Лист 43

Вот как это случилось.

Вчера рано утром я вышел из пещеры. Были спокойны и неподвижны травы-деревья, густой чащей подступавшие к берегу. Я слышал звуки труб — это в травах шмели расправляли свои крылышки, приветствовали восходящее солнце и будили других шмелей: скорей к цветам! То и дело я останавливался. Чувствовал: из чащи на меня глядят чьи-то глаза. И всякий раз замечал муравьев. Это их мозаичные глаза осматривали все, что делается на берегу.

Я спустился на дно реки, осмотрел невод — не попались ли мальки? Пусто! Устал. Забрался в колокол паука-серебрянки, отдыхал. Было очень тихо. Я различал звуки водных глубин. Казалось, обитатели этих мест, проплывая мимо меня, ворчали, спорили, вели меж собой отрывистый разговор. Выходило так, будто рыбы меж собой говорят…

Рыбаки и моряки когда-то рассказывали, что они слышали, как ревет белуха, как пищит вьюн, как петушки (так ялтинские рыболовы называют триглей) любят поворчать. И будто сомы издают звуки, схожие со скрипом немазаной телеги, и что есть рыбы, которые хрюкают и каркают. Я не верил в эти рыболовецкие россказни. Но здесь, среди звуков, которые возникали и гасли вокруг меня в воде, я уловил вдруг чей-то острый писк. Уж не вьюн ли это? И сразу же вслед за этим я услышал звук ксилофона — словно музыкант ударил по его деревянным пластинкам молоточком. Тень большой рыбы проплыла мимо аэростата. Звук повторился. Да, рыбы… говорили.

Возникающие и исчезающие звуки, мелькающие тени, травы-деревья, поднимающиеся со дна и стелющиеся по воде… Полусумрак, окрашенный в легкий розовый цвет… И здесь, под водой, вспомнился мне бело-розовый сад. Солнце еще не взошло, и старые яблони прячут в полутьме свои кривые стволы, вымазанные белой известью и подпертые палками. Густой полусумрак под яблонями наполнен смешанным запахом речного тумана, свежей земли и мокрой росистой травы.

Здесь, сейчас под водой, я ощущал свет солнца совсем как тогда, в утреннем полусумраке под яблонями в саду.

Я срезал раковиной веревки аэростата, подвязал камни и пошел смотреть невод.

Вдруг мелькнули совсем близко две гигантские тени. Рыбы, хищные рыбы! Я бросился к большому камню, спрятался за ним. Две рыбины — каждая с тремя острыми иглами на спине — плыли одна вслед за другой. Тускло отсвечивали изогнутые иглы в воде. Колюшки! Вон их гнездо. Огромное, с двумя отверстиями. Одна колюшка скрылась в гнезде. А другая, расцвеченная яркими красками, осталась у входа в него. В гнезде запоздалая колюшка откладывала икру, а расцвеченный самец (он и сделал это гнездо) сторожил вход.

Я глядел из-за камня на гнездо и думал: «А что, если в нем мой дневник?» Его могло загнать туда течение, могла вплести с растениями и сама колюшка. И лежит он рядом с икринками, охраняемый сторожем со страшными иглами. Не улучить ли мне минуту и не заглянуть ли в гнездо? Но я побоялся это сделать. И даже не колюшка, а сама мысль об иголках меня испугала. Мимо, дальше!

Я подошел к неводу и ахнул. Мой невод был порван, а в его отверстии застряло несуразное сооружение — огромный передвижной дом-футляр ручейника. Он покачивался, верно, пытался продолжать свой путь. Конечно, вся рыба из невода ушла. Ну и пусть — уж больше я сюда не вернусь. Я оглядел внимательно архитектуру передвижного дома, порвавшего мой невод: какое занятное, но серьезное сооружение!

И тут… тут…

Между кусочками коры, веточек, хвоинок, из которых ручейник соорудил свой дом, я увидел продолговатую, хорошо знакомую мне, отливавшую желтизной пачку листков. Это был мой дневник, выпавший из мешка. Подняв со дна реки осколок раковины, я стал разрушать стену дома.

Удар, опять удар… Без устали колотил я по ловко сработанному сооружению, срезал паутинки, которыми ручейник скрепил части своего жилища.

На берег я вернулся с дневником.

Дата добавления: 2015-07-12