– Сегодня выходной, что ли?! – не удержалась Берта.
– Нет, день рабочий, но верфь и часть порта закрыты. Людей уволили, – Саня уверенно вел дорогой автомобиль и присматривался к Берте, – без работы многие сейчас сидят. Я у себя несколько вакансий открыл, так ты не представляешь, что творится, даже деньги предлагают, ну не прямо, так, в конверте, а две первые зарплаты готовы отдать.
– Это же надо, а почему порт-то закрыли?
– Разворовали, если по-простому. Так что у тебя там с ремонтом?
– Ай, – Берта сделала вид, что уже забыла про свои проблемы, – ты лучше скажи, чем занимаешься?
– Бизнесом, – туманно и многозначительно произнес Саня.
– Понятно, все тем же… – Берта вздохнула.
– Нет, совсем не тем. У меня свое производство. Отец, конечно, помог.
Берта отметила, что «отец» Саня произнес с оттенком гордости.
– Да? Ты – молодец, – Берта хотела расспросить подробнее, но решила, что еще не время. Она вообще не любила задавать вопросы, понимая, что ответы могут не дать точной информации. Берта предпочитала наблюдать…
Саня же еще несколько раз задал вопрос про ремонт, но, уяснив, что Берта обсуждать это не желает, тему оставил. «Ладно, она всегда была гордячкой!» – подумал про себя он и задал вопрос, который давно уже мучил его:
– Ты там в своей Англии замуж еще не собираешься?
– Саня, ты как себе это представляешь?! У меня там сплошная учеба, уроки, зачеты и экзамены. У меня времени на сон иногда не хватает!
Саня, хоть и хотел бы услышать что-то вроде: «Что ты, я думаю только о тебе!», все равно вздохнул с облегчением. Он уже успел заметить, что Берта изменилась – в ней появилась «цепкость» – внимательный взгляд, настойчивое женское кокетство и грация, присущая молодым женщинам, уже знающим себе цену. Еще он заметил, что она как-то быстро перевела разговор на другую тему. «Что ж, сам виноват! Еще тогда было ясно, что за «пацана» замуж не пойдет. Ну, ладно, будем завоевывать!» Саня уже парковал машину рядом со своим новым офисом.
– Не возражаешь, зайдем на минуту. Кое-что уточнить надо. А потом поедем погулять и пообедать.
Берта не возражала. Она вдруг поняла, что мудрец, написавший, что легко спрятать ненависть, трудно скрыть любовь, но всего труднее скрыть равнодушие, был прав. Саня, при всех изменениях, которые с ним произошли, не вызывал у нее ничего, кроме спокойного удивления. И это удивление было доброжелательно-нейтральным.
Офис Сани, его оформление, количество сотрудников и то, как Саня с ними разговаривает, – все это Берту удивило. Перед ней был деловой человек, строящий свой бизнес не «по понятиям», а по разуму. И судя по всему, подчиненные это ценили.
В свое время Саня стал бандитом от скуки и по недомыслию. В нем не было жестокости, не было тупой вероломной агрессии и не было жадности. Он даже романтики особой не видел в том образе мыслей и действий, которые были приняты в его кругу. Сане была интересна «финансовая интрига» как таковая. В глазах соратников он выглядел чуть ли не трусом – в потасовках не участвовал, «банда на банду» не ходил и оружия при себе не носил. Попытки обратить его в «веру» успеха не принесли.
– Пацаны, на ваучерах и пирамидах люди больше зарабатывают, чем при помощи восьмого калибра. А потом, сравнительно безопасно…
И действительно, пока самая бойкая верхушка залечивала раны в Карловых Варах и Баден-Бадене, Саня финансово интриговал. Эти интриги были весьма эффектны и эффективны – братва оценила и оставила Саню в покое. Больше никто не предлагал ему поучаствовать в разборках. Саня наслаждался – сложные схемы займов, выпуск «ценных» бумаг, которые почти ничего не стоили, мнимое акционирование предприятий и прочие «чудеса». Мук совести Саня не испытывал, ведь он никого не убивал. Постепенно его положение – немного в стороне от разбойного мейнстрима – упрочилось.
В уголовном деле на их группировку ничего не говорилось о его совещательно-консультативных функциях и особенно подчеркивалось его неучастие в разбоях. Этот факт и помощь отца спасли его.
Личная жизнь Сани вмещалась в короткий и почти безрадостный отрезок между домом любовницы Валентины и сауной, где ребята развлекались и совещались по выходным. В сауну приезжали веселые дорогие девочки, недорогими друзья Сани торговали сами. В душе же он был верен своей детской любви по имени Берта. Впрочем, это была даже не любовь, а мечта – мечта о собственном доме, жене – красивой умнице, обязательно с сильным характером – на униженных и потерявших себя женщин он нагляделся вдоволь. В перспективе виделись и дети, но пока Саня четко представлял себе только жену.
В Берту Саня был влюблен еще с тех пор, как она маленькой девочкой приехала в их город. Девочку эту всегда обступали родные, которые словно щитами ограждали ее от возможных жизненных неприятностей и, судя по всему, заодно и от радостей. Девочка, несмотря на многочисленную родню, казалась одинокой. Саня был старше и как-то раз, встретив Берту с отцом, заговорил с ними.
– Не бойтесь отпускать ее в школу одну. Мы на одном этаже учимся, я присмотрю за ней.
Произнеся это, Саня так смутился и покраснел, что на его глазах выступили слезы. Он собрался было отойти, но его остановили:
– Спасибо, теперь я буду спокоен за свою дочь, – отец Берты протянул руку Сане.
И хотя девочку по-прежнему провожали, Саня был горд своим поступком и чувствовал себя ответственным за Берту.
В ней Сане нравилось все – глаза, аккуратное форменное платье, длинные ноги – очень долго Берта была выше на целую голову. Но в особенности ему нравилась ее коса – тугая, из белых, выгоревших на солнце волос. В старших классах, когда Берта стала красавицей, ухаживания Сани приобрели несколько деспотический характер, на правах сильного он «выдавил» всех возможных конкурентов. Сам же он неустанно следовал за ней.
Взрослея, Саня приглядывался к семье Берты, к ней самой и сделал для себя вывод, что с этими людьми можно жить только по их законам. Это Сане нравилось, как нравились и сами законы. В его доме частые материнские слезы, отец, пренебрегающий вежливостью и уважительными манерами по отношению к близким, громкие ссоры – все это создавало ощущение угрожающей зыбкости. Потом отец оставил мать, и в эту брешь в семейных стенах потянуло хулиганским, почти бандитским сквозняком. Саня зажил своей жизнью как черновой, постоянно держа в мыслях ту самую «жизнь набело», которая будет в будущем с повзрослевшей Бертой.
Сейчас, преобразившись, он был готов к браку с Бертой, но за время ее отсутствия забыл, какая она красивая. Ее лицо холодной красоты словно сковало его. Все, о чем он мечтал и что в его воображении казалось простым и естественным – она приедет, он сделает ей предложение, они поженятся, – вдруг стало почти невозможным из-за этого ее взгляда. Спокойного и отстраненного. Нет, она, улыбаясь, поцеловала Саню в щеку, расспрашивала об общих знакомых, но того самого, нежно-родственного, что всегда было между ними, – этого не появилось. Более того, он в ней почувствовал еще большую силу и характер. Все эти перемены были не явными, но ощутимыми. Саня внутренне сжался – его мечта о счастливой семье с Бертой была, пожалуй, его единственной и главной мечтой. «Ладно, посмотрим, в конце концов, ей еще надо доучиться. А пока…» А пока Саня быстро связался со всеми нужными людьми, и на следующий день в дом Берты привезли строительные материалы – красивую плитку, обои, двери. Берта почти не удивилась этому – она слишком хорошо знала Саню. Она удивилась себе, тому, как точно высчитала нужный прием. Она ведь у Сани ничего не просила, она просто рассказала историю.
Все свое время в родном городе Берта делила между семьей и Саней – подруг у нее практически не было. Весь день она проводила с домашними, помогала подготовиться к ремонту. Разбирая шкафы и ящики, кто-то натыкался на какую-нибудь старую фотографию или предмет, и тут же все усаживались, и начинались воспоминания. Берта слушала, понимая, что именно за этим она сюда и приехала – за чувством семьи, почти клана, за этой особенной атмосферой их дома – немного таинственной, немного тревожной, но очень ласковой. Находясь вдали, она старалась не упустить из виду те нравственные ориентиры, которые были обозначены дома. Но вместе с тем Берта осознала, что незыблемость подобных установок не что иное, как родительская иллюзия: «У меня будут дети, я буду их наставлять, но в мое отсутствие они поступят по-своему. Как поступила я». Наблюдая за домашними, Берта думала о том, что почти все поступки она совершала, держа в уме возможную реакцию отца. «Впрочем, личной жизни это не касается! Здесь папа мне не советчик», – добавляла она мысленно и еще раз удивлялась его сходству с Саймоном Плантом.
Вечера она проводила с Саней. Они ездили в самый модный и большой ресторан города, подолгу ужинали, причем Саня часто отвлекался – к нему подходили люди, здоровались, о чем-то быстро переговаривались. Саня был вежлив, обстоятелен и внимателен со всеми. Берта поняла, что это не поза и не желание пустить пыль в глаза. Эти новые манеры уже вошли у него в привычку. Разговоры они вели простые и дружеские. Берта намеренно обходила скользкие темы – воспоминания, чувства, она расспрашивала о городе, старых знакомых и бизнесе. С удивлением отмечала она перемены в Сане. И эти изменения коснулись не только манер, но и сущности его натуры, в нем появилось то, что ее бабушка с папиной стороны называла «солью человека». «Человек без соли – это так, варево-месиво. Это – блюдо не готовое», – не уставала повторять бабуля. Саня был уже блюдом готовым. Берта это видела и должна была сказать, что оно было ей по вкусу. Только вот в ее планы этот очень милый молодой человек не входил. В этот свой приезд Берта точно решила, что ни за что не останется жить в этом маленьком, уютном балтийском городе. Она уедет отсюда в большой город, добьется успеха и финансовой независимости. Этим всем будут гордиться ее родные. Попутчик на ее пути должен быть сильный, привычный к трудностям. А еще он должен помочь ей на старте. Саня же никуда отсюда уезжать не хочет, он доволен тем, что у него есть.
Улетала Берта в день, когда дома уже клеили обои, а в ванной, ругаясь и охая от восторга, обе бабушки спорили о цвете полотенец. Упаковку роскошных махровых простыней накануне привез Саня:
– Вот вам подарок. К окончанию ремонта.
Бабушки, сбитые с толку происходящим – приезд совсем взрослой внучки, подарки, стремительный ремонт, сделанный не без помощи явно влюбленного Сани, ежевечерние свидания Берты, – пытались как-то упорядочить сумбур в своих чувствах. Но у них ничего не получалось.
– Надо с Бертой поговорить. Уж больно она стала…
Какой она стала, они точно определить не могли.
Прощание было громкое, никто никого не слушал, все старались наверстать упущенное время – все теперь жалели, что толком не поговорили, не расспросили, не посоветовали. Только Саня деликатно отошел в сторону и молчал. Во-первых, он старался не мешать, во-вторых, он корил себя за то, что не объяснился Берте в любви. По-настоящему серьезно. Ведь одно дело детские ухаживания и шутки на эту тему, другое – серьезный разговор с глазу на глаз. Саня рассеянно смотрел на старые деревья во дворе и молил бога, чтобы в аэропорт они с Бертой отправились вдвоем. «Это единственный и последний момент, когда мы сможем поговорить!» – думал он.
Небо его услышало. Отец Берты, занятый с рабочими, крепко обнял дочь, поцеловал ее и, вздыхая, проговорил:
– Пиши чаще! Будь умницей!
Он хотел что-то добавить, но, расстроенный, замолк. Бабушки утирали слезы, деды что-то ворчали, а Берта с Саней уже спускались вниз по лестнице. Ехать до аэропорта было недалеко, времени было еще много, и Саня вел машину медленно.
– Тебе, кажется, не хочется, чтобы я улетала, – она с улыбкой посмотрела на Саню.
– Не хочется, но что я могу поделать?
– Я приеду на следующие праздники. Во всяком случае, постараюсь.
– Постарайся. Я буду ждать. – Тут Саня набрал в легкие воздух. – Берта, приезжай. Я…
– Знаю. Считай, ты уже сказал все, что хотел. А я тебе отвечу: спасибо тебе за верность. Верность тому детскому чувству. За то, что ты моя опора, за то, что наконец-то решился сказать мне все. Я тебе обещаю, что в следующий раз я тебе дам ответ. Сейчас прости, но не могу. Я не готова.
И опять Берта всего лишь одним словом, словом «наконец», повернула разговор так, что Санина душа умилилась, возрадовалась и в ней растворилась надежда. Одной фразой и, по сути, не взяв на себя никаких обязательств, она привязала его к себе еще крепче. «Она ждала, что я ей признаюсь в любви. А я дурак! Нет, понятно, что она не может сейчас дать ответ, впереди еще учеба и вообще!» Саня вел машину, и радость, охватившая его, заслонила все доводы рассудка. Доводы простые – не так уж сильно она его любит, если любит вообще, коли предлагает так долго ждать и не дает ответа сейчас.
Проводив Берту и дождавшись того, как она скроется за матовыми стенами паспортного контроля, Саня сел в машину и опять медленно поехал в сторону города. На полпути он остановил машину на обочине шоссе, сам поднялся по осыпающимся дюнам и вышел на берег моря. Разговор с Бертой, тишина, шелест воды – все это сделало его вдруг спокойным, уверенным и разумным. «Так и должно быть. Нельзя же жить как раньше, не думая о прошлом и не отвечая за будущее. Нельзя жить только настоящим. Это – несерьезно». Саня еще немного побродил по берегу и поехал, но не домой, а в офис – как никогда ему хотелось работать – ведь все, что он делает сейчас, делается ради будущего его семьи, ради Берты. И еще он вдруг понял, что полагаться в этом деле можно только на себя и свои силы.
В самолете Берте не спалось. Она наблюдала за розовыми облаками, стелившимися над Балтикой, и вспоминала первое свидание с Саней.
В тот день они встретились после школы – в кои-то веки девятиклассницу Берту отпустили рано с уроков, собственно, как и остальных учеников, – в школе намечалось какое-то мероприятие. Берта, предвкушая свободный день, шла не спеша. Времени, которого так ей обычно не хватало, вдруг оказалось слишком много. «Можно быстро пойти домой, сделать все уроки, позаниматься английским, сходить в химчиcтку – бабуля просила вчера, а потом…» Берта знала, что «потом» не будет. Она, жившая по строгому распорядку, вдруг ощутила тоску. Сплошные правила делали жизнь деятельной и напряженной, но все же немного бедной. У Берты не было главного богатства – свободного времени, того самого, которое тратится на пустые и приятные разговоры, на абсолютно бессмысленные и восхитительные прогулки, бесцельные визиты в магазины. Берта вдруг замедлила шаг и… свернула в переулок. Она не пойдет домой. У нее ровно три часа, которые она должна была провести в школе. А поскольку ее отпустили, она пойдет гулять. Пойдет туда, где белый песок, в котором притаились круглые сосновые шишки, так некстати врезающиеся в пятки, где одиночные серые валуны, словно выпуклый пунктир, выстроились вдоль берега, туда, где прозрачная волна даже в очень теплый день обжигает холодом. Там никого нет, но там много света, пространства и много свободы. Добралась до берега она быстро – не хотелось тратить время на город, хотелось идти по берегу скорым шагом и чтобы в лицо дул резкий ветер.
Как она и ожидала, берег был пуст. Сосны охраняли это место от шума города, его дорог и шоссе. Берта плотнее застегнула куртку, сунула руки в карманы и зашагала быстрым шагом в сторону старого маяка. Старый маяк, этот вечный ориентир гуляющих, стоял далеко на косе, за портом. Никто туда никогда не доходил, но все как один всегда произносили: «Так, быстрым шагом, прямо до самого маяка!» Влюбленные туда ходили, поскольку в этой почти бесконечной прогулке можно было выяснить все, о чем мешал договориться город с его суетными звуками и обилием знакомых лиц – казалось, тебя подслушивают все, кто может, и по выражению лица определяют степень размолвки или влюбленности. К маяку ходили «за здоровьем», бодрым, спортивным шагом. И еще в этих прогулках бок о бок с морем было что-то, что приобщало людей к природе.
Берта шла быстрым шагом и наслаждалась. От восторга, что ей одной сейчас принадлежит это мощное морское пространство, захотелось вдруг подпрыгнуть и что-то закричать. Берта оглянулась и, никого не увидев, прокричала:
– А-а-а! – Выплеснув энергию, она ускорила шаг, вдыхая пряный воздух.
– Ну, ты даешь! – неожиданно прозвучало из-за ее спины. Она испуганно оглянулась – откуда-то из-за дюн на велосипеде вынырнул Саня.
– А ты не подслушивай. И не подсматривай! – Берта не смутилась, она расстроилась. Ей совершенно не хотелось компании. Даже такой – симпатичной, вежливой, предупредительной и явно в нее влюбленной. Она хотела побыть одна. Но как сказать об этом?
– Сбежала с уроков?
– Нет, отпустили.
– А-а. А куда идешь? К маяку?
– Сань, тут можно только идти к маяку.
– Ошибаешься, можно в другую сторону, там лес, устье реки и дамба. Там можно посидеть, развести костер.
– Сань, у меня времени на костер нет. Мне бы просто воздухом подышать.
– Тогда дыши. – Саня лихо развернул велосипед и добавил: – Ладно, ты гуляй, а я по дюнам поеду, если что – кричи, спасу.
Он исчез, а Берта вдруг поняла, что Саня все это время следовал за ней, а выскочил из дюн на ее крик, испугавшись, что что-то с ней стряслось.
Сейчас в самолете она, вспомнив эту историю и тогдашнего Саню, подтянутого, крепкого, сероглазого, вздохнула. Мелькнула мысль: «Я нравлюсь красивым и интересным мужчинам, но они-то мне не нравятся. Вернее, я не влюбляюсь в них. Может, я вообще не способна любить?» С этой смешной и одновременно пугающей мыслью Берта заснула.
Согласно теории антрополога Данбара, обычно число социальных связей, которые человек может поддерживать, равно ста пятидесяти. Правда, наиболее активные особи – ввиду особенности их характеров, общественного статуса и уровня интеллектуального развития – умудряются довести это число до двухсот тридцати. Но эти гиперактивные создания, как правило, для своего же окружения создают множество хлопот. Наблюдая за Егором, Берта понимала, что теория Данбара, ограничивающая количество человеческих контактов, терпит крах. Складывалось впечатление, что Егор умудрялся общаться с половиной населения Лондона и ближайших окрестностей. Двери его дома не закрывались – там обязательно кто-то завтракал, обедал, ужинал, устраивался на ночлег, скрывался от разгневанной второй половины или просто в глубокой задумчивости сидел на старых мраморных ступенях и обозревал лужайку с нелепой каменной вазой посередине. Берту это забавляло, но до тех пор, пока все эти «социальные связи» не вставали на пути ее планов. Нельзя было допускать, чтобы в поле пристального внимания Егора попал кто-нибудь еще.
По возвращении в Англию Берта потратила неделю на обдумывание сложившейся ситуации. А подумать было о чем – учиться оставалось полтора, а с дипломом – два года.
Ее жизнь теперь строго делилась на рабочую неделю и уик-энд. Всю неделю она проводила в Бате, а на уик-энд уезжала в Лондон к Егору. Там, в его доме, она, не раздавая никаких авансов и с радостного согласия Егора, устроилась в маленькой комнатке на втором этаже.
– Здесь раньше была гардеробная. Видишь, окошко совсем маленькое и помещение узкое, – объяснил ей Егор.
Она видела – это самое стрельчатое окошко ей больше всего и понравилось. Маленькая кушетка служила ей спальным местом, старые комод и шкаф она забила своими вещами. Теперь в Лондон она могла приезжать налегке, не боясь капризов английского климата. Такой распорядок ей самой нравился – Бат она уже знала как свои пять пальцев, все вековые достопримечательности были изучены, лица небольшого городка примелькались, а возможности подработки были ограниченны. Теперь в колледже она, сохраняя прежнюю активность, старалась заниматься более масштабными проектами – от мероприятий ниже городского уровня Берта под любыми благовидными предлогами отказывалась. Но уж если ей поручали дело, то все могли быть уверенными, что эта русская студентка справится лучше всех. Берта обратила внимание, что все более или менее важные посты в городе заняты женщинами. Все руководящие дамы были как на подбор – коренастыми, плотными, с невыразительными короткими прическами и одевались во что-то фиолетово-шерстяное. Берта понимала, что шансов остаться поработать в Англии после учебы у нее немного, но все же прикладывала для этого массу усилий. Она специально одевалась в такие же дурацкие возрастные костюмы, ходила без каблуков, задавала начальницам массу вопросов, подчеркивая тем самым свое уважение. По роду занятий Берта чаще всего контактировала с чиновницами из городского учебного совета, инспекторшами и руководительницами городских культурных проектов. Очень скоро пошли слухи, что «эта русская очень толковая, скромная, а если сплетни и ходят, то их распускают те самые мужчины, которые, как известно, ни одной юбки пропустить не могут». Еще через какое-то время Берта осторожно пожаловалась, что в ее стране, где у нее остались бабушки, дедушки и отец, ситуация сложная. Чтобы помочь семье, она согласна почти на любую работу в Англии – говоря «почти», Берта лукавила. Она хотела работать в канцелярии по приему русскоязычных студентов. Платили там неплохо, работа была простая, и кому, как не ей, было сподручно работать с соотечественниками. Берта понимала, что эти два года пролетят незаметно. А значит, уже сейчас надо думать о будущем. Впрочем, запасных вариантов было два – продолжить обучение в одном из университетов или выйти здесь замуж и, поднакопив денег и сил, вернуться в Россию для осуществления своей мечты – славы и власти. Или хотя бы славы.
В Лондон из Бата приезжала совершенно другая девушка – она была недорого, но стильно одета, легкий макияж подчеркивал ее тонкие черты, белые волосы были закручены хитрым узлом. Берта умудрилась на одной распродаже купить себе пару элегантных плащей и сумку на длинном ремешке. Следуя совету французской законодательницы мод, она отдала предпочтение бежевым, черным и синим цветам. Ее дорогой гардероб был невелик – пара-тройка предметов, – но сочетались они прекрасно. Однажды она себе призналась, что как только разбогатеет, то купит себе простые, но крупные бриллиантовые серьги и будет их носить, не снимая.
В Лондоне во время уик-эндов она старалась провести время с пользой – привычка учиться, заложенная с детства, давала о себе знать. Музеи, выставочные залы, театры, концертные залы – Лондон, как и всякий другой столичный город, в смысле культурной жизни был поистине неиссякаем. Берта составила себе план и неукоснительно ему следовала.
Саймона Планта и недолгую историю их отношений она почти не вспоминала. И дело не в короткой памяти Берты. История эта включала в себя такое огромное количество неловкостей, что Берта досадливо морщилась, когда вдруг сталкивалась с Саймоном в коридорах школы. Все, что ей напоминало о нем, вызывало раздражение и брезгливость.
Берта, выросшая в маленьком городке и наездами теперь гостившая в шумном Лондоне, тяготилась выверенной жизнью Бата. «Здесь красиво, комфортно, но очень скучно. Я не хотела бы так жить, – думала она и мысленно представляла себя владелицей лондонского дома, стоящего посреди лужайки. – Эту уродливую каменную вазу я уберу и поставлю фонтан или разобью клумбу с розами». Берта как-то не очень думала о том, что между этим домом и ней стоят как минимум два обстоятельства – замужество и родня мужа.
Когда Дэннис Кэмбвелл объявил родне, что совершенно не желает заниматься семейным бизнесом – поставкой ко двору Ее Величества канцелярских товаров и писчей бумаги, – его мать, леди Кэмбвелл, пять дней пила водку со странным для британцев названием «Шишкин». Впрочем, родня не сильно удивилась. Ни отказу Дэнниса, ни запою леди. Последняя не раз была замечена в злоупотреблении, а Дэннис всегда был строптивцем. Но вместе с тем именно на него возлагались надежды. Сэр Ричард, отец Дэнниса, был работающим аристократом в пятом поколении. Явление не частое, но все же встречающееся. Дело, когда-то начатое далеким предком, он любил и всеми силами старался привить эту любовь детям. В их большом доме в пригороде Лондона на почетном месте в дорогой рамке висел клочок серой бумажки с цветными прожилками – именно с этого клочка и началась история их бизнеса. По преданию, один из английских королей любовные послания предпочитал писать именно на бумаге этого сорта. Правда это или нет, уже никто не знал, да, собственно, это мало кого интересовало. Главное, что Королевская лицензия открывала широкие возможности для дела.
Сэр Ричард жил надеждой, что подрастающие дети станут его помощниками. Однако очень быстро он понял, что старшая дочь, девица не очень красивая, совершенно не амбициозна. К тому же мысль о замужестве ей заслонила все остальные перспективы. «Оно понятно, все дочери почти одинаковы – на них ставку делать не стоило», – размышлял сэр Ричард, наблюдая за светскими увлечениями дочери. Младший сын был одержим военной карьерой и свое будущее с перьевыми ручками и бумагой элитных сортов никак не связывал. Младший сын был упрям, и очень скоро стало ясно, что служить ему где-нибудь на Фолклендских островах. Средний ребенок Дэннис был натурой творческой и увлекающейся. Любое давление со стороны родителей вызывало в нем сопротивление – он делал все наоборот. Но очень скоро сэр Ричард понял, что именно из среднего сына выйдет отличный делец. «Он самолюбив, быстро соображает и совершенно осознанно делает нужный выбор. Из него выйдет толк», – решил отец и отправил его на одну из фабрик для обучения. Результат не замедлил сказаться – Дэннис провел там год, тратя все время на создание каких-то немыслимых инсталляций из гофрированного упаковочного картона с золотистыми прожилками, а потом нежданно-негаданно объявил, что решил стать художником. Сэр Кэмбвелл развел в растерянности руками, а леди Кэмбвелл поступила так, как поступала в моменты душевных кризисов. Немного подумав, отец дал сыну три года на раздумья: «Через три года ты должен будешь приступить к делам – хочешь ты этого или нет, а в свободное время – рисуй, пиши, выпиливай лобзиком…»
Дэннис лобзиком не выпиливал, а ходил на курсы по классическому рисунку, живописи и дизайну. Он наслаждался жизнью и старался не думать о том, что год свободной жизни уже прошел, а из достижений можно было считать только участие в выставке молодых художников. О нем, как о подающем надежды, написали журналы и даже было несколько фотографий, но Дэннис был реалистом, он понимал, что этому вниманию он обязан своей аристократической семье. Дэннис сознавал, что с этим ничего уже не поделать – его успех всегда будет в тени успехов семьи, а значит, надо усилия утроить.
В силу специфики своего увлечения Дэннис общался с людьми разными и по происхождению, и по статусу, и по богатству. Но его это совершенно не волновало, ему важен был сам человек. С русскими студентами, коих на этих курсах было много, он бы с удовольствием сблизился – во-первых, любопытство, а во-вторых, русская живопись девятнадцатого века ему очень нравилась, но здесь возникало две проблемы. Часть русских студентов держалась особняком и обожала выпендриваться. А вторая из всех сил притворялась англичанами. Это было смешно, и серьезно относиться к ним Дэннис не мог. Из всех он смог сблизиться только с Егором – Джорджем. Впрочем, не успев подружиться, они тут же стали соперниками, потому что Дэннис, как и Егор, влюбился в прекрасную блондинку.
Дэннис, как художник, сразу обратил на нее внимание. Она была красива, но к этой красоте была добавлена энергия, решимость и загадка. «Ну, с загадкой все ясно – она же русская! – усмехался про себя Дэннис. – Но откуда эта воля?» Впрочем, в присутствии Берты Дэннис мог только смотреть по сторонам – от одного ее взгляда он, как настоящий рыжий, становился пунцовым. Через какое-то время появилась еще одна забота – нельзя было допустить, чтобы между Егором и Бертой возникли отношения. Известие, что отныне Берта будет в выходные проживать в доме Егора, сначала повергло Дэна в расстройство, но, присмотревшись к ней, он понял, что опасаться нечего – к интрижкам эта девушка не склонна. Главное, чтобы она не влюбилась в Егора. А потому Дэннис стал тенью Берты и Егора. Месяцы, которые складывались из уик-эндов, стремительно вылились в год. Стойкое равновесие, которое сохранялось благодаря Берте, друзей держало около друг друга.
В один из дней Дэннис заехал к родителям и объявил, что на традиционный воскресный обед приедет не один. Леди Кэмбвелл легкомысленно порадовалась – она почему-то решила, что Дэннис приедет с молодой леди Сомс, дочерью их близких друзей, которую все прочили в невесты их сыну. Между ним и леди Анной была дружба, та самая детская дружба, что редко перерастает в любовь – слишком много друг о друге люди уже успели узнать. Не осталось загадок, тайн, не осталось ничего, что могло стать открытием. Но родители и с той, и другой стороны, подстегиваемые соображениями выгоды и аристократическими амбициями, считали дело уже решенным. Тем более что ни сын Кэмбвеллов, ни дочь Сомсов особо не спорили. Однако сэра Ричарда провести было нельзя – он слишком хорошо знал своего сына.
– Кто с тобой будет? – осторожно спросил он, не обращая внимания на радостную воркотню жены.
– Одна девушка.
– Кто она?
– Увидите.
Дэннис ликовал, но к его радости примешивались опасения – дело в том, что девушка, которая должна была быть на обеде в поместье его родителей, об этом еще ничего не знала. И Дэннис пытался придумать, как построить разговор, чтобы, во-первых, не напугать Берту, а во-вторых, дать ей понять, что он не из простой семьи (они хоть и дальние, но родственники королевской семьи, а предки матери были в родстве с одной шотландской принцессой). Пожалуй, впервые в жизни Дэннис радовался своему происхождению. Портреты предков, украшавшие стены гостиной, сегодня показались ему особенно внушительными. «Хотя этих русских понять невозможно! Окажется, что ей все равно!» Дэннис уточнил на всякий случай у матери дату и час обеда и спешно покинул дом.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |