видеть начало более свободного и облагораживающегося устройства, из которого
постепенно вырабатывается нечто лучшее и совершеннейшее; способствовать этому
развитию составляет задачу государственного человека в благороднейшем смысл.
Г. фон Финке поступил этому совершенно наперекор: он вел себя как самый обыкновенный,
ограниченный рутинист"*(85). И фельдмаршалу Гнейзенау: "Мое пребывание в Берлине
в 1827 году дало ли какой-нибудь результат? Никакого; на важнейшие представления
чинов, которые мне поручено было лично поддержать, не обратили ни малейшего
внимания. Господину фон-Мотц (министр финансов) недостает делового взгляда,
расширенного наукой; отсюда его упорство в своем мнении (Французы называют
это: il ne doute de rein), которое по природе его занятий склоняет его к односторонней
фискальности"*(86).
При таких условиях все сильнее чувствовалась потребность государственных
чинов. Вестфальское собрате в самых почтительных выражениях, в адресе своему
ландмаршалу, осмелилось напомнить данное торжественно обещание. Указав на
глубокое и скорбное чувство, возбужденное бесполезностью всех их представлений,
они говорили: "Недостаточность существующего неотступно влечет к тому, что
должно его восполнить. От представительного устройства в особенности ожидают,
что оно величественно раскроет великодушную преданность народа королю и отечеству;
что оно различные провинции государства свяжет новою, духовною связью через
личное знакомство между собою выборных людей и взаимный обмен мыслей; что
оно облагородит цель и деятельность провинциальных земских чинов, указывая
им на благо целого, как на высшую цель отдельных стремлений; что оно даст
наконец средства и пробу для распознания личной способности к государственным
делам и ручательство в том, что в будущем она одна будет приниматься в расчет
при занятии высших государственных должностей"*(87). Этот почтительный адрес
был однако сочтен возмутительным действием. Вестфальскому земскому собранно
было объявлено, что оно вышло из пределов своего ведомства. Штейн отвечал,
что вестфальские чины, конечно, не могут ходатайствовать о нуждах Силезии,
но когда местные нужды тесно связаны с общим вопросом, то ограничивать их
таким образом нет ни законного основания, ни практической возможности*(88).
Он писал фельдмаршалу Гнейзенау: "Если бы решились только сделать приготовления
к устройству государственных чинов, это подействовало бы весьма благотворно
на общественный дух, который очень возбужден. Теперь еще имеют дело с поколением
привыкшим к монархическобюрократической форме, но надвигается новое поколение,
которое втесняется во все каналы гражданской жизни и воспитывается под влиянием
новейшей истории, журналов, политических сочинений; оно чувствует в себе юношескую
силу, стремление к действию; его одушевляют честолюбие, корысть, взаимная
зависть между различными сословиями государства; религиозные основы подкапываются
рационализмом. Что искра политического пожара везде сверкает, это обнаруживается
во всей Европе; полезно направить пламя, прежде нежели оно сделается разрушительным.-Я
считаю участие народа в законодательстве и в обложении податями могучим средством
усовершенствовать обе эти отрясли; я вижу в нем воспитательное и образовательное
учреждение, могущее иметь самое благотворное влияние на практическую и теоретическую
жизнь народа"*(89). "Время бюрократической монархии прошло, - писал он почти
накануне смерти,-желание конституционного правления всеобщее; оно высказывается
громко или выражается в скромных желаниях, которых проявления деспотизм, тайная
полиция и строгая цензура боязливо наблюдают, но не могут подавить"*(90).
Под конец, однако, и Штейном овладевало уныние при виде противоположных и
крайних течений, господствовавших в государственной жизни: с одной стороны
скованного бюрократическими формами правительства, которое действовало только
полицейскими мерами и не хотело сделать необходимого шага вперед, упорно закрывая
глаза на действительность, с другой стороны волнующегося общества, в котором
демократические идеи, особенно под влиянием французской революции 1830 года,
получали большую и большую силу. Еще в 1827 году он говорил посетившему его
молодому дипломату: "многое упущено; истинные, а. не лживые и вымышленные
потребности времени, что строго следует различать, недостаточно исследуются,
распознаются и уважаются; это очень дурно; вредные последствия не замедлят
оказаться. Столь необходимое доверие потеряно; злобные и хитрые прожектеры
приобретают слишком много влияния на легковерную массу; вредная путаница понятий,
духовное и нравственное одичание берут верх; естественный, разумный ход покидается;
люди хотят быть умнее Творца. Я стар и надеюсь, если Бог будет милостив, не
увидеть этого нового вавилонского смешения языков. Вы гораздо моложе меня
н вероятно увидите еще могучие бури, которые налетят на нас и на другие народы.
Тогда нужно, более нежели когда-либо, вооружиться крепкою надеждой на Бога,
чтобы не потерять внутренней опоры и прямого направления. Бог не даст миру
погибнуть; но заслуженного наказания Он в своей премудрой справедливости навсегда
ему не отпустит"*(91).
Предсказания его сбылись. Революционное движение 1848 года заставило
все германские правительства, не только прусское, но и австрийское, двинуться
по новому пути. Везде водворился конституционный порядок, основанный не на
сословных привилегиях, а на общем праве. Но пренебрежение своевременными преобразованиями
тяжело отозвалось на внутренней жизни народов: вместо правильного развития
водворились насилие и борьба.
Из всех европейских государств одна Россия оставалась при старых порядках.
Сословный строй сохранялся во всей своей резкости; крепостное право царило
безгранично. Суровая военная дисциплина была господствующим началом не только
в армии, но и в гражданском управлении и в самом обществе. Все сверху до низу
трепетало перед властью; малейшее поползновение не только на оппозицию, но
и на независимость суждений каралось беспощадно. Екатерининские учреждения,
которые должны были вызвать самодеятельность общества, под давлением сверху
превратились в мертвую машину, от которой отлетел общественный дух. Суды,
погрязшие в бумажном делопроизводстве, были притоном крючкотворства и взяточничества.
Лихоимство наверху и внизу было глубоко укоренившеюся язвою русского чиновничества.
О свободе слова не было и речи. Цензура достигала самых невероятных размеров
произвола и бессмыслия. Несчастных цензоре в сажали на гауптвахту за пропуск
совершенно невинных вещей, в которых усматривали намек на ту или другую отрасль
управления*(92). В последние годы царствования Николая иго, когда зло достигло
крайних пределов, самые университеты, ни в чем неповинные, подверглись неслыханным
стеснениям: число студентов было ограничено; в них введено военное обучение.
Россия того времени вполне оправдывала обращенные к ней стихи поэта-патриота:
В судах черна неправдой черной,
И игом рабства клеймена,
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна.
А между тем, внешнее величие, приобретенное славными войнами, стояло
непоколебимо. Все враги были раздавлены; Австрия спасена от погибели. Громадный
северный колосс, с восьмидесятимиллионным населением, с непобедимым войском,
слепо повинующийся всякому мановение всемогущего властителя, казалось, грозил
свободе всех европейских народов. Немудрено, что против него составилась коалиция.
Крымская кампания показала всю несостоятельность этой системы. Величественное
здание покоилось на подгнившем фундаменте. Чем безграничнее проявлялась сила
власти, чем более перед нею исчезала всякая независимость, тем более государство
превращалось в бездушную машину, в которой внешний блеск заменял внутреннее
благоустройство. Не смотря на крепость народного духа, Россия, при таких порядках,
неспособна была состязаться с образованными европейскими державами. И здесь,
также как в Пруссии после Иенского погрома, потребовались коренные преобразования.
Однако Россия далеко не была в положении Пруссии. Оборона Севастополя, хотя
кончилась взятием крепости, покрыла славою наше войско. Дальнейших движений
враги не решались предпринимать. Мир был заключен на условиях, хотя стеснительных
относительно черноморского флота, но оставлявших неприкосновенными целость
и могущество государства. Тем не менее, и новое русское правительство и русское
общество сознали потребность глубокого обновления всего общественного и государственного
строя. Царствование Александра II-го ознаменовалось целым рядом реформ, беспримерным
во всемирной истории и делающим величайшую честь Русскому народу. Разом были
преобразованы все оказавшиеся негодными стороны быта, и это было сделано вполне
обдуманно и здраво, на основании тщательного изучения внутренних условий и
разумного пользования опытом других народов. Крепостное право было отменено
и крестьяне обеспечены землею. Города получили но вое общественное устройство,
основанное на самоуправлении. Земские учреждения призвали все местные силы
к участию в общественных делах; нм вверено было все хозяйственное управление
губерний и уездов. Создан был суд, отвечающий самым утонченным потребностям
правосудия и просвещения. Войско было преобразовано на основании всеобщей
воинской повинности, кратких сроков службы и мягкого отношения к подчиненным.
Цензура была отменена; русская мысль впервые могла высказываться свободно.
Обществу на всех поприщах открыт был широкий простор; все таящиеся в нем силы
были призваны к самодеятельности. Отныне РОССИЯ могла стать на свои собственные
ноги; ее совершеннолетие было признано руководившею ею властью.
Многим могло казаться, что все это совершилось слишком быстро. То, что
у других народов делалось с осторожною постепенностью, без крутого нарушения
господствующих интересов, то здесь произошло в течении немногих лет. Все упроченные
временем отношения, понятия, нравы, глубоко захватывавшие самую частную жизнь,
внезапно были выброшены из обычной колеи. Русским людям пришлось не только
приняться за новое для них общественное дело, но и переустроить весь свой
частный быт, без надлежащей подготовки. Такой переворот не мог не произвести
на первых порах полнейшего хаоса и в понятиях и в жизненном складе, тем более,
что освобожденное общество оставлено было без надлежащего руководства; исполнение
преобразований было вверено старой погрязшей в рутине бюрократии, неспособной
руководить таким великим делом и внушить к себе доверие общества.
Последний упрек в значительной степени справедлив. Выбор исполнителей
не всегда был удачный. Именно т? люди, которые всего более содействовали реформам,
устранялись от дел. Тем не менее, успех преобразований свидетельствует о том,
что они были своевременны и приноровлены к состояние общества. Такой глубокий
переворот, как освобождение крестьян, совершился без потрясений; на местах
везде нашлись честные и дельные исполнители. Суд как бы разом создался из
ничего; войско не утратило ни одного из своих доблестных качеств. Это показываете
что русское общество было вполне готово к перевороту. Пока правительство стояло
на месте, требуя только строгой дисциплины и безмолвного повиновения, в нем
происходила незаметная работа, подготовлявшая лучшее будущее. Все совершенный
преобразования вполне уже созрели в общественном сознании, прежде нежели правительство
за них принялось. Тут не нужно было гениального человека, как Петр Великий,
чтобы двинуть народ по новому пути. Достаточно было честного сознания своих
обязанностей и призвания к делу лучших общественных сил. Это и сделал Царь-Освободитель,
имя которого связано с одною из величайших эпох в русской истории. Создание
его прочно, ибо оно соответствовало назревшим нуждам и насущным потребностям
Русского народа; оно врачевало наболевшие язвы и открывало правильный путь
общественному развитию. Частные реакционные меры не могут его поколебать.
Это-фундамент, на котором зиждется вся будущность России.
Тем не менее, тяжелый гнет предыдущей эпохи не мог не оставить по себе
печальных следов. Общество, долго сдавленное и внезапно выпущенное на простор,
естественно теряет внутреннее равновесие. Прилив новых мыслей и взглядов производить
в нем путаницу понятий, в котором оно не скоро может разобраться; непривычное
к деятельности, оно не знает ей меры и границ. Эти недостатки усиливаются,
когда разом расшатываются все общественные отношения. Тут неизбежно происходить
брожение, в котором всплывают на верх худшие элементы. В особенности эти явления
ярко выступали в умственных центрах. Русская провинция сознательно и спокойно
приняла новые преобразования; она провела их в жизнь и доказала, что она умеет
их ценить. Но не то было в столицах, особенно в Петербурге. Разрыв между правительством
и мыслящею частью общества в предшествующее царствование был так велик, недоверие
к владычествующей бюрократии укоренилось так глубоко, что лучшие начинания
правительства не встречали поддержки. Оппозиционный дух, раздражительная критика,
неуместные требования проявлялись на каждом шагу. Нетерпеливые либералы сходились
в этом отношении с защитниками крепостного состояния, мечтавшими о возмездии
за отнятые у них права. Сказать слово в пользу власти, совершавшей величайшие
преобразования, восстать против бессмысленного задора и неумеренных притязаний
считалось преступлением, которое окончательно губило человека в общественном
мнении. Но хуже всего было то, что среди общего брожения выступили наружу
самые крайние мнения, которые таились в тиши под предшествующим гнетом, а
теперь появились на свет Божий. Под влиянием в особенности петербургской журналистики,
они распространялись среди волнующейся молодежи. В то время, как вся Россия
обновлялась по мановение Царя, революционный прокламации взывали к истреблению
и правительства и всех высших слоев общества. Встретив отпор на верху, революционная
пропаганда пошла в народ; когда и здесь ее разрушительная деятельность была
остановлена, она разразилась целым рядом самых ужасных преступлений. Тайные
и явные убийства, даже на улицах столицы, среди белого дня, подкопы под железный
дороги, взрыв дворца, наконец гибель монарха, благодетеля своего народа, были
делом исступленной шайки, не знавшей ни умственных, ни нравственных сдержек
и жаждавшей только разрушения. Россия была поражена ужасом. Реакция была неизбежна,
не только в правительственных сферах, но и в общественном сознании. Осадное
положение, с сопровождающим его произволом, заменило законный порядок, установленный
великими преобразованиями; многие из последних подверглись искажению. Реакционная
публицистика торжествовала победу и приобретала все более и более приверженцев.
Благодаря воспитанному предшествующим гнетом нигилизму, Россия была сбита
с правильного пути, вместо закономерного развития последовала реакционная
ломка.
Но реакция, в свою очередь, влечет за собою разочарование и упадок сил.
После чрезмерного напряжения обыкновенно следует период временного расслабления.
Мы видели состояние Германии после Наполеоновских войн, реакционные стремления
правительств, жалобы лучших людей. В России те же явления выказались с еще
большею силой, ибо вызывавшие их причины были глубже и опаснее, а образованных
элементов, способных дать им отпор, было несравненно меньше. В России старое
общество, которое держалось на крепостном праве, ушло, а новое еще не сложилось.
В особенности средние классы представляют еще печальную умственную скудость.
Немудрено, что многие разочаровались в совершенных преобразованиях и общество
погрузилось в какую-то тупую апатию.
Нет сомнения однако, что и здесь это состояние временное. Преобразования
Александра Второго содержать в себе семена разумной свободы и правильного
развития, которые рано или поздно принесут свои плоды. Господство осадного
положения не может быть вечно. В обществе, усевшемся на своих новых основах,
несомненно пробудятся новые силы, которыми Русское общество никогда не оскудевало.
Как прежде, под тяжелым деспотизмом дореформенного времени, в нем в тиши созревали
семена лучшего будущего, так и в нынешнюю реакционную эпоху, незаметно для
взора, слагаются зачатки новых потребностей и взглядов, которые должны вести
к завершение недавно воздвигнутого общественного здания, обновленного снизу,
но оставшегося при прежних порядках на верху. Какую форму эти стремления окончательно
примут, покажет история. Одно можно сказать с полною уверенностью, это-то,
что новый шаг на пути гражданского и государственного развития может совершиться
только дружным действием правительства и общества. Не беспрекословное подчинение,
отжившее свой век и показавшее свою несостоятельность, а свободный союз правительственных
и общественных сил, на почве взаимного доверия, должен быть знаменем всякого
образованная русского человека, любящего свое отечество; в этом заключается
вся будущность России. И этот шаг может и должен быть сделан не путем насилия
и переворотов, а по собственной инициативе правительства, законным шествием
по проложенному пути и развитием начал, заключающихся в произведенных реформах.
Для революционных движений., не ограничивающихся поверхностью, а проникающих
в глубь, Россия не содержит в себе никаких элементов. Россия уже совершила
свою революцию; не восстанием снизу, а преобразованиями сверху один гражданский
порядок был переведен в другой.
Чтоб убедиться в этом, надобно исследовать, откуда происходят революции
и чем он бывают обязаны своим успехом. Предметом изучения мы можем взять две
типические в этом отношении страны: Англию и Францию.
Революции, также как реформы, могут быть политические и социальные. Одни
имеют в виду изменение государственных учреждений, другие направлены против
самого общественного строя. Последние несравненно глубже захватывают жизнь
и производят в ней более радикальные перевороты. Но именно поэтому они всего
опаснее. Для того, чтобы глубокое изменение общественного строя могло совершиться
без страшных потрясений, от которых не скоро оправляется общественный организм,
надобно, чтобы политический строй оставался непоколебим. Когда же оба вместе
подвергаются ломке, тогда в обществе не остается уже твердой точки опоры,
и общее разрушение неминуемо. Таков именно был исход первой Французской революции.
Совсем не то было в Англии. Борьба Долгого Парламента с Карлом им велась
не из-за социальных, а из-за политических вопросов, к которым присоединялись
и религиозные, волновавшие совесть, но не затрагивавшие гражданских отношений.
Столкновение произошло между народными правами, унаследованными от средневекового
порядка, и новыми притязаниями королевской власти. Во времена борьбы феодальных
королей с великими вассалами и городами утвердились два начала, который легли
в основание всего английского государственного строя: свобода от произвольных
арестов и право согласия на подати через выборных представителей. Первое было
постановлено еще Великою Хартией; второе было предметом вековой борьбы, в
которой бароны соединялись с городами против королевской власти. Этот союз
имел громадный последствия для всего политического и гражданского быта Англии.
Он не только обеспечил победу народных сил, но он повел к изменению самого
общественного строя: сословные деления сгладились; высшее дворянство выделилось
в политическую аристократию, а низшее слилось с горожанами в одной палате,
уравнявшись с ними в гражданских и политических правах. Однако, на первых
порах, при господстве средневекового частного права, победа общественных сил
повела к полной анархии. Вследствие этого, в свою очередь, явилась потребность
высшей государственной власти, сдерживающей анархические стихии и способной
водворить прочный порядок. Этой потребности удовлетворила монархия Тюдоров.
Такое усиление королевской власти, вследствие превращения феодальной монархии
в политическую, не могло, разумеется, обойтись без стеснения средневековых
прав. Парламент не был совершенно устранен, как в государствах европейского
материка, где короли сделались абсолютными государями; но он стал покорным
орудием королевской власти. Представители выбирались по назначение правительства;
самостоятельного голоса они иметь не дерзали. Кто осмеливался вести оппозицию,
того без всяких разговоров хватали и сажали в тюрьму. Учреждена была чрезвычайная
юрисдикция Звездной Палаты, перед которою трепетали все подданные. Даже обыкновенные
суды, составленные из клевретов короны, постоянно толковали закон в ее пользу.
Оппозиционный дух тем менее находил почвы, что светская власть была соединена
с церковною. В религиозном отношении, Тюдоры стали во главе национального
движения; Генрих VIII отделился от католической церкви, отказал в повиновении
папской власти, отобрал имения монастырей и основал новую, чисто национальную
церковь, во главе которой стоял сам монарх. Эта перемена встретила величайшее
сочувствие Английского народа. Правительство, которое преследовало католиков
и во внешней политике поддерживало дело протестантизма, могло рассчитывать
на полную преданность и покорность, как бы произвольно оно ни действовало.
Таков именно был характер царствования королевы Елисаветы.
Все это однако существенно изменилось при воцарении новой династии Стюартов.
Она вступила на престол по наследственному праву, но корней в народной жизни
она не имела. Это была исконная шотландская династия, которая вынесла из своего
отечества своеобразный, как политические, так и религиозные убеждения. В Шотландии
протестантизм принял несравненно более радикальную форму, нежели в Англии.
Там утвердилось пресвитерианское устройство, основанное на личном начале и
проведенное со всею строгостью пуританского фанатизма, в противность королевской
власти, которая, вследствие этого, сделалась игралищем партий и пришла в полную
от них зависимость. Но именно это возбудило в Стюартах ненависть к протестантским
сектам. В этом отношении епископальное устройство Англии приходилось им как
нельзя больше по сердцу. Они видели в нем оплот королевской власти. Яков I
постоянно твердил: "нет епископа, нет и короля". Между тем, и в Англии протестантские
секты получили широкое распространение, особенно среди городского населения.
Правительство королевы Елисаветы их щадило; воюя против католиков, она видела
в них союзников. Стюарты, напротив, смотрели на них враждебно и склонялись
к послабление католикам, чем самым возбуждали против себя недоверие народа.
И во внешней политике, вместо поддержки протестантского дела, они, в противность
национальному чувству, склонялись к союзу с самою строго католическою державою,
с Испанией.
Все это подрывало нравственный их авторитет, а между тем, их понятия
о величии королевской власти превосходили все, что дотоле признавалось в Англии.
Они видели в ней божественное право, независимое от каких бы то ни было человеческих
установлений и требующее беспрекословного повиновения. Яков I открыто это
высказывал, но, с своим нерешительным характером, он не проводил строго своих
политических взглядов. Постоянный его колебания вели единственно к тому, что
поддержанный протестантскими сектами дух оппозиции более или более укоренялся
в народе. Целая школа юристов, с знаменитым Эдуардом Коком во главе, стояла
за исконные права Англичан, признавая все захваты Тюдоров произвольными и
беззаконными расширениями королевской прерогативы. Свобода от произвольных
арестов и право согласия на подати сделались лозунгом оппозиционной партии.
С этими правами связывались и другие требования, согласные с народными стремлениями,
но идущие наперекор политике короля.
При Карле I-м эти противоположный стремления привели наконец к разрыву.
Более последовательный, нежели его отец, он хотел свою государственную и церковную
политику проводить во всех трех королевствах и кончил тем, что всюду возбудил
восстания. В Англии, видя постоянное противодействие парламента, он вовсе
перестал его созывать и управлял самовластно. Он королевским указом установлял
новые подати (так называемые корабельные деньги) и хотя взимание их встречало
сопротивление, однако коронные судьи признали этот налог законным. В Ирландии
умный и энергический наместник, граф Страффорд, умел все подчинить своей вол
и устроить всегда послушный парламент. Наконец и в Шотландии король, в силу
своей прерогативы, вздумал ввести англиканскую литургию. Но тут он встретил
неодолимое сопротивление. Шотландцы увидели в атом посягательство на свою
религиозную свободу. И вельможи и народ встали, как один человек. Они заключили
между собою соглашение (covenant), которым обязывались стоять друг за друга
и отстаивать свои права. В этих видах было набрано и организовано войско.
Король решил идти на них войною; но Шотландцы его предупредили и вторглись
в Англию. Король пошел им навстречу; но тут оказалось, что для ведения войны
у него не было ни войска, ни денег. Стюарты были исполнены сознанием своего
божественного права; но когда пришлось прилагать его к делу, они увидели,
что монархия-не божественное установление, а политическая сила, требующая
земных орудий и способов действия. Между притязаниями и средствами оказалась
полная несоразмерность. Что король, отуманенный понятиями о своем величии,
мог не сознавать самых элементарных требований политики, в этом нет ничего
удивительного, но каким образом мог так грубо ошибаться его главный советник,
граф Страффорд, это объясняется лишь тем, что, привыкши к самовластию в Ирландии,
он вообразил, что с умом и энергией можно везде проводить свою волю. За это
заблуждение он сложил.голову на плахе. Лишенный всяких средств, встречая
всюду сопротивление, король принужден был идти на все уступки. Он заключил
перемирие с Шотланцами на всей их воле, созвал парламент, согласился на все
его требования и выдал своего главного советника.
Но парламент на этом не остановился. Как всегда водится, борьба разжигает
страсти и вызывает крайности. После самовластного правления короля и очевидного
его намерения обходиться без народного представительства, доверие к нему было
подорвано. Вожди оппозиции видели, что дать ему войско и деньги значит вооружить
его всеми нужными средствами для подавления народной свободы. Парламент потребовал,
чтобы распоряжение войском было отдано ему в руки на довольно продолжительный
период времени. На это король не мог согласиться, не отказавшись от своей
прерогативы. Борьба была неизбежна; но как бы для того, чтобы с полною очевидностью
выказать свои стремления к самовластию, идущие наперекор самым законным правам
и требованиям народа, он вздумал учинить акт насилия. Во время самых горячих
прений парламента, он приказал арестовать пять главных вождей оппозиции и
для этого сам лично отправился в заседание. Попытка не удалась, но страсти
были еще более возбуждены и бессилие власти обнаружилось в полной мере. Притязания,
лишенные средств, и тут могли вести только к погибели.
Однако уступки, сделанные королем, собрали около него значительную партию.
Многие из тех, которые стояли за народные права, считали, что парламент переходит
должную меру, и столпились около королевского знамени. Значительная часть
аристократии и средних землевладельцев оставалась верна исторической власти,
обещавшей уважать народную свободу. Но и на стороне парламента были некоторые
из первых вельмож государства: великие пресвитерианские лорды, Нортумберланд,
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |