– Ты представляешь, мне сегодня предложили… – из-за газеты слышался самодовольный голос.
– Да ты что?! – реагировала она, не забывая поправлять волосы, одергивать футболку и одновременно изысканно сервировать стол. Лариса старалась, чтобы ее советы были дельными, остроумными и оригинальными. «Вот Лиля Сумарокова сказала бы, что…» – иногда вспыхивало у нее в мозгу. От неизбежности сравнения она страдала, но утешала себя тем, что Костин сейчас лежит на ее диване.
За стол они садились под звуки какой-нибудь старой французской песни – Лариса заранее ставила кассету в магнитофон и одним нажатием кнопки довершала создание рая. Костин, сибарит и гурман, искренне хвалил ее стряпню, блаженно щурился на свечи, которые исправно зажигала Лариса, предвкушал спокойный уютный вечер. И все это время не переставал сравнивать Ларису с Лилей. «Чего-то в этой милой женщине не хватает», – думал он, понимая, что это в Лиле всего слишком много – темперамента, острого ума, энергии и обаяния. В Ларисе все это было приглушено, она растворялась в любовнике. Костин был великодушен: «Лариса – как стена, а ее окружение – плющ. Не будет стены, и плющ упадет. Но все равно…»
Эти их вечера были долгими, до последнего фильма по телевизору, до последнего кусочка тортика со свежезаваренным чаем, до дремоты, которая сковывает речь. Лариса хотела нетерпеливых объятий, страсти, разгромленной постели, но близость их была немного сонная, почти семейная, когда партнер знает, что любовью заняться можно и завтра, и послезавтра, и… через неделю. «Он устает, столько всего умудряется сделать за день… И еще эта книга». Лариса заботливо укрывала заснувшего Костина, набрасывала халат и шла покурить в гостиную. Там она старалась насладиться каждой минутой – еще немного, наступит утро, и он уйдет, а она будет опять ревновать, придумывать невесть что, злиться. Но это все будет внутри, внешне она будет мила, приветлива и молчалива – они с Костиным строго договорились, что роман будет тайным. «Правильно. Он молодец, не хочет, чтобы обо мне слухи ходили! В конце концов, у меня дочь!» – думала, выпуская кольца дыма, Лариса, а в глубине души мечтала о том, чтобы каждый в редакции показывал на нее пальцем и шептал: «Любовница Костина. У Сумароковой увела, можно сказать!»
Лариса Костина ревновала. Эта ревность была почти сумасшедшей, и если бы не воспитание, то Лариса бы давно выцарапала ему глаза. Сама себе она говорила, что ревность – это своеобразная игра, непременный атрибут любовных отношений, что без ревности как без соли – пресно и невкусно. Но в глубине души понимала, что ее ревность – это совсем другое. Ее ревность – это страх однолюба. Лариса никого и никогда так не любила, как этого высокомерного, вальяжного мужчину. И из-за этой любви все, что происходило между ними, она готова была воспринимать как нечто постоянное, нечто «на всю жизнь». Лариса была умна, но ее женская душа прилепилась к этим чувствам, ее характер мобилизовал все силы на то, чтобы когда-нибудь выйти замуж за этого человека. Любовь и ревность, мечты и надежды ослепили ее, сделав послушной игрушкой в руках обстоятельств. Все, что до этого было в ее жизни, вдруг стало расплывчатым, облакообразным – реальным, осязаемым, выпуклым, с резкими очертаниями был только Вадим Костин и все, что с ним было связано.
Когда вернулась дочка, толстенькая, раскормленная заботливой бабушкой, Лариса вдруг на миг прозрела – мир на какое-то время приобрел четкие границы. Две ее жизни – дочь и любовь повстречались, и она вдруг растерялась. Стало ясно, что «поделить» себя сложно, почти невозможно. Лариса кинулась было в материнские заботы, но мысли, планы были подчинены все равно Костину. В конце концов Марите, наблюдательная и умная, забрала девочку к себе:
– Пусть у меня побудет. Это все равно что у вас. На одной лестничной площадке живем, одним домом. И вам будет легче – работа тоже не сахар… – Марите все это произнесла угрюмо и удовлетворенно одновременно.
Лариса, быстро себя успокоив, что дочь здесь, рядом, и в любую минуту они могут увидеться, что было правдой, бросилась опять устраивать свою личную жизнь. «Она сейчас маленькая, для нее я делаю все, что в моих силах. Но Костин может уйти, я могу упустить его, а вдруг он – это моя судьба?» Эти мысли ее не покидали, как не покидал суеверный страх – на встрече с ним она всегда надевала большой серебряный браслет с агатом – на счастье.
Упорство, с каким Лариса приручала Костина, удивляло даже ее саму.
– Привет, я на минуту, – скороговоркой произносила она в телефонную трубку, – жду тебя после восьми или как освободишься.
Она бросала трубку, чтобы не услышать отказа – к достоинствам Костина относилась и обязательность. Если встреча была назначена, он являлся обязательно. Лариса старалась быть там, где чаще всего бывает он, при этом вела себя независимо, старалась не попадаться на глаза, а в глубине души мучилась из-за его общительности. Ей казалось, что эта улыбка, эти слова, эти жесты, эта ладная фигура в идеально сидящих костюмах, и вообще весь он, должны принадлежать только ей. Ей хотелось, как собственнице, подойти, взять его под руку, хоть как-то заявить свои права на него. Но она исподтишка наблюдала за ним и старалась как можно быстрее сбежать домой, и за толстыми стенами тешила себя иллюзиями прочных, крепких отношений. Однажды ночью она проснулась оттого, что Костин, который остался у нее на ночь, во сне тихонько что-то забормотал. Лариса прислушалась, ничего не разобрала, потом укрыла его получше и, приобняв его, заплакала. Плакала она от счастья и от страха – ей казалось, что только самая большая несправедливость может его отнять у него.
Костин же, отдавая должное Ларисе, любил Лилю. И эта его любовь была похожа на любовь Ларисы к нему. Костина терзала ревность, страх, подозрения. С Ларисой он встречался только из-за тоски, которая его мучила в отсутствие Лили, и извечной мужской жадности: «Почему нет? В конце концов, я – мужчина». Это оригинальное и совершенно пустое соображение убеждало сильнее всего. В своих мыслях по нескольку раз перебирая разговоры с Лилей, он терзался ее намеками и откровенностью: «Не могу встретиться, Георгию обещала поехать на речку». Ее насмешливостью: «Что ты так переживаешь? Любовь проходит, а дело остается!» Лиля смеялась, поглядывая на него птичьим глазом из-под волнистой, взбитой челки. Костин хотел ее встряхнуть, так, чтобы она перестала смеяться, чтобы она поняла, как он любит ее. Но она ускользала, как ускользает ящерка под камень. Костин, влюбленный до беспамятства, обозленный и рассерженный, ехал в гости к Ларисе. «Не обращай внимания – не в духе, статью надо сдать, и книжка не двигается», – бросал он Ларисе, и та ходила по дому на цыпочках.
Его же встречи с Лилей были точно такими, о каких мечтала Лариса, – с безумно торопливой жадной близостью, с жарким молчанием, с отдыхом на помятой постели. Лиля, лениво вывернувшись, наблюдала за его суетой, за стремлением задержать ее хоть на одно лишнее мгновение и нарочно уезжала раньше, поддразнив его на прощание:
– Не могу, сам знаешь, завтра у меня интервью!
Костин бесился и облегченно вздыхал, что отговоркой не служило свидание с мужем.
Роман Вадима Костина «Клубок сплетен» вышел ранней весной, когда на рижских улицах появились проплешины сухой брусчатки, когда на всех углах стали продаваться маленькие букетики фиалок и каких-то неизвестных белых пахучих цветов, когда женщины, наконец, распахнули плащи и пальто. Тираж был большим – издательство предчувствовало успех. Авторские экземпляры Вадим привез домой и, открыв бутылку дорогого коньяка, уселся в кресло и стал листать страницы. Некоторые абзацы он внимательно прочитывал, что-то пробегал глазами, что-то перелистывал – ему нравился его труд. «Для такой книги, кроме таланта, – нескромно думал Вадим, потягивая коньяк, – надо еще и смелость иметь!» И он понимал, что с этой минуты врагов у него будет больше, чем друзей.
Лиля Сумарокова увидела книгу в книжном магазине и очень удивилась, что крайне редко с ней случалось. «Странно, мог бы рукопись дать почитать!» – думала она и прямо у стенда принялась читать ее с середины. Лиля всегда читала быстро, минут через десять она, не обращая внимания на раздраженный взгляд продавщицы, закрыла книгу, нечаянно заломив пару страниц.
– Вы книгу покупать будете? – продавщица нахмурила брови.
– Вы с ума сошли, я покупаю только качественные вещи, – с этими словами Лиля покинула магазин.
Георгий Николаевич стащил книгу Костина со стола Илги, своей верной помощницы. Илга замахала руками и чуть не поперхнулась зажженной сигаретой, пытаясь ее отнять у шефа. Но Георгий Николаевич попросил сварить ему кофе и удалился в свой кабинет. Вышел он оттуда поздно вечером, домой не поехал, а навестил своего доброго приятеля, занимавшего хороший пост в важном учреждении. Разговаривали они долго и на прощание приятель произнес:
– Давно пора, нечего сиднем сидеть в кресле, да и Лиля впечатлений наберется. А писать? Писать она и там сможет, а сюда материалы пересылать…
Дома Георгия Николаевича встретил отменный ужин, который он похвалил, а в конце как бы невзначай сказал:
– Все-таки мне не удалось отвертеться от назначения, придется ехать в Польшу собкором. Так что собирайся.
На жену он не смотрел. Его лицо, выражавшее растерянность, боль и решимость, было обращено к репродукции картины Константина Маковского «Деревенская девушка». К его удивлению, бури не последовало. Лиля встала со своего места, подошла к мужу и поцеловала в чуть-чуть поредевшие на затылке волосы:
– Не волнуйся, за три дня соберусь. И я всегда хотела посмотреть Варшаву.
Она поняла, что муж прочитал книгу, но извиняться и вообще выяснять отношения не умела.
Лариса Гуляева купила не одну книгу, а сразу пять. В книжном магазине она не удержалась и, счастливо улыбаясь, сообщила продавцу:
– Вы знаете, эту книгу написал очень близкий мне человек. Это и для меня событие. Он такой талантливый, – продавец дежурно поднял брови, что-то вежливо сказал и принялся бечевкой перевязывать тяжелую стопку.
Потом, осторожно неся труд Вадима, она отправилась за шампанским и тортом. На все это Лариса потратила деньги, отложенные на колготки и туфли для дочери. Еле дотащив покупки домой, она сначала («А вдруг Вадим заедет?!») накрыла стол – белая парадная скатерть, в центре стопка книг, ведерко для шампанского, бокалы, торт. Тщательно накрасившись и причесавшись, Лариса уселась в кресло и открыла книгу.
Гунар Бем, сотрудник отдела информации, только что вернулся домой из командировки. Бросив на пол кофры с фотоаппаратурой, он плюхнулся в кресло – обратная дорога была тяжелая, ехали ночью, под дождем. «Так, в душ, потом прилягу на часок поспать, а потом – в редакцию. Сдам материал, узнаю последние новости». Гунар прикрыл глаза, и сон, не церемонясь, завладел им. Ему снилась редакционная летучка, на которой Георгий Николаевич в полной тишине зачем-то стучал карандашом по стеклянному графину. Пустой графин звенел особенно пронзительно-противно. «Господи, оглохнуть можно». Гунар открыл глаза и понял, что графин и ответственный секретарь – это сон, а оглушительно звонящий телефон – это реальность. Гунар нехотя поднялся из кресла и снял трубку:
– Привет, это Валдис из третьего отделения, у нас труп, скандальный! Самоубийство, отравление. Подъезжай, никому больше не звони. Адрес…
– Еду, спасибо, – Гунар записал все на листочке бумаги, накинул куртку, схватил кофр с фотоаппаратом и бросился из квартиры. Предутренний город еще светился неоновыми рекламами, но асфальт и булыжники мостовых из черных уже превратились в серые. Окна отражали посветлевшее небо, а гулкое эхо пустынных улочек заставляло умерить шаг. Припарковав машину на углу Янова двора, Гунар вошел в подъезд старого четырехэтажного дома. На лестничной площадке третьего этажа было всего две квартиры. У дверей одной стояла крупная женщина без возраста. Одной рукой она придерживала необъятный халат, другой утирала слезы и что-то бормотала, рядом с ней стояла фельдшер «Скорой помощи». Тут же что-то записывали в блокноты сотрудники милиции. Другая дверь была настежь раскрыта, и санитары готовились вынести носилки с маленькой фигурой под белой простынкой.
– Ага, это ты?! – Валдис выглянул из-за плеча одного из санитаров. – Давай фотографируй, а потом я тебе подробности сообщу.
Один из санитаров откинул простыню, и Гунар в самоубийце узнал сотрудницу их газеты Ларису Гуляеву.
Часть II
Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек!
Когда на уроках истории класс начал проходить Первую мировую войну, Берта поняла, что ее жизнь, превратилась в настоящую пытку: надо же было немцам назвать пушку Большой Бертой.
Из Берточки-конверточки (кто это только придумал!) она молниеносно превратилась в Большую Берту. Класс ликовал – наконец-то эта долговязая воображала получила по заслугам. Прозвище было не в бровь, а в глаз!
К своему имени она относилась со стоическим спокойствием. Что делать, если в их большой семье была тетушка, известная общественная деятельница, писательница и ученый. Последнее обстоятельство, впрочем, не мешало ей верить в мистику, пророчества и утверждать, что женщинам их рода выпадает любовь исключительно роковая. И что поделаешь, если именем тетушки названа одна из центральных улиц одного небольшого города, научно-исследовательский институт и один немаловажный закон в такой сложной науке, как физиология. Что делать, если бабушка, слово которой в этой семье было законом, провозглашала:
– Это самый знаменитый член нашей семьи. Это первый представитель интеллигенции в нашей семье. Светлая голова и редкой душевности человек.
Родственники поджимали губы, поскольку, с одной стороны, мемориальную доску с решительным профилем тети Берты они, конечно, видели, а с другой стороны, они знали историю ее трех замужеств. Так, свою дочку тетя Берта оставила на попечении второго мужа, когда уходила к третьему. Легенды о ее романах были столь же известны, как и выведенный ею закон физиологии. В альбоме, сохранившемся от тети Берты, можно было найти исключительно мужские фотокарточки. Мужчины все как один были усаты и щеголеваты.
Маленькая тезка тети Берты считала, что имя это неблагозвучно и подходит, скорее, какой-нибудь старой высохшей тетке, а не изящной белокурой девочке. При этом она не обращала внимания на клички, прозвища и ухмылки. Только один раз, в пятом классе, когда она случайно познакомилась с симпатичным мальчиком по имени Андрей, неожиданно для себя соврала:
– Меня зовут, – тут Берта запнулась, а потом уверенно продолжила: – Марина.
И все же на всю свою жизнь она осталась Бертой.
В школе к ней относились по-разному. Ситуация осложнялась тем, что по семейным обстоятельствам она пропустила полтора года учебы и в классе была самой старшей. Девочки в свою компанию ее не принимали, потому что не любили. И было за что – ноги длинные, носик идеальный, коса толстая. К тому же всезнайка – Берта училась почти на «отлично». Мальчики сначала не обращали внимания, потом, с наступлением пубертатного периода от них не стало житья – только самый ленивый ее не дразнил, не дергал за косу, не подставлял подножку и не ржал, когда вслух произносили ее имя. Берта научилась быть терпеливой. В десятом классе эти же мальчики объяснялись ей в любви, пытались проводить до дома, звонили и дышали в трубку. От ее взгляда из-под челки сердца поумневших школьных шалопаев замирали – глаза изумрудного цвета были такими красивыми. Двадцать пятого мая, когда в школе звучал «последний звонок», девочки их класса в белых фартуках и с бантами-капустой на головах суетились, организовывая по случаю окончания занятий вечеринку, в школу вошел молодой человек характерного облика. Он был по-спортивному крепок, плечи обтягивала дорогая черная кожаная куртка, а его широкая шея, украшенная золотой цепью, была втиснута в узкий ворот темной рубашки. Молодой человек поигрывал ключами от машины, на брелке можно было разглядеть логотип культового автомобильного бренда.
– А как мне найти Берту? – молодой человек обратился к пробегающей мимо десятикласснице.
– Какую Берту? – удивилась та.
– А что, в вашей школе много девушек с таким именем? – в свою очередь удивился молодой человек.
– Ах, эту… – десятиклассница внимательно посмотрела на него. – Наверно, в библиотеке зубрит.
Через пять минут из школы выходила Берта под руку с молодым красавцем.
– Куда поедем, в ресторан к Гиви перекусить или сразу в клуб?
– Давай пообедаем, а потом я домой – заниматься надо, – Берта отлично видела, что за ними наблюдает не одна пара глаз. Она вытянулась на носочках и поцеловала молодого человека в щеку:
– Хорошо, что ты догадался меня отсюда вытащить – здесь такая тоска с этими детскими мероприятиями, – добавила, чтобы все слышали.
Выпускные экзамены Берта сдавала уже с ореолом «подружки бандита» Сани. Ей было на это абсолютно наплевать. Она считала дни, когда уедет учиться, а там у нее будет совсем другая жизнь, и ни одноклассники, ни друг Саня, полубандит в кожаной куртке, ни домашние уже не смогут помешать ей сделать то, что она давно планировала.
Сколько себя Берта помнила, ее всегда окружали тайны. И шла ли речь о семейном альбоме с фотографиями, о старых письмах в вечно закрытом на ключ ящике письменного стола или папке со старыми газетными вырезками – Берта понимала, что допытываться и приставать с вопросами к родным, которые прерывали разговоры при ее появлении, бесполезно. На все она получала многозначительное молчание или ответ: «Это совершенно тебя не касается». Именно из этого ответа Берта сделала вывод, что тайны и загадки касаются именно ее. А еще мамы, которая «ушла». Берта очень хотела узнать, почему они всей семьей переехали в этот маленький морской город, почему дедушки и бабушки, жившие раньше, как они рассказывали, в разных концах страны, вдруг приняли решение поселиться здесь? Почему отец упрямо отказывается перейти на работу в одно солидное учреждение большим начальником, ведь для этого всего-навсего надо вернуться в Ригу, в которой они жили с мамой. «Ты характером в маму пошла, она такая же была несговорчивая и такая же упрямая и дотошная. А еще у тебя такой же взгляд…» – Обычно отец не договаривал. А Берта потом подходила к зеркалу и рассматривала себя. В зеркале отражались глаза, смотревшие из-под густой волнистой челки. Став постарше, Берта уже не донимала вопросами родных. «Ничего, вырасту и обязательно все узнаю. Но только тогда, когда эта правда уже никому не принесет огорчения». Так Берта росла, терпеливо ожидая свободы взрослого возраста. Пока же она спорила с отцом о своем будущем:
– Я не хочу быть врачом. У меня нет призвания к этой профессии. Как нет призвания к педагогике, строительному или швейному делу. – Заметив, что отец огорчался, она добавляла: – Пап, подожди, я еще немного подумаю, может, что-то такое и выберу.
Но это она говорила, чтобы не беспокоить отца, который в последние годы сильно болел. «Сердце. А что вы хотите?! При таких нагрузках, при такой ответственности?» – вопрошал громким шепотом знакомый кардиолог Петров, который по-дружески обследовал отца каждые полгода.
На свой выпускной вечер Берта не пошла. Ей было некогда – она собирала чемодан. Правда, вместо столичного университета она летела в далекий и туманный Лондон. Отец, наблюдавший за сборами, грустно молчал.
– Пап! – не выдержала Берта его осуждающего молчания. – Что ты меня казнишь, мы же с тобой вдвоем выбирали этот колледж, мы же с тобой вдвоем решили, что, уж если предоставляется такая возможность поучить язык и литературу в Англии, почему от этого надо отказываться? И сочинение экзаменационное я писала с твоей помощью, а твой приятель его прямо в Лондон и отвез. Зачем мы все это делали?
– Да, конечно, – соглашался отец, но Берту это согласие не обманывало. Она понимала, что, расставаясь с ней, отец обрекает себя на одиночество. В последние годы их связывали не только отцовская и дочерняя любовь, но и крепкие дружеские отношения.
– Ну, хочешь, не поеду?! Плюну и не поеду?! Пропадут билеты – только и всего. А колледж сэкономит на моей стипендии.
Отец рассмеялся – его дочь была на удивление практичной.
– Так, ты давай глупости не говори, собирайся, а на меня внимания не обращай. Я это так для вида, чтобы ты не очень хвост там распушила.
– Ага, только ты не усердствуй больше в своем осуждении, – Берта бросила на диван платье, – представляешь, пап, я закончу колледж, получу диплом и устроюсь там, в Лондоне, на работу?! Я тогда сразу вас всех туда перевезу, будете со мной жить в Англии.
– Нет, дорогая. Нам и здесь хорошо. А что касается тебя, то помни, что старая Европа с ее старыми, отмытыми до блеска деньгами, с ее традициями представляет собой образец предрешенности. Чудеса там случаются, но редко. Там, как и везде, есть свой социальный лифт, но он такой тихоходный, такой тесный и такой неповоротливый, что подняться в нем на верхние этажи чужаку очень проблематично. Так что, дорогая, ты можешь сделать попытку проехаться на этом лифте, но мой тебе совет – возвращайся домой, здесь будущего гораздо больше.
Берта слушала отца – она в душе была с ним согласна. Она не хотела оставаться на чужбине, а эта ее поездка была не более чем эксперимент.
Напоследок, перед самым отъездом отец с Бертой пошли погулять. Город, в котором они жили, округлыми улицами спускался к морю. Но когда казалось, что вот-вот выйдешь на берег и увидишь воду, перед тобой вдруг вырастали махины судов, которые, как правило, толпились у причалов самого большого западного порта. Берта не любила ходить в этот шумный, наполненный железным лязгом, угол города. «Это какое-то гулливерское место!» – говорила она отцу и тащила его в другую сторону, туда, где город заканчивался небольшими деревянными строениями, где начинали встречаться вычурные «ганзейские» дачки, построенные в начале двадцатого века, туда, где под ногами шуршал белый песок. Море здесь, проявляя снисходительность, подходило прямо к ногам и притворялось послушным. Берта с отцом обычно садились на толстую упавшую сосну, доставали бутерброды – колбаска на черном хлебе и сыр – на белом, неторопливо жевали и молча смотрели на море. В этот раз они не нарушили традицию – съели бутерброды, хотя голодны не были. Им казалось важным в эту прощальную прогулку сделать все как обычно. Помолчав, отец неожиданно сказал:
– Знаешь, никаких особых тайн нет. Просто еще очень тяжело говорить о некоторых вещах. Давай договоримся, что ты приедешь и мы подробно обо всем поговорим, ладно?
Берта вдруг почувствовала, что, если она сейчас будет настаивать, отец все расскажет. Ей показалось, что он даже ждет ее вопросов, что он хочет поговорить о том, что случилось много лет назад, и не знает, как начать разговор. Но она промолчала. Она побоялась, что воспоминания принесут отцу боль, она уедет и будет некому отвлечь его от этого непрошеного прошлого.
– Пап, я приеду, и мы с тобой обязательно обо всем поговорим. А пока расскажи мне, что в первую очередь надо посмотреть в Лондоне. Я ведь буду там всего ничего, пока документы оформлю. А потом придется ехать в Бат. Ведь сам колледж находится именно там.
Отец вдруг оживился и стал вспоминать свою давнюю командировку в Англию:
– Ты, главное, попробуй их десерт – «трайфл» называется. Это бисквит, залитый заварным кремом. Подается с клубникой.
Берта облегченно вздохнула – все хорошо, ее папа обожал поесть и поговорить о кулинарии…
Берта стала в очередь к паспортному контролю. Ступив на английскую землю, Берта искала Англию.
Но большие интернациональные пространства современных аэропортов сводят на нет все национальные особенности. Прямо перед ней в очереди буйствовали американские школьники. Все как один в нелепых, приспущенных на бедрах штанах и в огромных, словно снятых с мужской баскетбольной команды, футболках. Дородная тетка, видимо из сопровождающих, даже не пыталась с ними справиться. Только когда чей-то рык перекрывал гомон огромного Хитроу, она отвлекалась от своей маленькой книжки и делала замечание. Берту, уставшую за долгий перелет, раздражало все – и школьники, и медлительность персонала, и духота. Она вдруг вспомнила маленький, чистенький аэропорт, из которого вылетала ровно три часа назад. Вся процедура прощания с родной стороной заняла от силы полчаса. И это вместе со сдачей багажа. Правда, в этом месте ее ждала неприятность – половину книг пришлось оставить. Хорошо, что отец не уехал, а ждал, пока Берта закончит все формальности. Сейчас, когда она стояла в этой громкой очереди, ей вдруг стало жалко отца. Берте показалось, ему было страшно и грустно расставаться с ней, но виду он не подавал. Отец вообще не любил много разговаривать, даже во время их прогулок вдвоем он предпочитал молчать. Правда, Берта неудобства от этого не испытывала, ей было с ним хорошо. А что касается неразговорчивости, то, повзрослев, она вдруг поняла, что отец и по характеру замкнут, а семейные дела усугубили эту его особенность.
Наконец американские школьники вывалились на улицу. Берта получила из рук английского пограничника свой паспорт.
– Wellcome! We are glad to see you! – произнес он, улыбаясь и пытаясь еще раз прочесть ее имя.
Берта улыбнулась и вежливо ответила на отличном английском. Она любила учить языки и к концу школы хорошо разговаривала на английском, читала на немецком и приступила было к французскому. Но неожиданная идея поучиться в Англии планы немного изменила. Французский Берта отложила на потом, а сама с удвоенной энергией взялась за английский. Сейчас в незнакомой стране она не испытывала дискомфорта. Берта вышла в большие стеклянные двери, поставила на землю свою сумку и стала искать листочек с адресом отеля. В Лондоне она должна была отметиться в канцелярии учебного заведения, в которое ее приняли. «Я все сделаю и поеду в Бат. Но целые сутки Лондон в моем распоряжении!» Сердце екнуло от восторга, что она такая умная и независимая.
Канцелярия Международной юношеской литературной школы располагалась в доме, как две капли воды похожем на дом из рассказа Конан Дойля «Медные буки» – большой квадратный белый дом со следами дождей на фасаде. Очутившись у свежевыкрашенной темно-зеленой двери, Берта покрутила головой в поисках дверной ручки. Вот высокие ступеньки из красного кирпича, с проросшими зелеными травинками, вот ограда из колючих кустов боярышника, вот низкие окна и смешной почтовый ящик… Не было только дверной ручки, за которую полагалось ухватиться. Берта в замешательстве остановилась. «Интересно как у них все! В дом не попасть. Чудеса! Это даже не правостороннее движение!» – она уже собралась уйти, как тут вдруг заметила рядом с дверью маленькую кнопку и микрофон за изящной витой решеточкой. Берта позвонила.
Послышался характерный шум, затем глухой женский голос поинтересовался, кто она и зачем пожаловала, потом раздался щелчок, и дверь открылась. «Как предусмотрительно – открыть можно либо изнутри, либо при помощи пульта, который, понятно, есть не у всех». Берта попала в темный холл с дубовыми панелями, а навстречу ей вышла приятная молодая женщина.
Все формальности заняли полчаса. Берту зарегистрировали, выдали студенческую карточку, сообщили все необходимые координаты в городе Бате и поинтересовались, где бы она предпочла жить – в студенческом общежитии или в семье.
– Вы можете подумать, по приезде в Бат посмотрите, как выглядит общежитие, сможете ознакомиться с предложениями семей – там даже есть фотографии. Занятия начинаются через неделю, но вы должны быть на месте не позднее послезавтра – до начала лекций произойдет распределение по специальностям и группам. Кстати, вы уже знаете, где остановитесь в Лондоне?
Берта кивнула, еще дома она заказала комнату в маленькой гостинице, а оплату внести договорилась по приезде.
– Я договорилась о комнате в Пэкхаме. Вроде чистый семейный пансион.
Сотрудница канцелярии покачала головой:
– Думаю, что молодой девушке, путешествующей в одиночку, этот район не очень подходит. Да, цены там низкие, но обстановка сложная. Это район эмигрантский, там традиционно селятся выходцы из Южной Африки. Сейчас это особенно неспокойное место – драки, пьяные, торговцы марихуаной и прочее.
Берта обеспокоенно посмотрела на даму.
– Я могу сегодня же уехать в Бат, но мне очень хотелось посмотреть Лондон. Может, вы мне подскажете что-нибудь подходящее.
Чиновница задумалась, а потом написала на листочке адрес и подала его Берте:
– Вот, неплохое место, не такое дешевое, но вам ведь только на одну ночь. Зато – это центр, спокойный, респектабельный.
Дверь в холл была открыта, на ступеньках стояли цветочные горшки с мелкими пахучими цветами. Крохотный палисадник представлял собой обычный деревенский огород. Хвосты редиски, лука и узорная ботва моркови на этой лондонской улице выглядели как изысканное флористическое украшение. Над крыльцом был навес, на углах которого висели забавные бронзовые фигурки. Как только Берта взошла на крылечко, навстречу ей вышла полная женщина в синей юбке, синей в белый горох кофточке и в туфлях на низком каблуке.
– Здравствуйте, да-да, меня предупредили, что вы придете. Мне звонили из… – тут дама произнесла полное наименование колледжа. «Это же надо, позаботились обо мне!» – радостно подумала Берта. К концу своего путешествия она уже еле-еле стояла на ногах.
– Вот ваш ключ, комната на втором этаже с вишнями на дверях. Нам показалось, что забавная картинка лучше скучных цифр, – пояснила она улыбаясь, а потом добавила. – Вы меня понимаете, я не слишком быстро говорю?
Берта все поняла и даже успела удивиться маленьким размерам дома. Гостиница, хоть дама из колледжа и сказала, что она в центре, была на одной из тихих улочек неподалеку от Риджентс-парка, чувствовалось, что рядом шумные улицы, но здесь стояли небольшие двух-трехэтажные дома, аккуратные палисадники были украшены либо цветами, либо зеленью овощей. Окна были с красивыми наличниками, занавесками, маркизами.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |