Глава 12. Церковь была устроена в гараже на Декалб-авеню, его окружал низкий белый частокол

Церковь была устроена в гараже на Декалб-авеню, его окружал низкий белый частокол. Гараж теснился между сварочной мастерской и магазином скобяных изделий. По субботам мастерская работала как в будние дни, там не обращали никакого внимания на проводимые по соседству службы. Ворота то и дело раздвигались, сварщики орудовали ацетиленовыми горелками, на бетонный пол летели снопы искр. Была в этом районе и автомастерская с приклеенным к окну календарем на 1967 год, и музыкальный магазин, витрину которого украшали пустые конверты из-под пластинок – очевидно, чтобы утаить от посторонних тот факт, что продавались здесь вовсе не пластинки. А еще располагалась тут забегаловка, декорированная плакатами тридцатых годов с рекламой кока-колы, на которых пестрели чьи-то давно забытые имена.

Церковь была сооружена из покрытых известью бетонных блоков и украшена дощечкой с надписью: «ХРАМ БОЖИЙ. МЫ ВСЕМ ОТКРЫТЫ» и золотой звездой Давида, но, несмотря на это, оставалась обычным гаражом с обшитыми фанерой дверьми. Внутри можно было увидеть спины и затылки людей, сидящих на пяти рядах складных стульев, и женщину с микрофоном у дальней стены. Августовское солнце безжалостно палило, все, кто собрался в церкви, изнывали от жары. Мужчины ослабили галстучные узлы, широко расставили ноги и закатали рукава. На цветастом платье женщины под мышками и на животе темнели пятна пота. Прохаживаясь туда-сюда вдоль стены, она ловко перекидывала шнур микрофона, чтобы не запутаться в нем ногами, обутыми в туфли на высоких каблуках, такие же цветастые, как и платье.

Двое мужчин, отец и сын, тоже изнуренные полуденной жарой, в костюмах и галстуках, вошли в церковь и заняли места в заднем ряду.

– Мы должны брать пример с пяти разумных дев, ожидающих Жениха, – говорила женщина, напрягая голос. – И пусть наши светильники всегда будут наполнены маслом, чтобы огонь не погас. Да будет.

– Да будет, – отозвались слушатели – кто шепотом, кто громким голосом.

– И когда явится Жених, он увидит наш огонь и увидит, что мы ждем Его, все в брачных одеждах, не запачканных ни единым пятнышком. Ни единым.

– Ни единым.

По завершении службы, когда немногочисленная паства покинула гараж, женщина приблизилась к тем двоим, что явились с опозданием, двум Барреттам Рудам, старшему и младшему. Они поднялись со своих мест.

– Добро пожаловать, – сказала женщина. – Паулетта Джиб.

– Отличная проповедь, сестра Джиб, – произнес Старший, делая глубокий поклон. Узел его галстука, несмотря на жару, был туго затянут.

Паулетта Джиб кивнула в ответ, и все трое вышли на яркий уличный свет. Женщина повернулась к младшему Руду.

– А вы тот самый певец? Из «Дистинкшнс»?

– Барретт Руд-младший, мэм. Но я больше не с ними.

– Я слышала, вы пели и в церкви?

– Да, в отцовской церкви. – Голос певца звучал почти кротко. Сегодняшняя длительная прогулка до церкви-гаража – это подарок Руду-старшему.

Однако Паулетта Джиб сосредоточила внимание именно на младшем Руде, искренне желавшем оставаться сегодня в тени отца.

– Ваше пение дарило людям успокоение, – сказала она.

Барретт склонил голову. За него ответил Старший:

– Мой сын не любит часто бывать в церкви, сестра.

Паулетта Ескинула бровь.

– Зачем же часто? Достаточно и одного раза в неделю – в священный день отдохновения. Ведь сегодня он появился в церкви.

– Я просто сопровождаю отца. Хотел показать ему ваш храм.

На тротуаре у гаража-церкви стоял кто-то из прихожан. Работники мастерской покрывали черным «Крайлоном» металлическую решетку. На асфальте под ней расплылись полосы краски.

– В любом случае вы пришли к нам, благодарение Господу.

Отец наконец-то собрался с духом и заговорил о том, о чем страстно хотел рассказать этой женщине:

– У меня когда-то был свой храм.

Внезапно омрачившийся взгляд Паулетты пронзил его насквозь, словно спрашивая: «Когда же это было? И сколько воды утекло с тех пор?»

В ответе ее, однако, не прозвучало и намека на то, что выразило лицо.

– Любовь строит храмы везде, где поселяется.

Барретту Руду-старшему оставалось лишь угрюмо добавить:

– Благодарение Господу.

Паулетта взяла младшего за руки и проникновенно посмотрела в его глаза.

– Вы согласитесь спеть в нашей церкви в следующее воскресенье? – Она произнесла это таким тоном, будто оказывала ему услугу, а не просила об одолжении.

Но с микрофоком в ее церкви хотел стоять перед паствой не младший, а старший Руд, переминавшийся сейчас с ноги на ногу.

– Не знаю, – сказал младший, не представляя, какой ответ хотел бы услышать от него отец, жалея, что Паулетта вообще заговорила об этом.

– Можете пока не отвечать. – Она похлопала его по руке. – Сердце подскажет вам, как правильно поступить, во сне подскажет. – Ее взгляд устремился на отца. – Надеюсь, и вас увижу на следующей неделе, мистер Руд. Ведь вы еще не обзавелись новым храмом.

– Гм.

Барретт Руд-старший, щурясь на солнце, отвернулся, скорчил гримасу, поправил манжеты, снял несуществующую пылинку с лацкана пиджака и бросил на землю. Искусный трюк ловкача-денди.

Паулетта напомнила и младшему, и старшему покойную мать и жену. Та тоже всегда окружала вниманием сына и почти не замечала отца.

Два маячивших перед церковью прихожанина наконец подошли к ним и протянули Руду-младшему чистый конверт с шариковой ручкой. Девушка в узорчатом платье с голыми смуглыми руками и, очевидно, ее младший брат – худышка в костюме светло-персикового цвета. Парнишка сильно смущался, и обратиться к знаменитости пришлось девушке. Ничего особенного, малость, о которой певца никто не просил вот уже два года: простой автограф.

– Эй, парень.

– В чем дело?

– Ни в чем. Чем занимаешься?

– А ты как думаешь? Тем же, чем и ты – пришел купить чернила.

– О'кей.

«Сэмюэль Андерберг Инкорпорейтед». Поставки розничным торговцам. Квадратная бледно-зеленая пятиэтажка в дальнем конце Флэтбуш, окруженная пустырем и молчаливыми складами, затененная башней Вильямсбургского банка. Это место – ноль во многих смыслах, напрочь убитый район. За Бруклинской музыкальной академией и железной дорогой Лонг-Айленда никто не живет, тут вообще нечего делать. Когда-то сюда планировали перевести Эббетс Филд, поэтому и уничтожили большую часть кирпичных построек. Но здесь не услышишь ни запаха пива, ни аромата жареного арахиса, потому что стадион так и не построили. Это место похоже на набросок огромной руки призрака, выложенный битым кирпичом. Подростки, которые знают все о преступных районах города, пожалуй, сравнили бы это место с Атлантик Терминалс.

На сиротских тротуарах мнутся подозрительные личности. Головы постоянно поворачиваются то вправо, то влево, взгляды бегают, задерживаясь лишь на стене одного из складов – сплошь покрытой граффити.

В центре этого мертвого острова, у зеленой пятиэтажки кипит таинственная жизнь. Владельцы «Сэмюэль Андерберг Инкорпорейтед» ничего об этой жизни не знают, их прибыль не связана с ней никоим образом. Они зарабатывают преимущественно на поставках тележек в магазины самообслуживания – вместо старых сломанных или украденных нищими. Ежедневно со склада грузовик увозит по дюжине тележек – развозит их в супермаркеты всего Бруклина. А еще Андерберг продает резиновые коврики и стеллажи для витрин. В общем, делает свой бизнес. И обеспечивает работой какое-то количество людей, в основном двоюродных братьев и сестер.

Только их бизнес и на треть не объясняет магической притягательности Андерберга для подростков. Весь секрет в паршивеньком выставочном зале, который демонстрирует, что необходимо супермаркету для превращения его в магазин-театр: пучки искусственной петрушки, которые раскладывают между кусками мяса в витринах-холодильниках, пластмассовая салями и роскошные головки сыра, придающие соблазнительность настоящим, яркие таблички в форме рыбок и поросят для деликатесов.

– Эй, парень, что пишешь? Э, да это же Страйк.

– Страйк? Где? – Никто не верит, что автор знаменитого тэга – обычный человек.

– Смотри-ка, он и вправду пишет «Страйк».

– Вот это да! Страйк!

– Попрошу его расписаться в моей тетради.

Выставочный зал Андерберга – единственное место в Бруклине, где совершенно свободно можно купить бутылочку «Гарви Формула ЭксТи-70 Вайолет» в восемь унций – промышленные чернила, в состав которых входят этанол, бутил и полиамидная смола. Чернила разработаны для нанесения цен на замороженное мясо в целлофановых упаковках. И незаменимы, если вы задумали что-нибудь написать на грязном стекле – окне вагона в метро. А еще «Гарви Вайолет» прекрасно подходят для создания самодельных маркеров, вот почему скромный Андерберг так популярен, а стены здания, где располагаются его склады, все время покрываются новыми тэгами. Их выводят соперники, которые, встречаясь здесь, становятся временными сообщниками.

Люди в маленьких шапочках – работники выставочного зала – давно поняли, чего им стоит опасаться, и спрятали бутылки с «Гарви Вайолет» за стойку, поэтому их можно только купить, украсть – никак. Сама стойка представляет собой витрину из толстого стекла, заполненную ножами, секачами и ножницами. Плати пять долларов девяносто девять центов и получай бутылку «Гарви Вайолет», иного способа нет, разве что вооруженное нападение на склад. Любителям граффити приходится здесь проявлять себя по-другому: тайно оставлять на демонстрационных стойках малюсенькие тэги и воровать искусственные фрукты.

Но чаще всего авторы меток приходят сюда с мрачным видом, по одному, бросают на стойку наличные и забирают покупку, а дерзость прячут до возвращения на улицу.

– Эй, приятель, ты слышал это? Он сказал: «Еврею нужен пакет».

– Не болтай ерунды.

– Клянусь, так и сказал. Я не вру.

У каждого из членов группировок с собой тетрадь в черной шероховатой обложке, исписанная своими и чужими тэгами, разрисованная цветными набросками, которые каждый мечтает однажды воспроизвести на стене вагона. Андерберг – это место, где показывают друг другу тетради и собирают автографы, хотя более юные и менее опытные фанаты граффити подвержены риску быть обсмеянными более старшими и матерыми.

С противоположного конца Флэтбуш-авеню, с Четвертой, с Пасифик-стрит, из Уикофф-Гарденс и Гованус Хаузис – группы подростков отовсюду идут и едут к Андербергу, собираются огромной толпой перед зданием, мешая служащим грузить в машину товар. Толпа шумит, сама похожая на картину на стене вагона.

Сегодня перед Андербергом появляются два белых парнишки, оба надеются остаться незамеченными в этом гомоне и неразберихе, – но это оказывается совсем не так просто. Один из них замирает с маркером в руке, едва начав писать на стене тэг.

– Проверь-ка этих белых парней, старик, они не внушают мне доверия.

– Эй, что ты там пишешь, белый парень?

Светлокожий мальчик не произносит ни слова, весь сжимаясь перед лицом угрозы, но с уверенностью дописывая свой тэг на свободном участке между более крупными надписями, нанесенными распылителем.

– Что он там нацарапал? Арт? А-Р-Т?

– У пацана такой тэг, старик. Наверное, он с приветом.

– Тебя что, Артуро зовут, а? На пуэрториканца что-то не похож.

– Да прекрати, оставь пацана в покое.

– Нет, мне интересно.

– Заткнись, тебе говорят.

– Да не трогаю я его, просто хочу понять, что он там написал. Ты с кем, Арт?

Вопрос риторический. Разве может белый мальчик входить в состав какой-то группировки? И какая уважающая себя группировка приняла бы в свои ряды белого? Особенно такого – маленького, похожего на хорька? Что уж говорить о двух белых парнях! Они прямо-таки уменьшились в размерах, стоя у стены Андерберга, съежились по привычке, выработанной в школе № 293.

Сердца белых мальчиков сжимаются сильнее, и едва не пускаются в ход симуляция приступа астмы и прочие способы самообороны. Но в этот момент из двери с только что приобретенной бутылкой «Гарви Вайолет» в руках выходит единственный человек, который может сойти за их группировку: Мингус Руд.

Он оценивает ситуацию настолько быстро, что начинает говорить, еще даже не успев выйти за порог Андерберга. Сунув «Гарви Вайолет» в карман брюк, он даже не смотрит на четверых черных парней, затягивающих петлю на шеях Артура и Дилана, и держится так, будто кроме этих двоих здесь вообще никого нет.

– Какого черта ты там делаешь, Арт-мен? Я ведь сказал, пацаны нас уже ждут. Хорош валять дурака, пошли.

Упоминание о пацанах действует магически. Петля ослабляется. Артур и Дилан покорно кивают и с опущенными головами идут за Мингусом.

Они уходят, и толпе приходится искать себе новый предмет насмешек.

Когда Флэтбуш остается позади, Артур воодушевленно подскакивает к Мингусу, Дилан же продолжает плестись сзади. Артур старательно подражает Мингусу, ссутуливается и начинает шагать так же размашисто, словом, превращается в куклу на веревочках.

– Старик, парни говорили о Страйке, можешь себе представить? Он был там, ставил свой тэг, только я лично его не видел. Может, они просто выдавали желаемое за действительное, черт их знает. Страйк, конечно, сила, но я больше хотел бы познакомиться с Зефиром, у него, на мой взгляд, самая оригинальная метка. Ну, ты понимаешь, о чем я.

Мингус что-то мычит в ответ, но Артуру и этого достаточно.

– Тот парень, который наседал на нас, хотел, чтобы мы в штаны наложили от страха, но если бы ты только видел его лицо, старик, оно как у несмышленыша, чес-слово. Вовремя ты появился, а то я, наверное, надавал бы ему по шее. Он должен тебе спасибо сказать.

Артур произносит слова нечетко, хотя обычно разговаривает совсем иначе, а Дилан удивляется, почему Мингус не стукнет ему по башке, требуя заткнуться. Но Мингус терпит и попугайную болтовню Артура, и его чудесное превращение в совсем другого человека, настолько же низкое, как пренебрежение к «Метс» и страстная любовь к «Янки».

– Я уверен, мы смогли бы с ними справиться, надавали бы им как следует, забрали бы их краску. Хотя вряд ли она у них есть, они же не особо богатые, если судить по стоптанным кедам.

– Потише. – Мингус, не поворачивая головы, берет Артура за рукав и притормаживает. Вынудить Артура заткнуться – задача почти невыполнимая, особенно когда он в таком ударе, но попытаться заставить его не скакать, наверное, можно.

Артур останавливается, а Мингус идет вперед, получая короткую передышку, чтобы заглянуть в самого себя, усмирить свое раздражение. Если он давно не курил травки, ему часто приходится проделывать это. Артур поворачивается к Дилану.

– Эй, как ты считаешь, мы могли бы им как следует врезать?

– Не эйкай мне, – отвечает Дилан.

Он пригнулся к крыльцу, прячась в тени заброшенного дома и прислушиваясь к звуку отдаленных сирен. Откуда-то с Бонд-стрит доносились смех и голоса, пронзая влажный сумрак и улетая ввысь. Ночь была жаркой, но он надел плащ – поверх костюма, примяв накидку, свой панцирь, и обмотав расклешенные рукава вокруг запястий. Тело покрывала испарина. Кольцо он спрятал, подобно долларовой купюре, в носке: страх быть кем-то пойманным и униженным никогда не покидал его. Начать, наверное, следовало с крыш, но забраться на свою собственную он мог только через студию Авраама, а сегодня вечером отец как раз рисовал там. Дилан заглянул туда и увидел его склонившимся над столом. Под тихие, едва различимые звуки джаза из радиоприемника – Роллинза или Долфи – Авраам выводил тоненькой кисточкой какие-то фигурки.

– Я ухожу.

– Так поздно?

– На часок.

– А может, лучше ляжешь спать?

– На один час.

Этот было перед самым восьмым классом.

С чего начать, Дилан не очень-то понимал.

Мингус и Артур расписывали брошенную на городской автосвалке у подножия Бруклинского моста полицейскую машину. Эту операцию планировалось осуществить в несколько заходов, в последние летние ночи. Дилан принимал участие в подготовительных мероприятиях: добыче «Крайлона» из «Маккрори» и создании цветных набросков, а на заключительном этапе вышел из игры. В последнее время его страшно утомляла эта связка Мингус – Артур, и он все чаще задумывался, не провоцирует ли своим присутствием развитие их отношений. Ему захотелось оставить этих двоих один на один, дать Мингусу возможность раскусить льстеца Артура, увидеть, что это за фрукт.

Автором рисунков все равно был Дилан, значит, он по праву мог считать себя причастным к появлению шедевров на стенах полицейской машины. Мингус был исполнителем, Дозой, а Дилан – его неизменным художественным руководителем.

В общем и целом, всех тинейджеров объединяла некая тайна.

В тринадцать лет ты оставлял все больше следов, придумывал себе новые и новые прозвища и все чаще настаивал на том, что свою простыню выстираешь сам.

Подобно непослушным колесикам спирографа, твоя извилистая тропинка постоянно уходила куда-то в сторону.

Для становления Аэроменом требовалось много смелости, только вот очень мешал этот плащ.

Куда в Гованусе податься новоиспеченному супермену, чтобы наткнуться на замышляемое преступление, которое он мог бы предотвратить? Дилан ежился на крыльце заброшенного дома, вслушиваясь в подвывание предосеннего ветра, носившего по улице обрывки смеха и голосов. Вокруг никого, за исключением парочки геев, выгуливающих собаку. На Дин, по всей вероятности, ничего не могло случиться. А на Невинс-стрит с ее проститутками, компанией Рамиреза на углу и постоянно ошивавшимися там парнями из Уикофф зла было слишком много. Равно как и на Смит-стрит. Дилану требовался короткий ночной эпизод, улица, женщина, кричащая, что у нее украли кошелек, словом, классическая сцена из «Человека-Паука», с которой в жизни он ни разу не сталкивался. Похоже, в Гованусе супергероя поджидает чересчур много сложностей.

Наверное, ему нужна высота.

Дилан спустился с крыльца, прошел до угла и зашагал по Бонд-стрит к станции метро Хойт-Шермерхорн, куда в столь поздний час он никогда не отважился бы пойти, если бы не изменились обстоятельства. А они изменились, и весьма серьезно. В плаще Дилан походил на самого себя и вовсе не напоминал Аэромена. И потом, Аэромен не ходит по земле, а летает. Значит, пока Дилан не спрыгнул с крыши, он остается обычным мальчиком в костюме и плаще. Кольцо лежало в носке. Белый мальчик на углу Бонд и Шермерхорн в одиннадцать вечера. Вокруг ни души. Автостоянки и баскетбольные площадки пустовали, здания муниципальных учреждений дремали во мраке, на широких улицах ни звука. Тишина удивляла. Оказывается, в местах, которых ты боялся как огня, никого нет, значит, твой страх был напрасным. Ты опасался, что там-то или там-то тебя прибьют, и никогда туда не ходил, и другие не ходили по той же причине, – так какой толк хулиганам от этих мест?

Ночная жизнь в этом районе бурлила под землей, в длинном, пропахшем мочой переходе метро. Вход располагался в самом центре квартала. Это была берлога нищих, спавших под застекленными рекламными плакатами – напоминанием о тех временах, когда Абрахам и Строс еще не сообразили, что рекламировать товары в переходах метро не имеет смысла. Вот тут-то пахло настоящей опасностью. Дилан вовремя смекнул, что в подземном переходе летающий человек не принесет пользы. И избежал ошибки, радуясь собственной предусмотрительности. Какое счастье, что он даже не заглянул в этот переход.

Быть может, ему все-таки отправиться на Смит?

Завтра начинался восьмой класс.

Аэромену хотелось убраться с улицы, пока не поздно, и в то же время услышать наконец крик о помощи.

Под ногами завибрировал асфальт, когда к платформе внизу подъехал очередной состав. Из перехода вышли и слились с ночью несколько одиноких фигур. Аэромен стоял у фонарного столба и наблюдал. Белая женщина бросила на него тревожный взгляд, осматриваясь вокруг. Она пошла в сторону Бонд, потом свернула на Стейт-стрит.

Обливаясь потом и сильно сутулясь, Аэромен побрел за ней.

Быть может, что-нибудь произойдет. Ее страх будто заворожил Дилана. Он видел, как напряжена женщина, и все больше возбуждался. Вот кому требуется защита Аэромена – пугливому созданию, идущему по темной улице, фонари которой укрыты густыми ветвями деревьев.

Идя за незнакомкой быстрыми, уверенным шагами, он достал из носка кольцо и надел на указательный палец левой руки. С утопавших во тьме крылец слышались голоса пьяниц – бессильных наблюдателей, неспособных помочь женщине.

Она была скромно одета, напугана, проклинала тот день, когда впервые услышала слово Бруклин, и тем более тот час, когда согласилась снять за весьма невысокую плату один из этих известных на весь Нью-Йорк домов.

Все соответствовало его запросам, за исключением единственного: женщину не преследовал злоумышленник. Только он сам, Аэромен.

Это его шаги так сильно пугали ее.

Операция по защите жертвы походила на яйцо с фермы, где нет петуха: была неполной, неплодотворной.

Когда женщина побежала, Аэромен, от огорчения замер посреди Стейт, давая ей уйти. Может, ему следовало взлететь, нагнать ее и извиниться? Нет, так он лишь сильнее напугает женщину.

Аэромен повстречал врага – самого Аэромена.

Он устало побрел по Смит-стрит. Неприметный в своем мешковатом плаще, с прижатыми к груди руками – правая поверх левой, на которой было кольцо, – и даже довольный тем, что больше ни на кого не нагоняет страх. Летняя ночь жила своей жизнью. Выходившие из пуэрториканских клубов мужчины присоединялись к игрокам в домино на тротуарах. У входа па станцию метро Берген толпились подростки из Гованус Хаузис – парни в спортивных шапочках и вечно чем-то недовольные девчонки, многие из которых учились с Аэроменом в одной школе. Школа. Она уже готовилась вновь загнать его в угол. Ему нестерпимо захотелось сейчас же наткнуться на какое-нибудь преступление, на нечто такое, что можно было предотвратить.

Мимо подростков из Гованус Хаузис он прошмыгнул тихо, как мышь, сознавая, что не может предложить им свою помощь.

Его начинал терзать голод. Боязливо оглянувшись по сторонам, он остановился и достал из другого носка доллар. Бумажка повлажнела от пота. Аэромен переложил ее в карман брюк и прижал к бедру, высушивая о ткань. Пиццерия на углу Берген и Смит тоже кишела старшими подростками. Однажды днем, по пути из школы к дому Артура они набрались храбрости и зашли сюда. Тогда их дружба только-только начиналась. Аэромен подумал вдруг, что в первый месяц нынешнего лета, во время безумного шахматного марафона чуть не порвал эту дружбу. Если бы это произошло, он больше не смог бы уплетать на ленч бутерброды с индейкой, которые готовила для них миссис Ломб. Нет, не стоило позволять себе грустить по прошлому. Артур был притворщиком, и Мингус вот-вот должен узнать об этом. В ушах Аэромена зазвучал голос Артура: «Джек Керби разучился рисовать, но первый выпуск, он и в Африке первый, надо покупать их, запечатывать в полиэтиленовые пакеты и класть на полку, я всем так советую». Аэромен вошел в пиццерию и положил на стойку свой влажный доллар.

Когда на место доллара легла сдача – две монеты в двадцать пять центов, их внезапно перехватила чья-то рука. Дилан повернул голову. Его деньги опускал в карман Роберт Вулфолк. Всем остальным у стойки было до лампочки: взаимоотношения подростков никого не волновали. Дилан, или Аэромен, тоже не особенно расстроился. Взяв лист прозрачной бумаги, он осторожно положил на него пиццу и посыпал ее чесночной солью. Желто-коричневые песчинки мгновенно растворились на жирной поверхности. Дилан вышел на людную улицу. Роберт следовал за ним. Он был не один, а с приятелем – таким же черным и сухощавым, только маленьким. Дилан видел его впервые.

– Не разевай рот, – сказал Роберт.

– Что?

– Отбери у него, – велел Роберт дружку, который был явно младше Дилана.

– Ты про что? – спросил мальчик, будто не понимая.

– Возьми пиццу.

К подобному Дилан давно привык; старший инструктирует младшего: «Отбери у него и проверь карманы», играя в Бэтмена и Робина.

Вот только пиццу у Дилана еще ни разу не пытались отобрать. Это что-то новенькое.

– Да ладно, – умолял ученик, не глядя на Дилана.

– Отбери, тебе говорят. Давай!

Дилан откусил от пиццы и, жуя с открытым ртом, чтобы остудить расплавленный сыр, посмотрел в глаза мальчишке. В них застыло смущение, и Дилан испытал странное удовольствие. Да, я твой первый белый парень. Полюбуйся на меня. У тебя их будет немало, на многих напустишь страху.

Он откусил еще.

– Я же сказал тебе, закрой рот, – крикнул Роберт. – Отбери пиццу, – повторно велел он дружку.

– А-а-а… Она уже покусана, – протянул тот с несчастным видом.

Роберт показал пальцем на пиццу.

– Сейчас же прекрати или получишь по шее!

Дилан проглотил и снова впился зубами в лепешку. Роберт стоял растерянный, упрямый дружок подставил его: если бы он сам сейчас отобрал у Дилана пиццу, то тем самым признал бы свое поражение. Пицца тем временем таяла на глазах. Оставались лишь принципы, кроме которых, быть может, больше ничего не существовало. Дилан сознавал, что играет в этом спектакле эпизодическую роль, что по большому счету ничего собой не представляет ни для Роберта, ни для его младшего товарища. Маленькому черному мальчишке сегодня предстояло серьезное испытание: вытерпеть немало насмешек и издевательств.

Он и сам это понимал. Стоял в угрюмом молчании, а Дилан спокойно доедал пиццу. Роберт отвернулся в сторону – резко, нервно.

Последний день лета мог довести до белого каления кого угодно.

– Когда-нибудь я все равно тебя прикончу, – сказал Роберт.

Дилан продолжал жевать, глядя на Роберта боковым зрением.

– Не прикидывайся, будто не знаешь, что так оно и будет.

Дилан пожал плечами, уверенный в том, что сегодня ночью Роберт его не прикончит.

– А что это с твоей спиной?

– Ничего, – ответил Дилан, поднося ко рту пиццу.

Роберт оглядел его внимательнее.

– Дай-ка посмотреть кольцо. На минутку.

– Это подарок, – сказал Дилан. – Моей мамы.

– Да пошел ты ко всем чертям со своей мамой! – Роберта передернуло, он крутнулся на месте, будто атакованный тучей невидимых насекомых. Смотреть кольцо, овеянное магией Рейчел, ему явно расхотелось.

– Надеешься, Гус вечно будет тебя защищать?

Надеюсь, Аэромен будет вечно меня защищать, подумал Дилан, проглатывая непрожеванные куски пиццы.

Только сегодня Аэромену не удалось полетать, и утешать себя было нечем.

Дилан доел пиццу, осталась только скругленная корочка, которую он держал возле рта, будто улыбку хэллоуинской тыквы.

Роберт внезапно ударил его по руке. Все трое проследили, как корка улетела к сточной канаве. Выпустив немного пара, Роберт взглянул на своего жалкого протеже, и они зашагали прочь. Но перед тем он ткнул в Дилана пальцем и что-то пробормотал. Совсем тихо, тот ничего не разобрал.

Обливаясь потом, Дилан зашагал по Смит-стрит, заполненной пуэрториканцами – в цветастых рубашках и шляпах с загнутыми кверху полями, – потом свернул на Дин и направился по затененному тротуару к дому, ощущая странное удовлетворение.

Аэромен не поднялся сегодня в воздух, целый вечер ходил с обернутыми вокруг запястий расклешенными рукавами, будто в коконе.

Но два произошедших события – в обоих осталась некая недоговоренность – загадочным образом слились воедино, превратившись в призрак остановленного преступления.

На Стейт-стрит испугалась сегодня женщина, а не Дилан. И это уже что-то значило, было как трещина во мраке ночи, из которой пролился свет. Аэромен непременно протиснется в эту трещину, просто еще не настало время.

Восьмой класс. Наконец-то ты в состоянии уловить тенденцию. Каждый день был как будто целым учебным годом, испытанием, которое следовало пройти до конца. Если ты выдерживал, то получал какое-то знание и мог применить его к чему угодно.

Авраам намазывал хлебные ломтики маслом, а Дилан сидел за столом и торопливо делал математику – домашнее задание, которое нужно было сдать через четверть часа.

Барретт Руд-старший курил на первом этаже утреннюю сигарету, поглаживал белую щетину и думал о наступившем дне.

Рамирез открыл магазин, мамаши волокли первоклашек в муниципальную школу № 38.

Генри второй год учился в Авиационной школе в Куинс, сильно вытянулся и превратился в молодого человека, который иногда появлялся в квартале и здоровался с младшими ребятами. Вспоминать о его драке с Робертом Вулфолком не имело смысла. Местные дети не знали здешней истории, она никого не интересовала.

Твоим новым открытием стала мастурбация – исключительное удовольствие, зависящее только от тебя самого. Возбудиться ты мог где угодно, даже по дороге из школы домой, опускал в карман руку и в предвкушении сжимал член.

Новый, еще недошитый костюм Аэромена должен был Стать гораздо более простым. Накидка – укороченная и легкая, прикрепленная к плечевым швам футболки, рукава – плотно облегающие запястья.

Аэромен шил его медленно, стежок за стежком, решив на этот раз не торопиться.

С приходом холодов Дилан и Артур поехали на метро на Кенел-стрит. Полакомившись яичным коктейлем в «Дейв Феймоус», они направились в магазин армейской одежды и на выпрошенные у миссис Ломб и Авраамаденьги купили себе по зеленой солдатской куртке, вроде той, что носил Мингус. С обилием карманов, петлями для ножей или какого-то другого снаряжения. Могло быть так, что эти куртки сняли с погибших во Вьетнаме парней, подобная вероятность не исключалась, хотя пулевых отверстий в них не было.

Вернувшись в метро, они остановились в переходе, высматривая, не продает ли кто-нибудь пластинки с альбомами «Битлз» «Пусть будет так» и «Эбби Роуд». Внимание Дилана привлекло знакомое название поверх фотографии четырех улыбающихся, гладко выбритых черных мужчин в костюмах персикового цвета и отделанных оборками рубашках; они сидели на стульях разной высоты перед голубой стеной фотостудии: «Обманчиво простые звуки. Сатл Дистинкшнс».

Дилан показал на фотографию Артуру.

– Вот отец Гуса.

Артур не проявил к пластинке особого интереса. Дилан купил ее и привез домой, хоть она была безбожно исцарапана и почти не годилась для прослушивания.

Целую неделю они ходили в школу в новеньких приобретениях. А потом на куртке Артура вдруг появились пятна, в манжеты въелся «Крайлон», в общем она превратилась в немое свидетельство его ночных похождений. Встретив взгляд друга, Артур самодовольно усмехнулся. Дилан ничего не сказал. В этот вечер он засунул свою куртку подальше в шкаф, пока ее не увидел Мингус.

Сам Мингус был теперь случайным проблеском, отголоском слухов. Он исчезал на несколько недель, потом они встречались, курили в его доме травку, отправлялись в «Рекс» на Корт-стрит и смотрели фильмы с участием Чарльза Бронсона – сидели несколько часов подряд, не произнося ни слова, кроме «ни хрена себе» и «вот черт».

Мингус то щедро сорил деньгами, то начинал шарить за подкладкой в поисках мелочи на марихуану.

Однажды при помощи ножовки Дилан распилил пару монет по двадцать пять центов, положил их в карман и пошел на улицу, надеясь развлечься. Когда с невинной улыбкой он вынул половинки и четвертинки монет и протянул их прицепившимся к нему парням из Гованус Хаузис, они растерянно закачали головами, будто жертва заговорила с ними по-китайски или выдвинула из макушки антенну.

Тебе казалось, что ты знаешь все затевавшиеся на улице игры как собственные пять пальцев, но они, бывало, трансформировались, будто оборотень.

Вернувшись однажды домой, Дилан увидел, что на кухонном столе перед Авраамом стоит какой-то предмет, обернутый бумагой и перевязанный веревкой. Отец разрезал веревку столовым ножом и принялся снимать один за другим слои упаковки, похожий в этот момент на Хамфри Богарта из «Мальтийского сокола». Дилан подумал, быть может, это от Рейчел, к примеру, статуэтка Бегущего Краба. Но вот из-под обертки показалась верхушка таинственного предмета: блестящий нос ракеты-носителя.

– Я честно заработал эту награду, – сказал Авраам. – Ее получил за меня Сидни.

Надпись на гладкой подставке ракеты-носителя все объясняла: «ПРЕМИЯ ХЬЮГО. ЛУЧШИЙ ХУДОЖНИК 1976 АВРААМ ЭБДУС».

– Я стал знаменитым, – мрачно произнес Авраам.

Дилан взял приз в руки и нахмурился.

– Может, пригодится тебе как стопор для двери?

Дилан подумал и кивнул.

– И не говори потом, что я никогда ничего тебе не дарю.

Дата добавления: 2015-07-12