Необходимость истребления преступной породы не устраняется указанием 6-го положения на связь преступности с условиями социальной жизни н на возможность и необходимость бороться против зла посредством «широких мер предупреждения», т. е. через улучшение жизненных условий для всех классов населения. Это положение само по себе совершенно верно и очень важно, и обращение научного и общественного внимания в эту сторону—одна из заслуг новой школы. Но в связи с основной ошибкой всего учения и этот пункт логически теряет свою благотворную
Глава шестая
Антропологическая школа криминалистов...
силу. Во-первых, антропологическая криминалистика не дает нам достаточных оснований заключать, что нормальные общественные условия представляют собой вообще фактор более могущественный, нежели органическая сила наследственности, а во-вторых, каким образом, с точки зрения школы, возможно улучшение общественных форм, пока существуют органические элементы регресса, увековечиваемые наследственностью? Если общество улучшается только через свой материальный состав, а качество этого состава определяется только данными органическими условиями, то ясно, что прежде всего должен быть изменен органический фактор. Если коренная причина болезни — размножающиеся микробы, то прежде всего следует истребить микробов, чтобы они не поддерживали болезнь сами, а главное — не поддерживали ее через свое потомство. Ясно в самом деле, что при участии выродков общество возродиться не может. Итак, для изменения социальных факторов преступности прежде всего следует уничтожать сами организмы преступников, и Ломброзо, в смысле последовательности, более прав, чем господин Дриль.
Седьмое положение, отрицающее разумность наперед определенных мер репрессии и ставящее их в зависимость от изучения индивидуальных особенностей каждого деятеля преступления, есть само по себе святая правда, но с точки зрения антропологической школы не имеет достаточного основания. Когда благоустроенная полиция ради общественной пользы отбирает на рынке испорченные и зловредные припасы, должна ли она ставить эту свою репрессию в зависимость от изучения индивидуальных особенностей каждого куска колбасы? Очевидно, в этом нет
никакой необходимости, так как общего зловония в этом случае вполне достаточно. Но чем же отличается, с точки зрения «антропологической», кусок испорченного человечества от куска испорченной колбасы? И то и другое суть «естественно-общественные» явления, продукты органического материала, обработанного воздействиями собирательной среды, данные свойства и состояния продукта роковым образом предопределенные: в одном случае — органическими качествами, унаследованными свиньей от ее родителей и прародителей, затем социально-экономическими условиями колбасного производства и торговли и наконец привходящими внешними обстоятельствами, неизбежно производящими свежесть или гнилость, а в другом случае — такими же наследственными качествами человеческой организации, совокупностью социальных условий и наконец личными житейскими обстоятельствами, которые при этом организме и при данных социальных условиях неизбежно делают одного человека нравственно нормальным, а другого преступным. Изучение всего этого, в частности, может иметь интерес исключительно лишь теоретический. А практическое отношение может здесь определяться только пользой или вредом. Нисколько не обвиняя гнилую колбасу, ее просто истребляют — не в смысле возмездия, а лишь в виде целесообразной репрессии производимого ею вреда; точно так же следует поступать и с испорченными кусками человечества, и это тем настоятельнее, чем сложнее вред, причиняемый ими через наследственность.
Отождествление или тесное сближение преступности с болезнью есть положение обоюдоострое, из которого
Глава шестая
могут следовать прямо противоположные выводы, смотря по точке зрения. В силу известного принципа, чисто этического, я могу заключать, что преступников, как больных, следует лечить. Но в силу другого принципа, утилитарно-материалистического, которого в теории придерживается антропологическая школа, необходимо сделать прямо обратное заключение: что вредные больные, как и преступники, должны быть истребляемы.
Если Ломброзо и его последовательные ученики ничего не имеют против истребления неисправимых преступников, которых они, однако, считают лишь особого рода неизлечимо больными, то что могут они логически возразить против истребления и всех других неизлечимо больных, опасных для общественного блага прямой заразой окружающих и наследственной передачей заразы потомству?
Если отдельные представители школы, например почтенный Д. А. Дриль, искренно возмущаются таким заключением, то это говорит только об их личной чувствительности, но подобает ли научной школе основываться на личных чувствах?
Положительной заслугой криминальной антропологии остается ее стремление изучать преступников как живую действительность, но предвзятое ограничение этой действительности одной материальной стороной бытия приводит к таким практическим заключениям, которые еще более противоречат нравственному сознанию, нежели прежние положения классического правоведения. К счастью, нам нет необходимости выбирать между различными заблуждениями, так как есть один путь правды, дающий возможность нормально относиться и к ненормальной части человечества.
Глава седьмая Нормальное уголовное правосудие
Преступник — человек, сознательно уклоняющийся на деле от минимальных требований доброго поведения, установленных в уголовном законе ради безопасности человеческого общежития. Данная психофизическая организация, социальные условия и житейские обстоятельства могут предрасполагать к преступлению, но настоящая его причина, как доказывается фактом совести и раскаяния, — собственная решимость человека*. В отличие от несчастных случаев и от психофизических болезней настоящее, вменяемое преступление есть результат внутреннего духовного процесса, в котором всегда есть хоть один момент действительного решения, т. е. сознательного отречения от нравственной нормы, сознательного отвержения добрых духовных влияний и сознательной отдачи себя злым влечениям.
* Писатели новой школы любят останавливаться на несомненных случаях нераскаянности преступников, забывая, что эти случаи не могли бы быть замечены как нечто особенное, если бы раскаяние не было общим правилом.
Глава седьмая
Нормальное уголовное правосудие
Только в этом может состоять определенное различие между преступлением и невропсихозом — различие, которое нехотя допускают и более благоразумные последователи криминальной антропологии, хотя и не могут со своей точки зрения указать, в чем оно заключается.
Настоящее свое наказание преступник, как и всякий безнравственный человек вообще, получает по законам нравственного порядка от суда Божия, человеческое же правосудие должно быть только целесообразной реакцией общества против явлений преступного характера ради необходимой самообороны, для действительной защиты угрожаемых лиц и для возможного исправления самого преступника. Так как никакое действие преступника не может упразднить безусловных прав человека, то правомерная уголовная репрессия, охраняя общество от вреда злодеяний, должна непременно иметь в виду и собственную пользу преступника, иначе она была бы таким же фактическим насилием, как и само преступление.
Из этой общей идеи истинного бесстрастного и беспристрастного правосудия, чуждого мстительности и злобы, прямо вытекают некоторые определенные правила уголовного судопроизводства и пенитенциарной системы.
II
Первый шаг правомерного и целесообразного воздействия на преступника есть временное лишение его свободы. Это необходимо не только для ограждения от него других, но и для него самого. Как расточитель справедливо лишается свободы распоряжения своим имуществом не только в интере-
сах своих близких, но и в своих собственных, так же и тем более необходимо и справедливо, чтобы убийца или растлитель был прежде всего ради чужого и собственного блага лишен свободы злоупотреблять своим телом. Особенно это важно для него самого, как решительная остановка в реализации злой юли, как возможность опомниться, одуматься и переменить настроение. Для этого необходимо, чтобы краткое предварительное заключение было одиночным. Если даже заключенный окажется невиновным, то это не большая беда, потому что уединение и перемена обстановки полезны для каждого человека. Но помещать обвиняемого, быть может невиновного, в принудительное сообщество осужденных преступников, в общие условия с ними — в любом случае варварская бессмыслица.
Предварительное следствие, устанавливающее только факты, может в основании оставаться таким, каким оно существует в современном уголовном процессе, хотя в сомнительных случаях не мешало бы расширить участие научной экспертизы, не ограничивая ее одними медиками.
Дальнейшая участь преступника в настоящее время почти везде окончательно решается судом, который не только определяет его виновность, но и назначает ему наказание. Но при действительном и последовательном исключении из уголовного правосудия мотивов отмщения и устрашения должно исчезнуть и само понятие о наказании в смысле заранее, окончательно и в сущности произвольно предопределяемой меры воздействия на преступника. Безусловной предопределенности не существует, конечно, и теперь: как присяжным в определении виновности, так и судьям в определении наказания дается некоторый простор, а затем смяг-
Глава седьмая
Нормальное уголовное правосудие
чение приговора предоставляется верховной власти, в силу принадлежащего ей права помиловании. Но все это—только уступка нравственному чувству, еще далекая от принципиального и последовательного признания той истины, что справедливое и целесообразное наказание должно реагировать на данного преступника in concrete, т. е. на это живое личное существо, а не на случайный образчик того или другого рода, вида или подвида преступности. Подведение данного преступника под эти формальные определения составляет только предварительную задачу уголовного правосудия, принадлежащую всецело судебной власти, представители которой обладают и необходимым для этого формальным юридическим образованием. Но окончательное реальное воздействие общества на преступника, желательное для блага обеих сторон, находится, очевидно, в существенной внутренней связи не с общими понятиями права и не с теми или другими статьями законов, а с действительными душевными состояниями самого преступника, которые в своих последующих переменах не могут быть заранее предусмотрены. Поэтому суд может установить только фактическую правовую часть дела, определить качество виновности, степень ответственности преступника и его дальнейшей опасности для общества, из которой вытекает и право государства принимать против него дальнейшие меры принудительного воздействия. Но сами эти меры, если только они должны быть целесообразны, не могут быть установлены заранее. Суд может и должен сделать общий диагноз и прогноз данной болезни, но предписывать бесповоротно способ и продолжительность терапевтического воздействия противно разуму. Ход и приемы лечения, очевидно, должны изменяться
соответственно переменам в ходе самой болезни, и суд, который по окончании заседания прекращает всякие действительные отношения к преступнику, должен его предоставить всецело тем пенитенциарным учреждениям, в ведение которых он поступает после окончательного судебного приговора. Кроме общей справедливости такого положения, оно важно в частности и тем, что практически легко устраняет тяжелые последствия судебных ошибок.
III
Отнимать у суда право предрешающих карательных приговоров, делать из него экспертизу ученых-правоведов, какую-то комиссию уголовных юрисконсультов —вот мнение, которое еще недавно должно было показаться неслыханной ересью, возможной только со стороны жалкого профана, совершенно чуждого и практике и науке юридической. А теперь с этой обидной при профессиональной гордости идеей не только мирятся в теории, но уже и на практике сделан в некоторых странах — в Бельгии, Ирландии и др. — важный шаг к ее осуществлению, именно через допущение условных приговоров. В известных случаях человек, совершивший в первый раз известное преступление, хотя и приговаривается по суду к определенному наказанию, но ввиду возможности случайного характера этой первой вины приговор не приводится в исполнение, и осужденный выпускается на свободу до тех пор, пока не впадет в рецидив или не совершит нового преступления, и тогда сверх новой карательной меры он должен отбыть и прежде присужденную.
Глава седьмая
Нормальное уголовное правосудие
При других обстоятельствах условный характер наказания относится лишь к сроку тюремного заключения, который сокращается сообразно последующему поведению осужденного. Несмотря на ограниченный пока круг применения, эти условные приговоры по своему огромному принципиальному значению открывают новую эру уголовного правосудия, с новым нравственным взглядом, обращенным на живого человека, а не прикованным к мертвой букве статей и параграфов уложения. После уничтожения пыток не было другого столь важного успеха в области уголовного процесса, и отныне нормальное правосудие здесь перестает быть мечтательным идеалом и начинает становиться действительностью. В зависимости от этого прогресса должно совершиться и уже совершается расширение юридического образования, которое, не отказываясь от своей связи с прошедшим — в римском праве и истории местных законодательств, —должно отчетливее и последовательнее включать в себя факторы будущего, заключающиеся в изучении действительного человека, — в психологии, психопатологии и нравственной философии.
IV
Кроме последовательного распространения условных приговоров нормальное правосудие требует перемен и в самом содержании наказаний, в смысле большей их целесообразности. Хотя истинный интерес самого преступника непременно должен входить в цель уголовной репрессии, но, обращая усиленное внимание на эту прежде неведомую, или отрицаемую сторону дела, не следует
забывать и другой стороны — интереса потерпевшего, удовлетворение которого также должно по возможности входить в содержание наказания. Как угрожаемое общество имеет право на охранение своей безопасности, как дошедший до преступления порочный человек имеет право на исправление, так и невинно потерпевший от преступления имеет право на возможное вознаграждение.
Это вознаграждение потерпевшие (сами, или в случае убийства— в лице своих семей) могли бы получать от государства, которое в свою очередь имело бы право покрывать этот расход на счет преступников. Источников для этого может быть два: конфискация имуществ и доход от принудительного труда осужденных. Против первого восстает большинство юристов, главным образом по следующим основаниям: во-первых, конфискация поражает права невинных лиц — семьи преступника, а во-вторых, она вносит неравенство в наказание, так как богатый преступник, у которого отбирается имущество, терпит более, чем бедный, у которого нечего отобрать.
С обоими соображениями нельзя согласиться. Нет необходимости, чтобы конфискация распространялась непременно на все имущество, — часть, достаточная для обеспечения семьи, всегда может быть выделена, а если, несмотря на это, в редких случаях очень богатых преступников материальное положение их семейств должно все-таки существенно измениться, то тут нет ничего несправедливого: было бы, напротив, возмутительно для нравственного чувства встречать крайнюю роскошь в семье убийцы или грабителя — все равно, что шумное веселье в доме покойника, — и, во всяком случае, государство не имеет причины
Глава седьмая
Нормальное уголовное правосудие
более заботиться о семьях преступников, чем о семьях невинно потерпевших. Точно так же в неравенстве силы наказания вследствие конфискации нет ничего несправедливого, так как богатый злодей до совершения преступления имел в своем богатстве такое благо, которого был лишен преступник неимущий, и, следовательно, последующее неравенство только уравновешивает прежнее; притом богатство, связанное с большими возможностями образования и умственного развития, есть само по себе — ceteris paribus — отягчающее обстоятельство для преступника.
Впрочем, вопрос о конфискации вследствие сравнительной немногочисленности богатых преступников не имеет большого практического значения. Более важен вопрос об утилизации труда преступников. Принудительная работа уже в качестве необходимого воспитательного средства должна быть сохранена как постоянный ингредиент всякой карательной репрессии. Справедливо и целесообразно, чтобы доход с этой работы употреблялся частью на вознаграждение потерпевших или их семей. Серьезных возражений против этого я не знаю, и этим путем наказание явно приобретает желательный характер естественной справедливости в отличие от произвольного отмщения.
го наказания. Оно сводится к условному ограничению личных и имущественных прав преступника как естественному следствию преступления. Это то, что общество должно взять у преступника; но взамен этого оно должно дать ему деятельную помощь в его исправлении и нравственном возрождении. Именно с этой стороны особенно необходимо коренное преобразование тюремных учреждений для превращения их в нравственно-психиатрические заведения.
Было время, когда с людьми душевнобольными обращались, как с укрощаемыми дикими зверями, сажали их на цепь, били палками и т. д. Еще лет сто тому назад и даже меньше это считалось совершенно в порядке вещей, теперь же об этом вспоминают с ужасом. Так как историческое движение идет все быстрее и быстрее, то я еще надеюсь дожить до того времени, когда на наши обыкновенные тюрьмы и каторги будут смотреть так же, как теперь все смотрят на старинные психиатрические заведения с железными клетками и цепями для больных. Теперешнее положение тюремного дела, несмотря на несомненные успехи повсюду за последнеелремя, все еще в значительной степени определяется древним понятием наказания как мучения, намеренно налагаемого на преступника согласно правилу: «поделом вору и мука»*.
Лишение свободы на более или менее продолжительный срок, определяемый не заранее, а сообразно с действительными переменами в состоянии преступника, и затем принудительные работы для собственной пользы и для вознаграждения потерпевших — вот и все содержание нормально-
* Яркие подробности о применении этого правила у нас в недавнем прошлом (и еще не совсем прошлом) можно найти между прочим в превосходной монографии А. Ф. Кони о докторе Гаазе («Вестник Европы». Январь и февраль 1897). Много хорошего было предпринято в русском тюремном ведомстве по инициативе К. К. Грота, а также в управлении М. И. Галкина-Врасского.
Глава седьмая
Нормальное уголовное правосудие
По истинному понятию о наказании положительная его задача относительно преступника есть не физическое его мучение, а нравственное исцеление или исправление. Эта идея, уже давно принимаемая различными писателями (преимущественно теологами и философами и лишь немногими юристами), вызывает против себя решительные возражения двоякого рода: со стороны юристов и со стороны криминальной антропологии. С юридической стороны утверждают, что исправлять преступника — значит вторгаться в его внутренний мир, и что общество и государство не имеют на это права. Но тут есть два недоразумения.
Во-первых, задача исправления преступников есть в указанном отношении лишь один из случаев обязательного и положительного воздействия общества или государства на его несостоятельных в каком-нибудь отношении и потому неполноправных членов. Отрицая такое воздействие в принципе как вторжение во внутренний мир, придется отказаться от обучения детей в общественных школах, от лечения умалишенных в общественных больницах и т. п. Да и где же тут вторжение во внутренний мир? На самом деле преступник актом преступления обнаружил, обнажил свой внутренний мир и нуждается в обратном воздействии, чтобы войти в его нормальные пределы. Особенно странно в этом возражении то, что за обществом признается право ставить человека в развращающие условия, каковы, между прочим, и нынешние тюрьмы и каторги, а право и обязанность ставить человека в условия морализующие отнимается у общества.
Второе недоразумение состоит в том, что исправление понимается как навязывание извне каких-нибудь готовых правил нравственности. Но зачем же неумелость принимать
за норму? Для преступника, вообще способного к исправлению, оно, разумеется, главным образом есть само исправление, причем внешнее содействие должно собственно только ставить человека в наиболее благоприятные для этого дела условия, помогать ему и поддерживать его в этом внутреннем процессе.
Но возможно ли вообще исправление преступников? Многие представители криминальной антропологии утверждают физически-роковой характер наследственных и прирожденных преступных наклонностей и, следовательно, их неисправимость. Что существуют преступники наследственные и преступники прирожденные — это несомненно; что между ними есть неисправимые — это довольно трудно отрицать; но утверждение, что все или хотя бы большинство преступников безусловно неисправимы — совершенно произвольно, противоречит опыту и не заслуживает критики. Если же мы вправе допустить только то, что некоторые из преступников неисправимы, то при невозможности сказать заранее с полной уверенностью, принадлежит или нет данный преступник к этим некоторым, необходимо ставить всех в условия, наиболее благоприятные для возможного исправления.
Первое и основное условие успешного решения исправительной задачи есть, конечно, то, чтобы во главе пенитенциарных учреждений стояли люди, способные к такому трудному и высокому назначению, — избранные юристы, психиатры, моралисты и лица с истинным религиозным призванием.
Общественная опека над преступником с целью его возможного исправления, поручаемая особенно одаренным для
Глава седьмая
этого людям, — вот окончательное определение «наказания» или положительного противодействия преступлению согласное с нравственным началом. Таким наказанием лучше всего удовлетворяется и право на самоохрану, несомненно принадлежащее обществу: преступник исправленный не только не будет опасен обществу, но и сторицею воздаст ему за его попечение. Нормальное уголовное правосудие и соответствующая ему пенитенциарная система —действительная правда и милость к преступникам без ущерба для невиновных — вот самое явное и полное доказательство истинной связи между правом и нравственностью, или истинного понятия о праве как равновесии двух нравственных интересов: общественного блага и личной свободы. Помимо этой связи, или этого равновесия, гуманное исправительное заведение для преступников, так же, как и лечебница для опасных больных, есть принципиальная бессмыслица. Если дать перевес общественному благу, то преступников, как и вредных больных, следует просто истреблять. Если же дать перевес личной свободе, то нужно отказаться от всякого принудительного воздействия на тех и на других. Совесть и разум, а ныне уже и опыт, указывают на правый путь, не допускающий ни бесчеловечного истребления вредных людей, ни бесчеловечного дозволения им истреблять других.
Приложение
Эмпирическая необходимость
и трансцендентальная свобода
(по Шопенгауэру и Канту)
К вопросу о безусловной виновности
Прилагаемая передача наиболее значительных идей немецкой философии относительно свободы воли не имеет в виду решение этого вопроса, а только подготовление к его правильной постановке и расчищение умственной почвы, на которой он может быть решен. Канто-Шеллин-го-Шопенгауэрова теория не решила этого труднейшего вопроса, в котором сходятся самые глубокие корни этики и метафизики, но она во всяком случае возвысила научное сознание до понимания той важной истины, что несомненная эмпирическая необходимость человеческих деяний, несовместимая с ходячими представлениями о безусловной виновности, не исчерпывает, однако, всей причинности этих деяний и, следовательно, не заставляет нас ограничивать общественное противодействие злу одними утилитарными мотивами.
Приложение
Приложение
Вопрос о свободе воли логически связан с понятием причинности. Уже на эмпирической почве мы должны различать три вида, или три степени, причинности: 1) чисто механическую, где причина представляется ударами, или толчками, передающими движение от одних тел к другим; 2) органическую, где причина является, как возбуждение или раздражение (irritation, Reiz), вызывающее в живых телах различные процессы и состояния, и 3) интеллектуально-психологическую, где причина действует какмотив, т. е. представление, или идея ума, обусловливающая те или другие поступки.
То различие, которое является между этими тремя видами причинности, касается только формы или проявления, а никак не самой сущности, т. е. не касается безусловной необходимости действия, раз дана достаточная причина, какого бы рода ни была эта причина и в каком бы отношении к действию она ни находилась. Из того, что возбуждения, по которым действуют животные, отличаются от механических причин, по которым движутся неорганические тела, не следует, чтобы в первом случае эти возбуждения не были такими же причинами, как и во втором, т. е. чтобы они не определяли с такой же необходимостью происходящего из них действия.
Различие в причинности соответствует характеристическим различиям существ, но, очевидно, не может превратить причинность в произвол или свободу в тесном смысле этого слова. Если человек в таких случаях, когда он действует
как человек, определяется известными принципами или идеями как мотивами его действия, то эти принципы и идеи составляют такую же необходимую причину его действия, как механический удар для вещественного тела.
В данную минуту человек может иметь много различных желаний; ему предстоит выбор между ними. Этот выбор свободен, поскольку он определяется не фактом желания, а известным принципом или идеей, т. е. поскольку человек между многими желаниями исполняет то, которое соответствует принятому им принципу или практической идее. Но этот выбор не свободен, если под свободой понимать отсутствие всякого мотива как причины, или способность решиться на какое-нибудь действие без всякого достаточного основания, какого бы ни было рода. Очень часто свободу выбора смешивают с неопределенностью выбора, т. е. пока человек еще не решился, пока его решение не определилось, он представляется как будто свободным, т. е. сохраняющим общую возможность каждого из выборов. Но в этой неопределенности положения нет еще решения или воли, а есть только борьба желаний, решится же эта борьба на основании какого-нибудь достаточного мотива. Что эта неопределенность выбора или общая возможность различных действий или решений до тех пор, пока ни одно решение не принято в действительности, что эта неопределенность не есть свобода можно видеть уже из того, что такая неопределенность одинаково принадлежит всем явлениям до тех пор, пока они рассматриваются только в возможности, или как потенциальные.
Приведем прекрасный пример, на котором останавливается Шопенгауэр.
Приложение
Приложение
Представьте себе человека, который, стоя на улице, говорит себе: теперь шесть часов вечера, дневная работа окончена, я могу теперь сделать прогулку или пойти в клуб. Я могу также взойти на башню, чтобы посмотреть на заход солнца, я могу также пойти в театр, могу посетить того или другого друга, могу даже, если захочу, выбежать из города и отправиться странствовать по белу свету и никогда не возвращаться, — все это в моей власти, я имею полную свободу для этого, но ничего такого я не сделаю, а пойду также совершенно свободно домой к моей жене.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |