Урезанные конечности оказываются большим искушением для игривых старушек. Энн вертится, фло крутится – но станем ли осуждать их? 9 страница

Эпизод 11 [1058]

За бронзой золото услыхало цокопыт сталезвон.

Беспардон дондондон.

Соринки, соскребая соринки с заскорузлого ногтя. Соринки.

Ужасно! И золото закраснелось сильней.

Сиплую ноту флейтой выдул.

Выдул. О, Блум, заблумшая душа.

Золотых корона волос.

Роза колышется на атласной груди, одетой в атлас, роза Кастилии.

Напевая, напевая: Адолорес.

А ну– ка, кто у нас… златовлас?

Звонок сожалеющей бронзе жалобно звякнул.

И звук чистый, долгий, вибрирующий. Медленно замирающий звук.

Маняще. Нежное слово. Взгляни! Уж меркнут звезды. О, роза! Ноты, щебечущие ответ. Кастилии. Утро брезжит.

Звякая дребезжа катила коляска.

Монета звякнула. Кукушка закуковала.

Признание. Sonnez. С тобой. Подвязка оттянута. Расстаться не могу.

Хлоп. La cloche! Хлопнула по бедру. Признание. Теплому. Милый друг, прощай!

Позвякиванье коляски. Блу.

Громыхнули сокрушительные аккорды. Когда любовь горит. Война! Война!

Барабанная перепонка.

Парус! Платочек, веющий над волнами.

Потеряно. Дрозд высвистывал. Все уж потеряно.

Зачесалось. У него.

Когда явился. Увы!

Сполна возьми. Полнокровное биенье.

Трели льются. Ах, маня! Заманивая.

Марта! Приди!

Хлопхлоп. Хлохлохлоп. Хлоплоплоп.

Господи никог давжиз нионнеслы.

Пэт лысый глухарь принес бювар нож забрал.

Зов ночной в лунном свете: вдали, вдали.

Я так печален. P.S. Я одинокий облумок.

Слушай!

Моря звучащий горн, витой, рогатый, прохладный. У тебя? Себе а потом другой плеск и беззвучный рев.

Жемчужины: когда она. Рапсодии Листа. Ш-ш-шип.

А вы не?

Не – нет-нет – не верила – Лидлид. Петух потоптать да покукарекать.

Черные.

Нижние октавы. Давайте же, Бен, давайте.

Потужит да и обслужит. Хи-хи. Дела не плохи.

Но погоди!

Во мрачной пещере, в недрах земли. Груды руды.

Naminedamine. Все погибли. Все пали в бою.

Крохотные завитки, девичьих волос трепещущий папоротниковый узор.

Аминь! С яростным скрежетом зубов.

Взад– вперед. Вперед-взад. Кол прохладный торчал.

Бронзолидия подле Златомайны.

Мимо бронзы и золота в густозеленой тени океанских глубин. Блум.

Старина Блум.

В дверь тук-тук, в двери стук, покукарекать да потоптать петух.

Молитесь о нем! Молитесь, добрые люди!

Его узловатые пальцы, прищелкивая.

Большой Бенабен. Большой Бенбен.

Последнюю розу Кастилии лета покинул блум печальный блуминокий облумок.

Пи– и! Маленький ветерок протянул и-и.

Честные граждане. Лид Кер Кау Де и Долл. Вот-вот. Как и ты. Поднимут твой динь и дон.

Пффф! Ох!

Где бронза из близи? Где злато из дали? Где копыта?

Пуррр. Дзиинь. Гррамгр.

Вот тогда, но не прежде чем тогда. Будет напррпффис. Моя эпррритапфффия.

Кончил.

Начинай!

За бронзой золото, головка мисс Кеннеди за головкой мисс Дус, поверх занавески бара, слушали как проносятся вице-королевские копыта, как звенит сталь.

– А это она? – спросила мисс Кеннеди.

Мисс Дус отвечала да, сидит рядом с самим, в жемчужно-сером и eau de Nil.[1059]

– Какое изящное сочетание, – сказала мисс Кеннеди.

Вдруг вся оживившись, мисс Дус возбужденно проговорила:

– Смотри-ка, вон тот, в цилиндре!

– Где-где? Который? – откликнулось еще возбужденней золото.

– Во второй карете, – сказали смеющиеся губы мисс Дус, влажно блеснув на солнце. – Сюда смотрит. Пусти-ка, гляну.

Бронзовою стрелой метнулась она к другому окну, расплюснула лицо на стекле, в туманном кружке от ее возбужденного дыхания.

Влажные губы прощебетали:

– Заметил! Убит насмерть!

Она хихикнула:

– Я рыдаю! Эти мужчины – ну потрясающие идиоты!

Впрочем, не без печали.

Мисс Кеннеди печально прогуливалась, выйдя из полосы света и заплетая выбившуюся прядку волос за ушком. Печально прогуливаясь, уж золотом не сияя, она закручивала, заплетала прядку. Печально заплетала она загулявшую золотую прядку за изогнутым ушком.

– Уж кому раздолье, так это им, – печально возразила она.

Мужчина.

Блукто двигался мимо трубок Муленга, храня на груди прелести греха, мимо антиквариата Уайна, храня в памяти прелестные греховные речи, мимо тусклого и погнутого столового серебра Кэрролла, ради Рауля.

Коридорный к ним, к ним в баре, к ним барменшам подошел. Для них, его не удостоивших взглядом, брякнул на стойку он поднос с задребезжавшими чашками. И – Вот он, чай ваш, – сказал.

Мисс Кеннеди с манерными жестами переставила поднос ниже, на перевернутый ящик от минеральной воды, подальше от взоров, вниз.

– Это чего там? – звонко полюбопытствовал не знающий манер коридорный.

– Сам догадайся, – отрезала мисс Дус, покидая свой наблюдательный пункт.

– Твой ухажер, небось?

На что бронза с высокомерием:

– Я на тебя пожалуюсь миссис де Месси, если еще раз услышу такое беспардонное нахальство.

– Беспардон дондондон, – огрызнулось дерзкое рыло, меж тем как он двинулся прочь как она грозилась откуда пришел.

Блум.

Нахмурившись над своим цветком, мисс Дус заявила:

– Этот шпингалет совсем распустился. Если он не будет себя прилично вести, я ему уши оборву.

С видом леди, изящное сочетание.

– Не обращай внимания, – посоветовала мисс Кеннеди.

Она налила чай в чашку, потом снова в чайник из чашки. Они укрылись за скалой стойки, поджидая на подставках, ящиках стоймя, пока чай настоится.

Они оправляли блузки из черного атласа, метр два шиллинга девять, поджидая, пока чай настоится, и два шиллинга семь.

Да, за бронзой вблизи золото поодаль слышали сталь вблизи, звон копыт поодаль, слышали сталь копыт, звон копыт, звонкосталь.

– Правда, я страшно загорела?

Мисс бронза раскрыла блузку на шее.

– Нет, – отвечала мисс Кеннеди, – потемнеет потом, не сразу. А ты не пробовала развести борную в лавровишневой воде?

Мисс Дус, привстав, поглядела сбоку на свою кожу в зеркале бара, несущем златобронзовые литеры на раме и отражающем крупную раковину в кругу бокалов рейнского и бургонского.

– Ага, потом на руках останется, – возразила она.

– А ты с глицерином, – предлагала мисс Кеннеди.

Окинув шею и руки прощальным взглядом, мисс Дус – От этих средств только сыпь выступает, – отвергла, села на место. – Я того старого сыча у Бойда просила мне дать что-нибудь для кожи.

Мисс Кеннеди, разливая настоявшийся чай, с гримаской взмолилась:

– Ах, бога ради, не напоминай мне о нем!

– Нет, погоди, дай я расскажу, – настаивала мисс Дус.

Чай сладкий свой долив молоком, мисс Кеннеди ушки зажала пальчиками.

– Ах нет, не надо! – воскликнула она.

– Я не слышу, не слышу! – воскликнула она.

Но Блум?

Мисс Дус передразнила гнусавое старческое ворчанье:

– Для чего, для чего? это он мне.

Мисс Кеннеди отняла пальчики, чтоб слышать, чтоб говорить – но снова сказала, снова взмолилась:

– Ах, не говори про него, я не вынесу! Противный старый Урод! Помнишь, в тот вечер, в зале Эншент.

С миной отвращения она сделала глоток крепкого горячего чаю – глотнула – глоток сладкого чаю.

– Смотри, какой он был, – сказала мисс Дус, вывернув кособоко бронзовую головку и раздув ноздри. – Хр-р! Хр-р!

Пронзительный взрыв смеха вырвался из горла мисс Кеннеди. Мисс Дус сопела и всхрапывала сквозь ноздри, которые шевелились словно вынюхивающее рыло беспардондондондон.

– Я не могу! – стонала, повизгивая, мисс Кеннеди. – Ты помнишь, какие у него глаза выпученные?

Тут залилась и мисс Дус звонкобронзовым смехом:

– Ох, как бы он нас не сглазил!

Блучьи темные глаза прочитали имя: Арон Фигфурт. А почему мне всегда читается Фигфунт? Выходит фунт фиг, наверно поэтому. Проспер Лоре – гугенотская фамилия. Темные глаза Блума скользнули по пресвятым девам в витрине Басси. Голубой плащ, под ним белизна, приидите ко мне. Они верят, что она бог – или богиня? Сегодняшние богини. Не удалось разглядеть.

Подошел тот парень. Студент. Потом он с сыном Дедала. Наверно, это Маллиган. Весьма миловидные девы. Вот что и привлекает этих развратников: ее белизна.

Дальше и дальше скользили его глаза. Прелести греха. Прелестные прелести.

Греха.

Закатываясь заливистым смехом, два голоса молодых слили Дус и Кеннеди, златобронза, ох, сглазит. Запрокидывая головки, смехобронзу и смехозлато, чтоб без помех лился смех, взвизгивали, сглазит, делали знаки друг другу, издавая высокие пронзительные ноты.

А– ах, задыхаясь, затихают. Затихая, а-ах, затухая, замерло их веселье.

Мисс Кеннеди снова поднесла к губам чашку, но едва сделала глоток, как тут же снова захихихикала. Мисс Дус, наклонившись к подносу, снова наморщила нос и принялась потешно вращать выпученными глазами. Снова Хихикеннеди, наклонясь, так что корона ее волос, наклонясь, показала черепаховый гребень на затылке, прыснула прямо изо рта чаем, захлебнувшись чаем и смехом, захлебываясь, кашляя, взвизгивая:

– Сальные глазки! Представь-ка себя замужем за таким! С его бороденочкой!

Дус в ответ испустила блистательный вопль, истинно женский вопль, в котором звучали восторг, ликование, презрение.

– Замужем за сальным носом! – возопила она.

Смеясь то на низких, то на высоких нотах, то бронзой звеня, то золотом, подзуживали они друг дружку на новые и новые всплески хохота, чередующимся перезвоном, бронза-злато, злато-бронза, высоко-низко, всплеск-еще-всплеск.

И снова без конца хохотали. Ага, весь сальный, я знаю. В полном изнеможении, задыхаясь, вздрагивающие головы они прислонили к стойке, корону кос подле гладкоблестящей укладки. Раскрасневшиеся (Уф-ф!), вспотевшие, тяжело дыша (Уф-ф!), обе еле переводили дух.

За Блумом замужем, за сальнозасаленным!

– Силы небесные! – вздохнула мисс Дус над своей вздрагивающей розой. – Лучше б я так не смеялась. Прямо вся взмокла.

– О, мисс Дус! – возмутилась мисс Кеннеди. – Что за ужасное создание!

И закраснелась еще сильней (фу, как ужасно!), став еще золотистей.

Мимо конторы Кантвелла брел Сальноблум, мимо дев Чеппи[1060], сияющих масляною краской. У Наннетти отец торговал вразнос этим товаром, обивал пороги как я. Религия – доходное дело. Надо опять к нему насчет Ключчи. Но сначала поесть. Проголодался. Нет еще. Она сказала, в четыре. Время идет без остановки. Часы тикают. Ступай. Где бы поесть? Кларенс, Дельфин.

Ступай. Ради Рауля. Поесть. Если бы набралось пять гиней с этих реклам.

Комбинацию шелковую, сиреневую. Нет еще. Прелести греха.

Румянец убавился – еще убавился – золотистая бледность.

Праздной походкой в бар к ним вошел мистер Дедал. Соринки, соскребая соринки с заскорузлого ногтя большого пальца. Соринки. Праздной вошел походкой.

– А, с возвращением вас, мисс Дус.

Подал ей руку. Хорошо отдохнули?

– Шик-блеск.

Он выразил надежду, что с погодой в Ростреворе ей повезло.

– Погода дивная, – сказала мисс Дус. – Можете судить по мне – ничего видик, правда? Целыми днями на пляже.

Бронзовая белизна.

– Это с вашей стороны так жестоко, – попенял ей мистер Дедал, милостиво поглаживая по руке. – Искушать бедненьких простачков мужчин.

Атласная мисс Дус мягко высвободила руку.

– Ах, оставьте, – проговорила она. – Уж вы-то простак, так я вам и поверила.

А он был.

– Да нет, знаете, – рассуждал он, – все-таки я простак. Когда я лежал в колыбельке, у меня был вид до того простодушный, что меня так и окрестили:простак Саймон[1061].

– Тогда вы, наверно, были просто душка, – последовал ответ мисс Дус. – А что вам доктор прописал на сегодня?

– Да знаете, – рассуждал он, – это на ваше усмотрение. Пожалуй, если вас не затруднит, то я попросил бы чистой воды и полстаканчика виски.

Позвякиванье.

– Моментально, – отозвалась мисс Дус.

Моментально и грациозно к золоченому зеркалу, отражающему продукцию Кантрелла и Кокрейна, она обернулась. Грациозно отмерила порцию золотистого виски из хрустального графина. Мистер Дедал между тем извлек из-под полы своего сюртука кисет и трубку. Моментально обслуживает. Он выдул через флейту мундштука две сиплые ноты.

– Клянусь вам, – рассуждал он, – я уже сколько раз сам туда собирался, в горы Морн. Там должен быть отличный бодрящий воздух. Но, говорят, долго сбирался – верней добрался. Да-да. Да.

Да. Он набил свой чубук волокнами, волосками ее волос, светлых волос Виргинии, русалки[1062]. Волокна. Волоски. Рассуждая. Беззвучно.

Никто ни звука не произнес. Да.

Мисс Дус весело протирала бокалы, напевая:

– О, Адолорес, краса восточных морей! [1063] – А мистер Лидуэлл заходил сегодня?

В бар вошел Ленехан. Осмотрелся кругом. Мистер Блум достиг моста Эссекс. Дэ-с, и мост Дэссекс перешел мистер Блум. Надо написать Марте.

Бумаги купить. У Дэли. Там любезная продавщица. Блум. Старина Блум.

История заблумшей души.

– Он заходил в обед, – сказала мисс Дус.

Ленехан приблизился к стойке.

– Тут меня не разыскивал мистер Бойлан?

Спросил он. Она отвечала:

– Мисс Кеннеди, сюда не заходил мистер Бойлан, пока я была наверху?

Спросила она. Мисс Кеннеди голос отвечал, чаю вторая чашка на пути ко рту, взгляд прикован к странице:

– Нет, его не было.

Мисс Кеннеди взор, слышимой, но невидимой, продолжал чтение. Ленехан шустро окрутил кругленький корпус вокруг колпака, прикрывавшего сандвичи.

– А ну-ка, кто у нас тут?

Взгляда Кеннеди не удостоившись, он предпринял новые попытки. Не забывайте про точки. Читайте вот эти черненькие значки: круглое – это о, а крючком – эс.

Резво позвякивала коляска.

Златодева читала, не глядя по сторонам. Не обращай внимания. Она не обращала, а он, как ученик по слогам, монотонно и нараспев, принялся читать ей басню:

– Ад-нажды лисица всы-ты-ретила аиста. И га-ва-рит лиса аисту: пра-сунь свой кы-люв ка мне в гор-ла и вы-та-щи кость.

Попусту он бубнил. Мисс Дус отвернулась к своей чашке, стоявшей чуть в стороне.

Он вздохнул в сторону:

– О, горе мне! О я, несчастный!

Он обратился с приветствием к мистеру Дедалу и получил ответный кивок.

– Привет от прославленного сына прославленного отца.

– Кто б это был? – поинтересовался мистер Дедал.

Ленехан с наисердечнейшим видом развел руками. Как кто?

– Кто б это был? – переспросил он. – И вы можете спрашивать? Стивен, наш юный бард.

Сухо[1064].

Мистер Дедал, прославленный боец, отложил свою трубку, набитую сухим табаком.

– Понятно, – сказал он. – Сначала до меня не дошло. Я слышал, что он вращается в самом избранном обществе. А вы его видели недавно?

Видел.

– Не далее как сегодня мы вместе с ним осушали чаши амброзии, – поведал Ленехан. – У Муни en ville и Муни sur mer[1065].

Подвиги его музы принесли ему толику наличности.

Он улыбнулся устам бронзы, чаем омытым, внимающим устам и глазам.

– Элита Эрина ловила каждый звук с его уст. Ученый профессор Хью Макхью, знаменитейший борзописец и издатель нашего города, и тот певец младой с дикого и сырого Запада, что отзывается на сладкозвучное имя О'Мэдден Берк.

После некоторого молчания мистер Дедал поднял стакан и – Надо полагать, это было очень занимательно, – произнес он. – Теперь я вижу.

Он вижу. Он отхлебнул. Взором витая в далеких печальных горах, в горах Морн. Поставил стакан.

Он посмотрел в раскрытую дверь салона.

– Я вижу, вы переставили рояль.

– Сегодня приходил настройщик, – объяснила мисс Дус, – чтобы настроить его для ресторанной программы. Я в жизни не слышала такой изящной игры.

– В самом деле?

– Ведь правда, мисс Кеннеди? Просто классическая игра. И знаете, он слепой. Бедный юноша, ему и двадцати лет не дашь.

– В самом деле? – повторил мистер Дедал.

Он снова отхлебнул и отошел в сторону.

– Так было жалко смотреть на его лицо, – сочувствовала мисс Дус.

Будь ты проклят, чертов ублюдок.

К ее сожаленью, звонок жалобно звякнул, вызов официанта. К дверям обеденной залы направился лысый Пэт, направился озабоченный Пэт, направился Пэт-официант. Пива клиенту. Пива отнюдь не моментально отпустила она.

Ленехан ждал терпеливо нетерпеливого буяна Бойлана, поджидал резвого звяканья.

Приподняв крышку, он (кто?) заглянул в гроб (гроб?), где шли наискось тройные (рояля!) струны. Он погладил (тот самый, кто милостиво поглаживал ее по руке) тройку клавиш, нажал на них, мягко педалируя, чтобы увидеть, как выдвигается вперед мягкий фетр, услышать приглушенное падение молоточков.

Два листа веленевой кремовой бумаги один про запас два конверта когда я служил у Хили премудрый Блум Генри Флауэр купил у Дэли. Так ты несчастлив в семейной жизни? Цветочек мне в утешение а булавка оборвет лю. Что-то в этом есть в языке цве. Это маргаритка была? Невинность значит.

Благонравная девица повстречать после мессы. Паакорна благодарим.

Премудрый Блум узрел на дверях рекламу, курящая русалка колышется на волнах. Курите русалку, это легчайшие сигареты. Струящиеся пряди волос – несчастная любовь. Ради какого-то мужчины. Ради Рауля. Он глянул и увидел вдали, на мосту Эссекс, яркую шляпу, маячившую над легкой коляской. Так и есть. Третий раз. Совпадение.

Позвякивая, колыхаясь на тугих шинах, коляска свернула с моста на набережную Ормонд. За ним. Рискнуть. Только надо быстрей. В четыре. Уже скоро. Ступай.

– С вас два пенса, сэр, – решилась напомнить продавщица.

– Ах, да… Я совсем забыл… Простите…

И четыре.

Она в четыре. Она чарующе улыбнулась Блукомуему. Блу улыб и быст выш.

Дня. Думаешь ты у ней главная спица в колеснице? Она так каждому. Всем мужчинам.

В дремотной тишине склонилось золото над страницей.

Из салона донесся долгий, медленно замирающий звук. То был камертон настройщика, который он забыл, который он задел. Снова звук. Который он сейчас взял, который сейчас вибрировал. Слышите? Он вибрировал, все чище и чище, мягче и мягче, двумя своими жужжащими ветвями. Еще медленней замирающий звук.

Пэт уплатил за бутылку с тугою пробкою для клиента – и вот поверх подноса, бокала, тугопробкой бутылки, лысый и тугоухий, вот он вступил, тихонько, вместе с мисс Дус:

– Уж меркнут звезды [1066] …

Безгласно из глубины пела песнь, выпевая:

– …утро брезжит.

Стайка крылатых нот, из-под чутких выпорхнув пальцев, прощебетала звонкий ответ. Хрустальные радостные ноты, сливаясь в гармонические аккорды, призывали голос, который воспел бы томление росистого утра, юности, прощанья с любовью, воспел бы утро жизни и утро любви.

– И жемчуг рос…

Губы Ленехана над стойкой вывели тихий зовущий свист.

– Но взгляните же, – сказал он, – о, роза Кастилии.

Звякнув, коляска замерла у обочины.

Поднявшись, свою книгу она закрыла, роза Кастилии. Страдающая и одинокая, в задумчивости она поднялась.

– Она сама пала или ее подтолкнули? – спросил он.

Свысока она бросила:

– Кто ни о чем не спрашивает, тому не солгут[1067].

Как леди, настоящая леди.

Буяна Бойлана модные рыжие штиблеты ступали, поскрипывая, по полу бара.

Да, золото взблизи, бронза поодаль. Ленехан услышал, узнал, приветствовал:

– Грядет герой-покоритель[1068].

Между коляской и окном, крадучись, пробирался Блум, непокоренный герой.

Заметить может. Сидел на этом сиденье: теплое. Черный кот, крадучись, пробирался, правя на портфель Ричи Гулдинга, приветно поднятый в воздухе.

– И мы с тобой…

– Я знал, что ты тут, – сказал Буян Бойлан.

В честь блондинки мисс Кеннеди он коснулся полей набекрень скошенного канотье. Она подарила ему улыбку. Однако сестрица бронза улыбкою ее превзошла, пригладив и оправив ради него свои еще более роскошные волосы, и бюст, и розу.

Бойлан заказал зелья.

– Чего твоя душа жаждет? Горького пива? Стаканчик горького, пожалуйста, и терновый джин – для меня. Еще нет телеграммы?

Нет еще. В четыре она. Все говорят четыре.

Красные уши и кадык Каули в дверях полицейского управлении. Избежать. А Гулдинг – это удача. Чего ему надо в Ормонде? Коляска ждет. Надо ждать.

Привет. Куда направляетесь? Перекусить? И я как раз тоже. Сюда вот.

Как, в Ормонд? Лучшее, что есть в Дублине. В самом деле? В ресторан. И там – тихо. Смотри, а тебя чтоб не видели. Что же, пожалуй, и я с вами.

Вперед. Ричи шел первым. Блум следовал за портфелем. Трапеза, достойная принца.

Мисс Дус потянулась достать графин, атласная ручка вытянута изо всех сил, блузка на груди вот-вот лопнет, так высоко.

– О! О! – крякал Ленехан при каждом ее новом усилии. – О!

Однако успешно она овладела добычей и с торжеством ее опустила вниз.

– Отчего вы не подрастете, мисс? – спросил Буян Бойлан.

Бронзоволосая, наливая из графина тягучий сладкий напиток для его уст, глядя на тягучую струйку (цветок у него в петлице, от кого это, интересно?), сладким голосом протянула:

– Мал золотник, да дорог.

О себе то есть. Налила аккуратно сладкотягучего терна.

– Ваше здоровье, – сказал Буян.

Он бросил на стойку крупную монету. Монета звякнула.

– Постойте-постойте, – сказал Ленехан, – я тоже…

– За ваше, – присоединился он, поднимая вспененный эль.

– Корона выиграет, это как пить дать, – заверил он.

– Я тоже малость рискнул, – сказал Бойлан и, подмигнув, выпил. – Не за себя, правда. Одному другу взбрело.

Ленехан потягивал пиво и ухмылялся, то на пиво поглядывая, то на губки мисс Дус, полуоткрытые, тихонько мурлыкающие песнь морей, которую прежде они выводили звонко. Адолорес. Восточные моря.

Часы зашипели. Мисс Кеннеди прошла мимо них (но от кого же этот цветок), унося поднос с чашками. Кукушка закуковала.

Мисс Дус взяла монету со стойки, резко крутнула ручку кассы. Касса дзинькнула. Кукушка прокуковала. Прекрасная египтянка, соблазнительно изгибаясь, позвякивая монетами в ящике, напевая, отсчитывала сдачу. С надеждой смотри на закат[1069]. Пробили. Для меня.

– Это сколько пробило? – спросил Буян Бойлан. – Четыре?

Часа.

Ленехан, маленькими глазками пожирая ее, напевающую, и напевающий бюст, потянул Бойлана за рукав.

– Давайте-ка послушаем бой часов, – предложил он.

Фирменный портфель Гулдинга, Коллиса и Уорда вел за собой заблумшую душу, Блума, между бездушных столиков. Неуверенный, с возбужденной уверенностью, под выжидательным взглядом лысого Пэта, выбрал он столик поближе к двери. Будь поближе. В четыре. Он что, забыл? Или тут хитрость?

Не прийти, раздразнить аппетит. Я бы не смог так. Но выжди, выжди. Пэт, наблюдая, выжидал.

Искрящаяся бронзы лазурь окинула небесно-голубые глаза и галстук Голубойлана.

– Ну, давайте, – настаивал Ленехан. – Как раз нет никого. А он ни разу не слышал.

– …уже и солнце высоко [1070].

Высокий и чистый звук поднимался ввысь.

Бронза– Дус, посекретничав с розой, ставши чуть розовой, пытливый кинула взгляд на цветок, на глаза Буяна.

– Просим, просим.

Он упрашивал ее сквозь повторявшиеся признания:

– С тобой расстаться не могу…

– Как-нибудь потом, – пообещала скромница Дус.

– Нет-нет, сейчас! – не отставал Ленехан. – Sonnez la cloche[1071]! Пожалуйста! Ведь нет никого.

Она огляделась. Быстрый взгляд. Мисс Кен не услышит. Быстрый наклон.

Два загоревшихся лица ловили каждое движение.

Неуверенные аккорды сбились с мелодии, снова ее нащупали, снова теряли и снова ловили, спотыкаясь. Затерявшийся аккорд[1072].

– Ну же! Действуйте! Sonnez!

Нагнувшись, она вздернула подол юбки выше колена. Помедлила. Еще помучила их, нагнувшись, выжидая, поглядывая лукаво.

– Sonnez!

Хлоп! Внезапно она оттянула, отпустила и тугая подвязка звонкохлопнула по зовущему похлопать тепложенскому тугому бедру.

– La cloche! – радостно вскричал Ленехан. – Сама научилась! Это вам не опилки.

Она надменно усмехлыбнулась (рыдаю! эти мужчины…), но, скользнув к свету, улыбнулась Бойлану ласково.

– Вы просто воплощение вульгарности, – сказала она, скользя.

Бойлан все смотрел на нее. Кубок свой поднеся к полным губам, осушил он крохотный кубок, втянул последние синеватые капли, густые и полновесные.

Зачарованно взгляд его провожал головку, в пространстве бара скользившую к зеркалам, в золоченой арке которых мерцали бокалы эля, рейнского и бургонского и рогатая раковина. Там, в зеркалах отраженная, бронза ее слилась с бронзой еще более солнечной.

Да, бронза совсем вблизи.

– …Мой милый друг, прощай!

– Все, ухожу, – нетерпеливо проговорил Бойлан.

Кубок свой резко отодвинул, взял сдачу.

– Погоди малость, – забеспокоился Ленехан, допивая поспешно. – Мне надо тебе сказать. Том Рочфорд…

– Да иди к богу в рай, – бросил Буян уже на ходу.

Ленехан срочно опрокинул остатки.

– Зачесалось у тебя, что ли? – недоумевал он. – Погоди, я иду.

Он пустился за быстрыми поскрипываньями башмаков, но у порога проворно осадил, приветствуя две фигуры, грузную и щуплую.

– Мое почтение, мистер Доллард!

– Что-что? Почтение! Почтение! – рассеянно откликнулся бас Бена Долларда, на миг оторвавшись от горестей отца Каули. – Ничего он вам не сделает, Боб. Олф Берген поговорит с долговязым. На сей раз мы этому Иуде Искариоту вставим перо.

Через салон проследовал мистер Дедал, вздыхая и потрагивая пальцем веко.

– Хо-хо, ей-ей, – вывел тирольскую руладу Бен Доллард. – Саймон, а вы бы спели нам что-нибудь. Мы слышали тут звуки рояля.

Лысый Пэт, озабоченный официант, ожидал, пока закажут напитки. Так, Ричи – виски. А Блуму? Подумать надо. Не гонять его лишний раз. Небось, мозоли. Четыре. Так жарко в черном. Конечно, и нервы тут. Преломляет (или как там?) тепло. Надо подумать. Сидр. Да, бутылку сидра.

– С какой стати? – возразил мистер Дедал. – Это я просто так бренчал.

– Ничего-ничего, давайте, – не отставал Бен Доллард. – Сгиньте, заботы[1073].

Идемте, Боб.

Рысцой он двинулся, Доллард, в необъятных штанах, впереди них (держите-ка мне вот этого в: ну-ну, давайте) в салон. Он плюхнулся, Доллард, на табурет. Плюхнулись узловатые лапы на клавиши. И замерли, плюхнувшись.

Лысый Пэт встретил в дверях златовласку, которая бесчайною возвращалась. Озабоченный, он желал виски и сидр. Бронзоволосая у окна сидела, бронза поодаль.

Звякнув, резво взяла с места коляска.

Блум услыхал звяканье, слабый звук. Уезжает. Слабый и судорожный вздох обратил он к немым голубеющим цветам. Звякнуло. Уехал. Звякнув. Слушай.

– Любовь и войну[1074], Бен, – сказал мистер Дедал. – Как в добрые старые времена.

Отважная мисс Дус, оставленная всеми взорами, отвела свой от занавески, не выдержав сокрушающего блеска лучей. Уехал. Задумчивая (кто знает?), сокрушенная (сокрушающие лучи), она опустила штору, дернув за шнур.

Облекла задумчиво (почему он так быстро уехал, когда я[1075]?) свою бронзу и бар, где стоял лысый подле златовласой сестрицы, неизящное сочетание, сочетание неизящное, антиизящное, в тихую прохладную смутную зеленоватую колышащуюся глубокую сень, eau de Nil.

– В тот вечер бедняга Гудвин аккомпанировал, – вспомнил и отец Каули. – Только они с роялем не совсем сходились во мнениях.

Не совсем.

– И устроили бурный спор, – дополнил мистер Дедал. – Ему тогда сам черт был не брат. На старичка порой находило в легком подпитии.

– Мать честная, а я-то, помните? – вступил и Бен дылда Доллард, оборачиваясь от многострадальных клавишей. – У меня еще как на грех не было свадебного наряда.

Все трое расхохотались. Он был рад, да наряд. Расхохоталось все трио.

Свадебного наряда не было.

– Но тут, нам на счастье, подвернулся дружище Блум, – продолжил мистер Дедал. – А, кстати, где моя трубка?

За трубкой за затерявшимся аккордом зашаркал он назад к стойке. Пэт лысый принес напитки Ричи и Польди. И отец Каули засмеялся опять.

– Это ведь я тогда спас положение, Бен.

– Не спорю, – признал Бен Доллард. – Я как сейчас помню эти узкие брючки. Вас осенила блестящая мысль, Боб.

Отец Каули покраснел до самых мочек ушей, розовых и блестящих. Он. Спас поло. Эти брю. Блесмыс.

– Я знал, что он на мели, – сказал он. – Жена его по субботам играла на пианино в кофейне за какие-то жалкие гроши, и кто-то мне подсказал, что она этим тоже занимается. Вы помните? Мы их разыскивали по всей Холлс-стрит, пока нам приказчик у Кео не дал адрес. Помните?

Бен вспоминал, и на широком лице его возникало изумленное выражение.

– Мать честная, чего у нее там не было, какие-то роскошные оперные плащи.

Трубку зажав, назад зашаркал мистер Дедал.

– В стиле Меррион-сквер[1076]. Мать честная, бальные платья, платья для приемов. И он никак не хотел взять деньги. Каково? Кучи каких-то, черт дери, треуголок, болеро, панталон. Каково?

– Вот-вот, – закивал мистер Дедал. – У миссис Мэрион Блум можно снять платье любого рода.

---

Дата добавления: 2015-07-12