Глава 8. Перенесенный по кусочкам из палаццо Дати и кропотливо воссозданный салон эпохи

Перенесенный по кусочкам из палаццо Дати и кропотливо воссозданный салон эпохи позднего Ренессанса стал одним из самых примечательных мест музея искусств «Метрополитен». Сегодня этот внушительный, но в то же время скромный и строгий выставочный зал выбрали, чтобы провести поминки по Джереми Гроуву.

Сопровождая Пендергаста, д'Агоста при полной форме и знаках отличия не знал, куда себя деть. Добро бы гости сразу принимали его за недостойного внимания телохранителя, так ведь прежде каждый считал своим долгом обернуться и ощупать полицейского взглядом, словно какой-нибудь диковинный экспонат.

Он прошел за Пендергастом в зал и поразился, как стол не треснул под тяжестью угощений. Рядом стоял такой же – с вином и крепкими напитками, которых хватило бы свалить стадо носорогов. Гроув только два дня как помер, и если это и поминки, то скорее уж ирландские. В Нью-Йорке д'Агоста работал с копами-ирландцами и бывал на таких – повезло, он выжил[10].

Устроители задумали шведский стол, так что гости не сидели с набожным видом, а всей ордой кочевали по залу. Рядом с накрытой ковром сценой, где дожидался своего часа маленький подиум, развернули оборудование телевизионщики. Из дальнего угла сквозь шум толпы еле-еле пробивались звуки клавесина. Если в зале кто-то и ронял слезу по Джереми Гроуву, этот кто-то хорошо спрятался.

– Винсент, – наклонился к д'Агосте Пендергаст, – самое время делать запасы съестного. С подобной толпой еды надолго не хватит.

– Съестного? Вы о продуктах на том столе? Нет уж, спасибо.

Знакомство с литературной тусовкой научило д'Агосту, что богемные вечеринки сервируются исключительно икрой или сыром. При запахе этих деликатесов его всегда тянуло проверить подошвы ботинок и оглянуться, не привел ли кто собаку.

– Ну, вливаемся? – И Пендергаст с грацией сильфиды заскользил сквозь толпу.

На сцену выбрался высокий человек в безупречном костюме: волосы тщательно зализаны назад, лицо сияет от наведенного гримерами лоска. Толпа умолкла еще прежде, чем он подошел к микрофону.

– Сэр Жервес де Ваше, директор музея. – Пендергаст взял д'Агосту под локоть.

Элегантно, с подчеркнутым достоинством, директор снял микрофон со стойки.

– Приветствую всех вас, – видимо, не сочтя нужным представляться, сказал он. – Мы здесь, чтобы почтить память нашего друга и коллеги Джереми Гроува. Почтить, однако, не кислыми минами и траурными речами, а едой и выпивкой, под музыку и с весельем.

В момент, когда речь началась, Пендергаст замер, его взгляд безостановочно рыскал по залу.

– Впервые я встретил Джереми Гроува лет двадцать назад, когда он писал обзор нашей выставки работ Моне. То была классическая статья в стиле Гроува, если можно так выразиться.

Что значит «стиль Гроува», знали все, и рябь смеха тронула гладь тишины.

– Джереми Гроув, помимо всего прочего, всегда говорил правду – такой, какой ее видел, решительно и со вкусом. Многие званые обеды остались бы серыми, если бы не его острый, как рапира, ум и непочтительные реплики...

Отключившись от происходящего, д'Агоста наблюдал за Пендергастом. Фэбээровец в деле – зрелище потрясающее. Наметив цель, он двинулся к ней с плавностью акулы, почуявшей кровь. У стола с выпивкой угощался молодой человек с аккуратной козлиной бородкой и невероятно большими и ясными голубыми глазами. Хрустальный кокон бокала пауком сжимали пальцы – еще длиннее и тоньше, чем у Пендергаста.

– Морис Вильнюс, художник-абстракционист, – пробормотал фэбээровец. – Один из тех, кто пользовался особым вниманием Гроува.

– Что значит «особым вниманием»?

– Несколько лет назад Гроув написал критическую статью на его работы. Вот самая яркая фраза: «Своей заурядностью его картины вызывают благоговейный трепет. Нужен особый талант, чтобы творить посредственность на таком уровне, и Вильнюс обладает этим талантом в избытке».

– Убить за такое не грех, – проглотил смешок д'Агоста.

Поспешно сделав серьезную мину, он с Пендергастом направился к Вильнюсу, который как раз обернулся.

– А, Морис! Как поживаете? – спросил Пендергаст.

Угольно-черные брови художника приподнялись, и д'Агоста, хлебнувший в свое время критики, ожидал взрыва гнева или хотя бы негодования. Однако лицо Вильнюса озарилось широкой улыбкой.

– Мы знакомы?

– Мельком – на открытии вашей выставки в прошлом году. Моя фамилия Пендергаст. Я подумываю купить кое-что из ваших чудесных работ для апартаментов в Дакоте.

– Польщен, – еще шире улыбнулся Вильнюс. – Приходите в любое время, – добавил он с русским акцентом. – Пожалуй, сегодня. Вы станете моим пятым покупателем на этой неделе.

– Неужели? – стараясь не выдать удивления, произнес Пендергаст, в то время как на заднем плане директор бубнил: «...Человек мужественный и решительный, он не ушел покорно в мрак ночной...»[11] – Морис, – продолжил Пендергаст. – Я бы хотел поговорить о Гроуве, о его последней...

Внезапно в разговор вмешалась женщина средних лет, похожая на труп, задрапированный в бархат и блестки. Словно на буксире, она тащила за собой высокого мужчину в смокинге, сверкавшего жемчужно-гладкой лысиной.

– Морис, – она потянула Вильнюса за рукав, – я просто обязана поздравить тебя лично. Великолепная вышла статья о твоих работах. Жаль, Гроув с ней запоздал.

– Вы уже читали? – обернувшись, спросил Вильнюс.

– Только сегодня, после полудня, – ответил высокий господин. – Мне в галерею прислали по факсу корректурный вариант.

–...прозвучит одна из любимых Джереми сонат Гайдна... – Слова директора уходили в пустоту – гости не слушали.

Вильнюс на мгновение обернулся к Пендергасту.

– Было приятно вновь повидаться, мистер Пендергаст, – сказал он, вынимая из кармана визитную карточку. – Вот, заходите ко мне в студию когда пожелаете. – Удаляясь в сопровождении древней леди с эскортом, он произнес: – Поражаюсь, как быстро разносятся вести – статья выходит лишь завтрашним утром.

– Любопытно, – прошептал Пендергаст, глядя им вслед.

Де Ваше тем временем завершил речь. Публика словно того и ждала – все кинулись к еде и напиткам. Надрывался клавесин, но бряцанье столовых приборов, перезвон хрусталя и светские пересуды поглотили все прочие звуки.

Пендергаст стрелой понесся сквозь толпу. На этот раз целью стал спускавшийся со сцены директор «Метрополитена».

Заметив Пендергаста с д'Агостой, де Ваше остановился.

– Пендергаст!.. Только не говорите, что дело поручили вам.

Пендергаст кивнул, и француз поджал губы.

– Официально? – спросил он. – Или вы здесь как друг?

– Разве у Гроува были друзья?

– И то верно, – усмехнулся де Ваше. – Джереми был чужд дружбе, держался от нее на расстоянии. Помню, на одном званом ужине он попросил сидящего напротив не клацать за едой передними зубами, словно крыса. Джереми не заботило, что пожилой господин – совершенно безобидный, он видел только вставную челюсть, которая клацала. Потом кто-то капнул ему на галстук соусом, и Джереми поинтересовался у обидчика, не ученик ли тот экспрессиониста Джексона Поллока. – Сэр Жервес усмехнулся. – И это только на одном ужине. Может ли человек, для которого подобная манера общения – норма, иметь друзей?

Тут сэра Жервеса окликнула группа обвешанных драгоценностями матрон, и де Ваше, извинившись перед Пендергастом и кивнув д'Агосте, отошел. Взгляд Пендергаста вновь принялся блуждать по залу и наконец остановились на группе людей возле клавесина.

– Voila, – сказал Пендергаст. – Основная жила.

– Кто?

– Те трое. Только что мы видели Вильнюса – он первый, а они – последние в списке гостей с вечеринки у Джереми Гроува. Из-за них мы сюда и пришли.

Взгляд д'Агосты зацепился за непримечательного мужчину в сером костюме. Рядом же стояла похожая на призрак пожилая дама. Ее лицо, несмотря на грим и румяна, ясно говорило, что даже коллагеновые инъекции в конце концов пасуют перед страшной цифрой «шестьдесят». Разодетая в пух и прах, дама похвалялась маникюром, завивкой, но главное – ожерельем из необычайно крупных изумрудов. Д'Агоста даже подумал, не сломается ли под такой тяжестью хрупкая шея.

Однако больше всех выделялся мужчина по другую руку от женщины: невероятно толстый, в роскошном сизом костюме, дополненном шелковой жилеткой, белыми перчатками и золотой цепью.

– Женщина, – пробормотал Пендергаст, – это леди Милбэнк, вдова седьмого барона Милбэнка. Поговаривают, яд ее сплетен по крепости не уступает абсенту, который она обожает, равно как спиритические сеансы и воскрешение мертвых.

– Ее саму не мешало бы воскресить.

– Как же я соскучился по вашему сарказму, Винсент. А вон тот крупный господин – это, несомненно, граф Фоско. Много слышал о нем, но вижу впервые.

– Он весит, наверное, фунтов триста.

– И все же обратите внимание, как легко держится. Ну а высокий человек в сером костюме – Джонатан Фредрик, критик-искусствовед из «Арт-энд-антиквитис».

Д'Агоста кивнул.

– Рискнем заглянуть в пещеру льва?

– Стихия ваша – рулите.

Пендергаст широким шагом подошел к троице, ловко и бесцеремонно подхватил ручку леди Милбэнк и поднес ее к губам. Лицо старой женщины вспыхнуло под слоем грима.

– Разве мы имели удовольствие быть...

– Нет, – сказал Пендергаст. – И тем прискорбнее. Меня зовут Пендергаст.

– Пендергаст... А кто же ваш друг? Телохранитель? – Вся троица усмехнулась.

Рассмеялся и Пендергаст.

– В некотором роде.

– Если он подхалтуривает, – сказал Фредрик, – ему лучше было прийти в штатском. Все же поминки...

И не думая поправлять Фредрика, Пендергаст лишь грустно покачал головой:

– Ужасно жаль Гроува.

Троица закивала.

– Ходят слухи, будто в ночь смерти он давал прием.

Наступила внезапная тишина.

– Мистер Пендергаст, – съязвила наконец леди Милбэнк, – ваша прозорливость не знает границ. Видите ли, мы все были на той вечеринке.

– Замечательно. Говорят также, убийцей мог быть кто-то из гостей.

– Вы рассуждаете прямо как Эркюль Пуаро! – возбужденно воскликнула леди Милбэнк. – Жду не дождусь, когда же вы скажете, что у каждого здесь имелись причины покончить с Гроувом. Да, мистер Пендергаст, причины были. Раньше. – Она обменялась быстрыми взглядами с Фредриком и Фоско. – Но оглянитесь: мы не единственные. Не так ли, Джейсон? – повысила она голос.

Мимо как раз проходил юноша с бокалом шампанского; в петлице его желто-коричневого пиджака – в тон волосам – алела орхидея.

– О чем вы? – нахмурился молодой человек, останавливаясь.

– Это Джейсон Принц, – издевательски рассмеялась леди Милбэнк. – Джейсон, я тут рассказываю мистеру Пендергасту, сколь многие из гостей желали Джереми Гроуву смерти. А ведь у тебя репутация настоящего Отелло.

– Зато вы все та же пустозвонка! – вспыхнул Принц и зашагал прочь.

Залившись смехом, леди Милбэнк поддела Фредрика:

– И тебя Джонатан, Гроуву случалось выставить. Ведь так, Джонатан?

– Да, – иронично усмехнулся тот. – Гроув записал меня в армию своих жертв.

– Напомни, какое прозвище он тебе дал? Надувная Женщина Критиков, а?

– Язык у Гроува был подвешен. – Мужчина и глазом не моргнул. – Но ведь прошло уже больше пяти лет. Я полагал, ты забыла. Или хотя бы помнишь, что мы договорились хранить это в тайне.

– А вот и граф, главный подозреваемый. Посмотрите на него! Сразу видно, этот человек полон темных секретов. Он итальянец, а вы же их знаете.

– Мы, итальянцы, заблудшие твари, – улыбнулся граф.

С любопытством посмотрев на Фоско, д'Агоста поразился его глазам темно-серого цвета, похожим на два глубоких колодца кристально чистой воды. Несмотря на возраст под шестьдесят, лицо графа светилось здоровьем.

– И наконец я, – продолжила леди Милбэнк. – Разрешаю предположить, что у меня был идеальный мотив. В конце концов, мы с Гроувом были любовниками. Cherchez la femme[12].

Д'Агоста вздрогнул, но вздрогнул и Фредрик. Похоже, фантазия нарисовала обоим одну и ту же картину.

– Прошу простить, – тихонько ретировался критик, – у меня важная встреча.

– Полагаю, – улыбнулась леди Милбэнк, – по поводу нового назначения?

– По правде говоря, да. Мистер Пендергаст, рад был познакомиться.

В разговоре возникла короткая пауза. Серые глаза Фоско остановились на Пендергасте, и на губах графа заиграла улыбка.

– Что ж, мистер Пендергаст, – сказал итальянец. – Прошу, поведайте, как с этим делом связана ваша служба?

Пендергаст спокойно достал бумажник и открыл его медленно, благоговейно, словно шкатулку с драгоценностями. В свете большого зала сверкнул значок.

– Ecce signum![13] – восхищенно воскликнул граф.

Пожилая дама отступила на шаг.

– Вы? Полицейский?

– Специальный агент Пендергаст, Федеральное бюро расследований.

– Ты знал, – накинулась леди Милбэнк на графа. – Знал и позволил мне сделать нас подозреваемыми!

– Уже когда мистер Пендергаст подошел, – улыбнулся граф, – я распознал в нем полицейского.

– Но я не распознала в нем агента.

– Надеюсь, сэр, – обратился граф к Пендергасту, – информация Эвелин принесет пользу?

– И большую, – ответил Пендергаст. – Много слышал о вас, граф Фоско.

Граф улыбнулся.

– Полагаю, вы с Гроувом долгое время дружили?

– Нас объединяла любовь к музыке и живописи, а еще к их величайшему союзу – к опере. Вы, случайно, не любитель оперы?

– Нет, не любитель.

– Нет? – Брови графа выгнулись дугой. – Почему же?

– Всегда считал оперу вульгарной и инфантильной. Предпочитаю симфонию – чистую музыку, без мишуры декораций, костюмов, мелодрамы, секса и крови.

Д'Агоста подумал, что граф застыл как громом пораженный. Однако это только казалось. Фоско тихонько смеялся, что было видно по едва заметным волнениям, исходящим из самого нутра тучного тела. Смеялся граф достаточно долго, а затем, промокнув платочком уголки глаз, уважительно захлопал в пухлые ладоши.

– Ну-ну. Вижу, вы джентльмен твердых взглядов. – Он наклонился к Пендергасту и запел глубоким басом, слегка перекрывая шум в помещении:

Braveggia, urla! T'affretta

a palesarmi il fondo dell'alma ria!

Выпрямившись, граф просиял и огляделся.

– «Тоска», одна из моих любимых.

Пендергаст слегка поджал губы.

– «Кричи, хвастун, – перевел он. – Как же ты торопишься выставить напоказ остатки ничтожной душонки!»

Все замерли, ожидая, что граф ответит на столь прямой вызов. Но Фоско лишь улыбнулся:

– Браво. Вы говорите по-итальянски?

– Ci provo, – сказал Пендергаст.

– Дорогой мой, перевести Пуччини так хорошо и сказать просто «пытаюсь» – это, поверьте, самоуничижение. Значит, вам не нравится опера? Надеюсь только, в живописи ваши интересы не столь обывательские. Здесь в зале висит картина самого Гирландайо. Нельзя упускать шанс насладиться божественным творением, идемте.

– Возвращаясь к нашему делу, – сказал Пендергаст, – не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

Граф кивнул.

– Опишите настроение Гроува в ночь смерти. Он был подавлен? Напуган?

– Да, был. Но давайте же взглянем поближе. – И граф повел их к картине.

– Граф Фоско, вы одним из последних видели Гроува в живых. Я буду очень признателен, если вы мне поможете.

– Простите, если покажусь легкомысленным, – граф снова похлопал в ладоши, – но меня восхитил ваш стиль работы. Я страстный поклонник английских детективных романов. Они, возможно, то единственное, за что стоит любить английский язык. Хотя, признаюсь, самому быть подозреваемым – чувство не из приятных.

– Такова проза жизни. Как вы думаете, почему Гроув был подавлен?

– Видите ли, он за весь вечер не смог высидеть спокойно и пяти минут. Даже к вину не притронулся – мыслимое ли дело для Джереми Гроува! То и дело выкрикивал что-то невпопад, иногда плакал.

– Что же его угнетало?

– Он боялся дьявола.

Не сдержав возбуждения, леди Милбэнк захлопала в ладоши.

– Почему вы так думаете? – Пендергаст пристально посмотрел на Фоско.

– Когда я уходил, Гроув задал наистраннейший вопрос: католик ли я? Я сказал «да», и он попросил одолжить ему крест.

– И?..

– Я одолжил. Должен признаться, прочитав утренние газеты, я слегка опасаюсь за его сохранность. Можно мне будет вернуть его?

– Теперь это вещественное доказательство.

Граф облегченно вздохнул.

– Но со временем я смогу получить его назад, правда?

– Боюсь, сохранившиеся драгоценные камни послужат слабой заменой всей вещице.

– Отчего же?

– Ваш крест сильно оплавился.

– Как! – вскричал граф. – Бесценная фамильная реликвия, десять поколений Фоско носили его! Мне он достался от дедушки на конфирмацию! – Фоско быстро взял себя в руки. – Судьба капризна, мистер Пендергаст. И с этим ничего не поделаешь, так же, как и с тем, что у нас с Гроувом осталось незавершенное дело, и с тем, что по вине Гроува погибла бесценная реликвия. А теперь, – граф потер руки, – может, совершим обмен? Я удовлетворил ваше любопытство, удовлетворите же и вы мое.

– Увы, я не вправе раскрывать материалы дела.

– Дорогой мой сэр, кто говорит о деле?! Я имел в виду живопись! Я бы оценил ваше мнение.

Пендергаст развернулся к картине и навскидку произнес:

– В том, как написаны лица крестьян, четко прослеживается влияние триптиха Портинари.

– Гений! – улыбнулся граф Фоско. – Что за глаз!

Пендергаст отвесил легкий поклон.

– Я не о вас, мой друг. Я о художнике. Чудо. Гирландайо написал это небольшое панно, а триптих прибыл из Фландрии во Флоренцию только через три года. – С сияющей улыбкой граф огляделся.

– Но за пять лет до прибытия триптиха семья Портинари получила его этюды, – холодно ответил Пендергаст. – И Гирландайо видел эти наброски. Удивлен, граф, что вы не знали.

Улыбка исчезла с лица графа, однако тут же вернулась, и Фоско зааплодировал:

– Отлично, отлично! Вы побили меня на моем же поле. Мне и правда следует изучить вас получше, мистер Пендергаст: для полицейского вы исключительно образованы.

Дата добавления: 2015-07-11