Минск москва харвест ACT 3 страница

Итак, нравственный принцип требует, чтобы люди сво­бодно совершенствовались; для этого необходимо существо­вание общества; но общество не может существовать, если всякому желающему предоставляется беспрепятственно убивать и увечить своих ближних; следовательно, прину­дительный закон, действительно не допускающий злую волю до таких крайних проявлений, разрушающих обще­ство, есть необходимое условие нравственного совершен­ствования и в этом качестве требуется самим нравственным началом, хотя и не есть его прямое выражение.

Положим, высшая нравственность (с аскетической сво­ей стороны) внушает нам равнодушие к тому, что нас ог-

Определение права в его связи с нравственностью 39

рабят, искалечат, убьют; но та же нравственность (с аль­труистической стороны) не позволяет нам быть равнодуш­ными к тому, чтобы наши ближние беспрепятственно становились убийцами и убиенными, грабителями и ог­рабленными и чтобы общество, без которого и единичный человек не может жить и совершенствоваться, подверга­лось опасности разрушения. Такое равнодушие было бы явным признаком нравственной смерти.

Требование личной свободы предполагает —для собствен­ного своего осуществления — стеснение свободы в той мере, в какой она при данном состоянии человечества несовмести­ма с бытием общества или общим благом. Эти два интере­са — индивидуальной свободы и общественного благосо­стояния, — противоположные для отвлеченной мысли, но одинаково обязательные нравственно, в действительности схо­дятся между собой. Из их встречи рождается право.

VII

Правовое начало может рассматриваться отвлеченно, в нормальной воле субъекта, и тогда оно есть лишь прямое выражение справедливости: я утверждаю мою свободу как право, поскольку уважаю свободу других как их право. Но понятие права по самой своей природе заключает в себе, как мы видели, элемент объективный, или требование ре­ализации: необходимо, чтобы право всегда имело силу осуществляться, т. е. чтобы свобода других, независимо от моего субъективного ее признания или от моей личной справедливости всегда могла на деле ограничивать мою свободу в равных пределах со всеми. Это требование спра-

Глава emovas-

ведливости принудительной, составляющее оконча­тельный существенный признак права, коренится всеце­ло в идее общего блага или общественного интереса, ко­торая сама вытекает из чисто нравственного интереса — реализации добра, или требования, чтобы справедливость непременно становилась действительным фактом, а не оставалась только субъективным понятием, ибо только фактическое ее бытие соответствует принципу альтруиз­ма, или удовлетворяет основное нравственное чувство жалости. Мера и способы этой правовой реализации доб­ра зависят, конечно, от состояния нравственного сознании в данном обществе и от других исторических условий. Таким образом, право естественное необходимо есть вме­сте с тем и право положительное и с этой стороны может выражаться в такой формуле: право есть исторически подвижное определение принудительного равновесия между двумя нравственными интересами: формально нравственным интересом личной свободы и материаль­но нравственным интересом общего блага.

Личность прямо заинтересована в своей свободе, об­щество прямо заинтересовано в своей безопасности и бла­госостоянии, но право и правовое государство заинтере­сованы прямо не в этом, а только в рациональном равно­весии этих эмпирически противоположных интересов. Именно равновесие есть отличительный специфический характер права. Было бы вполне ошибочно полагать зада­чей правового закона материальное уравнение частных ин­тересов. Если бы такое уравнение и было вообще для чего-нибудь нужно, то во всяком случае праву до него не может быть никакого дела. Оно заинтересовано только должным

Определение права в его связи с нравственностью

отношением между двумя главными, принципиальными пределами человеческой жизни: свободой лица и благом общества, и, ограничиваясь этим, не внося своего прину­дительного элемента в более тесную и сложную область частных отношений, не затрагивающих ни того, ни друго­го предела, право лучше всего согласуется с самой нрав­ственностью. Ибо человек должен достигать нравствен­ных вершин свободно, а для этого нужен простор внизу, нужна некоторая свобода быть безнравственным. Право в известной мере обеспечивает за ним эту свободу, нис­колько, впрочем, не склоняя пользоваться ею. Если бы кредитор не имел принудительного права взыскивать свои деньги с должника, то он не имел бы и возможности сво­бодным нравственным актом отказаться от этого права и простить бедному человеку его долг. С другой стороны, только гарантия принудительного исполнения свободно принятого обязательства сохраняет для должника свобо­ду и равноправность по отношению к кредитору: он зави­сит, как и тот, от своего решения и от общего закона. Ин­терес личной свободы совпадает здесь с интересом обще­го блага, так как без обеспеченности свободных договоров не может существовать правильное общежитие.

Еще яснее совпадение обоих нравственных интересов в области права уголовного. Свобода каждого человека, или его естественное право жить, действовать и совер­шенствоваться, было бы, очевидно, лишь пустым словом, если бы осуществление этого права зависело от произво­ла всякого другого человека, которому захочется убить или изувечить своего ближнего, или отнять у него средства к существованию. И если я имею естественное право отста-

Глава вторая

Определение права в его связи с нравственностью

ивать принудительными мерами свою свободу и безопас­ность от посягательств чужой злой воли, то отстаивать про­тив нее других теми же мерами есть моя прямая нрав­ственная обязанность. Эта общая всем обязанность и ис­полняется публичным правом уголовным, снабженным всеми необходимыми для этого средствами.

Но, ограждая свободу мирных людей, уголовное право оставляет достаточный простор и для действия злой воли и не принуждает никого быть добродетельным. Злобный и страстный человек может, если хочет, проявлять свою злобу в приватном злословии, интригах, клеветах, ссорах, а свои дурные страсти — в пьянстве, азартной игре, охо­те, распутстве и т. д. Только тогда, когда злая воля посяга­ет на объективные, публично признанные нормы челове­ческих отношений, грозит безопасности самого общежи­тия, тогда только интерес общего блага, совпадающий с интересом мирных людей, должен принудительно огра­ничить свободу преступника. Право в интересах свободы дозволяет людям быть дурными, не вмешивается в их воль­ный выбор между добром и злом; оно только в интересах общего блага препятствует дурному человеку пребывать торжествующим злодеем, опасным для самого существо­вания общества Задача права вовсе не в том, чтобы лежа­щий во зле мир обратился в Царствие Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад.

VIII

сво-

В области уголовного (как и гражданского) права ^_ои-бода лица ограничивается не частными или субъективны-

ми интересами других данных лиц, а объективными нор­мами общего блага. Многие чувствительные и самолюби­вые люди согласились бы скорее быть ограбленными или даже изувеченными, нежели подвергаться беспощадному злословию и клевете. А потому, если бы право имело в виду ограждение частного интереса как такового, то оно должно бы было в этих случаях ограничивать свободу кле­ветников и ругателей еще более, чем свободу грабителей и насильников. Но оно этого не делает, потому что для безопасности общества словесные обиды не так важны и не показывают такую угрожающую степень развития злой воли, как посягательства на телесную и имущественную неприкосновенность ближних. Если бы даже было наме­рение, то не было бы возможности для закона принимать во внимание все формы и оттенки индивидуальной чув­ствительности к обидам. Да это было бы и несправедли­во, ибо никак нельзя доказать, что обидчик имел в виду причинить именно ту высокую степень страдания, кото­рая оказалась на деле. Право, как общая норма, может ру­ководствоваться только определенными намерениями и объективными деяниями, допускающими общедоступную проверку. При личных обидах, не подлежащих уголовной ответственности, обиженному предоставляется, если он хочет, мстить обидчику теми же дурными средствами — его свобода зла уважается здесь так же, как и свобода зла его противника, а если он нравственно выше того и не счи­тает мщение для себя позволительным, то он все равно не обратился бы к внешнему закону, несмотря на всю свою чувствительность к обиде; и если он отказывается от мще­ния, тем лучше для него, да и для общества, которому пре-

Глава вторая

доставляется свободно высказать свое нравственное суж­дение. Для юридической оценки важна не злая воля сама по себе, и не результат деяния сам по себе, который может быть и случайным, а только связь намерения с результа­том, или степень устойчивости и последовательности злой воли в реальном деянии, так как эта степень реализации и соответствующая степень опасности для общества подле­жат объективному определению. Так, в случае преднаме­ренного убийства, совершившегося, или же хотя и оста­новленного, но по не зависящим от преступника обстоя­тельствам, ясно, что в этом человеке злая воля способна к такой реализации, которая несовместима с общественной безопасностью и с личной свободой и которая вызывает против себя принудительное действие уголовной юстиции. Объект права в этой области есть не злая воля, а воля пре­ступная. Первая направлена против субъективного блага частных лиц, и ее действие свободно; вторая направлена против объективных норм общежития и не может быть свободна иначе, как с разрушением общества, а пока об­щество существует, нарушенные нормы его существова­ния должны восстанавливаться через противодействие полномочного закона преступным посягательствам. Это законное противодействие преступлениям составляет соб­ственный предмет уголовного права. Здесь и основной вопрос о связи нравственности и права выступает с осо­бенной яркостью, причем различные его решения обнару­живают все свои сильные и слабые стороны, и вместе с тем возникают некоторые новые вопросы, имеющие важ­ный интерес и теоретический и практический.

Глава третья

Уголовное право. Его генезис. Критика теорий возмездия и устрашения

Всякое действительное общество определяется в сво­ей жизни известными нормами — политическими, граж­данскими, полицейскими, экономическими и т. д., уста­новленными по существу (если и не по времени) раньше уголовного права. По достаточно точной формуле (кото­рую можно найти в лекциях проф. П. С. Таганцева) пре­ступление есть посягательство на какую-нибудь из этих норм в ее реальном бытии. Сами эти нормы имеют свое положительное основание вне уголовного права, не оно их создало, не оно произвело известный образ правления, не оно причина данного административного устройства, не из него вышло право собственности и порядок перехо­да имуществ, не им, наконец, определяются необходимые меры благочиния. Но когда против этих уже присущих об­щественной жизни норм совершается посягательство, то общество, представляемое своей законной властью, реа­гирует против правонарушения, как здоровый организм против болезнетворных элементов, и эта-то законная ре-

Глава третья

Уголовной право. Его генезис. Критика теорий..

акция и образует уголовное право. Не всякая реакция про­тив нарушения общественных норм имеет такое значение. Когда толпа разрывает преступника на части или самочин­ным судом приговаривает его к виселице, подобное безза­конное проявление слепых общественных инстинктов может быть лишь одним из объектов уголовного права, а никак не его образующим началом. Правовая уголовная реакция может совершаться лишь по общему закону и за­ранее предустановленным образом. Этим предполагается двоякого рода определенность: во-первых, должно быть точно определено, какие именно деяния признаются не­допустимыми посягательствами на жизненные нормы об­щества, или, другими словами, какие именно нормы под­лежат принудительному правовому охранению, — так как многие и по существу весьма важные практические нор­мы, как то бытовые, чисто нравственные, а в большинстве стран и религиозные, признаются делом внутреннего ду­шевного интереса и свободного личного выбора, и пото­му не подлежат принудительной юридической охране, — а во-вторых, непременно должны быть определены мера и способ законной реакции, вызываемой каждым пося­гательством на охраненную норму. Короче говоря, уголов­ное право имеет своим предметом: 1) определение пре­ступлений и 2) определение наказаний. Основания таких определений исследуются и оцениваются наукой уголов­ного права. Философская часть этой науки, занимающая­ся окончательными принципиальными основаниями таких определений, или исследованием самих понятий преступ­ления и наказания в их внутренней сущности, — эта фи­лософия уголовного права, будучи, с одной стороны, час-

тью или, пожалуй, надстройкой уголовно-юридической науки, с другой стороны, как важнейший отдел «филосо­фии права» входит в круг философских учений, тесней­шим образом примыкая здесь к нравственной философии, или этике.

II

В первичном и простейшем виде общественности — родовом быте — жизненные нормы вытекают из кровной связи между членами данной группы и охраняются зако­ном кровавой мести. Здесь корни права скрываются в глу­бокой почве природных инстинктивных отношений, еще очень близких к явлениям царства животного. Зверь, на которого нападает другой, с тем чтобы его пожрать, по чувству самосохранения защищается зубами, рогами и когтями, насколько хватает силы. Никто не станет искать здесь нравственных побуждений так же, как и в физичес­кой самозащите человека, у которого скудные от природы средства нападения и обороны дополняются или заменя­ются искусственным оружием. Но дикий человек (и это еще не составляет его отличия от многих существ низшей природы) не живет обыкновенно в одиночку, а принадле­жит к какой-нибудь социальной группе — роду, клану, шайке. Поэтому при встрече его с врагом дело не кончает­ся результатом единоборства. Убийство или другая обида, понесенная одним из членов группы, ощущается всей ее совокупностью и вызывает общее чувство мстительнос­ти. Поскольку сюда входит сострадание к потерпевшему, здесь должно признать присутствие нравственного элемен-

Глава третья

Уголовное право. Его генезис. Критика теорий.

та, но преобладает в этой реакции на обиду, конечно, ин­стинкт собирательного самосохранения, как у пчел или других общественных животных: обороняя своего, род или класс обороняет себя; мстя за своего, он мстит за себя. Но и обидчика по тому же побуждению защищает его род или клан. Единичные столкновения переходят, таким образом, в войну целых обществ. Об этой стадии общественных отношений осталась бессмертная память благодаря гоме­рической поэзии, которая увековечила десятилетнюю вой­ну, возникшую из частной обиды одного родового вождя другим. История арабов до Мухаммеда вся полна такими войнами. Тем же полна и старина западных народов: «Умерщвлен был твой прадед, отмщен был, и за кровь пролита была кровь, и убийство сменялось убийством, и убийство свершалося вновь». В некоторых уединенных уголках Европы (Черногория, Корсика) такой порядок гос­подствовал, как известно, до очень недавнего времени. Понятия преступления и наказания на этой стадии обще­жития не выделились еще из общего представления оби­ды и вражды, а наказание, очевидно, совпадает с местью. Обидчик есть враг, которому мстят. Место позднейшей уголовной юстиции всецело занято здесь общепризнанным и безусловно обязательным обычаем кровавого мщения. Это относится, конечно, к обидам между членами различ­ных родов или кланов. Но другого рода обиды здесь вооб­ще и не предусматриваются. Связь тесной родовой груп­пы, спаянная первоначальной религией, слишком крепка, и авторитет патриархальной власти слишком внушителен, чтобы отдельное лицо решилось против них восстать: это почти так же невероятно, как столкновение отдельной пче-

лы с целым ульем. Конечно, человек и в родовом быту все-таки не пчела, он и здесь уже обладает способностью к личному самоутверждению и произволу, что и проявля­лось в отдельных редких случаях, но эти исключительные проявления и подавлялись исключительными действиями патриархальной власти, не вызывая общих мер. Когда же вследствие соединения разных условий личное начало усиливается и его носители получают возможность сто­ять за себя и действовать на других, тогда наступает нача­ло конца для родового быта и совершается переход к быту государственному.

Представитель личного героизма становится средото­чием новой общественной группировки; многие роды и племена по тем или другим побуждениям, или принуди­тельным обстоятельствам, собираются постоянным обра­зом вокруг этого героя как общего вождя с более или ме­нее организованной властью, причем упраздняется самостоятельность отдельных родов и колен и отменяет­ся обычный закон родовой кровавой мести.

III

Истинная сущность государства, его внутренние нача­ла и цели представляют вопрос очень сложный и трудный, и нельзя удивляться, что различные философские учения бьются над ним в наши дни не менее, чем во времена со­фистов и Сократа. Но довольно любопытно, что филосо­фы и юристы, помимо этого более или менее метафизи­ческого вопроса о сущности и цели политического союза постоянно строили априорные теории о самом фактичес-

Глава третья

ком происхождении государства, как будто все действи­тельные государства возникли в какие-нибудь неведомые, бесследно исчезнувшие времена. Но что еще было позво­лительно — по несовершенному состоянию исторической науки — для Гоббса, или даже для Руссо, то со стороны современных мыслителей не имеет оправдания.

Родовой быт, который так или иначе пережили все на­роды, не есть сам по себе что-нибудь загадочное: род есть прямая организация определенной кровной связи. Вопрос, значит, относится к переходу от родового быта к государ­ственному, а это уже может быть предметом историческо­го (ретроспективного) наблюдения, более полного и связ­ного, чем, например, наблюдения палеонтологические. Достаточно вспомнить совершившееся на глазах истории превращение разрозненных родов и племен Северной Ара­вии в плотное и могучее государство Мухаммеда и хали­фов. Теократический характер этого царства не есть что-нибудь особенное: таковы же были в большей или меньшей степени и все прочие значительные государства старых времен. Вообще государственность в простейшем виде зачинается так: превосходящий других индивидуальными силами и способностями член рода, переросший низкий уровень родового быта и недовольный его тесными гра­ницами, чувствуя свое историческое призвание дать сво­им ближним более широкую и совершенную форму жиз­ненного единства, а вместе с тем, понуждаемый личными обстоятельствами и внешними событиями, отделяется от своего рода (сначала внутренне, а потом и наружно) и при­тягивает к себе подходящих людей из разных родов или колен, образуя с этой своей дружиной некоторое между-

Уголовн ое право. Его генезис. Критика теорий... 51

родовое или междуплеменное ядро, вокруг которого за­тем добровольно или же принудительно собираются це­лые роды и племена, получая от вновь образовавшейся верховной власти законы и управление и теряя в большей или меньшей степени свою родовую самостоятельность. Когда в какой-нибудь общественной группе мы находим единое организованное правительство с центральной верховной властью, постоянное войско, финансы, основан­ные на податях и налогах, наконец законы, снабженные уголовной санкцией, то мы в такой группе узнаем подлин­ный характер государства. Все исчисленные признаки были налицо в мусульманской общине уже в последние годы жизни Мухаммеда. Замечательно, что история пер­воначального образования этого государства связана от­части с идеей общественного контракта (хотя по существу весьма далекого от представлений Руссо): все главные шаги Мухаммеда в его историческом деле обозначены формальными договорами, начиная с так называемой «клятвы женщин» и кончая последними условиями, кото­рые он заключил в Мекке после своей окончательной по­беды над корейшитами и их союзниками. Заметим также, что во всех этих договорах основной пункт есть отмена кровавой мести между родами и племенами, входящими в новый политический союз.

IV

С основанием государства возникает не существовавшее прежде различие между публичным и частным правом, осо­бенно ясно в области права уголовного. При родовом быте

Глава третья

в законе кровавой мести, как и в других важнейших отно­шениях, интересы собирательной группы и отдельного лица были непосредственно солидарны, тем более что в неболь­шом общественном целом, как род или клан, все или по крайней мере большая часть сочленов должны были лично знать друг друга, так что каждый для всех и все для каждо­го представляли, вообще говоря, реальную величину. Но когда с образованием государства общественная группа обнимает собой сотни тысяч и даже миллионы людей, та­кое личное реальное отношение между частями и целым становится невозможным: появляется более и менее ясное различие между общими интересами и частными и между соответственными областями права, причем к частному пра­ву (вопреки нашим теперешним юридическим понятиям) относятся обыкновенно на этой стадии развития и такие дела, как убийство, грабеж, тяжкое увечье. В родовом быте все подобные обиды считались затрагивающими прямо общий интерес, и целый род мстил за них обидчику и его родичам. С образованием более широкого политического союза это право кровавой мести, отнятое у рода для пре­кращения возникавших отсюда бесконечных войн, не пере­шло однако в прежней силе и прежнем объеме к государ­ству. Новая общая власть, от которой исходят законы, суд и управление, не может сразу войти до такой степени в ос­новные интересы всех своих многочисленные подданных, чтобы защищать их, как свои собственные; глава государ­ства не может чувствовать и действовать, как старейшина рода; и вот мы видим, что в защите частных лиц и иму-ществ не только дела об увечьи или ином насилии, но и об убийстве свободного человека разрешаются сделкой сто-

Уголовное право. Его генезис. Критика теорий... 53

рон (compositio), — убийца или его домашние платят семье убитого денежную пеню (вира). Перечислением таких штра­фов, различных смотря по полу, состоянию лица и другим обстоятельствам, наполнены, как известно, все те старин­ные уставы или уложения, которые именно представляют собой памятники только что впервые сложившегося в дан­ном народе государственного быта.

На этой стадии развития государственности все нару­шения телесной и имущественной неприкосновенности частных лиц рассматриваются собственно не как преступ­ления, а как личные ссоры, за правильным исходом кото­рых надзирает публичная власть. Собственно уголовный характер усвояется только прямым посягательством на основы общественного порядка, т. е. таким правонаруше­ниям, которые доныне выделяются в особый вид под на­званием преступлений политических. Различие это сохра­няется через всю историю, только оценка его, а также и сам объем понятия изменяются сообразно историческим условиям. В средние века, когда значение личной безопас­ности для нормального общежития, публичный интерес в противодействии всякому убийству и, следовательно, уго­ловный характер этого деяния еще не вполне выяснились для юридического сознания, умерщвление человека каза­лось государству делом гораздо менее важным, нежели всякое нарушение фискальных интересов, и в то время как большая часть убийц гуляла на свободе, подделка монеты влекла за собой мучительную смертную казнь, как пре­ступление вредное для целого общества, посягающее на привилегию государственной власти и потому уголовно-политическое.

Глава третья

Уголовное право. Его генезис. Критика теорий...

Элементарное противоположение между публичным и частным правом, выразившееся в преобладании «компо­зиций», не могло быть устойчивым. Денежный штраф за всякую обиду частного лица не удовлетворяет потерпев­шую сторону (например, семью убитого) и не воздержи­вает обидчика, особенно если он богат, от дальнейших злодеяний. При таких условиях кровавая месть за личные обиды, отмененная государством как противная его суще­ству, возобновляется фактически и грозит отнять у госу­дарственного строя саму причину его существования: когда каждому приходится мстить за свои обиды, то за что же он будет нести тягости, налагаемые государственным бы­том? Чтобы оправдать свои требования от частных лиц, государство должно взять их интересы под свою действи­тельную защиту; чтобы решительно упразднить частное право кровавой мести, государство должно превратить его в публичное, т. е. принять на себя его исполнение. На этой новой стадии солидарность государственной власти с от­дельными подчиненными ей лицами проявляется полнее, и хотя различие между преступлениями, прямо направлен­ными против самой власти — политическими, и просты­ми, от которых непосредственно страдают только частные интересы, еще сохраняется, но лишь по степени важнос­ти, а не но существу. Всякий подданный становится чле­ном самого государства, сполна принимающего на себя задачу охранять его безопасность; всякое ее нарушение рассматривается государственной властью как посягатель­ство на ее собственное право, как враждебное действие против общественного целого. Все произвольные насилия против личности и имущества кого бы то ни было прини-

маются уже не за частные обиды, а за нарушения государ­ственного закона, и потому наравне с преступлениями политическими подлежат кровавому отмщению самого государства.

Итак, несмотря на все перемены, вызванные образова­нием, укреплением и расширением государственного строя, господствующие понятия преступления и наказа­ния в сущности оставались одни и те же от первобытных времен и до половины XVIII или начала XIX в. (а отчасти и до наших дней). Преступление понималось как обида, или враждебное действие, требующее отплаты, преступ­ник был враг, и наказание — кровавая месть. Сначала ис­тинным объектом обиды, а, следовательно, и мстителем был род, а затем, после временного и неустойчивого пере­ходного момента денежных композиций, его заменило го­сударство. Наглядная разница была здесь та, что в родо­вом быту сам акт мести совершался просто — обидчика или солидарного с ним его родича обыкновенно при пер­вом случае убивали как собаку, — но последствия были очень сложны в виде нескончаемых войн между племена­ми; в государственном же быту, напротив сам акт отмще­ния, принятый на себя государством, чрезвычайно ослож­няется, превращаясь в целый уголовный процесс, заключающий в себе особые ряды актов (предварительное следствие, обвинительный акт, судебное следствие, судо­говорение, совещание, приговор, исполнение приговора) с пересмотром и повторением некоторых из них (апелля-

Глава третья

Уголовное право. Его генезис. Критика теорий...

ция, кассация), но никаких дальнейших сложных послед­ствий за собой уже не влечет, ибо за частным лицом пре­ступника, подвергшегося этому медленному мщению, нет нового достаточно сильного мстителя, — он беззащитен перед государственным могуществом.

Но кроме этой внешней разницы внутреннее отношение человеческого сознания к преступлению, оставаясь в своей нравственной и практической сущности тем же, подверг­лось, однако, важному теоретическому изменению. Преступ­ника продолжают понимать как врага — врага данного об­щества. Но прежде это его качество всецело и окончательно определялось объективной стороной совершенного им де­яния: он это сделал, его нужно истребить. О его собствен­ном личном отношении к совершившемуся не ставилось вопроса. Произошло ли дело случайно, в припадке сума­сшествия, или по слабоумию — это было все равно, важен был объективный факт и внешняя фактическая связь с ним данного существа. Личная, субъективная сторона имела тут так мало значения, что ее могло вовсе не быть, преступник мог быть вовсе не лицом, т. е. не человеком: еще в средние века в употреблении были уголовные процессы над живот­ными. Этот чисто внешний взгляд, который мы будем назы­вать диким, хотя никогда не был безусловно единственным в этой области, однако долгое время он несомненно был преобладающим. Постепенно с углублением сознания в пределах того же практического отношения к делу тео­ретически вырабатывалась другая и отчасти противополож­ная точка зрения. Преступление, по-прежнему понимаемое вообще как враждебное действие или обида, разлагается умственно на свои элементы, причем особенно выделяется

Дата добавления: 2015-11-04