БЛЕДНЫЕ ЛЮДИ 1 страница

В последнюю ночь двадцатого века улицы Лондона заполнили бледные люди. Сбившись в плотную толпу, они толкались, продавливая себе путь к Темзе, чтобы глянуть в изумлении на новенький «Лондонский глаз» и дождаться невиданного фейерверка — так называемой «Реки в огне», — обещанного властями.

Толкучка вызывала опасения, поэтому многие жались к Уайтхоллу, однако с набережной не уходили. Среди этих осторожных было немало доморощенных пророков, загодя предсказавших неизбежные жертвы. Когда люди образуют столь густую массу, человеческих трагедий не миновать.

Еще раньше те же люди возвестили крах мировой компьютерной системы, который наступит с последним ударом часов в полночь.

— Хорошо, что я здесь, а не там, — сказала Шейла Тракаллей. — Туда бы я ни за что на свете не пошла.

Занятый делом Бенжамен искоса посмотрел на мать. Ей было уже под семьдесят, но она не переставала его удивлять. Значит, вот это — этот безжизненный, мертвый покой — привлекает ее куда больше, чем разудалый праздник в центре Лондона? Вчетвером они сидели в гостиной их старого дома в Рубери, дома, где родители Бенжамена прожили сорок пять лет, не зная, о чем бы поговорить друг с другом, — и мать довольна? Точнее, вшестером, если считать невестку Сьюзан, которая наверху укладывала спать Антонию. Но Сьюзан вряд ли была способна развеселить компанию. Ее переполняла обида — она злилась на своего мужа Пола, младшего брата Бенжамена, блистательно отсутствовавшего. У нее оставался шанс увидеть мужа в телевизоре, но это обстоятельство лишь распаляло ее гнев.

Эмили, жена Бенжамена, уговаривала свекровь выпить еще полрюмочки «Кавы»:

— Шейла, голубушка, давай. Ведь не каждый же день мы начинаем новое тысячелетие.

Эта дурацкая банальность покоробила Бенжамена, и он потянулся к стопке дисков, высившейся на обеденном столе. Взяв чистую «болванку», он сунул ее в щель DVD-привода, приобретенного несколько дней назад. Бенжамен вздумал продублировать на дисках все, что было в его компьютере, и это занятие требовало много времени. Почти в каждом музыкальном файле было около десяти мегабайт, а таких файлов за пятнадцать лет скопилось более ста пятидесяти (композиции, секвенции, студийные записи).

— Тебе обязательно заниматься этим, Бен? — спросил отец. — Неужто нельзя отдохнуть пару часов в такой знаменательный вечер?

— Оставь его, Колин, — усталым тоном произнесла Эмили. — Он нарочно так себя ведет. Бен не желает веселиться и дает нам это ясно понять.

— Ерунда, — со сдержанным раздражением ответил Бенжамен, не отрывая глаз от экрана ноутбука. — Сколько можно повторять? Необходимо продублировать все до двенадцати часов.

В гостиную спустилась Сьюзан и обессиленно плюхнулась на диван.

— Она уснула? — спросила Шейла.

— Только что. Господи, когда же станет легче? Я пробыла с ней… — она глянула на часы, — сорок пять минут. Она просто лежала рядом со мной, болтала или пела. Это ведь не гиперактивность, как ты думаешь?

— На, — Эмили протянула ей бокал, — выпей. Сьюзан взяла бокал и тут же вскочила, вспомнив, что обещала позвонить своему брату Марку до полуночи.

— Где он сейчас? — поинтересовалась Шейла. — Ты говорила, но я запамятовала.

— В Либерии.

Марк трудился в агентстве Рейтер и никогда не знал, в какой части света он окажется в тот или иной день.

— В Либерии? С ума сойти!

— Там нет разницы во времени. А уж Марк тем более живет по Гринвичу. Я поговорю минут пять. Не беспокойся, Колин, расходы возмещу.

Колин махнул рукой, и Сьюзан убежала в коридор к телефону. Полночь приближалась. Без пятнадцати двенадцать Бенжамен позвонил по мобильному в офис. Адриану, системному администратору фирмы, поручили скопировать все до единого файлы из рабочих компьютеров — четыре тысячи с лишним документов, по его прикидкам, — и в восемь часов вечера он все еще был на работе. Однако на звонок Бенжамена никто не ответил, и он решил, что копирование благополучно завершено. Он всегда мог положиться на Адриана, хотя, будучи старшим партнером, должен был лично убедиться, что данные на клиентов надежно сохранены.

— Сьюзан, началось! Где же Пол? Телевизионные камеры переместились под Купол Миллениума, где в ожидании ударов Биг-Бена собрались политики и знаменитости (те, кого пригласили). Никто толком не знал каким образом, но Полу Тракаллею удалось в самый последний момент добыть входной билет. Ни на жену, ни на трехлетнюю дочку приглашение не распространялось, но Пола это не остановило. Не упускать же возможность оказаться в столь престижной компании. Среди приглашенных членов парламента от Лейбористской партии Пол был самым молодым, и этот факт в самых торжественных выражениях был отмечен в его свежей предвыборной листовке (что наверняка изрядно позабавило избирателей). Придвинув кресла поближе к телевизору, родители Пола напрягали зрение, стараясь различить его на экране.

— Иди к нам, Бенжамен! Часы вот-вот начнут бить.

Бенжамен нехотя поплелся к телевизору, вокруг которого сгрудилась вся семья, и сел рядом с женой. Она положила руку ему на колено, протянула бокал «Кавы». Он отпил, поморщился: боже, встречать новое тысячелетие шипучкой из супермаркета! Могли бы и расстараться ради такого случая. Бенжамен взглянул на экран и увидел улыбающуюся физиономию премьер-министра, за которого вместе с миллионами британцев и с неподдельным энтузиазмом он голосовал два с половиной года назад. Губы премьер-министра шевелились, он пел «С давних, давних пор»,[2]рядом с ним стояла королева — оба они то и дело умолкали. Неужто там до сих пор не выучили слов этой чертовой песни?

— Счастливого нового тысячелетия, дорогой. — Эмили поцеловала мужа в губы.

Бенжамен ответил ей тем же, затем обнял отца, мать и уже собрался поцеловать Сьюзан, как невестка вдруг прильнула к телевизору:

— Смотрите, вот он!

Это был Пол, никаких сомнений. Он стоял среди однопартийцев, вытягивая шею, а когда премьер-министр двинулся вдоль ряда своих политических сподвижников, поздравляя, хлопая по спинам и пожимая руки, Пол умудрился на пару секунд задержать на себе его взгляд, при этом в глазах премьер-министра проскользнуло явное замешательство, не говоря уж о полной неспособности припомнить имя этого молодого человека.

— Молодец, Пол! — крикнула Шейла телевизору. — Ты туда пробился. Ты всем показал.

— Ай-ай-ай! — спохватился Колин и бросился к тумбочке. — Я забыл поставить видеокассету. Ах ты дьявол!

Двадцать минут спустя, когда пение закончилось, а «Река в огне», ко всеобщему разочарованию, с шипением потухла, зазвонил телефон. Из Йоркшира звонила Лоис, сестра Бенжамена.

— Они устроили свой фейерверк — в саду, — доложил Колин остальным членам семьи. — Все соседи собрались. Почти все, кто живет на их улице. — Он снова опустился в кресло и отхлебнул вина. — Две тысячи, — с удивлением произнес он, надул щеки и выпустил воздух. — Вот уж не думал, что доживу до этого.

Шейла Тракаллей направилась на кухню ставить чайник.

— Не знаю, — пробормотала она на ходу, ни к кому конкретно не обращаясь, — по мне, так все то же самое.

Вернувшись к компьютеру, Бенжамен обнаружил, что его файлы живы-здоровы — пока, по крайней мере, — а календарь, даже не пикнув, выставил 01-01-2000. Но Бенжамен продолжил копирование материалов. И внезапно ему вспомнилось, как почти тридцать лет назад он делал уроки за этим же столом, в этом же доме, а его родители сидели перед телевизором в тех же самых креслах. Тогда рядом с ним были брат и сестра, а не жена и невестка, но такую перемену радикальной не назовешь, верно? Не похоже, чтобы его жизнь за три десятилетия сколько-нибудь изменилась.

Мать подала ему кружку с чаем на вытянутой руке. Бенжамен взял чай и подумал: «Нет, ты права. Все то же самое».

На нынешнем этапе своей карьеры Пол Тракаллей занимал должность парламентского секретаря одного из замминистров в Министерстве внутренних дел. Положение двусмысленное и неудовлетворительное, полагал Пол, и чем дальше, тем больше. Его должность традиционно считалась ступенькой вверх по лестнице, ведущей к настоящей министерской работе, но пока Пол лишь исполнял незаметную и немногословную роль посыльного, отвечая в основном за контакты между замминистра и рядовыми парламентариями. Делиться с журналистами собственным мнением о том, что происходит в министерстве, ему не разрешали, а если точнее, настоятельно советовали вообще избегать прессы. Однако Пол пошел в политику не для того, чтобы делать черную работу, оставаясь в тени. У него были убеждения — твердые убеждения, по большей части совпадающие с линией партии, — и он стремился высказывать их при любой возможности. Молодые и менее опытные члены парламента, завидев репортера либо микрофон, обычно норовили смыться; на их фоне Пол приобрел репутацию человека, который не только не станет молчать, но и, как правило, скажет что-нибудь, достойное цитирования. Редакторы крупных газет начали звонить ему с просьбой о статье или колонке, а корреспонденты из парламентского пула гонялись за ним, чтобы получить комментарий по злободневным вопросам, даже когда (или, скорее, особенно когда) Пол был не совсем в теме.

Наивностью Пол не отличался. Он понимал, что журналисты с радостью поймают его на слове. Он понимал также, что люди, голосовавшие за него, возлагали определенные надежды на лейбористское правительство, однако некоторые его личные воззрения, объяви он о них открыто и публично, шокировали бы их; избиратели встревожились бы и почувствовали себя преданными. Полу приходилось осторожничать, и это начинало ему досаждать. Минуло почти три года его первого депутатского срока, и рутина парламентской жизни (половина недели в центре Лондона, а затем долгие, очень долгие выходные с женой и дочерью в родном избирательном округе в Мидлендсе) надоела ему до смерти. Пол маялся и жаждал перемен — скорых, радикальных. Чувствуя, как его одолевает косность, утягивающая в преждевременные самодовольство и апатию, Пол искал чего-то, что встряхнуло бы его, возродило к новой жизни.

В итоге Пол нашел то, что искал, — февральским вечером 2000 года, в четверг, и (вот уж чего он никак не ожидал) с подачи своего брата.

* * *

Бенжамен разложил гладильную доску, Эмили сидела перед телевизором. Она смотрела, как команда суперпрофессиональных садовников, которых обычно нанимают знаменитости, превращает голый городской двор в цветущий оазис с дополнительными удобствами: дорожка с настилом, площадка для барбекю, водяная инсталляция, — и на все про все им хватает одной недели. За окном виднелся их собственный сад, невзрачный и запущенный.

— Давай я поглажу, — предложила Эмили.

— Глупости. Я умею гладить рубашки.

Резкий, грубый ответ не входил в его намерения, однако прозвучал он именно так. По правде говоря, Бенжамен предпочел бы, чтобы жена взялась за утюг. Он не любил гладить рубашки, это у него не очень хорошо получалось. Если бы он действительно отправлялся ужинать a deux [3]со своим братом Полом, как было сказано жене, он бы с легким сердцем позволил Эмили погладить рубашку. Но на ужине будет присутствовать третий человек — Мальвина; этой информацией Бенжамен с Эмили не поделился, отчего чувствовал себя виноватым. Несмотря на присущий ему аналитический склад ума, на сей раз Бенжамен не стал разбираться, в чем он, собственно, провинился. Он лишь сознавал чувство вины и догадывался, что поглаженная Эмили рубашка, которую он собирается надеть, это чувство только усилит.

Он принялся гладить. Стоило ему провести утюгом по одной стороне рукава, как на другой появлялись две-три бросающиеся в глаза складки, которых прежде не было. Так случалось постоянно, и Бенжамен недоумевал, откуда эти складки берутся.

Садоводческую программу сменило кулинарное шоу: невероятно гламурная девица, проживающая в невероятно элегантном доме, готовила малюсенькие порции восхитительных блюд, не забывая при этом встряхивать волосами, кокетливо надувать губы, глядя в камеру, и слизывать остатки жирного соуса с пальцев в манере, определенно позаимствованной из практики орального секса. Утюжа в пятый раз манжеты, Бенжамен обнаружил, что у него эрекция. За пять минут девица с невероятной легкостью состряпала десерт: абрикосы, начиненные фисташками со взбитыми сливками, — и тут Бенжамен услыхал, как запищала микроволновка. В рекламной паузе Эмили поставила разогревать макароны с сыром из «Маркса и Спенсера», и теперь, вывалив макароны в тарелку, машинально поглощала их, не отрываясь от телевизионной эротической гастрономии; глаза ее завистливо блестели.

Так почему он не сказал ей? — все же задался вопросом Бенжамен. Мысленно он перенесся на три месяца назад, в ноябрьский день прошлого, 1999 года, когда в кафе «Уотерстоунза» на Брод-стрит Мальвина села за соседний столик. Время близилось к семи, к концу рабочего дня. В принципе, он должен был уже вернуться домой, к Эмили. Но в тот вечер — как и во многие другие вечера — он сказал жене, что ему придется поработать допоздна. Не с целью улизнуть, чтобы провести несколько часов с любовницей (у Бенжамена отродясь не водилось любовницы), но чтобы урвать полчаса одиночества, побыть наедине с книгой и с собственными мыслями, прежде чем вернуться в более беспросветное, более тягостное одиночество их семейной жизни.

Довольно скоро он заметил, что молодая худенькая девушка за соседним столиком пытается привлечь его внимание. Она ловила его взгляд, улыбалась и с таким любопытством посматривала на книгу, которую он читал (биографию Дебюсси), что в конце концов ему ничего не оставалось, как заговорить с ней — исключительно из вежливости. Девушка поспешила сообщить, что она студентка, изучает СМИ в Лондонском университете, а в Бирмингем приехала на пару дней в гости к друзьям. Очевидно, к близким друзьям, потому что она навещала их регулярно: со дня знакомства Мальвина и Бенжамен встречались (в том же кафе, предварительно сговорившись) по крайней мере раз в две недели, а то и чаще: и очень скоро (для Бенжамена, во всяком случае) эти встречи стали напоминать не просто дружеские посиделки за чашкой кофе, но свидания. За несколько минут до появления Мальвины Бенжамена от волнения начинало подташнивать. В компании с ней он никак не мог доесть заказанное пирожное или бутерброд. Его желудок сжимался, превращаясь в стиснутый кулак. Испытывала ли она сходные ощущения, он понятия не имел. Наверное, испытывала, иначе зачем она вообще навязала ему свое общество? Конечно, его волосы седеют, подбородок слегка отвисает, а живот пухнет в соответствии с некими неведомыми законами, абсолютно не согласующимися с количеством съеденного. Означает ли все это, что Бенжамен более не способен нравиться женщинам? По-видимому, нет. Но куда серьезнее его беспокоило другое: аура неудачи, несбывшихся надежд, облепившая его в последнее время. Старые друзья успели свыкнуться с этим, но Бенжамен не сомневался: свежий человек немедленно распознает и остро почувствует эту ауру при первом же знакомстве. Но, как ни странно, Мальвина вроде бы ничего не замечала. Она встречалась с ним снова и снова. Еще ни разу не отказалась от приглашения выпить кофе или вина. Она даже появилась на концерте воссоединившейся группы Бенжамена в «Рюмке и бутылке» накануне Рождества.

Что же в нем настолько заинтересовало ее? — невольно удивлялся Бенжамен. Он по-прежнему не мог ответить на этот вопрос, хотя они провели вместе немало часов, и Мальвина с неослабевающим вниманием слушала его рассказы о двадцати годах в бухгалтерской фирме, о куда более краткой, без отрыва от работы, музыкальной карьере в 1980-х и (самом сокровенном в некотором смысле) о романе, над которым Бенжамен трудился много лет; роман успел разрастись до нескольких тысяч страниц, но к завершению был близок не более, чем тогда, когда Бенжамен писал первую главу. Мальвина с ненасытной жадностью впитывала любые подробности его личной жизни, а в ответ изредка, скупо откровенничала о себе. В частности, выяснилось, что она тоже начинающий писатель и стопка ее неопубликованных стихотворений пополам с прозой непрерывно растет. Бенжамен — естественно — попросил показать что-нибудь из написанного, но Мальвина (столь же естественно) до сих пор не откликнулась на его просьбу. Возможно, она просто стеснялась. Однако вовсе не любопытство двигало Бенжаменом. Он искренне хотел ей помочь, если это окажется в его силах. В глубине души его не переставал мучить страх — не облеченный в слова и даже толком не сознаваемый, — что эти чудесные встречи, преобразившие его жизнь, могут в любой момент оборваться. И он рвался помогать ей как можно больше, оказывать как можно больше услуг, чтобы стать в какой-то степени незаменимым в ее жизни, уменьшая тем самым вероятность ей наскучить. Именно по этой причине он предложил познакомить Мальвину с Полом.

Второкурсница Мальвина писала научную работу в 20 ООО слов о взаимоотношениях новых лейбористов и СМИ. Тема была весьма обширной, и Бенжамен начал подозревать, что Мальвина с ней не справляется. Он знал, что она уже не укладывается в сроки, и улавливал нотку паники в ее голосе, когда она упоминала о курсовой. Предложение написать работу за нее (что Бенжамен охотно бы сделал) она наверняка отвергла бы, и тогда он решил прибегнуть к иной разновидности деятельного участия, предоставив Мальвине прямой доступ к восходящей новолейбористской звезде. О таком полевом исследовании никто из ее сокурсников и мечтать не мог.

— А это обязательно? — жалобно спросил Пол, когда Бенжамен изложил ему свою просьбу по телефону.

— Нет, конечно, нет, — ответил Бенжамен. — Но это займет не больше двух часов. Мы могли бы просто поужинать втроем, когда вы оба одновременно окажетесь в Бирмингеме. Приятно поболтаем, не более того.

После непродолжительной паузы Пол отреагировал так:

— Она симпатичная?

Бенжамен задумался на секунду, прежде чем ответить: «Да». И это была лишь констатация факта. К тому же не воздававшая должное Мальвине в полной мере. Бенжамену и в голову не пришло, что Пол мог задать такой вопрос не мимоходом, не из простого обывательского любопытства; только не Пол — женатый человек и отец маленькой прелестной девочки.

Но с другой стороны, Бенжамен и сам был женат, однако до сих пор он ни словом не обмолвился жене о Мальвине. И сегодня вечером, когда прозвенел дверной звонок, Бенжамен внезапно подумал, что сейчас как никогда важно, чтобы Эмили не узнала о его новом знакомстве, ни в коем случае не проведала о существовании Мальвины.

С этой тревожной мыслью он бросился открывать дверь.

— Ты ведь не пойдешь в этой старой рубахе, правда? — с порога спросил брат. Сам Пол был одет в сшитый на заказ костюм от Освальда Бетанга.

— Я глажу другую. Входи, — пригласил Бенжамен и добавил театральным шепотом: — Послушай, Пол, учти: мы сегодня ни с кем не встречаемся.

— Да? — От Пола ощутимо повеяло разочарованием. — А я думал, что ужин для того и затеян. Разве та девушка не хочет взять у меня интервью?

— Хочет, хочет.

— И когда же мы с ней увидимся?

— Сегодня.

— Но ты же сказал, что мы ужинаем вдвоем.

— Сказал. Но на самом деле втроем. Ты что, не понимаешь?

— Абсолютно.

— Эмили ничего не знает.

— Чего не знает?

— О том, что она придет на ужин.

— Эмили ужинает с нами? Отлично. Но почему ты ей об этом не сказал?

— Да нет же… С нами ужинает Мальвина. А не Эмили. Но она об этом не знает.

— Она не знает, что не идет с нами ужинать? То есть она думает, что идет?

— Послушай. Эмили не знает… Пол нетерпеливо отпихнул брата.

— Бенжамен, я не могу тратить время на всякую ерунду. Я только что провел сорок пять мучительных минут с нашими родителями, и во мне крепнет убеждение, что в гены нашей семьи вкралось безумие, которое ты, похоже, унаследовал. Так мы идем ужинать или нет?

Они прошли в гостиную, и Бенжамен догладил рубаху. Пол попытался вступить с Эмили в светскую беседу, но, не преуспев, молча сидел рядом на диване, наблюдая, как кулинарная богиня чистит банан нежными пальчиками, а потом рассеянно прикасается к его верхушке пухлыми губками.

— Блин, вот кого бы я трахнул, — пробормотал Пол. И непонятно было, заметил ли он, что произнес эту фразу вслух.

В машине Пола по дороге в развлекательный комплекс «Бриндли», где в ресторане «Ле пти блан» у них был заказан столик, Бенжамен поинтересовался:

— Чем тебя так измучили мама с папой?

— Ты давно к ним заходил?

— Я бываю у них раз в неделю, — ответил Бенжамен и вздрогнул, услыхав в своем голосе нравоучительную интонацию.

— А тебе не кажется, что они становятся странными? Или они всегда такими были? Когда я сказал отцу, что мы с тобой едем в город, знаешь, что он мне выдал? «Будьте начеку, там кругом бандиты».

Бенжамен нахмурился:

— Бандиты? Какие бандиты?

— Представления не имею. Он не объяснил. Он только уверен, что если мы отправляемся в центр города в четверг вечером, то на нас непременно нападут какие-нибудь бандиты. У него крыша едет.

— Мать с отцом просто стареют, вот и все, — сказал Бенжамен. — Стареют и почти не выходят из дома. Не придирайся к ним.

Пол хмыкнул и замолчал. Он был оголтелым водителем, проскакивал на желтый свет и слепил фарами любого, кто едет недостаточно быстро, но сегодня Пол не мог сосредоточиться на вождении. Одну руку он держал на руле, а другую у рта, то и дело покусывая пальцы. Бенжамен помнил этот жест с детства: он означал, что брат нервничает и чем-то серьезно озабочен.

— Все нормально, Пол?

— Что? А, да, все прекрасно.

— Сьюзан в порядке?

— Вроде бы.

— Ты не… Мне показалось, тебя что-то беспокоит.

Пол метнул взгляд на брата. Трудно было сказать, благодарен ли он Бенжамену за заботу или раздражен тем, что тревога, которую он испытывал, вышла наружу.

— Сегодня в коридоре меня подловил журналист. Спросил о «Рейлтреке», и… в общем, я не обдумал хорошенько свой ответ. И возможно, вляпался.

Днем в прессе появилось сообщение, что ответственность за безопасность на железной дороге отныне возлагается на «Рейлтрек» — частную компанию, а вовсе не на подотчетную государству структуру, как того требовали многие, возмущенные положением дел в отрасли. Пол всей душой одобрял принятое решение (политический инстинкт склонял его к благожелательности по отношению к частному сектору) и был только рад высказаться публично на эту тему, предполагая, что партийное руководство оценит его красноречивость. Но похоже, он перегнул палку.

— Выяснилось, — продолжил Пол, — что те, кто выступает против, потеряли родных в Паддингтонской катастрофе. Поэтому «Рейлтреку» они не доверяют.

— Этого можно было ожидать.

— Ладно, разумеется, они скорбят. Это понятно. Но взваливать вину на правительство за любой пустяк, кому от этого легче? Мы погружаемся в культуру вины, тебе не кажется? Подражаем Америке, только в худших ее проявлениях.

— Что именно ты сказал?

— Парень был из «Миррор». Он спросил: «Что вы скажете семьям, осиротевшим после Паддингтонской катастрофы и называющим это решение оскорблением памяти их погибших родственников?» Ну, сначала я сказал, что уважаю их чувства, но, ясное дело, эти слова он вырежет. И я точно знаю, что он оставит. Мою последнюю фразу: «Тем, кто пытается нажиться на трагедии, унесшей человеческие жизни, следовало бы усовеститься».

— Имелись в виду семьи погибших?

— Конечно, нет. Я намекал на людей, которые используют горюющих родственников, чтобы набрать политические очки. Вот что я имел в виду.

Бенжамен цокнул языком:

— Слишком уж тонко ты выразился. Тебя обзовут наглой бессердечной сволочью.

— Знаю, чтоб их, — буркнул Пол себе под нос, разглядывая бывший кинотеатр «Эй-би-си» на Бристоль-роуд, где уже много лет располагался громадный ангар «Макдоналдса» и где обслуживали тех, кто желал перекусить, не выходя из машины. — Расскажи о девушке, с которой мы встречаемся. Надеюсь, она поднимет мне настроение?

— Ее зовут Мальвина. Очень неглупая девушка. Живет между Лондоном и Бирмингемом, насколько мне известно. Хочет порасспросить тебя об отношениях с журналистами. Она очень толковая, и ей нужны какие-нибудь сведения из первых рук.

— Ха, — мрачно отозвался Пол. — Самый подходящий момент.

* * *

Позже, вспоминая тот вечер, Бенжамен сообразил, что с его стороны было глупо не предвидеть перемен в облике Мальвины. Общение с младшим братом давно стало для него обыденностью — утомительной обыденностью, — и он никак не мог привыкнуть к мысли, что теперь в глазах многих людей Пол — знаменитость, а встреча с ним — событие, для которого не грех принарядиться. Когда они приехали в «Ле пти блан» и обнаружили, что Мальвина уже ждет их за столиком у окна, у Бенжамена перехватило дыхание, от неожиданности и восхищения он не сразу обрел голос. Бенжамен и раньше видел ее накрашенной, но никогда столь смело и искусно, никогда прежде ее волосы не рассыпались в столь тщательно продуманном беспорядке, и никогда, если ему не изменяла память, она не надевала юбку, настолько короткую и вызывающую. Он поцеловал Мальвину в надушенную щеку — как самозабвенно Бенжамен предвкушал это мгновение, и как быстро оно проходило, — затем обернулся, чтобы представить брата, но, по-видимому, опоздал. Пол уже держал Мальвину за руку, да так почтительно и деликатно, что Бенжамену почудилось, что Пол сейчас не пожмет девушке руку, но поцелует.

Он заметил, как они встретились взглядом и как оба торопливо отвели глаза. Заметил, каким жестом Пол поправил галстук, а Мальвина одернула юбку, садясь. Сердце Бенжамена заныло. Уж не совершил ли он самую большую ошибку в своей жизни, промелькнуло у него в голове.

Пока Бенжамен ковырялся в первом блюде — тайский салат с курицей, зеленой папайей и спаржей, — Пол в дружелюбной самокритичной манере поведал Мальвине о дурацкой реплике, брошенной им журналисту сегодня днем, а вскоре он уже рассуждал о неуютной, по его мнению, взаимозависимости между правительством, с одной стороны, и прессой, радио, телевидением — с другой. Бенжамен не раз слышал эти речи, но в тот вечер его поразило, каким осведомленным выглядел Пол, каким авторитетным. Вдобавок, размышлял Бенжамен, его брат с некоторых пор отсвечивал гламуром, тем гламуром, что порождается властью, — пусть даже ограниченной властью, которой Пол в его нынешнем положении располагал. Мальвина слушала, кивала, иногда что-то записывала в блокнот. Сама она сперва говорила очень мало, словно ее сковывала мысль о том, что Пол тратит свое драгоценное время на просветительскую беседу с какой-то студенткой. Когда подали второе блюдо — жареное филе сибаса с кабачками, фенхелем и разноцветным соусом, — Бенжамен отметил, что центр тяжести начал потихоньку смещаться. Мальвина разговорилась, и Пол уже не только делился информацией, но и задавал вопросы, желая услышать мнение собеседницы, и было видно, что это одновременно удивляло и льстило ей. Что до Бенжамена, он погрузился в угрюмое молчание, в котором пребывал вплоть до десерта. Вяло жуя печеные фрукты, он наблюдал, как они уплетают шоколадный коктейль, залитый теплым заварным кремом, один на двоих, орудуя одной ложкой с длинной ручкой. К этому времени Бенжамен уже чувствовал с уверенностью, увесистым комом отягощавшей желудок, что свершилось нечто, абсолютно немыслимое еще пару часов назад: он потерял Мальвину. Потерял! Но владел ли он ею прежде? В каком-то отношении так оно и было: ведь пока продолжались их двусмысленные еженедельные встречи, он по крайней мере мог предаваться фантазиям о Мальвине, мечтая, что их дружба каким-то чудом (Бенжамен твердо верил в чудеса) мутирует в нечто иное, в нечто ошеломительное. До сих пор он избегал вдаваться в детали; не задумывался о боли, которую причинит Эмили — и самому себе, — если зайдет слишком далеко по этой опасной тропе. Это были лишь фантазии, и, возможно, они таковыми и остались бы, но Бенжамен жил своими фантазиями — всегда: они для него столь же материальны, как и распорядок рабочего дня или субботний поход в супермаркет; и как же жестоко, непростительно жестоко отнимать у него эти бледные образы, единственное его достояние. Его медленно охватывало душное цепкое отчаяние, а застарелая неприязнь к брату разгоралась с новой силой.

— То есть, насколько я понял, вы утверждаете, — разглагольствовал Пол, — что политический дискурс превратился в своего рода поле битвы, на котором между политиками и журналистами ежедневно ведутся бои из-за спорных значений слов.

— Да… Потому что политики стали так аккуратно подбирать выражения, а политические высказывания стали такими размытыми, что журналистам приходится брать на себя толкование чужих слов. Теперь не важно, что вы, ребята, скажете, теперь важно, как это интерпретируют.

Пол наморщил лоб и слизал остатки жидкого шоколада с выпуклой стороны их общей ложки.

— По-моему, вы чересчур циничны, — произнес он. — Слова имеют значения — традиционные значения, — и журналисты не в силах их изменить. Иногда я даже жалею об этом. Как сегодня, например, после того, что я сказанул парню из «Миррор»: «Тем, кто хочет нажиться на трагедии, унесшей человеческие жизни, следовало бы усовеститься». И все, обратного пути нет. Фраза прозвучит мерзко, как ее ни подавай.

— Согласна, — кивнула Мальвина. — Но что, если вы заявите, что ваши слова вырвали из контекста, исковеркав смысл?

— Как же я смогу это доказать?

— Объяснив, что вы вовсе не имели в виду семьи, потерявшие близких в катастрофе. На самом деле — в принципе поддерживая приватизацию железной дороги, — вы дали предупреждающий залп по новым железнодорожным компаниям, предостерегая их от соблазна нажиться на человеческих жизнях, поставив прибыль впереди безопасности. А значит, это им следует вспомнить о совести. — Она хитро, азартно улыбнулась. — Как вам такой поворот?

Дата добавления: 2015-07-12