Библиотекарь

Не стану повторяться о пережитых обманных видениях. Подброшенное детство вполне могло быть моим. Но не это главное. Более захватывающим был даже не сам факт активизации ложной памяти, сколько ее послевкусие. Книга словно открыла артезианский колодец, из которого устремился безудержный поток позабытых слов, шумов, красок, голосов, отмерших бытовых мелочей, надписей, этикеток, наклеек… В эфире – пионерская зорька, орешек знаний тверд, но все же мы не привыкли отступать, в аэропорту его встречали товарищи Черненко, Зайков, Слюньков, Воротников, Владислав Третьяк, Олег Блохин, Ирина Роднина пишется с большой буквы, Артек, Тархун, Байкал, фруктово-ягодное мороженое по 7 копеек, пломбир в шоколаде и на палочке – 28, кружка кваса 6 копеек, молоко в треугольных пакетах, кефир в стеклянной бутылке с зеленой крышечкой, жевачка бывает апельсиновой и мятной, чехословацкие ластики тоже можно есть, в киоске Союзпечати продаются переводные картинки, тонкие как масляная пленка, лучшая брызгалка делается из бутылки от синьки, дымовушка из скорлупы шарика пинг-понга, самострел с деревянной бельевой прищепкой, ключи от квартиры носят на шнурке, варежки на резинках, плетеная ручка, чертик из капельницы, настольный футбол, отряд, наш девиз: ни шагу назад, ни шагу на месте, только вперед и только все вместе, помните через века, через года, о тех, кто уже не придет никогда, пионеры-герои Володя Дубинин, Марат Казей, Леня Голиков, Валя Котик, Зина Портнова, Олег Попов, Лелек и Болек, Кубик Рубика, переливные календарики, планетарий, фильмы по диапроектору, журналы «Веселые картинки», «Мурзилка», «Юный Техник» с фокусами на обложке, велосипеды «Орленок», «Салют» и «Десна», в будни «Приключения Электроника» и «Гостья из будущего», по пятницам «В гостях у сказки», в субботу «Абвгдейка», в воскресенье «Будильник», неделя – это разворот дневника…

Я стоял на балконе. Над вечереющим миром раскинулось лиловое грозовое небо. Ветер бросал мне в лицо горстями первые дождевые капли, приятно студившие лицо. Я уже все понял и обдумал.

Чуть успокоившись, я вернулся в комнату. Из платяного шкафа достал мотоциклетный шлем. Там было и дядино оружие – мне показалось, это очень старый геологический молоток. Длинная рукоять заканчивалась кожаной петлей. Железная сбитая пятка была несколько крупнее, чем у обычного гвоз-додера, и противоположная сторона вытягивалась чуть изогнутым книзу заточенным четырехгранным клювом, как у боевого клевца.

Затем я позвонил Маргарите Тихоновне и сдержанно сообщил, что отправляюсь в Колонтайск.

Маргарита Тихоновна спросила:

– Алексей, ты прочел Книгу?

Не знаю почему, но я постеснялся сказать ей правду, промямлил что-то невнятное и простился до завтра.

Не только Книга заставила меня совершить этот поступок. Я вспомнил мой страшный двадцать седьмой юбилей. Предчувствуя беду, за две недели я обзвонил былых кавээновских дружков и школьных приятелей. Они вяло откликнулись на зов, обещая прийти. Хоть и не особо тесно, мы все-таки продолжали общаться и, если в городе встречались, брали по пиву и, сидя на скамейке, травили анекдоты. Приятели благодарили, оговариваясь, что много дел, семья, дети. Я испугался этой человеко-пустоты и наприглашал людей совсем не близких, едва знакомых по работе.

Наступил день рождения. С утра меня поздравили шерстяным свитером родители и укатили за город – начиналась дачная страда. Потом на час заскочила Вовка с племянником Иваном и шоколадным тортом. Поцеловала, извинилась, что Славик приехать не может – сидит с захворавшим Ильей, – но желает мне самого лучшего и дарит плеер. Вовка помогла накрыть на стол и довела до ума материны съестные заготовки. К вечеру я ждал гостей…

Никто не пришел. Отмаявшись трехчасовым ожиданием, я собрал со стола тарелки, бокалы, разнес по комнатам стулья, сложил праздничную еду в холодильник и, прихватив бутылку водки, отправился на край города, как на край света. Я трясся в автобусе до конечной, ковылял по вымершей грунтовой дороге, продирался сквозь ломкий бурьян, пока не вышел к обрыву. В обозримой дали, похожий на рухнувшую новогоднюю елку, лежал мой город.

Я пил водку крохотными глотками, и раскаленные пьяные слезы текли по щекам. «Ну как же так, а? – бессильно вопрошал я. – В чем я провинился перед тобой, жизнь? Разве не ты сладкоголосым квартетом клялась много лет назад с экрана черно-белого „Рекорда“ пора-пора-порадовать меня веселыми друзьями, счастливым клинком и красавицей Икуку? Я же подпевал тебе, жизнь! Я же поверил! Как жестоко посмеялась ты надо мной! Близится к концу мой третий десяток, а верных друзей нет и не будет, слабая рука никогда не познает эфеса, и моя Икуку не загуляла на соседней улице. Икуку – белокурый гибрид Миледи и Констанции. Ее не существовало, она была миражом, слуховым обманом, опрокинутым „и кубку“, лужей дешевого портвейна на изрезанной клеенке…»

И вдруг жизнь, пусть и запоздало, но все же расплатилась, вернула обещанное, только сделала это слишком неожиданно, из-за угла, так что я не успел разглядеть свое счастье и почти месяц слепо боялся его.

Читальня восприняла мое неожиданное решение без восторженных комментариев, как нечто само собой разумеющееся, но я понял, что экзамен на должность библиотекаря с честью выдержан.

Тимофей Степанович сказал мимоходом:

– Я же говорил, Алексей, родство – великая вещь!

Книга всколыхнула совесть, но не безрассудство. Я осознавал, что боец никудышный. Специально для меня Оглоблин соорудил из обнаруженных в шкафу брусков белазного протектора прочный и удобный панцирь на манер старорусского калантаря – две половинки, скрепленные сверху гибким наплечником. К поясу цеплялся подол до колен из более легкой камазной покрышки. Надетый поверх выринской куртки, панцирь совсем не стеснял движений рук. Мотоциклетный шлем, укрепленный такими же шинными пластинами, надежно закрывал шею и уши. Также меня наскоро обучили нескольким простейшим, но действенным приемам с дядиным клевцом.

Многие часы я проводил у Маргариты Тихоновны. Она ставила свои любимые пластинки, и мы говорили под аккомпанемент советской эстрады семидесятых годов на отвлеченные, не громовские темы…

Благодаря Книге Памяти в один из тех тревожных вечеров я пережил звуковое откровение, очень укрепившее мой дух… В динамике протрубила фанфара, и барабаны рассыпали дробь эшафота. Над ними взмыл и затрепетал, словно знамя, высокий мальчишеский голос: «Остался дом за дымкою степною, не скоро я к нему вернусь обратно. Ты только будь, пожалуйста, со мною, товарищ Правда, товарищ Правда…»

В годы моего детства песня довольно часто звучала по радио. Не могу сказать, что раньше она производила на меня особое впечатление, я свыкся с ней и не замечал ни слов, ни музыки. Теперь же точно спали ватные заглушки и фильтры, открывая иные сверхчастотные диапазоны. Я услышал песню заново.

Звучал не просто мальчик, солист детского хора. Ребенок-скальд воспевал подвиг и смерть. Дискант нисколько не умалял жертвенной отваги юного голоса, наоборот, наполнял его незамутненным чистым звоном, и перед глазами вставали величественные картины Советской Валгаллы. Смерть одновременно была парадом на Красной площади и вечным боем у разъезда Дубосеково, бронзой, мрамором, огнем. На короткий миг я увидел или вспомнил свою воспетую будущую смерть. Она была прекрасна, потому что оказывалась бессмертием. Меня захлестнули благодарность и ликование.

Я не выдержал и поделился переживаниями с Маргаритой Тихоновной.

– Все правильно, – сказала она. – Вот есть намоленные иконы, а есть начитанные Книги, как наша. Почаще перечитывай, и страх навсегда потеряет власть над тобой…

Так к инфантильному арсеналу ложной памяти добавился звуковой эквивалент советской вечности, неоднократно меня выручавший в трудную минуту. Позже к звуку наросли изображения, напоминающие рваные кадры черно-белой хроники.

Словом, когда 6 июля вновь позвонил Латохин и назначил сбор, я был подготовлен к поединку с павликами. За день до выезда я передал Маргарите Тихоновне на хранение Книгу. Тогда собралась вся читальня. Был еще дополнительный повод – мы отмечали день рождения Марата Андреевича.

Казалось, только у меня одного в сердце торчал ржавый гвоздь тревоги. По ребятам ничего не было видно, словно и не предстоял бой. Я, в который раз, поразился простому мужеству широнинцев. Люди с железными нервами, они могли шутить, улыбаться, нахваливать Танины салаты и пирог Маргариты Тихоновны. Лишь застольная песня выдала их тайное волнение, когда все затянули про товарища, улетающего в далекий край.

Я изо всех сил постарался задернуть завтрашний день шторой, выпил стакан водки за здоровье Марата Андреевича и, как умел, пристроил свой голос к хору: «Любимый город может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть среди весны».

Дата добавления: 2015-07-12