Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации 10 страница

Испании проводились в величайшей тайне - это было первым случа­ем, когда я услышал о них. Один мой сотрудник, оказавшийся участ­ником упомянутой экспедиции в Одессу, описывал мне потом сцены, которые там увидел: вся территория, примыкающая к пирсу, была очищена от людей и окружена цепью специальных отрядов. Через все освобожденное пространство, от пристани до железнодорожного пути, высшие чины ОГПУ изо дня в день переносили на спине ящики с золотом, сами грузили их в товарные вагоны, которые отправлялись в Москву под вооруженной охраной. Я пытался узнать, каково коли­чество доставленного золота. Мой помощник не мог назвать какой-либо цифры. Мы переходили с ним через Красную площадь в Москве. Указав на пустое пространство вокруг нас, он сказал: "Если бы все ягцики с золотом, которые мы выгрузили в Одессе, положить плотно друг к другу на мостовой Красной площади, они заняли бы ее полнос­тью, из конца в конец"»⁴¹⁶.

Удача играла на стороне Сталина. Но и секретность соблюдалась исключительная, что объясняет гладкое прохождение операции «X» -ни налетов авиации, ни попыток остановить и проверить суда не было. О времени проведения операции знали с обеих сторон лишь несколько человек⁴¹⁷. Даже в сверхшифрованной переписке золото называли просто металлом. Для страховки в документах, выданных ему Негриным, Орлов в момент перевозки и погрузки золота на суда фигурировал как господин Блэкстоун, представитель Банка Америки, выполнявший поручение американского президента Руз­вельта вывезти золото в США. Испанским добровольцам, которые на советских судах сопровождали золото в СССР, разрешили вер­нуться на родину только после падения Республики⁴¹⁸, двое из них к тому времени уже успели жениться в Москве. Сверхсекретность, отсутствие информации плодили слухи и легенды о том, что золото в СССР перевозили в карманах испанские дети, а другие утверж­дали, что для этого использовали подводные лодки.

Сталин получил и золото и престиж. Ну, а что же бывший дирек­тор Торгсина? Какова роль Сташевского в операции «X»? В Испа­нии он занимал пост торгового атташе, а главный товар во время войны - это оружие. Одной из основных обязанностей Сташевско­го была организация доставки оружия в Испанию. Факты свиде­тельствуют о том, что это была не просто покупка, доставка, разгруз­ка ⁴¹⁹. Как и все другие советские военные советники, Сташевский пытался взять бразды правления в свои руки - не советовать, а ру­ководить. Кривицкий, например, считал, что Сташевский фактически контролировал испанскую казну, подчинив себе министра финан­сов Негрина. «В нашей среде (разведчиков. - Е. О.), - пишет он, -Сташевского тогда в шутку называли "богатейшим человеком в

мире" за то, что ему удалось взять в руки контроль над испанской казной»⁴²®. Более того, по мнению Кривицкого, именно при участии Сташевского, выполнявшего директивы Сталина, Кабальеро в мае 1937 г. ушел в отставку, а главой мадридского правительства стал бывший министр финансов Негрин. Два человека, Берзин и Ста­шевский, как считал Кривицкий, прочно «держали» в своих руках правительство республиканцев⁴²¹.

Именно Сташевский, по мнению Кривицкого, который и сам не был сторонним наблюдателем и занимался закупками оружия для Испании, являлся главной фигурой в операции «X». Якобы он по заданию Сталина предложил Негрину заключить сделку - отвезти испанское золото в Москву в обмен на поставки оружия. На версию Кривицкого, казалось бы, работает и то, что Сташевский и Негрин были в хороших отношениях. Участник событий тех дней Альварес дель Вайо пишет: «Русский, с кем Негрин имел наибольшие контак­ты, был Сташевский, у них сложилась настоящая дружба». Дружба эта, правда, не была панибратством. «Даже Сташевский, - продол­жает дель Вайо, - обращаясь к Негрину, всегда называл его полным официальным титулом»⁴²². Пайн вносит в эту историю новые дета­ли: «Негрин сам развивал более тесные коммунистические контак­ты. Его личный секретарь, Бенино Мартинес, с которым он был в до­верительных отношениях, был членом Коммунистической партии и быстро установил близкие личные отношения с человеком, занимав­шим в советском посольстве пост, аналогичный посту его босса, Артуром Сташевским, торговым атташе; они часто обедали вмес­те»⁴²^.

Между тем другой активный участник операции «X» А. Орлов и те, кто писали с его слов или использовали его показания⁴²⁴ (Газур, Костелло и Царев, Брук-Шеферд), вообще не упоминают имени Сташевского. По их версии, Орлов являлся главной фигурой опера­ции «X» - он лично получил телеграмму Ежова с поручением Ста­лина организовать отправку золота и вместе с послом СССР Розен-бергом встретился с Негрином, именно Орлов уговорил Негрина отдать золото и руководил погрузкой. Где же истина?

Как уже было сказано выше, архивные документы свидетель­ствуют, что инициатива сделки «оружие в обмен на золото» шла от республиканского руководства, оказавшегося перед выбором: «ко­шелек или смерть». Не думаю, что кому-либо вообще пришлось уго­варивать Негрина. Кроме того, время прибытия Сташевского в Испанию заставляет отказаться от версии Кривицкого о том, что это Сташевский подтолкнул Негрина к принятию решения о золоте: принципиальная договоренность о транспортировке золота в СССР была достигнута уже в сентябре, Сташевский же, как свидетельству­

ют особые папки Политбюро, был командирован в Испанию в конце октября 1936 г., уже после того, как 15 октября Кабальеро и Негрин официальным письмом обратились к Сталину с предложением при­нять на хранение 510 т золота⁴²⁵.

Однако и версия Орлова, а также тех, кто, следуя его показани­ям, вообще не упоминают Сташевского в деле об испанском золоте, отдавая все лавры операции НКВД, требует пересмотра. Сташев­ский прибыл в Испанию сразу же по достижении принципиального согласия между Сталиным и республиканским руководством о пе­редаче золота. Это может свидетельствовать о том, что он был по­слан довести начатое дело до конца. Сташевский не был автором идеи о передаче золота Испании СССР и не уговаривал Негрина от­дать золото⁴²⁶, но он тем не менее был активным участником этой сделки.

Воспоминания участников операции «X» свидетельствуют, что переговоры о золоте велись по линии двух ведомств - Наркомата иностранных дел через советского посла в Испании и Наркомата внешней торговли через торгового атташе. По мнению Кривицкого, торговое ведомство выполнило главную задачу. «Здесь находился официальный советский посол Марсель Розенберг, но он только про­износил речи и появлялся на публике. Кремль же никакого значения ему не придавал» - пишет Кривицкий⁴²⁷. Участие торгового ведом­ства в сделке было решающим, так как золото передавалось СССР не на хранение, а в уплату за торговые операции с оружием. Негрин вел переговоры со Сташевским именно как с торговым атташе, отве­чавшим за поставки оружия. О том, что Сташевский не просто знал о сделке, но контролировал ее проведение, свидетельствует его шифротелеграмма от 24 апреля 1937 г., посланная из Валенсии - но­вой резиденции республиканского правительства, покинувшего опасный Мадрид, в Москву наркому внешней торговли Розенголь-цу: «Выяснил точно, что московский акт приемки золота был пере­дан Кабальеро, а он, в свою очередь, передал его Барайбо - замести­телю военного министра; человек весьма сомнительный»⁴²⁸. За участие в операции Сташевский был награжден орденом Ленина, в то время высшей наградой СССР.

НКВД же и его представитель в Испании Орлов не вели перего­воров о совершении сделки, а отвечали только за транспортировку золота в Москву. Телеграмма Ежова, полученная Орловым 20 октяб­ря 1936 г., с указаниями «хозяина» приказывала организовать вывоз золотой казны. Встретившись с Негрином, Орлов обсудил практи­ческие детали погрузки и вывоза золота из Картахены. Замалчива­ние им роли Сташевского в операции «X»⁴²⁹ может объясняться личными мотивами, а также распрями между разведками двух ве­

домств. Сташевский в Испании представлял военную разведку и в своих докладах открыто критиковал действия НКВД в Испании и его представителя Орлова⁴³⁰.

С НКВД связаны последние трагические дни Сташевского. При отсутствии доступа к его личному делу книга Кривицкого остается практически единственным источником информации о конце жизни этого человека⁴³¹. По мере нарастания репрессий в Красной армии тучи сгущались и над Сташевским⁴³². В апреле 1937 г., как пишет Кривицкий, Сташевского вызвали из Испании в Москву для докла­да Сталину. Более месяца прошло со времени злосчастного пленума ЦК ВКП(б), и маховик репрессий уже набирал обороты, но Сташев­ский, видимо, не считал нужным осторожничать. В своем разговоре со Сталиным, по свидетельству Кривицкого, который виделся со Сташевским в те дни в Москве⁴³³, он критиковал репрессии НКВД в Испании и пытался склонить Сталина к мысли о необходимости изменить курс. По словам Кривицкого, Сташевский вышел от Ста­лина окрыленным. Затем он встретился с М.Н. Тухачевским, поло­жение которого уже становилось непрочным, и критиковал грубое поведение советских военных советников в Испании. Этот разговор, как пишет Кривицкий, породил много толков. Тогда Сташевского не арестовали и позволили вернуться в Испанию, но он, по мнению Кривицкого, своим поведением ускорил свой арест.

Здесь следует сказать несколько слов об отношении Сташевско­го к репрессиям. Без сомнения, он был человеком Сталина. Нет свидетельств тому, что Сташевский критиковал репрессии в СССР. Кривицкий отзывался о нем как о «закоренелом сталинисте» и «твердом партийном ортодоксе», который «без всякого снисхожде­ния относился к троцкистам в Советском Союзе и одобрял методы расправы с ними». В своих испанских донесениях Сташевский пи­сал об организованном саботаже, вредительстве и предательстве в высшем командовании, как причинах неудач республиканских сил: «Яуверен, что провокаций кругом полно и не исключено, что сущест­вует фашистская организация среди высших офицеров, занимающих­ся саботажем и, конечно, шпионажем»^⁴. Однако мне представляет­ся, что здесь Сташевский говорит о необходимости репрессий против реальной «пятой колонны», которая есть в любой стране и всегда активизируется в годы войны. Документы свидетельствуют, что Сташевский не был противником сотрудничества с некомму­нистическими испанскими партиями левого толка. Так, он считал возможным работать в правительстве с анархистами, когда те пред­принимали шаги к сотрудничеству с коммунистами⁴³⁵. По свиде­тельству Кривицкого, испанцы и Испания нравились Сташевскому, который заново пережил там свою революционную молодость. То,

что Сташевский наблюдал в Испании, - спецтюрьмы НКВД, убий­ства, пытки, похищения людей - было не актом правосудия, а прес­туплением, злоупотреблением властью, «колониальным рукоприк­ладством». Как умный человек, он не мог не видеть, что репрессии НКВД вредили делу, дробя единый фронт антифашистов, подрывая его силу, оскорбляли традиции испанцев, настраивали их против Советского Союза. У меня не вызывают сомнения слова Кривицко­го о том, что Сташевский, который в принципе не был против реп­рессий как метода политической борьбы, выступал против произво­ла НКВД и лично Орлова в Испании. Сташевский уехал из СССР осенью 1936 г., еще до разгула ежовщины. Кто знает, будь Сташев­ский в СССР, не занял ли бы он в отношении ежовщины ту же по­зицию, что и в отношении преступлений НКВД в Испании. Но вре­мени на это ему отпущено не было.

Для того чтобы выманить Сташевского из Барселоны в Москву, пишет Кривицкий, в заложники взяли его 19-летнюю дочь. Она вместе со своей матерью, Региной Сташевской, работала в совет­ском павильоне на Всемирной выставке в Париже. В июне 1937 г. дочери Сташевского предложили отвезти в Москву экспонаты выс­тавки. Она уехала и исчезла. Вскоре после этого в Москву был вы­зван Сташевский. Он выехал, как сообщает Кривицкий, вместе с Берзиным и проехал через Париж в невероятной спешке, даже не повидавшись с женой. Кривицкий разговаривал по телефону с же­ной Сташевского, и та была очень встревожена, что телефон в их московской квартире не отвечал. Через несколько недель она полу­чила от мужа короткую записку с просьбой срочно приехать в Мос­кву. Решив, что муж в тюрьме и нуждается в помощи, Регина Ста-шевская немедленно выехала из Парижа в Москву. «Больше ничего мы о ней и ее семье не слышали», - заключает Кривицкий.

Регина Сташевская выжила, но Кривицкому, который погиб в 1941 г. в эмиграции в США, об этом узнать не удалось. У меня нет информации о том, что случилось с ней после приезда в Москву. Если она и ее дочь были арестованы, то их следственные дела дол­жны быть в архиве НКВД. Но именно Регина К.(?) Сташевская в 1956 г. во время наступившей после XX съезда КПСС оттепели об­ратилась в Комитет партийного контроля с просьбой о реабилита­ции мужа. Из материалов архива ФСБ и справки КПК о реабилита­ции А. К. Сташевского мы узнаем некоторые обстоятельства его гибели. По приезде в Москву, Сташевский 8 июня был арестован НКВД. Ему было предъявлено обвинение в том, что он являлся чле­ном «Польской организации войсковой», которая в 1920-1930-х гг. якобы вела диверсионно-шпионскую деятельность против СССР в интересах польской разведки. По этому сфабрикованному НКВД

делу были арестованы многие польские политэмигранты и поляки в органах госбезопасности и армии, а также руководящие работники других национальностей, имевшие связи с Польшей⁴³⁶. В закрытом письме ГУГБ НКВД СССР «О фашистско-повстанческой, шпион­ской, диверсионной и террористической деятельности польской разведки в СССР» от 11 августа 1937 г., подписанном Ежовым, Ста­шевский, в частности, обвинялся в том, что использовал свое пребы­вание в Берлине в 1923 г. для срыва Гамбургского восстания⁴³⁷. Ма­териалы следственного дела, которые изучали в КПК в 1956 г., свидетельствовали, что Сташевский, очевидно, под пытками, при­знал свою «вину». Военная коллегия Верховного суда СССР 21 ав­густа 1937 г. приговорила его к высшей мере наказания. В тот же день приговор был приведен в исполнение⁴³⁸. Сопоставление дат свидетельствует, что в момент расстрела и несколько месяцев по­сле него Сташевский все еще числился членом партии. Комиссия партийного контроля исключила Сташевского из партии только 1 ноября 1937 г. Партийная бюрократия не поспевала за темпами расстрелов.

По заключению Главной военной прокуратуры Военная колле­гия Верховного суда СССР 17 марта 1956 г. отменила приговор, вы­несенный А.К. Сташевскому в 1937 г., и «дело о нем прекратила»⁴³⁹. Вслед за этим последовала посмертная партийная реабилитация⁴⁴⁰. Настало время восстановить имя Артура Сташевского и в истории...

Серебро

Серебро в ожидании скупки: расчет или недальновидность? «Серебряный прорыв»: Власть и общество в противоборстве. Торгсин как «лагерь для перемещенного антиквариата». Припек. Серебряный урожай. Разочарование

...Конец 1932 года. Уже более года Торгсин обслуживал советско­го потребителя⁴⁴¹, но принимал только валюту и золото. Люди же несли в Торгсин все, что имели, - бриллианты, рубины, платину, се­ребро, картины, статуэтки, умоляя обменять их на продукты. Они как бы подсказывали правительству, что еще у них можно забрать и обратить в станки и турбины. Конторы Торгсина сообщали в Прав­ление о потоке «неразрешенных» ценностей, то докладывало прави­тельству, но санкции свыше все не было. Почему, несмотря на острую нехватку валюты, Политбюро задерживало решение?

Видимо, изначально Торгсин задумывался как исключительно валютное и «золотодобывающее» предприятие. Иначе как объяс­

нить, что в пятилетнем плане Торгсина на 1933-1937 гг., который был принят в начале 1932 г., нет ни слова о возможной в будущем приемке незолотых ценностей. Решение принимать в Торгсине все ценности было результатом не только острого валютного кризиса, но и настойчивости людей: Торгсин был детищем как решений «сверху», так и чрезвычайно активной в условиях голода ини­циативы «снизу».

Документы позволяют сказать, что руководство страны хотело в первую очередь «снять золотые сливки» - заставить людей сдать именно золото. Опасения, что разрешение принимать другие виды ценностей, особенно менее ценное и более распространенное сереб­ро, приведет к падению поступлений золота, имели основания⁴⁴². Чтобы стимулировать сдачу золота в условиях конкуренции с дру­гими ценностями, государству требовалось увеличить и качественно улучшить снабжение магазинов Торгсина - трудновыполнимая за­дача в условиях острого товарного дефицита первой половины 1930-х гг.⁴⁴³ Доводом в пользу версии о сознательном ограничении скупки ценностей золотом является и тот факт, что Политбюро, раз­решая в ноябре 1932 г. начать скупку серебра в Торгсине, рекомен­довало «на первое время не проводить это мероприятие в районах, где имеется значительное количество золота»⁴⁴⁴. Скупка незолотых видов ценностей в Торгсине начиналась не повсеместно, а как экс­перимент в самых крупных городах с целью посмотреть, какие по­следствия это будет иметь для скупки золота⁴⁴⁵. Кроме того, разре­шение принимать серебро конторы давали не всем своим магазинам одновременно, а выборочно и в первую очередь тем, где поступле­ние золота начинало резко снижаться⁴⁴⁶.

Объясняя медлительность в принятии и реализации решений о скупке серебра и других незолотых ценностей, необходимо принять в расчет и бюрократическую волокиту, и безхозяйственность, и не­достаток средств: нужно было искать пробиреров, открывать новые скупочные пункты, давать рекламу, выбивать товары, выяснять межведомственные проблемы. Между появлением идеи и ее вопло­щением в жизнь могли лежать долгие месяцы. Государственная ма­шина не поспевала за требованиями общества. Так, вопрос о скуп­ке серебра в Торгсине обсуждался в Наркомвнешторге осенью 1932 г.⁴⁴⁷, Политбюро дало добро в ноябре, в декабре серебряная скупка открылась в отдельных крупных городах⁴⁴⁸, в январе Торг­син должен был начать скупку серебра повсеместно⁴⁴⁹, однако в дей­ствительности по всей стране она развернулась только весной - ле­том 1933 г.⁴⁵°

Торгсин покупал бытовое серебро в ломе и изделиях, а также мо­неты царской чеканки и слитки. Как и в случае с золотом, Торгсину

запрещалось принимать церковную утварь, которая по закону и без того принадлежала государству и подлежала конфискации⁴⁵¹. Одна­ко крестьяне несли ризы с икон⁴⁵², и в реальной жизни Торгсин, случалось, не только нарушал этот запрет, но и брал под защиту сво­их клиентов. Один из документов рассказывает историю «неизвест­ного гражданина», который в октябре 1933 г. принес в Торгсин ризу с иконы весом почти 3,5 кг. Торгсин принял у него серебро, запла­тив гражданину 48 руб. 47 коп. Местное отделение ОГПУ потребо­вало задержать сдатчика за расхищение государственной собствен­ности, но Торгсин отказался это сделать, чтобы не отпугивать покупателей⁴⁵³.

Торгсин не имел права принимать советские серебряные монеты, однако люди нашли способ обойти запрет. И об этом - целая исто­рия. В конце 1920-х гг., по выражению председателя правления Гос­банка Г.Л. Пятакова, в стране случился «серебряный прорыв»: из-за частых и значительных денежных эмиссий, с помощью которых По­литбюро пыталось покрыть дефицит госбюджета, бумажные деньги быстро обесценивались и люди стремились держать сбережения в серебряных монетах⁴⁵⁴. Крестьяне на базаре и нэпманы назначали двойную цену - на серебро продавали дешевле, чем на бумажные деньги. Госбанк выпускал серебряные монеты в обращение, откуда они мгновенно исчезали, оседая в кубышках у населения. Работни­ки в магазинах «зажимали» серебро в кассах. Трамваи из своей вы­ручки не сдавали государству ни одной серебряной монеты. Огром­ные очереди собирались у касс размена денег в отделениях Госбанка, люди надеялись получить серебро. «Серебряный кризис» развивался с 1926-1927 гг., но достиг своего апогея в 1929-1930 гг. В мае 1929 г. Наркомфин докладывал в Политбюро, что советские серебряные рубли и полтинники почти исчезли из обращения⁴⁵⁵.

Серебряной проблемой занимались самые высокие инстанции -комиссии Политбюро и СНК СССР. В ход пошли репрессии⁴⁵⁶. За укрывательство серебра можно было получить от 3 до 10 лет лаге­рей, а по показательным случаям - расстрел⁴⁵⁷. К концу сентября 1930 г. для ликвидации «серебряного прорыва» ОГПУ провело око­ло 490 тыс. обысков и 9,4 тыс. арестов, выслало в лагеря более 400 «спекулянтов и укрывателей серебра»⁴⁵⁸. В кампании участвовали даже школы: юные павлики Морозовы разоблачали спекулянтов-ро­дителей. Но остановить «серебряный прорыв» не удалось. Прави­тельство приняло решение о замене серебряной монеты никелевой и медной. В 1931 г. чеканка советской серебряной монеты прекрати­лась⁴⁵⁹. Но несмотря на репрессии, у населения остались значительные запасы советского серебра. Из общей стоимости 240 млн руб.⁴⁶⁰ се­

ребряных монет, выпущенных в обращение с начала реформы чер­вонца, в результате репрессий к осени 1930 г. было изъято монет только на 2,3 млн руб.⁴⁶¹ По данным Госбанка, к лету 1934 г. все еще числились неизъятыми из обращения 65 млн банковской (рубли и полтинники) и 165 млн мелкой разменной серебряной монеты со­ветского чекана.

С началом серебряных операций в Торгсине припрятанное се­ребро неожиданно объявилось и стало возвращаться в Госбанк, но как! Поскольку Торгсин не принимал советские монеты, люди пере­плавляли их в слитки. Предприятие было очень выгодным: за сли­ток Торгсин давал цену, значительно превышавшую покупательную способность расплавленных серебряных монет. Судите сами, после переплавки 50 советских серебряных рублей получался слиток ве­сом в 1 кг (в каждой монете было 20 гр лигатурного веса). За него в Торгсине можно было получить до лета 1933 г. 12,5 руб., а с лета -14 руб. По официальному курсу торгсиновский рубль равнялся 6,6 простым советским рублям, на «черном» же рынке он был значи­тельно выше: во время голода 1933 г. за торгсиновский рубль давали 60-70 простых советских рублей. «Прокрученные» через Торгсин 50 серебряных советских рублей, даже по официальному обменному курсу торгсиновского и простого рубля, повышали свой номинал почти в два раза, а с учетом курса «черного» рынка в 10-15 раз, пре­вращаясь в 500, а то и 900 руб.

Конторы доносили в Москву, что серебряные слитки, которые люди приносили в Торгсин, имели явные признаки переплавки со­ветских монет: серп и молот и надпись «Пролетарии всех стран сое­диняйтесь». По сообщению астраханского торгсина, выплаты по та­ким слиткам достигали 500 руб. в день⁴⁶². Астрахань была не единственным местом, где население отличалось вынужденной со­образительностью. Руководство страны стало бить тревогу и объя­вило войну народным умельцам. В апреле 1933 г. Наркомфин и Гос­банк выпустили секретный формуляр, который запретил Торгсину принимать слитки, имевшие признаки переплавки монет⁴⁶³. В ответ, как свидетельствует донесение, «деклассированный и преступный элемент умудрился улучшить свою работу» и явные признаки про­исхождения слитков исчезли, но переплавка не прекратилась. Нар­комфин не сдавался и запретил Торгсину принимать слитки серебра низкой пробы (советское разменное серебро было низкопроб­ным)⁴⁶⁴. Умельцы ответили тем, что приспособились к фабрикации слитков более высокой пробы. Нашлись и другие пути проникно­вения советских серебряных монет в Торгсин: пользуясь тем, что Торгсин принимал серебряные изделия любой пробы, ювелиры

и самоучки стали сдавать не слитки, а простенькие ювелирные изделия, сделанные из переплавленных советских серебряных мо-

нет

Руководство страны не могло остановить народное предприни­мательство и вынуждено было отступить. В конце 1933 г. Госбанк смягчил ограничения по приему серебра в Торгсине. Его секретный циркуляр требовал, чтобы оценщики беспрепятственно принимали серебряные слитки высокой пробы, если отсутствовали явные при­знаки переплавки советской серебряной монеты⁴⁶⁶. Циркуляр Гос­банка был компромиссом в «серебряном противоборстве» государ­ства и общества: правительство не хотело поощрять переплавку советских монет, поэтому циркуляр был секретным, но в то же вре­мя, раз уж деньги были переплавлены, было лучше принять слитки, чем дать им уйти на «черный» рынок. За нарушение циркуляра че­ресчур разборчивые директора магазинов и оценщики могли быть наказаны. То, что «порча» советских серебряных монет со временем не прекратилась, ясно из письма председателя Торгсина Сташевско­го, который весной 1934 г. вновь поставил перед Наркомфином воп­рос о мерах против скупки сфабрикованных слитков⁴⁶⁷. В начале 1935 г. скупка в Торгсине слитков и грубых изделий из серебра без пробы была запрещена⁴⁶⁸.

Серебро и золото в Торгсине, как правило, принимал один и тот же оценщик⁴⁶⁹. Инвентарь для приема серебра был увесистый и грубый - зубило, молоток, коммерческие весы на 8 кг, под столом -большой ящик, куда оценщик бросал скупленное. Ящик крепился к полу болтами и запирался на замок. Как и в случае с золотом, в обя­занности оценщика входило установление пробы, запрещалось по­лагаться на ту, что имелась на изделиях⁴⁷⁰. В приемке серебра было больше простоты и меньше предосторожностей. Так, серебряную пыль, в отличие от золотой, оценщику не приходилось собирать. Торгсин принимал серебро по весу, и перед взвешиванием оценщик выламывал все несеребряные вставки.

Торгсин был своебразным перевалочным пунктом, «лагерем для перемещенного антиквариата», где дешевый лом соседствовал с под­линными шедеврами. Руководство Торгсина пыталось бороться с варварскими методами приемки и сохранять художественные цен­ности от переплавки, правда, не для российских музеев, а для прода­жи за валюту. В декабре 1932 г., в начале операций по скупке сереб­ра, Наркомвнешторг разработал инструкцию, которая разъясняла приемщикам Торгсина, как отличить высокохудожественные сереб­ряные изделия от лома⁴⁷¹. Торгсин должен был играть роль антик­варного фильтра: инструкция требовала сохранять в целости сереб-122

ро XVIII в. и старше, изящные серебряные изделия наиболее известных фирм XIX-начала XX вв., а также серебро, принадлежав­шее царственным российским особам, высокохудожественные се­ребряные предметы «русского, еврейского и кавказского националь­ного искусства». Отобранные вещи следовало бережно упаковать отдельно от лома, положить в ящик записку с информацией о при­емщике и стоимости вещей и отправить на Главный сборный пункт. Оттуда серебряный антиквариат шел на продажу в магазины Торгсина и за границу.

Оценщики Торгсина знали о необходимости сохранять антик­варное серебро⁴⁷², за эту работу им полагалась премия, но есть все основания полагать, что в серебряной скупке Торгсина погибло много шедевров. Сотни тысяч тонн серебряных изделий XIX - на­чала XX вв. были уничтожены, переплавлены в слитки. В феврале 1933 г. Правление Торгсина ругало оценщиков за то, что они не вы­полняли инструкцию по приему антикварного серебра, сваливая его в одну кучу с простым⁴⁷³. Порой приемщику было безразлично либо он, в силу своей неграмотности или низкой квалификации, не мог определить ценность предметов. Вот лишь один из примеров. Управляющий Таджикской конторы Торгсина писал в Москву: «При отгрузке сданного серебра в декабре были по неопытности оценщика-приемщика в общем мешке отгружены две вазы, совершен­но одинаковые, прекрасной гравированной работы. Фигуры, имеющи­еся на них, всевозможные звери и фигуры гладиаторов, вступающих, видимо, с ними в бой. Считаем эти вазы, весьма ценными и, узнав о их приемке и сдаче лишь сегодня, сообщаем об этом для Вашего сведения для проверки получения»⁴¹⁴. Неизвестно, были ли найдены эти вазы и сколько произведений искусства превратилось в руках приемщи­ков Торгсина в лом. Как и в случае с золотом, антикварное, истори­ческое и художественное значение серебряных изделий не влияло на их скупочную цену в Торгсине - они принимались по цене сереб­ряного лома. Вставки, украшавшие антикварные изделия, сдатчику не оплачивались.

Владельцы серебра проходили в Торгсине ту же процедуру офор­мления документов, хождения по инстанциям и стояния в очередях, что и владельцы золота⁴⁷⁵. Но в отличие от золота, скупочная цена на которое в Торгсине представляла официальный рублевый экви­валент мировой цены, скупочные цены Торгсина на серебро были существенно ниже мировых. Документы Наркомторга говорят об этом открыто, объясняя разрыв цен неустойчивой рыночной конъ­юнктурой: к началу 1930-х гг. по сравнению с довоенным временем мировая цена на серебро упала в несколько раз⁴⁷⁶. Подстраховав­

шись на случай ее дальнейшего падения, Наркомвнешторг вначале установил скупочные цены на серебро в изделиях на 15-20% ниже мировых, а на монеты и того ниже⁴⁷⁷. Впоследствии скупочные цены на серебро в Торгсине повышались, но так и не догнали цены мирового рынка.

В январе 1933 г. скупка серебра в Торгсине только начала развора­чиваться, и за серебряный царский рубль люди получали 23 коп.⁴⁷⁸ Исходя же из мировой цены на серебро, по признанию самих работ­ников Торгсина, царский серебряный рубль должен был стоить 33-34 коп. Валютные расходы, связанные с пересылкой, аффи­нажем, страховкой, по расчетам работников Торгсина, составляли 5-6 золотых коп. на один серебряный рубль. Таким образом, от про­дажи на мировом рынке каждого переплавленного царского рубля - а их скупили миллионы - советское государство в первой половине 1933 г. «наваривало» около 5 коп. в валюте⁴⁷⁹.

Дата добавления: 2015-11-04