LIV ПУТИ В НЕБЕ

Было к полуночи, но не собирались уезжать: уютно чувствовалось всем, легко, свободно. Молчаливый Кузюмов оживился. На ужин не остался, — в угловой накрывали холодный ужин. Благодарил за чудесный вечер. «И… трудный», — сказал он, прощаясь с Даринькой. Уехал под музыку и бенгальские огни.

Говорили, как Кузюмов переменился, совсем другой… Все были в легком опьянении. Караваев играл «лунную сонату». Надя увела Дариньку на веранду.

— Он неузнаваем… так перемениться!..

— Может быть… ошибались в н е м?.. — сказала Даринька, вспомнив, что сказал в Москве Кузюмов, как лгут о нем.

И еще вспомнила, как тетя Оля ездила в Оптину, и батюшка Амвросий сказал на ее тревогу, что Кузюмов может покончить с жизнью, если она ему откажет: «И без нас с тобой спасется… придет часок». Вспомнив это, и как сличали портрет с нею, она поняла, что хотел выразить Кузюмов словами «и… т р у д н ы й». Не было в ней ни смущенья, ни тревоги, а грусть и жалость.

Закусывали у стола, будто на станции… — «на Тулу… второй звонок!..» Пили за дорогих хозяев. Сковородка пробила глухой час ночи. Давно прокричали первые петухи. Пора и ко дворам.

Кто-то крикнул с веранды:

— Глядите!.. в небе что-о!..

Высыпали на темную веранду.

В небе, к селу Покров, вспыхивали падающие звезды, чертили линии, кривые. Казалось, взлетали далекие ракеты. Зрелище было необычное, хотя каждый видал не раз падающие звезды: это был «звездный ливень». Звезды чертили огненные свои пути. Пути пересекались, гасли. Иные взвивались до зенита, иные скользили низко.

— Виктор Алексеевич, вы ведь и астроном… что это, научно точно, — «падающие звезды»?.. — спросил кто-то.

Виктор Алексеевич сказал:

— Только гипотезы… точно неизвестно. Может быть, пыль миров угасших. Это лишь кажется, что все являются из одного угла: они из беспредельности…

— В конце июля… сегодня как раз 30-е… их путь скрещивается с земной дорогой, в созвездии Персея… вон, к Покрову!..

Кто-то спросил:

— Пути их постоянны?

Виктор Алексеевич не мог сказать: тысячелетия, в одну и ту же пору, из той же части неба… — «видимо, постоянны, по установленным законам…»

— А кто установил им пути?.. — спросила в темноте Даринька.

— Этим астрономия не задается. На это наука не дает ответа. Никогда не даст. Э т о — за пределами науки, область не знания, а —?..

— Почему же «никогда»?!.. — кто-то возразил, — принципиально наука беспредельна!..

— Относительно. Наука — мера. Можно ли б е з м е р н о с т ь… мерой?!.. — как бы спросил себя Виктор Алексеевич. — Тут… — он махнул в пространство, — другое надо… я не знаю!..

Это «я не знаю» вышло у него резко, раздраженно.

— Мысль бессильна… постичь Бе з м е р н о е!..

Молчали.

— Надо быть смелым: разум бес-си-лен пред Б е з м е р н ы м! — воскликнул Виктор Алексеевич. — Надо… в е р о й?.. Лишь она как-то постигает Абсолютное. Другого нет…

И почувствовал, как Даринька схватила его руку и прильнула. Этого никто не видел.

Тихо было. Звездный ливень лился. Бесшумно, непреложно тянулись огненные нити неведомых путей, к земле и в небо, скрещивались, гасли.

Тут случилось маленькое совсем, вызвавшее чей-то смех.

— Но в этом маленьком, — вспоминал Виктор Алексеевич, — для нас обоих было столь большое, что спустя столько лет я еще слышу этот потрясенный голос.

— Премудрость!.. глубина!!.- крикнуло из цветника, из тьмы.

— Это наш Дормидонт, садовник!.. — вскрикнула Даринька.

Отъезжали с бенгальскими огнями, бряцали колокольцы, трубили, отдаляясь, трубы.

Все затихло. В доме огни погасли. Даринька сказала:

— Посиди, я принесу тебе. Было суматошно эти дни.

Виктор Алексеевич остался на веранде. Смотрел на падавшие звезды. Усиливался «ливень». Все рождались из созвездия Персея, в той стороне, где теперь спало село Покров.

Вторые петухи запели. Начали в Зазушье, гнездовские, Потом перекатилось к Покрову. А вот — уютовские, громче.

Виктор Алексеевич смотрел, прислушиваясь к крикам петухов. Вспоминал мартовскую ночь, когда перед его душевным взором дрогнуло все небо, вспыхнуло космическим пожаром, сожгло рассудок… и он почувствовал б е з д о н н о с т ь. Ярко вспомнил, как т а м, в не постижимой мыслью глубине, увидел тихий, постный какой-то огонечек, чуточный проколик, булавочную точку света… о, какая даль!.. — и, в микромиг, ему открылось- не умом, а чем-то… сердцем?.. — «надо та-ам?.. за этим, беспредельным… искать Н а ч а л о?!.. где — т а м?.. Но т а м — в с е т о ж е, т о ж е, как это разломившееся небо!.. дальше н е л ь з я, з а к р ы т о Т а й н о й».

Теперь это «закрыто Тайной» он принимал спокойно. Смотрел и думал: «…из созвездия Персея, где Покров… все вместе, в с е — о д н о, р а в н о перед Безмерным… Покров с Персеем, петухи, отмеривают время… н а д о т а к?..»

Той же ночью записал в дневник, влил в меру:
Побеждающей
Предела нет Безмерной Воле,
Число и мера в Ней — одно:
И Млечный Путь, и травка в поле,
Звезда ли, искра… — в с е — р а в н о:
Все у Нея в Безмерном Лоне:
Твоя любовь, и ты сама, —
Звезда Любви на небосклоне, —
Светляк — и солнце. Свет — и тьма.

Пометил: «В ночь на 31 июля, 1877. Уютово, Звездный ливень».

— Вот, Витя… от меня, тебе.

В и т я… Это слышал он в первый раз: другую ласку, ближе.

— Это… что?.. — спросил он, принимая в темноте.

— Евангелие. Лучше не могу тебе. Тут — в с ё.

— В с ё… — повторил он.

— В с ё.

С того часу жизнь их получает путь. С того глухого часу ночи начинается «путь восхождения», в радостях и томленьях бытия земного.

Март 1944 — январь 1947

Париж

Дата добавления: 2015-07-12