Часть третья. Синяя папка 2 страница

Мне всегда нужен был ясный смысл каждого слова, - не восхождение к понятию, которое стоит за современным словом, а его первичный смысл, чтобы самой выстроить понятие. В какой - то момент я, кажется, поняла: нужно только вдуматься. К примеру, я долгое время не понимала до конца слово преданный. Тогда я расчленила его на составляющие и вдумалась в них: это данный передо мной, данный до меня. Не при-данный, (в смысле приданного мне), не под - данный (стоящий подо мной, т. е. зависимый от меня). Здесь точка отсчета смещается, поскольку речь идет о ком-то, кто поставлен еще до тебя, а потому отсчет от него, от пре-данного; он, как первичная идея, которую я воплощаю своим существованием. (Но это же - настоящий Платон!) Он же, преданный, определяет меня и мою жизнь. Но в таком случае это совсем не тот современный смысл, который вкладывается в него.

Жизни нет, она прячется за неверными словами. Смысла нет, одни разговоры. Они не отражают того, что есть, в лучшем случае придают только бледную форму, а зачастую вообще уводят в сторону. Так называемое содержание остается субстанцией совершенно особенной, неозначенной, и слова к ней не имеют никакого отношения. То, что есть во мне - это целый мир. Он похож на море, огонь, небо, - так же безбрежен, неисчерпаем, неопределим. Он – суть движение, поэтому меняется каждую секунду. В нем живет некий дух, своеобразный, неповторимый, как аромат. Он просачивается во взгляде, в жестах. Я поняла его особенность: он неопределим; стоит только заикнуться о нем, -и он улетает, как пугливая птица. Этот безмолвный дух - сердцевина любого феномена: сейчас я вижу освещенную закатом вершину именно вот этой горы – невыразимый момент! Кажется, в нем заключена красота всего мира, и я не знаю для этого слов, но проходит минута - и все меняется, и грандиозная картина навсегда уходит, потому что никогда не будет сочетания именно таких облаков, такого матово- интенсивного мерцания и еще чего-то неуловимого, что схватывает скорее мое подсознание. Этот молчаливый дух живет в придорожном камне, реке, цветке, дереве, - он столь же неистребим, как и уязвим. К нему можно только прислушаться, попытаться постичь - и только. Определить, выразить его – все равно, что набросить аркан на дикого жеребца: он с отвращением сбрасывает его и убегает.

Иногда мне кажется, что от нашей оголтелой болтовни сбежали все молчаливые духи, населявшие сердце планеты. Мы навсегда спугнули их, и теперь, чтобы заполнить пустоту, мы её безнадежно заполняем словами, за которыми ничего не стоит, какой-то бездушный мусор, цветистые фантики съеденных конфет, искореженные заезженные фразы пустых тел. Мы выворачиваем себя наизнанку, чтобы выявить, выяснить, определить. И кончается это, как правило, грустно, ибо мы целый мир заключаем в схему, целое море сковываем удобной плотинкой и заставляем её освещать только одну узкую грань. А нужно было сначала учиться двум вещам: видеть и слушать.

***

Нас вызвали в Москву: В ЦДЛ отмечали 50- летие отца. Поехала только я. Во время торжественной части старалась сдержать слезы и не могла: запоздалая слава, позднее признание – все это слишком поздно, потому что отца уже нет. Я думала о том, что на родине, в Кабарде, о юбилее только объявили в прессе и по радио, но не отмечали, - мы посидели в тесном семейном кругу с несколькими оставшимися в живых близкими друзьями отца. Кажется, это уже становится печальной традицией: прежде чем официально признать талант, нужно дождаться признания со стороны, чаще всего, из центра.

***

Я искала и нашла противоядие против многого, но по сегодняшний день остаюсь маленьким незащищенным ребенком перед вежливым равнодушием. Со всем можно что-то поделать, кроме как только с тем, чего нет. Что бы я ни делала: ни любила, ни доказывала, ни сопротивлялась, на меня с чуждого холодного пространства устремлены пустые глаза за пустыми стеклами очков. Они чаще всего улыбаются и даже льстят, то есть делают жалкие попытки замаскировать пустоту и выдать её за какую-то видимость жизни. Но ребенка, смертельно боящегося пустоты, ничто обмануть не может: ведь только в таких глазах находишь подтверждение самой страшной мысли юности: о нелепости и бессмысленности существования. Мне кажется, такие люди терпят других, потому что им недостает решимости и желания убить.

Думаю, всему причиной - моя близорукость: по её вине, а точнее, благодаря ей мне дан внутренний ТРЕТИЙ ГЛАЗ, который позволяет видеть СТЕРИОСКРПИЧЕСКИЙ АБРИС, который сам по себе еще не суть предмета, но хотя бы хрупкая попытка приблизиться к ней. Я вижу предметы не с одним и даже не с двойным дном, - они вовсе без дна, ибо их текучая сущность постоянно струится из одного в другое. Все предметы – это бесчисленное множество взаимно сообщающихся сосудов, которым только дана обманчивая оболочка формы. И тот, для кого она не является прозрачной, - обманут. Для меня, как для пчелки – сластены, сущность – это мед. Но эта круговерть сущности, перетекающей сквозь предметы, бесконечно циркулирующей по бесчисленным формам, пространствам и временам, - не бессмыслица ли это? Не надоевшая ли игра праздно скучающих богов, которой они сами себя развлекают?

Не представляю, сколько бы я могла сделать – кажется, саму Вселенную плясать удж (адыгский парный народный танец – М. Х), если бы ни это темное существо, копошащееся на самом дне каждой мысли, каждого действия. После шока от первого осознания смерти и пустоты, оно выкатилось из детских сказок («Что сон, что ни сон – все равно») и из пустых глаз равнодушных и навсегда поселилось в моей груди. Иногда маленькое существо просыпается и начинает потешаться надо мной. Порой этот вечный аноним разрастается и искушает меня день за днем, отравляет сомнением. Ненавижу его ухмыляющиеся циничные морды химерического Протея, который выныривает в местах неожиданных, скалясь и дразня, сверкает багровым глумливым зрачком на доброжелательных физиономиях моих улыбчивых недругов. Именно ему я каждый час вынуждена доказывать целесообразность собственного, пусть временного пребывания на ограниченном земном пространстве.

***

Эта мешанина внутри меня медленно вызревала бесконечными бессонными ночами и наливалась горьким соком предчувствий и сомнений, а день только подтверждал их весомую явь; теперь она переполняла меня, обретя свинцовую плотность, и больно распирала грудь.

Наконец вечером я решилась. Мама стояла у плиты спиной ко мне: «Дат, ты помнишь те бумаги, которые принес Жанхот отцу перед своей гибелью? Где они?» Я видела, как напряглась спина матери, но она ответила обычным тоном, не оборачиваясь: «Я не помню никаких бумаг». – «Они должны были остаться, я хорошо помню, как их принес Жанхот, а после его гибели отец, не слушая тебя, поднялся к военкому, который тогда еще жил в нашем подъезде… А когда он от него вернулся, я слышала, как он сказал тебе тем же вечером «собирай вещи», и ему действительно вскоре пришла повестка на фронт». Я видела, что мой напор и уверенность не оставили ей выбора; я предчувствовала возможное сопротивление матери, и эта тактика была отнюдь неслучайной: я проигрывала её в разных вариантах, и теперь видела, что не ошиблась. Мать не торопилась с ответом, она энергично размешивала пасту в чугунке.

- Наверное, отец увез их с собой на фронт.

– Мама, но это же неправда. Зачем они ему были нужны на фронте?

Тут она наконец обернулась, - лицо было бледнее, чем обычно, но в нем чувствовалась спокойная решимость, а потемневшие глаза были непроницаемы: «Что ты от меня хочешь?»

- Бумаги Жанхота Алоева, которые он передал отцу.

-Зачем они тебе понадобились вдруг?

-Мама, ты ведь знаешь что-то и молчишь. Почему ты мне не доверяешь? Почему?

Она по-прежнему молчала, опустив глаза. Её молчаливая непреклонность –то, что меня всегда так злит и восхищает.

-Эти бумаги, - продолжала я, видя, что она не заговорит, - я уверена, что они многое объяснят: почему забрали и убили Жанхота, почему отец показал их военкому и вскоре получил повестку, хотя я хорошо знаю, что у него на руках была бронь. А потом он был объявлен врагом народа, а мы оказались репрессированными. Дат, это объяснило бы всю нашу жизнь, весь этот ужас, который мы пережили!

-Вряд ли тут помогут какие-то бумажки, детка, - сказала мать устало, - даже самые великие бумажки никогда не объяснят ужаса жизни.

–Пожалуйста, покажи их мне!

- Ты очень упрямая.

–Где они находятся?

- Я не могу сказать.

– Почему?

- Мне запретил твой отец. Я не могу нарушить его последнюю просьбу.

-Тогда скажи хотя бы, откуда эти бумаги?

-Их привез из Турции учитель и друг твоего отца, Нурби Багов. После того, как к власти пришли младотурки, отношение к адыгам там поменялось: им стали разрешать многое из того, что раньше было под запретом, в том числе посещать библиотеки и архивы. Нурби долго работал в архивах, успел кое - что переписать. Но позже, когда пришли кемалисты, архивы уничтожили, закрыли школы, запретили говорить на любых языках, кроме турецкого. Запретили даже играть на народных инструментах. После возвращения на родину, Нурби стали преследовать как проживавшего за границей, и он вынужден был скрыть архивные материалы. Он передал их не

отцу, которого бы сразу заподозрили, а самому младшему, почти мальчику, – Жанхоту. Это все.

Мать замолчала. Я поняла, что продолжать было бессмысленно, но она внезапно заговорила: «Тогда твой отец перестал есть и спать. Все только курил и молчал, ночи напролет сидел за столом- писал или просто ходил по квартире или двору, и вскоре стал походить на свою тень. Я уже не знала, что делать, как однажды он сказал: я пойду к нему, к Калмыкову. Я стала плакать, чтобы он этого не делал, ведь по его распоряжению забрали Жанхота. По его же распоряжению должны были забрать твоего отца. «Я должен пойти первым», - сказал он». Да, только так и мог поступить отец, думала я, только так и мог. Я снова видела его черные –черные пронзительные глаза, в которых я прочитывала все, до последней мысли, до последнего зигзага любого чувства, и все-таки, как бы хорошо я его не знала, он был непредсказуем. Мне кажется, что действительность открывалась ему, кроме того, как она являлась взгляду, еще массой других, непостижимых сторон и граней. Такое невозможно никому объяснить, если только другой не такой же, как ты, как не может объяснить собака, как это, обонять разом 500 оттенков запахов и выбрать среди них нужный, или как не может объяснить насекомое или летучая мышь, что значит чувствовать ультразвуковые частоты, или любое животное, - безошибочно предчувствовать землетрясение. И все- таки, он был почти предсказуем для Нальжан, - не зря она так на него похожа. И если он оставил во мне свой дух, то в ней - свою кровь, слишком алую, слишком горячую для этого холодного, аморфного мира.

«Он не стал одевать свой лучший костюм, - продолжала мать, - оделся как обычно, буднично. Ничего не поел и молча вышел. Калмыков его удивил: принял без очереди, вышел навстречу и пожал руку. Твой отец в кабинете сразу и сказал: «Я пришел спросить, что вы от меня хотите: за мной повсюду следят, как за преступником, ко мне приходят с предупреждением об обыске, как к преступнику. Я спросил одного из них, какие за мной грехи, кроме честного труда, но мне не ответили. Может быть, вы мне скажете?» Калмыков захохотал, как сумасшедший, а потом сказал очень серьезно: «Поверь, я горжусь, что среди адыгов есть такой человек и поэт, как ты. И пока я буду жив, - никому не позволю причинить тебе зло. А помочь всегда рад. Приходи всегда, когда тебе нужно». Рассказывая мне о своем визите, твой отец не сомневался в правдивости того, что ему было сказано. Он был доверчив, как ребенок.

«Как же случилось, что главный подписал бумагу, чтобы посадили Жанхота?»- спросила я.

Он нахмурился и вышел из комнаты. Я не поверила, потому что погибли почти все литераторы и писатели республики, но сказанное Калмыковым все-таки оказалось правдой, и пока он был жив, твоего отца не трогали. Я думаю, потому, что для республики нужно было сохранить

хотя бы одного настоящего поэта. И только после ареста и гибели самого Калмыкова нашли способ от него избавиться».

–А бумаги?

-Это и был предлог, они просто использовали удобный случай. Бумаги ничего не объясняют, но сами обладают дьявольской силой. Кто знает, что бы случилось со мной, будь я грамотной. Но Аллах оградил меня своей милостью: я знаю, что в них, но не смогу прочесть ни строчки.

Бедная мама! В течение всей недели я усыпляла её бдительность, - ни разу не упомянула о бумагах. «Дьявольские бумажки!» Такое определение могло испугать кого угодно, но не меня. Мое безумие (я сама это хорошо осознавала) зашло слишком далеко. Уже не я, а оно вело меня, и едва мать на несколько дней уехала в Баксан для весенних работ, как я сказала себе: пора, и тотчас приступила к поискам… Синюю папку я обнаружила на дне сундука и раскрыла её…

Едва переступив порог дома, мать сразу все поняла. Даже не глядя на меня, - не знаю как.

-Ты все-таки нашла бумаги, - сказала она и тихо опустилась на стул.

-Как вы могли молчать об этом! – крикнула я, уже не сдерживая слез. Пока я плакала, она сидела тихо, не шевелясь. Я только повторяла «как вы могли!» и когда я перестала, мать сказала:

-Есть правда, которая испепеляет сердца. Если убили твоего отца или брата, можно найти убийцу. Если уничтожили род – можно найти убийц и отомстить им. И даже если уничтожили племя, можно найти виновных и наказать. Но если уничтожен почти весь народ – где найти врага? Он становится невидим. И горе тому, кто сделает врагом другой народ или целый мир. Такие превращаются в одержимых безумцев.

– Но если скрывать правду, как скрывали от нас, она не будет известна, то война может повториться завтра, и повторяться каждый раз!

- Это так. Но к правде надо быть готовым. Вас не готовили к правде, в

нашей жизни так поставлено, что о ней нигде никогда даже не упоминают. Как же мы можем сказать о ней нашим детям, -она может разорвать их сердца.

Неужели и вправду, детка, ты можешь думать, что эту правду никогда не узнают? Не вы, так другие, не в этом столетии, так в следующем. Жизнь длинная. Какая разница, в шестом или девятом колене будет увидена истина, перед кем из потомков время откинет непроницаемый полог и обнажит трагическое и смешное, великое и убогое в череде поколений, и блеснет в нескончаемой людской реке вездесущий прекрасный лик Тха (верховное божество в адыгском языческом пантеоне – М. Х.) Важно, что она будет увидена ЕГО глазами, записана ЕГО рукой, первым зачинателем рода и самого народа, при тленности своей божественно бессмертного, ибо отпрыски, - народ его – это воплотившиеся во множестве глаза, уши, руки и сердце первого человека, - слепок рук и творение самого Всевышнего.

Ты видела, как через асфальт пробивается трава? Сколько бы он не закрывал, ни душил её, а она все равно пробивает его, потому что трава сильнее, - ведь она живая. Живое всегда сильнее мертвого. Живая правда всегда будет услышана, рано или поздно, какой бы она ни была.

Но кровь умерших всегда взывает к живым, и она может сжигать их бесплодным огнем. Сердце женщины – бездонный колодец, она прячет свою боль на самую глубину и живет с ней до смерти. Сердце мужчины – сухая степь: пройдет огненный смерч и превратит её в выжженную пустыню. Поэтому твои братья не должны ничего знать. Обещай мне!»

Я молчала. Мать твердо и требовательно повторила: «Обещай мне!» И я кивнула.

-Нальжан тоже не должна знать, - у нее ребенок. Обещай, что не скажешь ей!.. Обещай!

-Обещаю!.. Но как же все остальные? Ведь все живут так, будто ничего не произошло, живут, как во сне! Все довольны и даже счастливы! Как это возможно?

- Это - беспамятные. Они восстали из ящериц и саламандр. У них очень долго была жизнь пресмыкающихся, в течение которой они все забыли. Не их вина. Им не дано знать.

И она рассказала мне эту притчу.

ПРИТЧА

«Плачет Рахиль по детям своим и не может утешиться,

Ибо нет их»

Собрал однажды творец вездесущий подвластных богов на священной горе и провозгласил: «Бессмертные! Отныне от вас пойдут и нарекутся народы. Найдите имя им!» Молодой черноволосый бог Тха смотрел на розовеющее рассветное небо. «Ау, Дыгъэ!»- воскликнул он на своем странном гортанном языке при виде солнца. «Что ж, пусть его народ зовется адыге, дети солнца», - решили боги.

И пошли от богов народы, которые нареклись разными именами. Но грешной оказалась жизнь смертных, и Всевышний наслал на них потоп. Среди всех спаслись только праведные в Ноевом ковчеге. Не стало суши, и на 40 дней мир поглотили воды. Чтобы найти землю, дважды выпускали они белую птицу, во второй раз прилетела она с зеленой веточкой мирры, а на третий раз не вернулась, найдя сухое прибежище, и дети Тха, что были среди праведных, назвали её божьей птицей, тхаруко (с каб. – голубь – М.Х.). Отхлынули воды, и обнажилась твердь обновленной земли, что оказалась горой Эрцаху, где и по сей день стоит остов ковчега. И даровал Господь адыгам цветущие земли Черного моря и Меотиды с горами, предгорьями, плодоносными равнинами и полноводными быстрыми реками, и цветущие земли Западной Анатолии, северной и центральной Малой Азии, и благословил их на земле своей. Завоеватели, смешавшись с хаттами, образовали великое Хеттское царство с главным городом Хаттусасом, которому покровительствовала воинственная богиня Инара, что дала начало адыгскому роду, здравствующему и поныне. Адыгское племя каски получило имя свое от хаттского бога луны - Кашки. Те, что расселились по берегам Меотиды, стали зваться меотами.

И во временах, опрокинутых в небеса, на дне текучих вод и глубинах земли запечатлелись смутные кольца, в которых была воздвигнута и обращена в руины роскошная страна Синдика, процветавшая на морском берегу, созданы и забыты письмена, напоминающие таинственные греческие иероглифы, возведены на трон и уничтожены царские династии Спартокидов, которые сотни лет правили на море. Древнее адыгское племя - ахейцы - граничило с городом Троей, и однажды между ними вспыхнуло пламя войны, названной Троянской. Во времена благословенные на морском берегу зародился и расцвел роскошный цветок Боспорского царства. Всесильное время сокрушало старые и возводило новые полисы. Так возникли города Горгиппия и Фанагория; последняя была наполовину затоплена водой, и стала называться Атлантидой. Наземная часть, что осталась на Таманском полуострове, называлась Керчью. Другие великие города процветали на землях адыгов: Балаклава и Солгат, Матрега, Лимен и Тана. В Себастополисе проживали родственные племена абхазы. Они добывали рыбу, закидывая конопляные сети, и на своих маленьких, выдолбленных из дерева каюках заплывали далеко в море, глушили баграми дельфинов и вытапливали драгоценный дельфиний жир, что продавали греческим и турецким купцам. Легкие абхазские и адыгские камарики, скроенные без единого гвоздя, несли на носу изображение священного козла, дарящего удачу и победу в морских схватках. Они были легки и быстроходны, и их можно было быстро скрыть в густых зарослях прибрежных лесов. А шапсуги, жившие у моря, переправлялись через глубокие реки Шахе и Аше на высоких деревянных ходулях. И покровительствовал прибрежным племенам адыгов Кодес, что удерживал морские воды в берегах, а в стране души Апсны (Абхазии – М. Х.) - всесильный Хайт, имеющий силу самого океана, что царствовал в своем роскошном подводном дворце, и прислуживали ему 12 мальчиков – утопленников.

Мужчины их были великие воины и входили во все воинства мира, и, оказавшись в Египте, свергли царствующих правителей, воцарились на престоле и правили страной 150 лет. То были 23 мамлюкских султана, от первого, Захир Сайф ад-дин Баркука, до последнего, - Ашрафа Туманбея, что сам побил треть вражеского войска и пал жертвой заговора. Его трагическая величественная гибель снискала ему славу и имя могучего льва, Аслана. И стал Египет зрачком мира, что простирал свой взор и власть на великие земли Палестины и Сирии, Киликии и Ливана, Судана и Ливии. Его владения простирались на Хиджас и Йемен, Судан и Эритрею, Кипр и Сомали, а также туркменские государства Зулгадыр и Караманидов. В те времена был создан великий флот, что владел четырьмя морями: Средиземным, Черным, Эгейским и Красным, и подходил к берегам Индии.

Кабардинская княжна из рода Идаровых была отдана в жены московскому царю и была крещена Марией, а брат её, на Руси названный Михаилом, по велению царя организовал жестокое воинство - опричнину. И пошла от них династия князей, прозванных Черкасскими. Из них Дмитрий Мамстрюкович и Иван Борисович подняли на престол низвергнутый русский трон Романовых после смутных времен. Яков Кудинетович Черкасский, великий полководец при царе Алексее Михайловиче, вел русские войска в войнах с Речью Посполитой. Великий князь Михайло Алегукович заслужил небывалый чин генералиссимуса и вершил великие дела в Русском царстве. Первую карту Каспийского моря составил пресветлый князь Петра 1 Александр Бекович - Черкасский, но погиб в бою, а царь его, Петр 1, предоставив карту возлюбленного князя своего, был избран почетным членом Французской Академии. Великим канцлером России и главой русского правительства стал Алексей Михайлович Черкасский. Трудами и разумением своим укрепляли они мир не только на земле черкесской, но и Русской, Северо-Кавказской, Грузинской, а также в пределах Калмыцкого ханства.

Множилась и росла мощь и сила их, ибо были они любимы создателем. Умножались по его воле люди родов, чтобы походить на своего создателя. Но иные, приблизившись к божественному совершенству, получали вместо милости гнев господний. Такие чаще всего оставались бездетными и обделенными судьбой, будто редкие избранники, достигшие в своем совершенстве небесных высот и дерзнувшие встать вровень с ними, лишались своего продолжения во времени. Или, достигнув предела, были остановлены невидимой чертой. Ибо умножение рода – это только бесконечная попытка достичь совершенства, но не пребывание в нем, и человеческий род – это только колесо божественной колесницы, а не стрела, достигающая солнца.

Это был странный народ, который больше жизни любил свободу, и народ походил на своего создателя. И зачинал Всевышний детей своих в солнечном лоне горячей любви, и были они истинными детьми солнца; их огненные души и сердца помещал он в надежные сосуды крепких тел и молчаливых уст. Младшие боги, горячо любя народ свой, принимали человеческий облик и заходили в дома, как гости. Прознали про эту хитрость люди, и встречали каждого гостя, как бога своего, и первого мужчину, что заходил в первый день после нового года, почитали Созарешем, и в честь него ставили грушевую ветку или ветку боярышника с семью сучьями, и зажигали на них свечи.

Но другие боги невзлюбили Тха за независимость и гордость. Особенно негодовал могущественный бог Севера Гог. «Он ни во что не ставит богов! -гремел он. - Предпочитает им солнце и свой смертный народ!» Разгневались боги и приковали Тха к скале. Из стекающей на землю крови прикованного бога появились редкие цветы – кавказские крокусы шафранового цвета, что спасали от огня. Так был спасен Медеей Ясон, когда натерся соком крокусов, чтобы устоять перед пламенем огнедышащих медноногих быков Ээта, подаренных Гефестом. В порыве ревности и гнева послал Гог многочисленный народ свой Магог уничтожить народ бога Тха, чтобы овладеть великими землями их, с морями, реками и озерами, обширными пашнями и тучными стадами, и бесчисленными табунами редких лошадей, цветущими садами и виноградниками, и прекрасными женами их, что во все времена были в центре вожделеющего зрачка. Но нелегко оказалось одолеть детей Тха, ибо то были великие воины.

Тогда прознали Гог и Магог, что сила народа - в могучем дубе, который почитается священным в священной роще. Ее охранял Мазитха, о котором сложили песню:

Тебя именуем Тха лесов. Усы твои – червонное пламя.

Тебе в молениях возливаем щедро кровь – питье красное.

Зарезан в дар – жертву тучный белый козел, угодный тебе.

Перед тобой молодая жена неплодная на коленях долго стоит.

Белорукий – ты знаешь все.

Могучий – ты низко клонишь вершины дубов.

Одежда твоя – шкура тучного тура.

Ложе твое – место тела слона.

Чистым серебром оправлены рога твои.

Стрела – сердцевина красного кизила ядреного.

Лук у Мазитхи из ореха - белого дерева,

Головою тряхнешь – по лесу шум идет.

Тогда зверь – о, горе, - в норе содрогается.

Бог леса ездил на кабане с золотой щетиной, и посылал самок оленей и лосей на опушки леса, и девушки доили их.

К дубу приходили страждущие с самыми заветными желаниями, ибо суетные и незначимые дуб не принимал. Желания и надежды горели разноцветными лентами и лоскутами на ветвях дерева. А у корней на алтаре мужчины приносили жертвы богу своему. Чем больше проливалась кровь человеческая, тем обильнее лилась жертвенная, и кора дуба постепенно из коричневой стала багровой, а лоскуты на ветвях пестрели все гуще.

Тогда решили враги уничтожить дуб. Они пришли с топорами, но не успели занести их, как со всех сторон войско обступила стая волков с холодным блеском в глазах. Люди оборонялись топорами, но волки прибывали, а наутро нашли растерзанные человеческие тела. Тогда Магог решил сжечь священную рощу с дубом, чтобы не водилась там смертоносная лесная тварь. В самый засушливый день подожгли сухой валежник, но раздался гул в небесах, набежали облака, и небывалый ливень загасил первые языки пламени. Тогда враги взяли ружья и принялись убивать лесных животных. Однако поднялся ветер, ветви деревьев гнулись и хлестали их лица, а древесные лианы обвивали и опутывали руки и ноги. Люди целились в зверя, но попадали друг в друга. Так погибло большинство из врагов, а те, что остались, в ужасе бежали, и прокляли чужой священный лес и хранителя его, Мазитху.

Тогда явился сам Гог, Северный бог, и принялся рубить священный дуб под корень, но топор отскакивал и тупился. Рассвирепел Гог, и начал обрубать сучья, и кровь жертвенных животных, обильно питавшая дерево, брызнула на руки его, и на тело, и на лицо, заливая глаза. Ослепленный кровью Гог продолжал рубить, и разметал в разные стороны пышные ветви, увитые лоскутами надежды, лишил дерево кроны, и оставил стоять только голый ствол, истекающий кровью.

Прикованный к скале создатель перестал слышать народ свой. И стали выходить из берегов своих реки, переполненные кровью, и жизнь стала соседствовать со смертью так тесно, что граница, разделяющая их, отпечаталась на переносице мужчин, разделив её глубокой прямой складкой, так что один глаз созерцал жизнь, а другой - смерть, а потому в счастье и несчастье они научились видеть их тесное соседство, и смеялись над страданием и печалились в радости.

Глаз мужчин был точен и всевидящ в темноте, как при свете дня, подобно глазу горной рыси, а ухо обрело чуткость дикой серны. Они проникались презрением к любому страданию, так же, как к чувству, и умирали без стона. Одним из грехов почиталось излишество – в богатстве так же, как в еде, и так же, как смертоносны были для воина роскошь, нега и чревоугодие, грехом и настоящим проклятием была для него жирная плоть. «Еще не родилась та лошадь, что не околеет под тобой на ближнем переходе», - говорили толстяку.

От вечной готовности к бою их одежда приобрела вид, нужный для войны: на ремне – кинжал и нож, на груди – газыри, бесшумные ноговицы, плотно облегающие стопу, и бурка, которая спасала от воды и холода, служила постелью и невидимым укрытием. Рука их была тверда, как добываемая ими сталь, которую закаливали семь раз, окуная в масло черного буйвола, и к закалочной жидкости добавляли растение зыкъер (зыкер), что росло в горах и делало сталь крепче дамасской. Днем кинжал находился на поясе, а ночью – у изголовья. Оружие никогда не вынималось из рук, и скоро оно приросло к ним. Так душа адыга переместилась в оружие, а у матерей стали рождаться младенцы с кинжалом в руках. Скалистый, узкий лабиринт тысячелетних войн, через который они проходили, отшлифовал их, оставив лишь необходимое: сухое крепкое тело, сильные руки и ноги, ловкие и быстрые, как черкесские стрелы, строгие лица с лаконичными резкими чертами. Но еще сильнее стал их дух, который всегда подчинял тело и повелевал им, и так стала плоть одухотворенной.

И как благословенными испокон веков были сраженные молнией властителя небес Шибле, так благословенными были павшие в бою, ибо доблесть их была священным покрывалом, которая делала их тела нетленными, и над ними не совершали омовения. Один воин из рода Анзоровых был захоронен на поле битвы, но отправляя прах на землю отцов, извлекли тело через 40 дней, и увидели, что тлен не коснулся его. Поэтому, считали адыги, погибшие в сражении были любимцами создателя. Одна княгиня из темиргоевского рода сказала после смерти мужа, который умер пожилым в своей постели: «Из его кожи получился бы хороший курдюк».

Дороже жизни почитался для воина хороший конь, ибо был он осенен звездной рукой самого Невидимого. За него любой мог отдать дом свой, и стада, и пашни, и земли свои, ибо только конь мог спасти от пули, штыка и стрелы, только конь заменял в нескончаемых военных походах убитого друга, живое тепло четырехногого заменяло далекий дом, а умный взор служил безмолвным советом. Лучшие из лучших лошадей породы шолох были отмечены двойной тамгой, - одной от бога, другой - от дьявола, шутили бывалые всадники, ибо никто не мог объяснить соединения стольких достоинств в одном творении: божественной силы, выносливости, скорости, ума и преданности.

Дата добавления: 2015-07-12