский император расценивал еврейские теории не иначе, чем это делает еврей Кастейн в наше время, говоря о персидском царе Кире и завоевании им Вавилона в 538 году до Р.Х.: «Если величайший властитель своего времени был просто орудием в руках еврейского Бога, то это означает, что этот еврейский Бог вершит судьбами Не только еврейского, но и всех других народов, судьбами всего мира».

Вначале Наполеон готов был сделать и себя самого «орудием в руках еврейского Бога», пытаясь захватить Иерусалим, но был отражён англичанами под Акром.

Став императором, он больше не собирался быть орудием в чьих бы то ни было руках. Теперь он решил заставить евреев открыто высказаться по вопросу, чьи законы они считают для себя обязательными.

Его вопросник был составлен настолько хитро, что отвечавшим приходилось либо отрекаться от своей главной идеи, либо открыто признавать её; попытки уклониться от прямого ответа могли привести к последующему обвинению в обмане.

Кастейн, разумеется, называет эти вопросы «возмутительными», но как уже было отмечено выше, «возмутительна» всегда любая критика со стороны стоящих «вне Закона», т.е. не-евреев.

В другом месте своей книги Кастейн, однако, с невольным восхищением вынужден признать, что Наполеон в своих вопросах «правильно понял сущность проблемы»; этой похвалы еврейского историка не удостаивается ни один другой из нееврейских правителей.

Другими словами, если бы простые смертные вообще способны были найти разрешение «еврейского вопроса», то Наполеон ближе всех подошёл к этому, поскольку его расследование затронуло самую суть вопроса, предоставив честным людям лишь выбор между обязательством лояльности и открытым сознанием в закоренелой нелояльности.

Делегаты, избранные еврейскими общинами, прибыли в Париж, и оказались там в затруднительном положении.

С одной стороны, все они были воспитаны в древней вере, требовавшей от них всегда оставаться «отдельным» народом, избранным Богом, чтобы «унижать и уничтожать» другие нации и в конце концов «вернуться» в землю обетованную; с другой стороны, они только что смогли получить наибольшие выгоды от революции, а задававший им вопросы один из главных её героев ещё не так давно собирался восстановить еврейский Иерусалим.

И теперь он вдруг спрашивал их, считают ли они себя частью той нации, которой он правил, или нет?

Вопросы Наполеона, как стрелы по цели, били по самому существу Торы-Талмуда, построивших стены между евреями и остальным человечеством. Главными вопросами были: разрешает ли еврейский закон смешанные браки; считают ли евреи французов «чужими» (чужеземцами) или братьями; считают ли они Францию своей родиной, законы которой обязательны для них; делает ли иудейский закон различие между еврейскими и христианскими должниками?

Все эти вопросы неизбежно обращались против дискриминирующих расовых и религиозных законов, которые (как было показано в предыдущих главах) левиты нагромоздили на древние нравственные заповеди, фактически уничтожив их.

В полном свете гласности и по всей форме Наполеон поставил перед еврейскими представителями именно те вопросы, которые в течение многих столетий всё человечество всегда задавало евреям.

В ослепляющем свете этого расследования у еврейских депутатов оставались только две возможности: либо честно отвергнуть навсегда собственный расовый закон, либо же, отказываясь от него только притворно, в действительности сохранить ему верность (манёвр, официально разрешённый, как известно, Талмудом).

Как пишет Кастейн, «еврейские учёные, призванные опровергнуть выдвинутые против них обвинения, оказались в крайне трудном положении, поскольку для них каждое слово Талмуда было священно, даже его легенды и сказки».

Этим еврейский историк сам признаёт, что евреи могли уклониться от вопросов только ложью, так как их собрали вовсе не для «опровержения обвинений»; от них всего лишь ожидали правдивых ответов.

Еврейские делегаты, как и следовало ожидать, авторитетно заявили, что еврейской нации больше не существует, что они не желают больше жить в закрытых, самоуправляемых общинах, и что они во всех отношениях считают себя французами и никем иным.

Их единственная оговорка относилась к смешанным бракам; таковые, по их словам, были возможны только по «гражданским законам».

Следующий шаг Наполеона даже Кастейн вынужден признать гениальным. С его помощью, хотя и без предварительного намерения императора, был установлен непреложный факт, что поставленные перед необходимостью отвечать на жизненно важные вопросы (жизненно важные для народов, среди которых жили евреи), официальные представители еврейства дадут либо заведомо лживые ответы, либо же обещания, которые они не станут выполнять.

Прошедшие после наполеоновского расследования десятилетия ясно показали, что вожди еврейства никогда не имели намерения отказаться от своего фактического положения «нации внутри наций». Неудача Наполеона разрешить «еврейский вопрос» обернулась исторической победой правды, сохранившей своё значение по наши дни.

Наполеон хотел придать полученным им ответам на его вопросник наиболее официальную форму, которая обязала бы евреев повсюду и навсегда к выполнению обещаний, данных их старейшинами, для чего он потребовал созыва верховного органа еврейства — Великого Синедриона.

Со всех концов Европы в Париж прибыли 71 его постоянных членов: 46 раввинов и 25 мирян, заседания которых открылись в феврале 1807 года в самой торжественной и пышной обстановке.

Хотя Синедрион, как таковой, не собирался в течение многих столетий, но талмудистский центр в Польше официально лишь недавно прекратил своё существование, и идея общееврейского правительственного центра была ещё вполне актуальной.

Синедрион пошёл дальше собрания еврейских представителей в полноте и усердии своих официальных заявлений (кстати, это собрание начало с выражения благодарности христианским церквям за защиту, оказанную евреям в прошлом, что не мешает отметить в противовес обычным сионистским инсинуациям в описаниях христианской эры, как сплошного угнетения страдающих евреев).

Он официально признал, что прекращение существования отдельной еврейской нации является непреложным фактом. Так была разрешена главная дилемма обязательного для всех евреев закона, не признававшего разницы между гражданством и религией.

Если «нация» больше не существовала, то законы Талмуда, руководившие повседневной жизнью евреев, были недействительные; однако Тора, как закон веры, оставалась неизменной. Таково было решение Синедриона.

В случаях споров или разногласий религиозный закон подчинялся закону страны, в которой проживал данный еврей. С этого времени Израиль существовал только как религия и евреи больше не могли ожидать национального восстановления.

Это достижение Наполеона выглядело, как небывалая до тех пор победа (кто знает, не была ли она одной из причин его скорого падения?).

Евреи были освобождены от цепей Талмуда; открылась дорога к их слиянию с остальным человечеством, к участию в его развитии и его судьбах. Вновь открылась широкая дорога, которую левиты закрыли более 2000 лет тому назад; дух дискриминации и ненависти был официально исключён и отвержен.

Заявления Синедриона легли в основу гражданских свобод, которыми с тех пор воспользовались евреи во всех западных странах. Все группы еврейства, известные тогдашнему Западу, выступили в их защиту.

Повернувшись для видимости лицом к Западу, правоверный иудаизм с тех пор категорически отвергал даже намёки на то, что евреи могут быть «нацией внутри наций».

Иудейские реформаторы со временем «устранили все молитвы, выражавшие хотя бы тень надежды или пожеланий еврейского национального возрождения» (раввин Моисей П. Якобсон).

Это разумеется выбило почву из под ног у тех противников еврейской эмансипации в английском парламенте, которые утверждали, что «евреи ждут прихода Великого Избавителя, своего возвращения в Палестину, отстройки Соломонова Храма и возрождения старой веры, а потому всегда будут смотреть на Англию, не как на свою страну, а только как на место их изгнания» (цитата Бернарда Дж. Брауна).

Правыми оказались, однако, именно эти предостерегающие голоса.

Менее, чем 90 лет спустя, все декларации наполеоновского Синедриона оказались фактически аннулированными, т.ч. тот же Браун вынужден был написать в последствии: «Теперь, несмотря на то, что гражданские свободы (для евреев) утверждены законами почти во всех странах мира, еврейский национализм стал официальной философией Израиля.

Не приходится удивляться, если другие народы обвиняют нас в том, что мы добились равноправия с помощью ложных заявлений, что мы по-прежнему нация внутри наций, и что, поэтому, дарованные нам права должны быть взяты обратно».

Наполеон невольно оказал потомству большую услугу, показав, что полученные им от евреев ответы на его вопросы фактически ни имели ни малейшей ценности.

К концу 19-го столетия суровый и единственный Закон, подчиняющий себе все дела и мысли, был снова наложен на евреев их талмудистскими правителями, и снова им в этом помогли нееврейские политики, как в своё время царь Артаксеркс помог пророку Неемии.

Были ли данные евреями Наполеону ответы искренними или же заведомо лживыми? Мнения по этому вопросу вероятно разделятся, как и сам иудаизм всегда был и остается двойственным.

Без сомнения, еврейские делегаты, давая свои ответы, учитывали тот эффект, который они окажут на дарование евреям полного равноправия во всех странах.

С другой стороны, многие из них вероятно всерьёз надеялись, что евреи наконец-то смогут слиться с человечеством без своих обычных тайных отказов и задних мыслей; желание прорваться сквозь преграды племенных запретов всегда было живо среди евреев хотя правящая секта неизменно оказывалась в состоянии его подавлять.

Вероятнее всего что одни делегаты высказывались совершенно искренно, в то время как другие «тайно нарушали» (говоря словами Кастейна) обещанную лояльность.

Главным недостатком наполеоновского Синедриона было то, что он представлял европейских евреев, в большинстве своём сефардов, уже терявших своё былое влияние среди еврейства.

Талмудистский центр и главная масса восточных евреев (ашкенази) жили в России или русской Польше, чего даже Наполеон либо не знал, либо не принял достаточным образом во внимание.

Эти талмудисты не были представлены в Синедрионе, а его ответы были для них ересью, поскольку именно они были теперь хранителями фарисейских и левитских традиций.

Публичными заявлениями Синедриона закончился третий период сионистской истории — талмудистский. Он начался с падения Иудеи в 70 году по Р.Х., когда фарисеи передали свои традиции талмудистам; к концу семнадцати веков «вечный» еврейский вопрос, после ответов Синедриона, казался разрешённым.

Евреи показали готовность присоединиться к остальному человечеству, последовав совету французского еврея Исаака Беера отделаться «от узкого корпорационного духа во всех политических и гражданских делах, не касающихся непосредственно нашего религиозного закона.

В этих вещах мы непременно должны быть просто индивидуумами, настоящими французами, которыми руководит один только истинный патриотизм и закон общего блага всех народов».

Эти слова были концом Талмуда, как «ограды вокруг Закона».

Но всё это оказалось иллюзией. С точки зрения нееврейских современников, здесь была упущена величайшая возможность. В глазах правоверного еврея, удалось отвратить величайшую опасность: слияние со всем остальным, нееврейским человечеством.

Так начался четвёртый период истории Сиона — столетие «эмансипации», 19-ое столетие.

В ходе этого периода, восточные талмудисты прежде всего аннулировали все решения наполеоновского Синедриона, а затем сумели использовать дарованные им свободы для того, чтобы поставить евреев на одну ступень со всеми остальными, но лишь с целью снова загнать их в ограду «закона», подтвердить их «отдельность» и закрепить их претензии на особое национальное существование, фактически означающее не только «нацию внутри наций», но нацию, поставленную над всеми остальными.

Это талмудистам удалось полностью, а результаты их победы видим мы, живущие в пятом периоде спорной истории Сиона. Историю этой талмудистской победы невозможно отделить от истории мировой революции, к которой мы теперь вернёмся.

Дата добавления: 2015-07-10