Рахманинов

При моей первой встрече с ним в Ялте про­изошло между нами нечто подобное тому, что бывало только в романтическіе годы молодости Герцена, Тургенева, когда люди могли проводить целыя ночи в разговорах о «прекрасном, вечном, о высоким искусстве, впоследствии, до его последняго отъезда в Америку, встречались мы с ним от времени до времени очень друже­ски, по все же не так, как в ту встречу, когда, проговорив чуть не всю ночь на берегу моря, он обнял меня и сказал; «Будем друзьями на­всегда!» Уж очень различны были наши жиз­ненные пути, судьба все разъединяла нас, встречи наши были всегда случайны, чаще все­го недолги и была, мне кажется, вообще боль­шая сдержанность в характере моего высокаго друга. А в ту ночь мы были еще молоды, были далеки от сдержанности, как-то внезапно сбли­зились чуть не с первых слов, которыми обменялись в большом обществе, собравшемся, уже не помню почему, на веселый ужин в лучшей ялтинской гостинице «Россія». Мы за ужином сидели рядом, пили шампанское Абрау-Дюрсо, потом вышли на террасу, продолжая разговор о том паденіи прозы и поэзіи» что совершалось в то время в русской литературе, незаметно спу­стились во двор гостиницы, потом на набереж­ную, ушли на мол, — было уже поздно, нигде не было ни души, — сели на какіе-то канаты, дыша их дегтярным запахом и этой какой-то совсем особой свежестью, что присуща только черноморской воде, и говорили, говорили все горячей и радостнее уже о том чудесном, что вспоминалось нам из Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Майкова... Тут он взволнованно, медленно стал читать то стихотвореніе Майкова, на которое он, может быть, уже написал тогда или только мечтал написать музыку:

Я в гроте ждал тебя в урочный час.

Но день померк; главой качая сонной,

Заснули тополи, умолкли гальціоны:

Напрасно! Месяц встал, сребрился и угас;

Редела ночь; любовница Кефала,

Облокотясь на рдяныя врата

Младого дня, из кос своих роняла

Златые зерна перлов и опала

На синія долины и леса...

РЕПИН

Из художников я встречался с братьями Васнецовыми, с Нестеровым, с Репиным... Нестеров хотел написать, меня за мою худобу святым, в том роде, как он их писал; я был поль­щен, но уклонился, — увидать себя в образе святого не всякій согласится. Репин тоже удо­стоил меня — он однажды, когда я был в Петербурге с моим другом художником Нилусом, пригласил меня ездить к нему на дачу в Финляндіи, позировать ему для портрета. «Слышу от товарищей по кисти, — писал он мне, — слышу милую весть, что пріехал Нилус, наш художник прекрасный, — ах, если бы мне его краски! — а с ним и вы, прекрас­ный писатель, портрет котораго мечтаю напи­сать: пріезжайте, милый, сговоримся и засядем за работу». Я с радостью поспешил к нему: ведь какая это была честь — быть написанным Репиным! И вот пріезжаю, дивное утро, солнце и жестокій мороз, двор дачи Репина, помешавшагося в ту пору на вегетаріанстве и на чистом воздухе, в глубоких снегах, а в доме — все окна настежь; Репин встречает меня в вален­ках, в шубе, в меховой шапке, целует, обни­мает, ведет в свою мастерскую, где тоже мороз, как на дворе, и говорит: «Вот тут а и буду вас писать по утрам, а потом будем завтракать как Господь Бог велел: травкой, дорогой мой, трав­кой! Вы увидите, как это очищает и тело, и душу, и даже проклятый табак скоро бросите». Я стал низко кланяться, горячо благодарить, забормотал, что завтра же пріеду, но что сей­час должен немедля спешить назад, на вокзал, — страшно срочныя дела в Петербурге. И сей­час же вновь расцеловался с хозяином и пустил­ся со всех ног на вокзал, а там кинулся к бу­фету, к водке, жадно закурил, вскочил в вагон, а из Петербурга на другой день послал теле­грамму: дорогой Илья Ефимович, мол, в полном отчаяніи, срочно вызван в Москву, уезжаю нынче же с первым поездом...

Дата добавления: 2015-07-12