Норфолкская рапсодия № 1 2 страница

Бенжамен обнаружил, что пилить стало легче, и спустя несколько минут елку установили. Затем взялись за трудное и деликатное дело — опутывать ветки проводом с разноцветными лампочками. Рут уже нечаянно наступила на одну лампочку, раздавив ее.

Мальвина помогла Полу выбраться из брюк, отбросила их в сторону, затем алчно стянула с него трусы. Голышом, если не считать трусиков, она легла на него, крепко прижавшись и вращая бедрами, — жесткие бельевые кружева терлись о его напряженный нетерпеливый пенис.

— С чего начнем, зайка? — спросила Сьюзан старшую дочь, ероша ей волосы. — С рождественского деда?

— Нет, давай сперва повесим шары. — Взяв серебряный и золотой шары, Антония крепила их на ветке, сосредоточенно хмурясь и слегка высунув язык. А ее отец застонал от наслаждения, когда Мальвина прикоснулась губами к его пенису, а потом провела влажным языком по всей его длине.

— А ты, Рути? Что ты повесишь на елку? Рут растерялась, и Бенжамен протянул ей ангелочка с кривоватыми, усыпанными блестками крыльями. Девочка прицепила его на ветку, стараясь изо всех сил, чтобы ангел не перевернулся. Уколовшись елочной иголкой, она в страхе отпрыгнула.

— Осторожнее, детка! — сказала Сьюзан. — Не забывай, они колются.

Хмуро оглядев свой указательный палец, Рут сунула его в рот и сосала, пока не утихла боль.

С пальцем во рту она выразительно поглядывала на мать, словно упрекая ее за то, что та вовремя не предупредила дочь, насколько опасен окружающий мир. Губы Рут дрожали, она была готова расплакаться, но уняла слезы. Бенжамен взял ее на руки, прижал к себе и поцеловал в макушку, вдыхая теплый миндальный запах ее волос.

Пол раздвинул губы вагины и проник языком внутрь, смакуя горячие соленые соки, потекшие ему в рот. Захватив зубами набухший клитор, он легонько прикусил его, словно поддразнивая Мальвину. Спина ее выгнулась, и она вскрикнула в мучительном блаженстве.

Зазвонил телефон.

Сьюзан побежала на кухню, чтобы взять трубку, бросив на ходу дочкам:

— Вешайте игрушки по очереди. И берегитесь острых иголок!

Она отсутствовала минут десять. Бенжамен с племянницами успели повесить с полдюжины шаров, после чего девочки потеряли интерес к елке и принялись обматывать друг друга мишурой. Они и на Бенжамена набросили мишуру, а потом смеялись, находя дядю очень забавным; Мальвина же лежала на кровати раскинув руки и ноги, будто морская звезда, когда Пол вошел в нее, и тут из кухни выглянула Сьюзан:

— Бен, можно тебя на два слова?

— Конечно. — Он зашагал к ней танцующей походкой, ожидая, что она рассмеется, увидев, как Рут украсила его голову, обмотав мишурой и воткнув спереди пластикового оленя. Но Сьюзан даже не улыбнулась; наоборот, вид у нее был немного испуганный.

— Все в порядке? — спросил Бенжамен.

— Да, все нормально. — Сьюзан взяла его за локоть и утянула в кухню.

— Кто звонил?

— Эмили.

— Эмили? Что ей понадобилось? Бенжамену пришлось подождать ответа:

— Она беременна.

Он не знал, что на это сказать. Радио на кухне играло третий Рождественский мотет Пуленка. Бенжамен медленно поднял руку, снял со лба оленя и начал разматывать мишуру.

Исчез он накануне Рождества. Своему соседу и другу он ничего не объяснил, и Мунир задавался вопросом, уж не обидел ли он Бенжамена в тот вечер, когда разразился гневной речью, обличая западные ценности. Но вряд ли это подтолкнуло Бенжамена к отъезду, ведь они и раньше вели подобные разговоры. Что-то еще должно было случиться. Но что именно, осталось для Мунира тайной.

Все произошло внезапно. Наутро после визита к невестке Бенжамен одолжил у кого-то машину и час с лишним укладывал в багажник и на сиденья картонные коробки, набитые бумагами. В девять утра он отбыл, а возвратился поздно ночью — пешком, очевидно отогнав машину владельцу. К Муниру он постучался уже за полночь.

— Завтра рано утром я улетаю, — сказал он, протягивая ключи от своей квартиры. — Когда вернусь, не знаю. Присматривай за моим жилищем, пока меня не будет.

— Куда ты едешь? — спросил Мунир. Бенжамен замялся:

— Билет до Парижа. Но там я надолго не задержусь. А куда потом, не знаю.

На том разговор и закончился. Когда вечером после работы Мунир поднялся в квартиру Бенжамена, он нашел ее практически такой же, как всегда: большая часть одежды, книги, диски остались на месте — Бенжамен почти ничего с собой не взял. Компьютер, как обычно, стоял на столе, только все бумаги пропали. Очевидно, хозяин намеревался сюда вернуться, но когда — неизвестно.

Вскоре, однако, выяснилось, что Бенжамен не переговорил с владельцем дома относительно оплаты жилья. Субботним утром в начале января 2003 года Мунир услыхал грохот на лестнице и обнаружил, что домовладелец с двумя подручными меняют замки на двери Бенжамена, а заодно выносят его имущество. Мунир возмутился, но что с того? Договор об аренде истек в конце декабря, на письма жилец не отвечал, и теперь квартиру освобождают, чтобы поскорее сдать ее другому арендатору. Муниру удалось спасти кое-какие книги, почти все диски, компьютер, телевизор и кое-что из одежды. Все прочее — включая мебель — вывезли.

Но квартиру не сдали. Ее даже не отремонтировали, как обещал домовладелец. Она оставалась ничьей и одновременно местом странных сборищ, на которые являлись какие-то загадочные люди. Для Мунира наступили неспокойные, страшноватые времена. Куда подевался Бенжамен? Если он и взял с собой мобильник, то так его и не подключил. Звонили его родители с расспросами, но Мунир не смог им что-либо сообщить. А наверху по ночам раздавались шаги и голоса, машины и мотоциклы подъезжали к калитке во тьме, когда все приличные люди уже легли спать. Однажды, в три часа утра, сверху донесся шум драки, и Мунир не сомневался, что слышал женский крик, который и пробудил его от глубокого сна. И с тех пор Мунир почти каждую ночь не смыкал глаз, настороженно прислушиваясь к звукам и шорохам, а сердце у него громко стучало. Когда ему надоедало лежать, пялясь в потолок и напряженно размышляя, что могло приключиться с его другом и какой такой нечестивый бизнес затеял домовладелец в своих угодьях, Мунир включал радио, настроенное на «Международную службу новостей». Радио только добавляло ему беспокойства. Новости становились все хуже и хуже. Британское правительство, похоже, только и делало, что пресмыкалось перед президентом Бушем, поддакивая его воинственной риторике. Войска продолжали отправлять в Залив, готовя вторжение. Раз в неделю Мунир непременно ходил на салят альджамаат, [30]но теперь он часто вставал посреди ночи и молился в гостевой спальне, где исключительно с этой целью постелил коврик. В дуа [31]он просил Аллаха смилостивиться над людьми и не ввергать их в ужасную войну. Он произносил молитвы вслух, и когда слова, срываясь с губ, стихали, так никем и не услышанные, Мунир, лишившись друга, чувствовал себя бесконечно одиноким в бирмингемской ночи.

Мунир знал, что он не единственный, кто возражает против войны. Да что там, большинство британцев было на его стороне. Его немного утешили огромные митинги, состоявшиеся 15 февраля в каждом крупном городе. Он стоял плечом к плечу со своими согражданами, внимал зажигательным речам, хлопал, громко выражал свое согласие, а когда после митинга пришел домой и включил телевизор Бенжамена, то увидел, что в лондонском Гайд-парке собралось еще больше народу, прямо-таки безбрежная толпа. Но в глубине души он понимал, что премьер-министр не прислушается к этим протестам. Начавшийся процесс уже нельзя было остановить. История — чей конец за десять с лишним лет до крушения коммунизма был объявлен некоторыми философами, явно преждевременно, — медленно взбухала, чтобы превратиться в безжалостную гремучую реку, готовую выйти из берегов, и Мунир опасался, что этот поток подхватит миллионы людей и понесет их к неведомым испытаниям, которые они не в состоянии предотвратить.

В дом с наступлением темноты продолжали являться чужие люди, над головой гремели их шаги, когда они, тяжело ступая, поднимались или спускались по лестнице. Мунир раздумывал, не позвонить ли в полицию, но он ничего толком не знал о ночных посетителях и полагал, что в полиции от него отмахнутся. Но что-то ведь нужно было делать. Он поставил стул у окна гостиной, где теперь и просиживал вечерами, одним глазом глядя в телевизор, а другим на улицу. Ему было грустно. Ведь подглядывать в окно за прохожими — удел стариков; Мунир чувствовал себя очень старым.

* * *

Однажды вечером, примерно через неделю после февральских мирных маршей, город накрыл густой туман. Мунир, сидевший у окна и периодически подглядывавший в щелку между занавесками, не мог различить даже садовую калитку, находившуюся всего в пяти-шести ярдах от входной двери. Однако с улицы отчетливо доносился звук шагов. Кто-то уже минут пять топтался у дома. У топтуна была странная походка, спотыкающаяся, неровная. Возможно, это был не один человек, хотя голосов не было слышно. В конце концов Мунир решил выйти на разведку. Сняв с вешалки складной зонт — довольно увесистый и способный сыграть роль оружия, — он ступил в зимнюю промозглую мглу.

Вокруг янтарных уличных фонарей спиралью вился туман. Мунир обитал на тихой улице, вечером здесь даже машины не ездили, особенно в такую непогоду, и стоило Муниру закрыть за собой дверь, как он услыхал, что незнакомец, болтавшийся около дома, повернулся и пошел прочь. Мунир подбежал к калитке, напряг слух. Удалялся незнакомец торопливо, но казалось, что шагал он с трудом и словно прихрамывая. Вскоре звук шагов стих, невидимка пропал.

Этим Мунир не удовлетворился. Он решил немного покараулить у калитки. Вышел на улицу и присел на низкую ограду, отделявшую клочок его сада от тротуара. Кирпичная кладка заледенела; холод пронзил Мунира сквозь тонкую саржу штанов и растекся по ягодицам. «Так и геморрой заработать недолго», — подумал он, однако спустя немного времени привык к холоду и остался сидеть, слегка дрожа, но все же с удовольствием вдыхая сырой свежий воздух. Мунир имел привычку слишком сильно топить в гостиной и только сейчас понял, насколько душно у него в доме.

Вскоре он опять услышал шаги.

Он знал, что это тот же человек. Та же тяжелая, медленная, неуверенная поступь, напоминавшая походку старика. Появление Мунира спугнуло незнакомца, но теперь он, видимо передумав, возвращался обратно. Мунир замер, потом встал на ноги, вглядываясь в темноту и крепко сжимая в руке зонтик. Прошло несколько секунд, и он увидел человеческую фигуру, все еще слабо различимую за волнами тумана, — скорее даже не фигуру, но крупный черный сгусток с размытыми очертаниями. Шаги приближались, и тут Мунир сообразил, что это вовсе не старик и вообще не мужчина.

Это была женщина. Она шла медленно, но упрямо, целеустремленно, тяжело опираясь на палку, глядя вперед пронзительным, застывшим взглядом — словно какое-то встревоженное ночное животное, — но, похоже, ничего не видя. Одета она была в темно-коричневую искусственную шубу, едва прикрывавшую колени; мускулистые икры обтянуты шерстяными светлыми колготками. На голове у нее был платок, завязанный под подбородком, а на бледных щеках с толстым слоем пудры ярко выделялись пухлые губы, накрашенные темно-красной помадой. Но, несмотря на болезненно расплывшееся лицо, грузную фигуру, вид у нее был величественный и властный. Неповоротливость ее тела предполагала сильный характер, как и несгибаемое упорство, с которым она глядела прямо перед собой. Наблюдая, как это массивное видение выплывает из складок тумана, Мунир даже немного струхнул.

Женщина остановилась в трех шагах от него, опершись на палку и прерывисто дыша. Ее рыбьи глаза навыкате впились в Мунира. Отдышавшись, она спросила:

— Вы здесь живете?

— Да.

— А Бенжамен тоже здесь живет? Поскольку однозначно ответить на этот вопрос не представлялось возможным, а женщина явно нуждалась в отдыхе, сгоравший от любопытства Мунир предложил:

— Вы, кажется, немного утомились. Не зайдете ли ко мне на минутку?

Женщина отрицательно покачала головой. Она повторила вопрос, и Мунир объяснил, что Бенжамен жил по этому адресу до недавнего времени, но два месяца назад исчез и никто не знает куда. Он извинился, что не может сказать ей больше.

От этого известия женщина будто съежилась, ее тело опало. На глазах Мунира она лишалась своей стати.

— Спасибо, — проговорила она.

— Я каждый день пытаюсь с ним связаться, — добавил Мунир. — И если мне удастся с ним поговорить, что передать?

— Скажите, — женщина уже разворачивалась к нему спиной, — что Сисили его спрашивала.

Имя было Муниру незнакомо. Для него оно ничего не значило. С немым изумлением он смотрел, как удаляется, спотыкаясь, эта громоздкая фигура, пока ее не окутал туман и не скрыл из глаз, будто опуская занавес над заключительным актом изматывающей драмы.

Очень скоро квартира Марка перестала быть для Пола и Мальвины только местом для сексуальных удовольствий. Теперь они называли ее домом, их общим домом. Это не означало, что они зажили там вдвоем, бросились подбирать новые обои или покупать тостеры с кофеварками. Но каждый день приходили туда на несколько часов, чтобы не только заняться любовью, но и поговорить, вместе поесть, выпить вина, посмотреть телевизор. Так они начали преобразовываться в пару.

Сперва у Пола и в мыслях не было воспользоваться этой квартирой. В тот декабрьский вечер они, покинув вечеринку «Самые интересные мужчины Британии», отправились ужинать в ближайший ресторан, которым оказался «Джо Аллен», где любили собираться актеры и мелкие знаменитости. Не успели они сделать заказ, как мобильник Пола пискнул: текстовое сообщение от Дуга Андертона.

Привычка умирает последней, а, Пол? Я думал, ты интереснее. Будь начеку. Дуг.

— О черт, — выругался Пол.

— Что случилось? — полюбопытствовала Мальвина.

— Кое-кто видел, как мы уходили.

Он закрыл глаза, зажмурил их крепко: нет, этого не может быть. Неужто опять все сначала? Он глянул на Мальвину, она смотрела на него обеспокоенно, доверчиво, и Пол уже был не в силах сопротивляться хваткому желанию и сожалениям о потерянном времени — времени, которое им необходимо наверстать. И тут он нащупал в кармане ключи — ключи от квартиры Марка в Барбикане — и сразу понял: вот оно, решение проблемы. От Кеннингтона до Барбикана несколько миль; не зная, где искать, пресса их никогда там не найдет. Квартира была удобной, безопасной и пустой.

Через полчаса они взяли такси и провели ночь в квартире Марка.

Быстро сложившийся распорядок — по понедельникам, вторникам и средам они ночевали у Марка, иногда встречались там в обеденный перерыв, если рабочее расписание Пола позволяло, — был сломан Рождеством и Новым годом. Мальвина все праздники почти не вылезала из барбиканской квартиры, но Пол, приличия ради, был вынужден провести два-три дня в Мидлендсе с женой и дочерьми. Ему даже пришлось пережить вечер в Рубери в обществе сестры и родителей — после исчезновения Бенжамена семейное празднование обернулось совещанием по принятию неотложных мер. Что касается Пола, он не мог понять, из-за чего разгорелся сыр-бор. Его брат — взрослый сорокадвухлетний человек, вполне способный позаботиться о себе. На разговоры о нервном срыве Пол не покупался: не впадают в депрессию лишь оттого, что твоя жена (с которой ты уже больше года не живешь) забеременела от нового бойфренда. Лоис находила весьма знаменательным то обстоятельство, что, перед тем как уехать за границу, Бенжамен привез все свои бумаги в Йорк, оставив их у Софи; коробок было так много, что все они не поместились в комнате дочери Лоис. Но и в этом Пол не усматривал ничего зловещего. Ему всегда было ясно, что Бенжамен попусту тратит время, строча свой бесконечный роман. Слава богу, он и сам наконец это понял. Однако на предложение отметить это событие родственники не откликнулись, но обозвали Пола бессердечным. Они ошибались. Ему просто не терпелось поскорее уехать — он так скучал по обнаженному телу Мальвины.

Январь превратился в сплошную идиллию. Парламентские дела почти не отвлекали Пола, и они с Мальвиной проводили вместе долгие дни и ночи. Попутно Пол участвовал в написании доклада о результатах деятельности созданной им Комиссии по бизнесу и общественным инициативам; он не сомневался, что доклад будет хорошо принят партийным руководством и завоюет внимание прессы. Открывался этот итоговый документ цитатой из интервью Гордона Брауна, которое министр финансов дал газете «Файнэншиал таймс» 28 марта 2002 года: «Лейбористская партия более чем когда-либо настроена в пользу бизнеса, в пользу повышения благосостояния, в пользу конкуренции». В докладе комиссии настоятельно рекомендовалось расширить участие бизнеса в общественном секторе, особенно в образовании и здравоохранении. Кроме всего прочего, предлагалось поощрять врачей общей практики оказывать дополнительные услуги в частном секторе. А директорам государственных школ советовали нанимать менеджеров из деловых кругов. «Жизненно необходимый ингредиент, которого не хватает общественному сектору и который готов предоставить частный сектор, можно обозначить одним словом — менеджмент» (эту лепту внес профсоюзный босс Рональд Калпеппер). Возражения, заключавшиеся в том, что подобные инициативы с треском провалились в недавнем прошлом, — например, когда приватизировали железную дорогу, — решительно отвергались как «пораженческие».

Окончание работы над докладом отметили на специальном заседании «Замкнутого контура» в первую неделю февраля 2003 года. Единственным отсутствующим был Майкл Асборн, занятый в трудных переговорах с «Мениск-Пластиком». Получив пост исполнительного директора, Асборн запустил радикальную программу по рационализации и резкому сокращению рабочих мест, что привело к закрытию целого отдела — исследований и развития — на Солихалльском заводе; тем не менее стоимость акций компании продолжала падать, а производственные затраты неукротимо росли. Все шло к тому, что Асборну снова придется подать в отставку, и сейчас он обговаривал в мельчайших деталях свой компенсационный пакет. Пол звонил ему накануне заседания — голос Асборна звучал бодро. Столь же бодро чувствовал себя Пол, когда в начале двенадцатого вышел из ресторана «Рулз». Из такси он послал эсэмэску Мальвине с предложением приехать в барбиканскую квартиру к полуночи.

Но когда он вошел в квартиру, около половины двенадцатого, его ждал неприятный сюрприз. Отперев дверь, он обнаружил, что свет уже включен, а на диване сидит его шурин Марк и смотрит Си-эн-эн.

— Пол? — Марк встал с дивана. — Что ты тут делаешь?

Сочинив на ходу отговорку — ехал с ужина в Сити и решил проверить квартиру, поскольку давно сюда не заглядывал, — Пол попросил разрешения воспользоваться туалетом. Закрывшись в ванной комнате, Пол принялся искать следы пребывания Мальвины, лихорадочно припоминая, не оставляла ли она какие-нибудь вещи в спальне. Он знал, что в ящичке прикроватного столика лежат презервативы, которые он постарается забрать при первой же возможности. А пока он отправил Мальвине сообщение, велев немедленно разворачиваться и ехать домой.

— И какими же судьбами? — спросил он Марка, возвратившись в гостиную. — Взял отгул?

— Нет… В «Рейтере» решили, что два человека в Индонезии — слишком много. Один из балийских террористов сознался, а больше там особо делать нечего. Они собирают нас в Лондоне на тот случай, если придется отправить большую группу журналистов на Ближний Восток.

— Понятно. И сколько же ты здесь пробудешь?

— Все зависит от президента Буша. И разумеется, от твоего многоуважаемого партийного лидера.

— И когда, думаешь, — Пол постарался, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее, — тебя вызовут?

Марк удивленно глянул на него и рассмеялся:

— Я полагал, ты назовешь мне дату. Разве в парламенте не собираются на днях голосовать по этому вопросу?

* * *

В последующие дни все только и спрашивали Пола, как он будет голосовать: за или против войны. Дебаты в палате общин назначили на 26 февраля. Для обсуждения было выдвинуто обтекаемое постановление, подтверждавшее вступление в силу резолюции Совета безопасности ООН № 1441 и выражавшее поддержку «непрекращающимся усилиям правительства лишить Ирак оружия массового поражения при посредничестве ООН». Но куда больший интерес представляла скромная поправка, внесенная членами двух соперничающих партий — лейбористом Крисом Смитом и консерватором Дугласом Хоггом; в поправке значилось, что палата общин «считает необходимость военных действий против Ирака до сих пор недоказанной». В целом было ясно, что попытка расстроить планы правительства обречена на провал, но в кулуарах поговаривали о недовольстве значительного числа партийцев, способном ослабить авторитет Тони Блэра и даже сподвигнуть премьера на пересмотр абсолютно некритичной поддержки американского президента. Конечно, самые рьяные противники войны были у всех на виду, но десяткам рядовых лейбористов еще предстояло выразить свое мнение насчет вторжения в Ирак под предводительством Америки, и Пол среди них был наиболее раскрученной фигурой. Журналисты то и дело подлавливали его в окрестностях Вестминстерского дворца, настойчиво интересуясь, принял ли он уже для себя решение; парламентские погонялы прижимали к стенке в коридоре, намекая без всяких тонкостей, что голосование за оппозиционную поправку дурно скажется на партийной карьере Пола; а в Мидлендсе местные лейбористы — все как один твердо настроенные против войны — давили на него, уговаривая голосовать сообразуясь с их мнением, а иначе грозили (правда, довольно расплывчато) лишением депутатского мандата.

Но в этом антивоенном хоре был лишь один голос, к которому Пол чутко прислушивался. Голос этот раздавался совсем рядом и принадлежал Мальвине.

Утрата барбиканской квартиры стала для них серьезным ударом. У Мальвины больше не было собственного жилья в Лондоне; отношения ее матери с сардинским любовником закончились, как водится, скандальным разрывом, в результате чего Мальвине велели освободить апартаменты в Пимлико. Она не сильно расстроилась. Теперь, когда она снова встречалась с Полом, ничто, казалось, не может выбить ее из состояния эйфории. Два ее стихотворения были приняты в престижный, хотя и мало читаемый, литературный журнал; Мальвина порадовалась, но и только. Плохо, конечно, что ее мать вернулась в Лондон, но даже это не испортило Мальвине настроения.

— Не пожить ли тебе у нее некоторое время? — предложил Пол.

— Смеешься? Я даже не знаю, где она живет.

— Как? — не поверил Пол. — Разве ты с ней не видишься?

— Добровольно — нет. Если ей вздумается со мной встретиться, она звонит мне на мобильник и мы идем пить кофе. А так я предпочитаю держаться на расстоянии.

— Ты рассказывала ей о нас?

— Еще чего. Может, когда мы немного… разберемся с нашей ситуацией. Но спешить некуда. И мне уже без разницы, что она скажет.

Мальвина сняла комнату в Майл-Энде, в доме, где обитали еще трое выпускников университета. Навещать ее там было абсолютно немыслимо, а под влиянием загадочных писем и эсэмэсок, регулярно присылаемых Дугом Андертоном, Пол до смерти боялся привести ее в кеннингтонскую квартиру. Тогда они нашли отель в Риджент-парке, не слишком дорогой, не слишком уродливый и стоявший на отшибе. Там они и встречались: Мальвина заказывала номер, за который расплачивалась по кредитной карте, а Пол возвращал ей деньги наличными. В качестве временной меры отель их устраивал, но потребность в постоянном пристанище не отпала. Никто из них ничего не мог предложить. И через две недели кочевой жизни Пол приуныл.

Отель в Риджент-парке нельзя было назвать стильным, не говоря уж о мебели, которую следовало сменить по меньшей мере лет тридцать назад, но одним преимуществом это заведение все же могло похвастаться: огромной ванной в каждом номере. В ванне они и лежали вечером 25 февраля друг против друга — Мальвина на том краю, где краны, — попивая «Просекко». Откинувшись назад, Мальвина уперлась ногами в Пола, по ступне на каждое плечо, а он нежно поглаживал ее между ног, мыльные пальцы взбивали мягкую пену на ее лобковых волосах.

Сексуальными целями — довести ее до оргазма — Пол не задавался, скорее, это был дружеский доверительный жест, но, судя по тому, как Мальвина порою ерзала, переваливалась с боку на бок и тихонько вздыхала, а то и постанывала, действия Пола все же вызывали наслаждение.

— Не понимаю, — говорила Мальвина, — что тебя смущает. Ты ведь искренен, правда? Вот и голосуй, как считаешь правильным.

— Голосовать против своей партии — на такое нелегко решиться.

— Да, но — «необходимость военных действий до сих пор не доказана». И это бесспорный факт, верно?

Пол молчал.

— Заметила, как парень на входе посмотрел на нас? — спросил Пол после паузы. — Интересно, что он о нас думает?

— А что ему о нас думать? Идиоту ясно, чем мы тут занимаемся. — Мальвина ухмыльнулась с довольным видом.

— Тебя ничто не волнует, — сказал Пол чуть ли не сварливо.

— Ты о чем?

— Весь этот обман… Гостиничный номер, вымышленные имена и прочий антураж тайной связи. И тебе это совсем не противно.

— Почему мне должно быть противно?

— Я вдруг вспомнил… В тот день в Оксфордшире ты сказала, что никогда не станешь моей любовницей.

— Времена меняются. — Мальвина выпрямилась и отхлебнула «Просекко». — И люди тоже. А кроме того, альтернатива гораздо хуже.

— Какая альтернатива?

— Не видеться с тобой.

— Возможно, есть и другие варианты. — Пол умолк, тщательно подбирая слова. — Знаешь, кажется, я принял решение.

Мальвина улыбнулась, наклонилась и нежно поцеловала его открытым ртом.

— Это обнадеживает. А мне твое решение понравится?

— Думаю, да. Я собираюсь уйти от Сьюзан. В изумлении Мальвина отпрянула:

— Что?

— Я ухожу от нее. Хочу быть с тобой все время. Это единственный выход. Ты не рада?

— Ну… да, но… — сбивчиво отвечала Мальвина. — Ты не обязан так поступать, Пол. Я счастлива тем, что есть.

— Почему? Почему ты счастлива?

— Не знаю. Нам хорошо, и разве этого мало? Я ведь никогда не просила тебя уйти от Сьюзан, правда? — Она неловко рассмеялась. Пол обиженно молчал, и Мальвина добавила примирительным тоном: — Я-то думала, ты имеешь в виду войну.

Пол по-прежнему не отвечал, лишь пил «Просекко», насупившись.

— Когда ты ей скажешь? — спросила Мальвина.

— Не знаю, — пожал он плечами.

Теперь у нее осталась только одна забота: вернуть Пола в доброе расположение духа. Для этого понадобилось приподнять его бедра над поверхностью воды, обхватить губами кончик его поначалу вялого пениса, а затем энергично поупражняться, задействуя голову и шею. Сработало.

Под утро Мальвина внезапно проснулась и обнаружила, что Пол лежит, глядя широко открытыми глазами в серый полумрак гостиничного номера.

— Эй, — она погладила его по голове, — что с тобой?

— Через пару часов начнутся дебаты, — ответил Пол. — Что мне делать?

— Слушайся своего сердца, — посоветовала Мальвина и тесно прижалась к нему, а в окно уже проникал шум пробуждающегося города.

На следующий день Пол высидел дебаты целиком. Длились они шесть часов. Задние ряды и галереи для партийцев были переполнены. На балконе для публики заняты все места.

Пол не выступал. Он слушал других. Кеннета Кларка, например:

Если мы спросим себя, ясны ли нам причины для вступления в войну, полагаю, палата должна ответить «нет». И вряд ли мы использовали все существующие мирные инициативы… У меня такое чувство, что хорошо бы пройтись редакторской правкой по правительственным документам, особенно по некой воинственной дате, прежде чем в Ираке станет слишком жарко.

Пол согласился с этим. Любой разумный человек согласился бы. Крис Смит сказал:

Возможно, для военных действий еще придет время… но в данный момент расписание составляет исключительно президент Соединенных Штатов.

Пол кричал вместе со всеми: «Слушайте, слушайте!» — но опомнился и огляделся, не наблюдает ли за ним кто-нибудь из погонял.

Затем выступил Тони Блэр:

Наши доводы основаны на справедливости. И надеюсь, британский народ внимательно прислушается к ним, ибо тогда всем станет очевидно, что если нам придется прибегнуть к крайним мерам и начать военные действия, мы поступим так не потому, что хотим войны, но потому, что Саддам Хусейн грубо нарушает резолюции ООН.

Пола его аргументы не убедили. Он и раньше не находил их убедительными. И по-прежнему не мог уразуметь, почему этот человек, безусловно принципиальный, цепляется за полуправду и не желает — вопреки общественному мнению, вопреки предупреждениям соратников — свернуть с пути, который он выбрал, свернуть с узкой ухабистой дорожки. Ерунда какая-то. З ачем мы это делаем? Зачем всеми силами стараемся поверить в угрозу, исходящую от маленькой бедной страны, расположенной за тысячи миль отсюда, когда ее связи с террористами не доказаны, а обветшавший военный арсенал был демонтирован давным-давно под строгим оком инспекторов ООН?

Шесть часов — чересчур долгий срок, чтобы сидеть не шевелясь, внимая ораторам. Хотя страсти в палате продолжали накаляться, Пол невольно переключился на другие проблемы. Он думал о Мальвине, о том, как обставить развод с Сьюзан в чисто практическом отношении; вспоминал обшарпанный отель в Риджент-парке и наглый взгляд молодого парня за стойкой администратора. Подлая мыслишка пришла ему на ум. По правде сказать, она вот уже несколько дней мелькала у него в голове, прячась в тени, но сегодня вечером смело, нахально вышла на авансцену. Возмутительная мысль, но Пол долее не мог от нее отмахиваться.

Дата добавления: 2015-07-12