Писк кассовых аппаратов 1 страница

Я - Вова, и на этом можно было и закончить, если бы не врачи. Они сказали, что в моем случае было бы неплохо вести дневник, чтобы каждое утро я мог собираться и вспоминаться о том, что я живу не один в этой стране и на этой планете, и что вокруг тоже люди.

Вова, но друзья зовут меня Миком.

Врачи сказали, у меня лучшего всего получится сказать о себе письменно – и пообещали, что никто, даже они, не будут читать мой дневник. Ментальная профилактика.

Я даже записную книжку купил в кожаном переплете и красивую ручку. Когда попадаешь в канцелярский магазин – хочется купить вообще все, стать художником, научиться рисовать, лепить, но почему-то дальше двух-трех мазков я никак не мог продвинуться дальше – и перестал ходить в канцелярский до вчерашнего дня.

В общем, с дневником получилось как с ежедневником два года назад – я купил все, чтобы начать планировать свою жизнь, но так и не написал ни строчки.

-Женщина, ну не кричите на него, он ваш сын и это ничего не значит!

-Ты куда полез? А ну рот закрой! Закрой рот сказала!

-Женщина, если вы закроете мне рот – ваш сын не станет думать о вас лучше!

Потом она ударила меня, и поделом – кто я такой, чтобы учить её воспитывать сына?

Это было вчера. Или позавчера. В общем, совсем недавно и я помню, что тогда я носил клетчатую рубашку и широкие по нынешним мерках джинсы. Красивые, серые джинсы, на них ещё пятна остаются после общественного транспорта – мне нравятся эти пятна, и кто виноват, что города в наше время говорят с нами исключительно через пыль и грязь?

Вчера неплохо поболтал с одним дубом. Врачи не советуют мне этого делать, но я же не идиот – больше не рассказывал о подобном. Деревья не пользуются словами, они нас не очень-то любят. Ну, неудивительно, мы же уничтожаем их братьев сотнями – никакого сострадания деревья не знают, конечно, но что из живого хочет, чтобы до них добрался топор.

Писк кассовых аппаратов. Я никогда не работал кассиром, но чувствую, что не выдержал бы больше суток. Я не просто люблю канцелярские магазины - я мечтал стать художником, но сейчас могу надеяться лишь на какой-нибудь сраный техникум при художественном институте, где нас 3 года будут учить рисовать кубики и яблоки.

Я пока недалеко ушел. В торговом центре, одет в костюм яблока, я рекламирую отличные яблочные фреши, которые при желании можно взять домой в стильных квадратных упаковках.

Это как уходящий символ эпохи – строгие формы, которые учатся быть обтекаемыми.

Пусть меня пинают малолетние дебилы, пусть смеются друзья, но поверьте, я знаю в своей работе толк. Единственное, что может отпугнуть при знакомстве с профессией, что через 3 часа в костюме становится невыносимо жарко, и я начинаю просто вонять.

Если вас просят, что вы больше всего любите на свете, попытаетесь ли вы быть оригинальным?

Я – нет.

Я прямо скажу, что мы со Шляпником живем только ради выходных и телок, причем оба этих удовольствия приносят деньги.

А пока – утро понедельника. Иногда мне кажется, что каждый понедельник – это новая попытка все переосмыслить, но мешает лишь одно:

-Может, покурим уже? Меня тошнит после вчерашнего.

Шляпник – удивительная личность. С ним можно было иметь дело лишь когда он накуренный в мясо - в остальное время он либо спал, либо боролся с самим собой за право заниматься любимым делом. Вдобавок ко всему он зачем-то купил телевизор.

-Ну, на дебилов посмотрим.

-Их и так хватает.

-В икс-бокс поиграем.

Неправильно называть такие города, как Москва, городами с высоким уровнем жизни. Череда событий, бессмысленно сменяющих друг друга, говорит о высоком темпе, а не уровне жизни. Выжить в таком городе можно было лишь остановившись.

-Включи уже что-нибудь поинтересней. От новостей голова болит.

Вообще, мы начинали говорить о телках. Не думайте, что слово «телки» – это пренебрежительное. Просто «телки» - это когда их много, а «дама» - это исключительно единственное число.

Шляпник работал с дамами. Нет, он не жигало с вечно готовым ружьем наперевес, нет. Он продавал духи, элитные духи для тех женщин, которые ещё не отчаивались закадрить какого-нибудь мужика, а в силу вечного недотраха покупают все, что им советует Шляпник. Ведь пусть и не жигало, но кобель он был то, что надо, и женщины его слушались.

-Яблочные Нино Ричи вернут вам молодость. Я без ума от них.

Тут он не соврал. Он правда был без ума от фруктовых духов, ведь ими обычно пользуются школьницы и студентки первых курсов.

-Позвони попозже, я на работе.

Я никогда не завидовал Шляпнику, несмотря на то, что у него была адекватная работа и куча малолеток, облизывающих губы при одном только его виде.

Ведь я единственный, кто по-настоящему знал, какая гнида этот Шляпник.

Зато он отлично разбирался в духах, и по вечерам мы иногда развлекались тем, что убитые в хлам угадывали пробники разных духов.

-Поверь, чувак, если ты сможешь отличить одно дерьмо от другого, когда дело касается духов, то определить мудака для тебя будет проще простого.

Ой, я забыл сказать самое главное. Я, Шляпник, и Бобби продавали наркотики. Вернее, Бобби их продавал, Шляпник перевозил, а я просто не позволял им выебываться, когда это не было нужно, и искал новые выходы на все это дело.

Был ещё один парень, но уебок просто держал у себя дома товар, но лично я о нем не знал ничего, разве что он был конченым торчком.

-В общем, Мик, поговорим при встрече. Я позвоню.

Израиль. Люблю Израиль, и вообще все, что с ним связанно. Ведь только евреи могли придумать Скайп и при этом не прослушивать разговоры.

Хлопнула дверь, и мой друг уехал на работу. У меня же понедельник – это выходной, вашу мать, и именно сегодня надо будет решить парочку вопросов.

_____________

Я проснулся через несколько часов после того, как ключи насиловали замочную скважину с омерзительным звуком, который разбудит даже пьяного. Несмотря на маленький праздник в виде суток призрачной свободы от себя-на-работе, новый день с самого начала пытался испортить настроение.

Безоблачное небо, слишком яркое, что мои без того чувствительные к свету глаза были готовы лопнуть от напряжения. Но встреча была назначена, и я решил не медлить с выходом, тем более по пути можно было забежать в магазин за освежителем воздуха – парень, что снимал у меня комнату, жаловался на табачный дым и запах кошачьего ссанья в туалете. Неплохой парень, хотя бы потому, что все его жалобы исчерпывались обонянием.

Я шел по бесконечному проспекту, на котором остановилось время – строились новые торговые центры и рестораны, ремонтировались дороги, но люди как ходили в серых куртках, так и будут ходить, символизируя победу над обществом потребления, забывая, что решающая битва достанется их детям.

Не волнуйтесь, ваши дети смогут победить, если будут покупать то, что капитализм официально выплюнул и оставил черному рынку, который в крупных городах существует буквально у ваших соседей.

Панельные дома, неказистые, убогие, мрачные из-за своей угловатости до сих пор кажутся мне пугающе большими, настоящими небоскребами, одинокими башнями в небо, и их уже тысячи, и они лицо современного подмосковного города, с их стремительно тлеющим огоньком дворовой жизни, которую в шестидесятые нам подарили хрущевки. Живой организм, в артериях которого течет густая от дыма кровь, с огромным кишечником, который уходит в землю - жизнь не пропала, она продолжается на стенках этих бетонных сосудов, разнося запах травы и табака по всей лестничной клетке, но заглушая шаги и разговоры соседей, которые давно поставили себе двойные двери для звукоизоляции.

Когда на улице мороз и идет снег (и ни в коем случае одно из двух!) я выхожу на улицу и долго-долго стою на месте, пока все лицо не станет мокрым. Нет, я не вспоминаю детство, нет, это не какой-то ритуал. Кожа любит мороз, он укрепляет капилляры. А пока они укрепляются – я смотрю на последний этаж дома напротив, и снежинок становится больше, а здание уменьшается на глазах.

Здесь нет моего счастья. В городе есть канализация, где собирается самое бесполезное и грязное, что есть у людей, но где находится место, в котором собирается самое лучшее?

Дверь подъезда. Я открыл универсальным ключом домофон и вдохнул аромат вымытого пола. Через пару минут я уже дарил этому дому вздох, свежее дыхание, и, забивая вторую пипетку, решил обязательно вернуться сюда ещё для очередного спиритического сеанса, который в одиночку проводил с помощью тетрагидроканнабиноловой терапии.

-Ба! Так это же подъезд моей бывшей девушки!

Внутренний голос – это безошибочная штука. Его сложно различить через шум и дерьмо, которое не желает делить эфир, но его подсказки обычно знаменуют нечто грандиозное.

Например, внутренний голос никогда не советовал мне идти в «букмейкер паб», в нашу пивную, в наш спортивный дворик, но я все равно неизменно иду туда, когда становится скучно.

-И я вдруг понимаю, что это вообще полный пиздец, это край, больше уже такого не будет, я или прямо сейчас умру, или жизнь больше не будет иметь смысла! Я никогда не слышал такого транса, такой электроники, такого звука, ещё никто не приезжал в Россию с таким крутым шоу, и я был там, я был его частью!

-Ты помнишь, как называлась эта группа?

-Нет, не помню, это моё упущение, но я был слишком упорот для таких мелочей – чувак, бас бил мне прямо в грудь и я не собирался отходить от колонок подальше.

Все же я люблю это заведение, но не за попытку воссоздать английский паб в отдельно взятом подмосковном городе, это все-таки тоже мерчендайзинг и дьявольских дух глобализации. Но спасибо последней, что здесь можно было услышать разговоры о чем угодно, не только о футболе, и это был несомненный плюс.

Пластмассовое покрытие, имитирующее траву, усиливало русский колорит – трава была сверхъестественно ненатуральной, а сиденья, которые по существу были лавками, были будто украдены из местного парка и заново выкрашены.

Бобби стоял за стойкой. Его мужественное лицо улыбалось мне, и эта хитрая сука знала, зачем я к нему пришел. Бобби всегда знает, зачем к нему ходят, потому что за барную стойку приходят только за дерьмом – и неважно, курят его или пьют.

Сегодня понедельник, и мне не надо было продираться сквозь пьяных и красных фанатов, но всего лишь молча поздороваться с охранником, который ни о чем не догадывался. И не зацепиться за провод, который мерзко тянулся через весь зал и для маскировки был выкрашен в зеленый цвет.

Или непонятно зачем, ведь убийство и травма посетителей не входит в список услуг этого ресторана.

-Я хочу основать свою религию, Вайброарму, или как-нибудь ещё, это будет религия баса и низких звуков, религией клубов и опэн-эиров!- парень, который слишком громко об этом говорил, поперхнулся и прервал свою речь, которая уже давно не была интересна его друзьям. Рядом с ним сидела довольно симпатичная дама и товарищ в зеленой кофте, которого я мельком уже где-то видел.

КИНЕМАТОГРАФИЧНОСТЬ

Сделай бывшую и ненешнюю соседками

Это было бы абсолютно неинтересное заведение, если бы не местный персонал, конечно же. Я не говорю об охранниках, у них своя, отдельная реальность – я говорю о кухне, кухне и баре; если бы рестораны – живые, то кухня – это их подсознание. В зале говорят, разговоры – всего лишь вибрация воздуха, и эта вибрация была бы скучной и пресной без глотка пива и какой-нибудь херни, которой можно зажевать собеседника.

Я подошел поближе и стал внимательно слушать, что ещё может рассказать этот рыжий мудила-миссионер, который как раз стал перечислять свежепридуманные заповеди новой религии, формулируя их с такой безупречной точностью, что его заикания только облегчали понимание.

Это, кстати, странно, что он заикается – амфетамин лечит такие девиации речи, а эти ребята явно были нанюханные – как говориться, какого черта они потеряли в этом пабе в пол одиннадцатого утра, заказывая исключительно чай?

-Уже была дешевая попытка, и не одна, сделать религию на основе наркотических и музыкальных откровений. Не уж то ты думаешь, что ты – первопроходец, и что люди за тобой пойдут просто в силу того, что ты представляешь себя ахрененно обаятельным?- судя по тону, они познакомились совершенно недавно.

Можно было добавить «И вообще я вижу тебя в первый раз и хочу тебе сказать, что ты – конченный мудак!», но собеседник рыжего оказался вежливым.

Картина была бы ничем не примечательна, если бы не его собеседница. Невысокая, рыжая – я бы в ней утонул, и дело не в лишнем весе – просто она теплая, и это видно сразу: я обернулся, она медленно и не сразу отвела глаза (после такого нельзя остаться равнодушным), и это непривычно для Москвы и области.

Но я решил не сбиваться с намеченного курса и шел дальше – Бобби как раз вышел из туалета. Вот она, кабинка. Справа, отдельная, на ней висит надпись «для персонала», но особым гостям можно вход без приглашения.

Включил свет, зашел. Так, это точно та кабинка? Справа – раковина; ещё пол оборота – мыльница. При нажатии на кнопку она мило поскуливала, выпуская воздух и намекая, что мыла нет, хотя оно, собственно, и не нужно. Единственное, что меня смутило – раньше кнопка хотя бы нажималась, сейчас же она люфтила.

Некуда спешить, тем более не каждая уборная похвастается такой хорошей акустикой – в зале кто-то кашлял, с кухни доносился тихий разговор, в баре шумела раковина; из сумки упала книжка «Джейн Эир», и я в очередной раз задумался – что она у меня делает, если я до сих пор не открыл её и не помню имени автора?

-Рубен, два «Жигулевских», и один «Гиннес».

-А пожалуйста?

-Пожалуйста, блядь, «Жигулевское Барное» и «Гиннес темный», твою мать, и это мой последний стол на сегодня!

Глубоко вздохнув (я думал об этике местного коллектива), я нажал на слив, дернул нижнюю часть мыльницы, и она с лёгким скрипом открылась после небольшого нажатия.

Там ничего нету. Nothing. Рубен, сука, всё треплется за барной стойкой, но в туалете у него нет совершено нихера!

Так, если нет в мыльнице – он иногда оставляет, где туалетная бумага. Неудачный разворот – и остаток мыльницы срывается со стены, оставляя за собой шум и дырки от плохо прикрученных шурупов.

«Потом подниму».

Я открываю лоток с бумагой – там пусто. С кухни повеяло жареными гренками – местный деликатес, одна из фишек, которая помогает набрать клиентуру – особый соус и цена в два раза ниже, чем у конкурентов.

Следуя за запахом, я заглянул в вентиляцию. Кроме пыли, старой решетки и рожи Бобби ничего не было видно.

Последний шанс – туалетный бачок. Аккуратно, аккуратно снимаем крышку…Перчатки я забыл дома.

«Ничего, это ведь всего лишь немного наркотиков в презервативе, они решили искупаться в туалетном бочке в уборной на работе у моего друга-бармена, всего-то…»

Когда моя рука почти достигла дна, дверь предательски открылась.

«Мать твою, я же не закрыл на щеколду»

-Ты это ищешь?- у неё в руке был гашиш, целая плитка, она улыбалась мне, и плитка тоже улыбалась, и мне было нечего сказать.

-Я вообще хотел предложить пыхнуть, но моё предложение появилось раньше, чем я сам.

Она улыбнулась, когда посмотрела на обложку книги, которая мокрая лежала около бочка, и эта улыбка была приглашением в мир, в котором никогда не заканчивался май.

«Сука, поганец, и почему я ничего не могу сделать?».

Работа на следующий день была на удивление нервной – майские праздники, все дела, много детей; ощущение, что экскурсии теперь организуют не в музеи, а в торговые центры – и эти спиногрызы постоянно дергают меня за костюм, а кто понаглее – даже пинают.

Но я-то тут не просто рекламой занимаюсь, поэтому все равно – главное, чтобы не пытались меня поджечь, ведь горящий поролон так мерзко пахнет, не говоря уже о синтетическом пухе, которого дохера в моей заднице.

-Привет, ябломэн, ну что, не устал ещё?

Шляпник, шляпник…Ты хороший парень, Шляпник, я даже иногда завидую тебе, со мной ты прячешь свое желание нравится поглубже, и мне больше всего нравится, когда ты безвкусно одеваешься, как и зомби из московского метро – побольше черного и коричневого, ссаный свитер, и обязательно джинсы с карманами – но в этот раз на тебе брюки. Мы работаем в одном центре, друзья не разлей вода, и я каждый раз удивляюсь – что в тебе видят женщины, что никогда тебе не отказывают?

-Нет. Ты с чем пожаловал?

-Да просто тебя проведать,- он был на удивление грустным, я его таким никогда не видел.- У тебя когда перерыв?

-Прямо сейчас, супервайзер сегодня все равно не приедет.

-Пять минут, нужно человека отпустить.

Звонок. Сегодня у кое-кого будет яркий вечер – ведь не каждый день берешь себе любимому три куска на покурить, а не слить. Может, у Стаса сегодня день рожденья, или я опять перепутал даты? Стас – он обычный русский парень, другого определения не подобрать, как сам Стас не смог подобрать себе ничего интересней узких спортивных штанов Nike, которые опять в моде.

Когда у меня плохое настроение – у меня все одеты как Стас, говорят как Стас, и должны мне, как Стас, и будь у меня нормальная работа, то я бы никогда в жизни даже руку не пожал такому слизняку.

Он подошел сбоку, суну руку в невидимый карман чуть ниже пояса – там его уже ждал стафф.

Мы со Шляпником пошли в курилку. Я вспомнил, как мне рассказывали, будто на камерах иногда мелькает человек, который неожиданно появляется в курилке, спускается по лестнице, и исчезает уже на следующей камере.

-Любишь выходной проводить на рабочем месте?

Он недослушал меня и перебил:

-Всё пытаешься найти черных ход? – я даже не заметил, как интенсивно буравил взглядом стену,- Чувак, ты редкостный фантазер.

-А ты редкостный мудозвон, Шляпник.

-У меня был лучший учитель.

Пауза.

-Чувак, у меня у отца крыша поехала, он вообще с катушек слетел.

-Что такое?

Нужно сделать маленькое отступление – отец у Шляпника бывший милиционер, ну как бывший – бывших не бывает, особенно, если ты майор милиции и у тебя сразу после ухода в отставку появляется свой бизнес.

-Он купил участок, чтобы построить дом для семьи. Прямо на берегу реки.

-Ну, так это же отлично!

-Но семьи-то уже нет, и он теперь пытается его продать.

Да, казус. Не привык.

-А ты-то что так расстраиваешься?

-Я тоже хотел, чтобы у нас был дом. И тоже забыл, что они уже три месяца как в разводе.

Мне не было жалко Пашу, нашего Шляпника, да и он не понял бы меня, если бы я его жалел – я просто достал красную яву, который ношу с собой, чтобы подчеркивать «серьезные ситуации» - он улыбнулся, молча закурил, и мы смотрели, как за окном тысячи людей пытаются победить пробку.

-Я тут с девушкой познакомился.

-Хыхы, в контике?- Паша всегда избегал социальных сетей.

-Ну почти. Ладно,- в кармане завибрировал телефон,- Потом расскажу.

Пятнадцать минут перерыва прошло, я должен был спуститься в подсобку и надеть другой костюм – уже среда, я забыл, что сегодня должен быть ананасиком.

Костюм был гораздо удобней, чем яблочный. И рекламировал я на этот раз не сок, а детское пюре – чего только не придумают в наше время, тем более что от ананаса в этой банке с поносом только запах.

В зале супермаркета заиграл реп. Странный выбор музыкального сопровождения для магазина «Перекресток», посетителями которого в это время суток бывают обычно гиперактивные бабули, ради трехпроцентной скидки создающие очереди и скупающие консервы.

-Сейчас вот цены разморозят, и купить ничего не сможешь,- одна из них причитает.

-Да, надо гречки и сахара, гречки и сахара…,-машинально ответив, прожигая взглядом ценник, не разбирая, что на нем написано.

Музыка играла, «диджей» даже чуть-чуть повысил громкость. Не сказать, что я люблю реп – но когда читают иностранцы, то бывает даже интересно.

«А ты когда-то тоже много играл, у тебя даже группа была, пока ты не начал курить».

-Заткнись.

На меня косо оглянулась продавец мороженного, с которой мы делили территорию, и я обрадовался, что за костюмом не видно глаз. За день ко мне подошли всего три человека, и это странно – обычно по средам курят не меньше, чем в пятницу или субботу, и я списал это на невысокое качество товара.

Но когда вообще нечего курить – будешь курить даже спайс, накрайняк можно взять пива, но от него только тупеешь ещё быстрее, и ходишь в туалет каждые полчаса.

Иногда хочется стать таким медленным, чтобы минутная стрелка двигалась со скоростью секундной, и в такие моменты я вспоминаю своего деда, который на старости лет устроил у себя на даче настоящую конопляную плантацию. Никаких продаж, никаких «с собой», только здесь и только через косой, только вдвоем и под Эллу Фиджеральд.

-Мик?- я сегодня не забыл свою блютус-гарнитуру.

-Да, Бобби.

-Тут к тебе сейчас один парень подойдет. Проверенный, можешь вообще не беспокоиться. Он тыкнет в бок, разберешься.

Рыжий из кафе. Новый мессия. Моя сваха. Разбито выглядит, терпение на исходе, боится подходить. Тогда, в ресторане, я не заметил, что он такой крупный.

Обожаю его.

Так и течет жизнь, слово за словом. Ты бы и посмеялся, но ещё успеешь. Тоненькая струйка взгляда – я поливаю весь мир, и он становится ярким от моего прикосновения, и никто, никто кроме меня никогда этого не увидит.

В наушниках играет Morcheeba, я выхожу с работы. Когда мне опять позвонит Рубен? Нам сегодня на рейв на рейв, собирался играть Borgore – для рейвов лучше, чем дабстеп, жанра ещё не придумали, и тут я был отчасти согласен с тем рыжим мудозвоном, что глубокий бас – это правда одна из немногих вещей, которая в наше время объединяет людей.

Звонить не пришлось – я поднялся на свой этаж, и Рубен уже стоял там, с бутылкой и, судя по взгляду, варил далеко не первую плюшку. Смола от никотина оставила мерзкий оранжевый след на стенке бутылки.

-Я ошибся, концерт завтра, поэтому можно немного расслабиться и послушать у тебя музыку. Ты как?

-Мы с той дамой из паба идем сегодня в кино.

Сегодня я не был готов пойти в место посерьезней.

-Окей, я с вами. Когда сеанс?

Рубен не придет. Он никогда не приходит, когда так быстро соглашается. Плюс я ждал Пашу, он будет с девушкой. Марта согласна идти в кино только в том случае, если нас не будут отвлекать. Сейчас нам обещали какой-то восхитительный фильм про парня, у которого на три месяца уехали родители, а до этого его ни разу не оставляли одного. Очередное дерьмо? если не брать в расчет, что они живут в континентальной Австралии, и до ближайших соседей примерно три часа езды на машине.

Наше двойное свидание обломалось не из-за отсутствия у Шляпника пассии. Она просто не успевала, а позвонить нам он не успел. Я был центром этого любовного треугольника, и что-то подсказывало, что остальные две вершины так никогда и не встретятся. Я еле уговорил Пашу не пить, но пару глотков – и он перестал бы едко умиляться во время наших поцелуев, и мигом перевоплотился бы в эгоцентричного мачо, чей главный талант заключается в умении максимально громко привлечь к себе внимания окружающих девушек. Зачастую с последствиями для здоровья.

-Свобода,- Паша тянул каждый слог в этом слове,– липкая штука, чувак. Ты как муха на клейкой ленте, которая боком пытается от неё оторваться, вместо того, чтобы помахать крылышками и улететь.

-Ты имел ввиду, что отсутствие свободы – это липкая штука?

-Нет, несвобода – это когда ты вгрызаешься своими усиками в клей, пытаясь его выпить, он же ароматизированный – поэтому ты и прилетел.

-А почему тогда свобода – липкая?

-Потому что пока не влип, не понял, что был свободен. Так к чему я? Когда много свободы – тебя ежесекундно пытается трахнуть совесть, и когда моя первая девушка узнает о второй – я искренне чувствую, что сделал что-то плохое!

-А если не узнавала?

-Тогда я сам ей говорил, а потом мучился – какой же я мудак!

-Когда у тебя была последняя девушка?

-Ты имеешь ввиду, когда у меня был последний секс? Недавно. Б/у не беру, я никогда не сплю с той, у которой был до меня парень. Но встречаться после траха я никогда не собирался.

Это был наш самый первый разговор – мы познакомились у моего бывшего одноклассника пару лет назад, и я уже даже не помню, что из нас был пьян. Иногда его шовинистические разговоры доходили до крайности – можно было подумать, что Паша – гей, но список его «побед» был впечатляющим, пусть за последние 2 года у него не было ни одной «девочки».

Фильм мы так и не досмотрели, и у нас оставалось достаточно времени, чтобы проводить Марту до электрички. Она жила во Фрязино – там ещё девяностые. Нет, там никого не стреляют, никого не пытаются убить, но количество обезьянолюдей шокирует. Марта говорит, что они хотя бы не кусаются.

-У нас красивый город,- сказал я Шляпнику.

-Да, чуви.

-Но только одного не хватает – мне кажется, что у нас закончилось время.

-Как это?

-Оно закончилось, и мы ждем, когда начнется новое.

-Не ожидал такого от тебя услышать.

-Это та самая причина, почему я пришел один. Если бы я пришел с ней, то я бы не успел покурить перед сеансом.

-Я думаю завязать,- когда я это сказал, то чуть не споткнулся.

-Мы вдвоем не потянем.

-Потянете.

-Ты уже сто раз так говорил, что уйдешь, а потом как Алла Борисовна давал пять прощальных концертов подряд, и засыпал район снегом.

-Эх, был бы это снег, а не простой порошок. Снег – он лишь в Латинской Америке снег.

-Но черножопых у нас и тут хватает,- мы засмеялись, вспоминая, кто по национальности у нас Рубен.

Он приехал к нам из Казахстана; а его отец был на половину узбек, на половину армянин. Никто не знает, была ли любовь у его родителей или нет – но его отца я ни разу в жизни не видел.

В пятницу я не работал. Точнее, не надевал костюм, и не выходил как мудак предлагать людям попить яблочного фреша. Зато мы встретились с Витей Сухарёвым, соседом Шляпника по дачному участку его родителей. Ну как, соседа – он жил через улицу, и дружили они с детства.

У него дома был свой тренажерный зал, я был там пару раз, и всегда уходил оттуда довольный, даже когда не занимался.

-Когда тягаешь железо – думаешь совсем не о тёлках. Не о мышцах, которые все равно в старости будут дряблыми, как старый банан. Вообще ни о чем не думаешь, в этом и прикол.

Чтобы ни о чем не думать, и повысить КПД такого неделания, Сухарёв повесил на всех стенах репродукции современных абстрактный художников. Так же каким-то образом среди картин у него затесался Крамской. Оказалось, её подарила бывшая девушка Вити.

Виктору после мышечного перенапряжения постоянно казалось, что Христос с картины разговаривает с ним. Причем как персонаж картины, а не как сам Иисус. Диалоги он пересказывал замечательные, мессия в основном жалуется, что зажат рамками полотна и что его наказание – быть зажатым в двух измерениях. Во время удачной попытки сжечь картину Виктор перестарался, и подпалил забор соседей. Огонь перешел на старый клен, который рос у них на участке, и дерево сгорело вместе с двумя гнездами, где совсем недавно вылупились птенцы. Витя после такой драмы немножко не в себе, но делать своё дело это ему не мешает.

-В общем, ребят, ваш звонок ждут ребята из Москвы. Сделано все своими руками, правда, не знаю, когда они позвонят – а могут ведь в любой момент. Вы, это, в Третьяковке давно были?

На этом вопросе мы всегда картинно расходимся – Витя тот ещё параноик, и после пожара мы ни разу не встречались с ним дольше, чем на двадцать минут. Но во время последней встречи он меня очень удивил.

-В двух измерениях. И так каждый из нас – я вот смотрю на тебя, и думаю, что ты хороший человек. И никто же никогда этому не поверит – для этого надо глубину познать, а лично я боюсь и никогда больше не буду кушать ЛСД.

Что я вообще делаю с ним? Я один на улице, улица больше не поэзия, в которой я вижу небоскребы и бесконечный, но унылый проспект. Тут только дома и клиенты, менты и наркотики, чужие глупости и драмы.

Драма каждый раз начинается тогда, когда ты приходишь домой с улицы и моешь свои руки – и смываешь вместе с грязью себя, смываешь в канализацию, в кровеносную систему мегаполиса. И мешаешь говно вместе с потом и грязью своих рук – стираешь разговоры и встречи, отдаешь с водой то, что не нужно воде, смываешь себя хотя бы потому, что дома нужно поддерживать чистоту, но о какой чистоте идет речь, когда все, чем ты занимаешься, сводится к губительному бартеру, и что ты отдаешь, какая твоя добавленная стоимость вместе с дерьмом – я не знаю, я плачу собой и не хочу этого делать, но делаю это постоянно – консервируя себя.

Вечер перетекает в ночь, ночь перетекла в утро, подкинуть ещё пару дней – и сегодня примерно четверг. Я уверен, что сегодня меня ждет особенный день – я рано проснулся, и с отличным настроением, и в моем плохо смазанном центре принятия решений созревает очередная Великая Идея.

«Работы сегодня нет, сходи в паспортный стол и восстанови уже паспорт».

Вообще, сегодня меня ждал врач, но у меня было гораздо меньше провалов в памяти за последнюю неделю; врач опять будет слушать моё сердце, хотя я с удовольствием послушал бы, как она…

Дата добавления: 2015-07-10