ДЕЛО ЧЕСТИ 1 страница

Джеймс Олдридж

Дело чести

«Джеймс Олдридж. Дело чести. Охотник. Не хочу, чтобы он умирал.»: Лениздат; Ленинград; 1958

Джеймс Олдридж

ДЕЛО ЧЕСТИ

Все лето было насыщено пылью. Порой доходило до того, что люди надевали противогазы. Пыль в лагере обволакивала все. Она была в пище, на тарелках и мисках, на одежде — везде. На койках вечером, ночью, весь день. Во рту весь день и всю ночь. В воде. На поверхности всего, что имеет поверхность. Пыль стала синонимом летнего зноя; грязь на лице и теле отождествлялась с жарой. Казалось, что если смыть с себя всю эту пыль и надеть свежее платье, станет прохладно, несмотря на жару и духоту.

А кроме пыли, были еще пот и мухи, сырые ночи и холодные утра. Пот и мухи тоже стали синонимом, как пыль и духота. Стоит избавиться от мух, думали вы, и не будешь потеть. Чувствовать на лице влажное тесто из пота и пыли было очень противно. А раздражавшее спину ощущение мокрой пыльной рубашки не покидало вас, даже когда вы снимали рубашку.

Если же вам удавалось забыться и уйти от ныли, пота и мух, появлялись итальянские самолеты. Они всегда прилетали под утро, в начале второго, когда всходила луна. Сон, нарушенный налетом в эту пору, был подобен вдоху, который тянешь и тянешь и не можешь выдохнуть. Только сладко заснешь, и вдруг — налет. Оставаться в постели нельзя, так как сейчас посыплются зажигалки, и приходится лезть в щель. А когда возвращаешься на койку, то приносишь из щели еще больше пыли и грязи.

В летних боях перевес был на стороне итальянцев. События начались, когда командование принял Грациани. Он пустил против бронеавтомобилей бипланы «КР—42», вооруженные пушкой с бронебойными снарядами.

Задача охотиться за «КР—42» и отгонять их от автомашин была возложена одно время на истребители «Гладиатор», но это было безнадежное дело. «КР—42» обычно оставались невидимы, а если случайно и попадались вам, то были слишком близко к своим базам, а вы слишком далеко от своей, чтобы их преследовать. И настоящих сражений быть не могло, так как итальянцы имели приказ уходить после первой атаки. Это было очень разумно, хотя и подрывало их дух, поскольку им приходилось каждый раз обращаться в бегство. Нет ничего мудреного, что они всегда неважно держались в бою.

Позднее, когда Грациани и Малетти вторглись в Египет, воздушная война приняла другие формы. Итальянцы использовали все свои «79» для штурмовки и бомбежки всех баз и аэродромов. Эскадрилье «Гладиаторов» пришлось бросить все свое имущество, кроме автомашин, и эвакуироваться из Бук-Бука поближе к Мартин Матушу.

Итальянцы дошли до Бук-Бука. Здесь они остановились для подтягивания тылов, а пока вели операции из Соллума, откуда «79» и «Канты» непрерывно бомбили Мерса-Матру; тогда же в воздухе впервые появились истребители-монопланы «Макки».

Потребовалось некоторое время, чтобы примениться к тактике «Макки» после «КР—42», которые мало чем отличались от «Гладиаторов». «Макки» не обладали такой маневренностью, как «Гладиаторы», но скоростью превосходили их. И борьба с ними усложнялась, когда они летали в смешанном строю с «КР—42». Перед атакой необходимо было решать, как действовать, в зависимости от того, какой самолет будет перед каш — «Макки» или «42». «Гладиаторы» приуныли.

Затем прибыли «Харрикейны». Сначала их было только три. Однажды в полдень они вылетели в очередной патруль над Мерса-Матру. Когда они поднялись примерно на пятнадцать тысяч футов, со стороны моря показались четырнадцать «79» и десять «Макки». «Харрикейны» спикировали и сразу сбили два «79» и один «Макки». Они даже не нарушили строя и снова набрали высоту. «Макки» рассеялись, оставив свои бомбардировщики без прикрытия. «Харрикейны» спикировали еще раз, сбили еще два «79», некоторое время преследовали итальянцев и вернулись на базу.

Итальянцы не показывались два дня. Потом появились, наскоро сбросили бомбы и повернули обратно. Они поджидали истребителей, которые могли бы состязаться с «Харрикейнами». На время установилось затишье.

Иногда «Гладиаторы» штурмовали итальянские позиции и колонны войск. Итальянцы строили дорогу между Сиди-Баррани и Мерса-Матру. Дорога шла прямиком на протяжении двадцати миль. Два раза «Гладиаторы» вылетали штурмовать саперов, занятых на постройке. Несколько человек было убито, но это только немного замедлило работы.

А потом затишье стало таким полным, что «Гладиаторы» один за другим отправлялись в Гелиополис для ремонта. Летчик перегонял свою машину летом в Гелиополис и, пока его самолет был в ремонте, проводил два-три дня в отпуске в Каире; затем перегонял машину обратно в эскадрилью. Так обстояло дело в конце октября, когда итальянцы вторглись в Грецию.

Так как большинство исправных самолетов восьмидесятой эскадрильи находилось в Гелиополисе, она получила приказ отправиться в Грецию. Когда из Афин, после осмотра тамошних аэродромов, вернулся командир эскадрильи, в Грецию вылетела первая пятерка «Гладиаторов» с посадкой на Крите для заправки. Следующая пятерка вылетела два дня спустя. Последняя пятерка задержалась, так как она имела новые машины, которые надо было сначала испытать в Гелиополисе. Их перегоняли потом по две и даже в одиночку. Резервы должны были направляться в Грецию по мере их накопления.

Лето кончилось. Пыль и восточный ветер наконец утихомирились. В пустыне становилось все холоднее ночью, и холод все дольше держался по утрам. Луны не было, и итальянцы прекратили налеты. Но мухи и грязь были вечны, как смерть. Однако они не так докучали, потому что воздух стал суше, и даже пот мгновенно испарялся, как будто всасывался обратно. Зимний покой мирно распростерся над пустыней.

— Наберем двенадцать тысяч? — спросил молодой летчик.

— Да, примерно так, — кивнул Джон Квейль. — Греки уверяют, что заметили их на десяти тысячах. Но наверное знать нельзя.

По зеленой смеси травы и грязи они прошли к бипланам на конец аэродрома.

— Держись вплотную за Гореллем, Тэп. Не позволяй ему отбиваться.

— Ладно.

— И сам не отбивайся.

— Ладно, — еще раз сказал Тэп. — Ты думаешь, с ними истребители?

— По донесению — нет. Сюда они во всяком случае не долетят.

— Не знаю, Джон. Когда мы покидали Египет, у итальянцев появились эти новые «Ф-5».

Тэп задернул молнию на ирвиновской куртке и начал натягивать тонкие перчатки, обтрепавшиеся и лопнувшие по швам.

— У них нет дальних истребителей. Но если они покажутся, постарайся прикрыть Горелля.

— Не нравится мне плестись в хвосте. Ты мог бы сам замыкать звено, — сказал Тэп.

— Привыкнешь. Ты только поглядывай назад. Следи, нет ли погони, это твое дело. И смотри, чтобы Горелль не отставал от меня. Если не будет истребителей, он справится отлично.

— Ладно, только не делай слишком крутых разворотов. Я не могу держать высоту, если иду в хвосте, а должен тянуться за тобой.

— Хорошо. Присматривай же за Гореллем.

Летчики расстались. Квейль направился к самолету, который подруливал по ветру к краю площадки. Он поднял руку, в которой держал шлем. Самолет подрулил к нему. Сидевший в кабине молодой летчик развернул машину на полкруга и прикрыл газ.

— Не отставай от меня, Горелль, слышишь? — крикнул Квейль.

— Хорошо.

— Мы будем иметь дело с «Савойями», я полагаю. Если будешь атаковать, старайся попасть в горб над задней кромкой крыла.

Горелль поправил ремни парашюта.

— За тобой будет идти Тэп.

Квейль еще раз поднял руку и направился к другому самолету метрах в двухстах в стороне; двое механиков прогревали мотор. По дороге он взглянул вверх и увидел водянисто-прозрачную синеву неба и белые как мел пятна облаков. Пожалуй, облака слишком высоко, чтобы прятаться в них. Тысяч пятнадцать футов, и не очень густые. Возможно, что двенадцать тысяч недостаточная высота для атаки. Греки говорили, что «Савойи» держатся примерно на десяти тысячах. Но они могут подняться и выше, чтобы уйти от зениток. Грекам не следовало бы открывать зенитный огонь.

Все это пронеслось в уме у Квейля, пока он шагал по аэродрому. Когда он подошел к небольшому короткотелому самолету, окрашенному в защитный оранжевый цвет, из кабины вылез моторист. Мотор самолета работал устойчиво и мягко.

— Все в порядке, сержант? — обратился Квейль к низкорослому человеку, стоявшему подле самолета.

— В полнейшем. В кабине еще немножко подтекает масло, но педали я вытер начисто. Не ступайте на пол, и подошвы не будут скользить.

Стройный молодой летчик натянул на себя подбитый мехом непромокаемый комбинезон, укрепил ремни парашюта, ступил на крыло, подтянулся и легко влез в кабину. Он надел шлем, пристегнул у рта микрофон, затормозил колеса шасси и прибавил газу. Затем он отпустил тормоза и нажал на правую педаль. Самолет сделал поворот и под гогочущие выхлопы мотора вприпрыжку поскакал по зеленым рытвинам взлетной площадки. Еще три самолета рулили по аэродрому с разных направлений. Все это были «Гладиаторы», как и самолет командира звена. Юный Горелль уже поставил свою машину носом против ветра и поджидал других. Один за другим они обходили его и становились в строй, образуя как бы наконечник стрелы. Квейль подошел последним и занял место на острие.

Обведя взглядом весь строй, Квейль тронул ручку управления, дал газ и рванулся вперед. Пять самолетов медленно запрыгали по аэродрому, набирая скорость; хвосты поднялись вверх, колеса постепенно оторвались от земли и касались дерна лишь на бугорках, но продолжали вертеться, пока земля не ушла из-под них окончательно. Самолеты легко взлетели. Широкой кривой пять истребителей развернулись над кольцом гор, окружавших аэродром, и стали набирать высоту над Афинами.

Поднимаясь, Квейль мог видеть внизу новый город. На улицах не замечалось никакого движения: в городе была объявлена воздушная тревога. Акрополь плоским белым пятном лежал между городом и морем. А вокруг тянулись зеленые луга и сплошная шапка лесов.

Вот мы и здесь, думал Квейль, окидывая взглядом свое звено, следовавшее за ним в сомкнутом строю. Как все это просто случилось. Просто, — потому что чего же проще, если ты где-то должен быть. В один прекрасный день, когда они стояли в Фуке и самум бушевал в пустыне, Хикки сказал: «Должно быть, нас пошлют в Грецию». С этого началось. Но наверное никто не знал, даже когда Квейль и Хикки покинули Фуку и вылетели в Гелиополис под Каиром. Хикки был командиром эскадрильи, и так как он направлялся в Каир, а остальные «Гладиаторы» уже собрались на ремонт в Гелиополис, можно было догадаться, что предстоят перемены.

Аэродромный автобус поджидал Хикки, чтобы свезти его в штаб. Финн и Джон Херси были на аэродроме. Они рассказывали, что отлично проводили время, пока их самолеты были в ремонте, а потом собирались вернуться в Фуку, но штаб задержал их. Им очень хотелось знать, что все это означает. Вскоре всей эскадрилье стало известно, что Хикки тоже прибыл в Каир.

Днем летчики сидели в каирском баре и пили пиво в ожидании Хикки, застрявшего в штабе на другом конце города. Вернувшись из штаба, Хикки пожал плечами и сказал: «Греция», — и все молча погрузились в размышления. Им хотелось потолковать между собой, но приходилось молчать, потому что это была пока военная тайна. Все же вечером, когда Хикки и Квейль возвращались в штаб, Хикки сказал, что, кроме восьмидесятой эскадрильи, других истребителей в Грецию не пошлют.

— В Греции будут только британские воздушные силы, — добавил он. — Других родов войск не будет, ну еще базы снабжения. Двести одиннадцатая эскадрилья, «Бленхеймы», уже там. И эскадрилья «Веллингтонов», они делают ночные налеты на Италию. «Бленхеймы» бомбят Албанию. Мы будем их сопровождать. Первые несколько дней будем стоять в Фалероне, возле Афин, а затем, вероятно, переберемся в Ларису, в глубь страны. Там, говорят, собачья погода и высоченные горы.

А Херси сказал в тот вечер: «Афины — прекрасный город». Но никто не поверил, и никто не обратил внимания, когда он сказал, что Афины — вполне современный город, а вовсе не древний… И он был прав, — действительно, современный, думал Квейль… Херси рассказывал еще: там не говорят по-английски, зато говорят по-французски и по-немецки. В городе есть отличные кабаре с венгерками, — их много везде на Балканах. «Мы, вероятно, прилетим туда как раз под занавес», — сказал в заключение Херси. А он, Квейль, оптимистически заметил: «Они могут еще преподнести тебе сюрприз». — «Кто, греки?» — спросил Херси. — «Они неплохие вояки».

Они вылетели из Гелиополиса на другой день, звеньями по трое. Хикки взял с собой Горелля и Финна. Херси вылетел с Вэйном и Стюартом. Тэп взял Констэнса и Соута, а Квейль — Брюера и Ричардсона. Остальные летели поодиночке.

Это был далекий перелет, и им пришлось сделать посадку в Кании, на Крите, для заправки. Хикки поджидал их в Фалероне с автобусом, который вместе с наземным составом прибыл морем. На этом автобусе они отправились в Афины.

Они не ожидали разыгравшихся при этом сцен. Когда они въехали в город, население шумно приветствовало их. Автобус еще был окрашен в песочный цвет, цвет пустыни, и по этому признаку нетрудно было распознать английскую военную машину. Греки встречали их радостными криками. А когда они подъехали к отелю «Атинай» и начали вытаскивать из автобуса свои пожитки, вокруг мигом собралась огромная толпа. Греки подхватили вещи. Вещевой мешок Квейля вырвали у него из рук. Его хлопали и гладили по спине, а кто-то стукнул по голове. Вместе с Хикки он с трудом проложил себе дорогу к подъезду. Да, здорово было! Он сам слышал, как толпа кричала: «Инглизи, инглизи айропланос!» Все были в приподнятом настроении, и все соглашались, что греки — прекрасные люди.

Каждый раз, когда случалось идти по улице, за ними увязывались прохожие, которые радостно говорили им что-то по-гречески. Когда в первый же день в Афинах была объявлена воздушная тревога, а Квейль и Хикки продолжали шагать по тротуару, полиция приложила все усилия, чтобы втолкнуть их в ближайшее убежище, но они отказались. Греки недоумевали, почему они не поднимаются в воздух, чтобы прогнать итальянские самолеты. Но итальянцы не появились над городом, и греки ликовали, а один хорошо одетый грек сказал Хикки:

— Ну, теперь эти мерзавцы сюда не прилетят! Не-ет! Теперь мы можем быть спокойны. Вы надежные ребята. Мы так рады вам! Теперь эти мерзавцы не прилетят. О нет!

А вечером в шумном, ярко освещенном, шикарном кабаре, переполненном летчиками двух бомбардировочных эскадрилий, находившихся в Афинах уже с неделю, стоял дым коромыслом. Певички, венгерки и гречанки, пытались было выступать со своими номерами в зале, между столиками, но пришлось от этого отказаться, так как летчики позволяли себе вольности. Впрочем, девицам это нравилось, — они сами льнули к мужчинам, никого не обделяя своими нежностями. Кабаре было битком набито, — нельзя было ни пошевелиться, ни улучить минуту тишины, чтобы сказать что-нибудь, ни разобрать, что говорят другие, так что никто не мешал девицам, и они делали, что хотели. Особенно буйствовала одна гречанка со шрамом над большим выпученным глазом.

— Инглизи, инглизи! — кричала она.

Она вылила кружку пива на пол, «чтобы было скользко и хорошо пахло». Ее платье было разорвано на спине — модное дорогое платье. Кожа у нее была на редкость смуглая. Кто-то крикнул:

— У нее белье в горошинку!

— Нет, нет… — сказала она по-английски.

Она совсем завладела Хикки, вцепилась в его рыжие волосы и кричала: «Смотрите, смотрите, совсем красные!» Потом нагнула его голову к своей груди и, указывая на полоску материи во впадине между грудями, объявила: «Тот же цвет. Как раз для него. Красное к красному!» И Хикки, обычно сдержанный и холодный, нисколько не был смущен, так как успел уже захмелеть.

Это было какое-то безумие и напоминало кадр из фильма; но следующий день и ночь были не менее безумны и фантастичны.

Из-за низкой облачности эскадрилья до сегодняшнего дня не поднималась в воздух. Это был их первый вылет. Хикки отправился в Ларису вместе с Херси и Стюартом, чтобы осмотреть аэродром. В ближайшие дни их могут туда перебросить. Ну что ж, не все ли равно, было бы только кино и теплая погода.

Отогнав посторонние мысли, Квейль с сосредоточенным вниманием взглянул на приборную доску и внезапно почувствовал, что ему очень холодно. До сих пор он только уголком сознания регистрировал то, что видели его глаза на доске. Он все время поглядывал то вверх, на небо, то на приборную доску, то назад, на свое звено.

Пять самолетов разворачивались широким кругом над районом Афин; они находились теперь в нескольких милях к северо-западу от города, над невысокими горами, на высоте четырнадцати тысяч футов.

— Я замерзаю. Сколько мы еще будем подниматься? — услышал он голос Тэпа в наушниках.

— Дальше не пойдем, — сказал Квейль в микрофон. — И не надо разговаривать. Они должны быть где-то поблизости.

Ответа не последовало, и Квейль окинул взглядом свое звено. Самолеты сверкали на бледно-голубом фоне в ярких лучах солнца. Внизу под собой Квейль видел Горелля, Брюера, Ричардсона и Тэпа. Его глаз никак не мог привыкнуть к внешнему виду камуфлированных «Гладиаторов», — они казались более короткими и более грозными. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что такие бипланы, как «Гладиатор», принимают участие в современной войне. Скорее по счастливой случайности, чем по заранее рассчитанному плану, в Египте оказалось довольно много «Гладиаторов», когда Италия вступила в войну. И по счастливой же случайности истребитель, на который возлагали свои надежды итальянцы, оказался двойником «Гладиатора». Фиат «КР—42» тоже был биплан, с такой же маневренностью, как и «Гладиатор», с предельной скоростью пикирования около трехсот миль в час, что лишь не намного превышало скорость «Гладиатора». «Харрикейны» обладали слишком большой скоростью и недостаточной маневренностью, чтобы сбивать «КР—42». А итальянский соперник «Харрикейна», «Г-50», обладал слишком большой скоростью и недостаточной маневренностью, чтобы сбивать «Гладиаторы».

«Гладиаторы» были способны сбивать только «КР—42». Одиночному «Гладиатору» редко удавалось сбить бомбардировщик, разве только представлялась возможность два-три раза атаковать врага, что случалось не часто. Больше шансов было, когда целая эскадрилья или звено истребителей поочередно атаковали один и тот же летящий в строю бомбардировщик; тогда можно было попасть в пилота или в мотор, но только на близком расстоянии. Четыре 7,7-миллиметровых пулемета «Гладиатора» били на короткую дистанцию, — не больше пятисот ярдов, — и давали небольшой сноп огня. Такими же свойствами отличался и «КР—42». Оба самолета годились только для того, чтобы сбивать друг друга — вот и все. Они должны были быстро сойти со сцены, как сошли «Фэйри-Баттлы» после крушения Франции.

Звено уже поднялось на пятнадцать тысяч футов. Было очень холодно. Квейль оглянулся кругом. «Савойи» могли появиться в любую минуту. Их трудно будет заметить на фоне многокрасочных греческих гор. Он включил передатчик и спросил:

— Что-нибудь видно, Тэп?

Тэп ответил тотчас же:

— А ты что, не видишь? Шестерка, курс сто семьдесят, высота около десяти тысяч, без истребителей.

Квейль взглянул на компас. Звено шло курсом около ста восьмидесяти градусов. Он сделал поворот до ста семидесяти и стал высматривать вражеские самолеты. И вдруг он их увидел, — они шли медленно, вытягиваясь черной линией на светлом фоне котловины между двумя горными цепями.

— Держись ближе, Горелль, ближе!

Квейль обернулся через плечо, чтобы посмотреть, подтянулся ли Горелль.

— Мы атакуем их сначала на пикировании, — сказал он в микрофон.

— С параллельного курса, Джон? — спросил австралиец Вэйн.

— Да. Не отставать от меня. И не действовать в одиночку. Сосредоточимся на одном самолете.

Квейль знал, что на Ричардсона можно положиться. Это был выдержанный человек и выдержанный летчик, никогда не терявший голову в бою. Но за Гореллем надо было смотреть в оба. Горелль только недавно прибыл в эскадрилью. Лицо у него было наивное и простодушное, и Квейль не представлял себе, чтобы он в состоянии был трезво и всесторонне оценивать разнообразные комбинации, возникающие в одиночном бою. То же самое можно было сказать и о Тэпе. Тэп бросался на врага очертя голову, гвоздил все, что попадалось ему на пути, а если враг заходил в хвост, он делал первое, что ему приходило в голову. Вэйн, австралиец, был парень надежный. Трезвая голова, как и Ричардсон. На его худощавом смуглом лице всегда была печать настороженности, хотя его юношеский вид мог ввести постороннего человека в заблуждение.

«Савойи», казалось, были далеко внизу, на расстоянии около пяти миль. Квейль повернул в их сторону, держа нос самолета не совсем по курсу, чтобы не терять их из виду. Бомбардировщики, по-видимому, заметили «Гладиаторов» и как будто стали набирать высоту. Они шли к Пирею, но были еще слишком далеко от него, чтобы «Гладиаторы» могли ринуться на них, как только они выровняются для бомбежки. Звено приближалось к «Савойям», которые явно набирали высоту. Они шли прямо на Пирей, который был расположен милях в двух от Афин; с этой высоты порт и город сливались в одно.

Когда бомбардировщики очутились над Пиреем, Квейль направил свой самолет так, чтобы можно было атаковать их с борта. Он бросил взгляд назад, убедился, что звено идет за ним вплотную, затем качнул крыльями, подавая сигнал, и дал ручку на себя. Самолет «клюнул», вошел в пологое пике, и Квейль устремился, как стрела, целясь впереди «Савой», которые уже летели горизонтально и начали сбрасывать бомбы.

Вниз! Четырнадцать тысяч, показал высотомер, тринадцать тысяч. Скорость намного превышала триста миль. И вдруг, — казалось, прошло не больше двух секунд, — Квейль увидел в зеркале прицела хвост «Савойи». Он быстро и слегка довернул ножное управление, так что самолет скользнул в крутом пике, и как только в прицеле мелькнул горб над крылом бомбардировщика, Квейль резко нажал спуск на ручке.

Самолет задрожал от стрельбы и продолжал идти прямо на «Савойю», очертания которой все более расплывались в прицеле, но Квейль держал палец на спуске, пока весь прицел не заполнила только небольшая часть «Савойи»; тогда он потянул ручку на себя, почувствовал легкую тошноту и увидел под собой черную массу «Савойи» и белые трассирующие пули его пулеметов.

Он полого взмыл кверху на две тысячи футов и быстро оглянулся на свое звено. Оно нарушило строй, — вечная история. Два «Гладиатора» шли за ним на некотором расстоянии справа. Он развернулся, чтобы снова атаковать «Савойи», как вдруг ему бросилось в глаза белое облако с черными краями дыма, клубившегося над стремительно падавшим самолетом. Может быть, это был «Гладиатор». Тем временем «Савойи» ушли вперед, и он видел внизу разрывы их бомб. У них как будто было все в порядке, по крайней мере они продолжали сбрасывать бомбы. Но строй их рассыпался, и тут-то и таилась опасность для них.

Впереди слева, на тысячу футов ниже Квейля, летела одиночная «Савойя». Квейль опять дал ручку от себя и повернул ножное и ручное управление с таким расчетом, чтобы зайти в хвост «Савойе» в мертвом конусе.

Он не полагался на инстинкт, как делает большинство пилотов; он рассчитал движения обоих управлений, как ряд шахматных ходов, и полого снизился за мертвым конусом «Савойи». Не убавляя скорости, он нажал спуск. В прицеле показался левый мотор «Савойи». Пулеметы дрогнули. Квейль бросил взгляд назад, — нет ли гам преследователя, — и снова нажал спуск. Четыре пулемета бешено застрочили, сотрясая самолет. И как раз в ту минуту, когда справа появилась другая «Савойя», намереваясь перехватить его, он взмыл кверху и дал крутой крен. Он видел, как внизу, у самого хвоста «Гладиатора», пролетали трассирующие пули.

Квейль набрал высоту и огляделся кругом, отыскивая свое звено. Один из «Гладиаторов» ринулся на бомбардировщик, от которого он только что оторвался. «Это, наверное, Горелль, — подумал Квейль. — Слишком круто и быстро вошел в пике». Квейль сделал разворот, наблюдая за разыгравшейся схваткой. «Гладиатор» обрушился на «Савойю», и Квейль видел, как трассирующие пули протянулись за «Савойей» и впиваются в «Гладиатора», но тот взмыл вверх и зашел слева. Из левого мотора «Савойи» показался дым, и она стала терять высоту. Она перевернулась в воздухе и потеряла управление. Она падала все быстрее и вошла в плоский штопор. Квейль делал полупетли и крены, чтобы не терять «Савойю» из виду, пока она не врезалась в море.

Квейль снова огляделся по сторонам. «Савойи», восстановив строй, быстро уходили на запад. Далеко внизу под собой Квейль увидел одного «Гладиатора». Он повернул назад и только тут сообразил, что находится милях в десяти от Афин, над морем. Продолжая высматривать своих, он крикнул в микрофон:

— Возвращаемся! Отзовитесь, кто слышит! Отвечайте!

— Хэлло, Квейль, сколько мы сбили?

— Это ты спикировал на ту «Савойю», Горелль?

— Я. Не ушла от нас.

— Где Тэп и все остальные? Видел ты их?

— Тэп повернул на базу. Остальные тоже, должно быть, в порядке. Я только Ричардсона не видел. Вэйна видел. Это он сбил первый самолет. Два бомбардировщика, не плохо, а?

— Возвращаемся! — ответил Квейль.

Они повернули назад, к Фалерону. Горелль приземлился первым. Три «Гладиатора» были на аэродроме, когда Квейль, сделав бочку низко над аэродромом, пошел на посадку. Немножко глупая вещь эта бочка, но было бы явным снобизмом не сделать ее, после того как они наверняка сбили по крайней мере один бомбардировщик. Квейль опустил посадочные щитки и сбавил скорость, идя змейкой. Он отрулил к углу аэродрома. Сборщик Джок и регулировщик Черчилль уже спешили к нему.

Квейль сдвинул назад верх фонаря кабины, отстегнул микрофон. Когда самолет остановился, он снял перчатки, похлопал одна о другую озябшими руками, с трудом поднялся, перелез через борт и тяжело ступил на землю закоченевшими от холода ногами.

— Кого не хватает? — спросил он подбежавшего Джока.

— Мистера Финли.

Это был Тэп.

— Есть у меня пробоины?

Квейль обошел вокруг самолета.

— Как будто нет. У мистера Горелля есть.

— Да. Я видел, как он их получил.

Квейль отцепил парашют и зашагал к ангарам. Горелль, Ричардсон, Вэйн и врач двести одиннадцатой эскадрильи шли ему навстречу.

— Кто видел Тэпа? — спросил он.

— Вэйн видел, — сказал Горелль. — Видел, как он повернул домой. Оказывается, Тэп сбил первый бомбардировщик. А я думал, что это Вэйн.

Квейль поднял голову и обвел небо глазами. Но ничего не было видно, и не слышно было шума мотора.

— Мы сбили два бомбардировщика. Я проследил за тем, который сбил Тэп. Горелль говорит, что вы с ним тоже сбили один, — сказал Ричардсон. Он говорил очень спокойно, поглаживая свои вьющиеся волосы.

— Ты видел, как он упал в море, Горелль?

— Ну конечно. Стой! Что это!

Он с трудом сдерживал волнение. Летчики уже подходили к ангарам, когда вдали послышался шум мотора. Они долго всматривались, но не могли разглядеть самолета. Квейль прислушался, сказал: «Гладиатор!» — и прошел в оперативный отдел.

Он писал донесение, когда в комнату вошел Тэп.

— Куда ты пропал? — спросил Квейль, не поднимая головы.

— Я хотел удостовериться, что я его сбил.

— Да, хорошо ты присматривал за Гореллем! Он шел все время за мною, а ты оторвался!

— Я был не нужен Гореллю. Я видел, как твоя «Савойя» отстала от своих, когда ты ее атаковал. Я набрал высоту, а потом дал в нее очередь. Она штопором пошла вниз. Я хотел догнать тебя и Горелля, но вы были уже далеко. Удалось вам сбить ту, вторую машину, за которой вы погнались?

— Да. Горелль ее сбил. Но ты не должен так отрываться, Тэп.

— Я видел, что Горелль совсем не нуждается во мне.

— Дело вовсе не в нем. А вот хорош бы ты был, если бы вдруг появились «Г-50».

— Мне бы все равно досталось, раз я замыкающий звена!

Квейль кончил донесение. Он сложил его и сунул в карман комбинезона. Остальные четверо уже сидели в автобусе эскадрильи. Автобус был перекрашен в новый защитный цвет: коричнево-зеленый.

— Мы едем в отель «Король Георг», там есть ванны. Едешь с нами, Джон?

Квейль поинтересовался, каким образом можно принять ванну в чужом отеле.

— Платишь пятьдесят драхм и занимаешь свободный номер.

— Очень уж шикарно это, — сказал Квейль. — Все наше начальство живет там.

— Да, — улыбнулся Горелль, показывая белые и ровные зубы, слишком белые и ровные, чтобы быть настоящими, и все же самые настоящие. — Но это сейчас единственное место, где есть горячая вода.

Квейль сдал донесение в штаб, и все пятеро отправились в отель. «Король Георг» находился рядом с «Великобританией», где помещался штаб греческого командования. У подъезда «Великобритании» стояли гвардейцы-эвзоны в белых юбочках и два грузовика, набитые молодыми головорезами с винтовками и пулеметами. Это были телохранители Метаксаса. Кучки зевак и молодчики из фашистской юношеской организации ЭОН в голубых костюмах, похожих на лыжные, и белых гамашах поджидали выхода Метаксаса или Палагоса, главнокомандующего греческой армией. Когда те показались, люди, стоявшие кучками, стали махать руками и кричать, — им было за это заплачено. Каждое утро на улице Акрополь можно было видеть, как молодчики из ЭОН дают наставления, куда идти и кого приветствовать. Иногда югославский принц Павел и его жена-баварка тоже появлялись здесь, но их встречали без энтузиазма, а юные фашисты хранили полное молчание. Зато когда сюда привезли первого героя с албанского фронта, собралась огромная толпа, встретившая его бурными приветствиями.

Дата добавления: 2015-07-12