— И к месту. А как звучит! Вот вам гуй! Нигуянет! Гуево! Негуево!
— Огуели! Гуями обложили!
— С гуя рухнул!
— Ни гуя, ни гуя — а потом гуяк!.. И гуюшки, гуюшки…
— На гуя до гуя нагуярили?! Выгуяривайте к гуям! На гуя выгуяривать? Загуяривайте на гуй!
— Все! Принято на вооружение!
Пока трепались, проскочили мимо Нахимовского училища, где замерли в затишке пятеро пацанов в форменках; мимо «Авроры». Ползем медленно. Передняя БРДМ расчищает дорогу, распихивая в стороны стоящие как попало автомобили.
— В Нахимовском тож никого живых не видно.
— Их тут с первого дня уже нету.
— Как так?
— А клешники тогда еще тут десант выкинули, и всех пацанов, кто еще был жив, тут же под прикрытием десанта и вывезли. МЧС тогда им помогали на своих галошах, как раз и заметили, что в крепости люди. Мимо шли и попали под полуденный выстрел.
— Небось сразу догадались!
— Догадаешься тут…
Проходим по Сампсоньевскому мосту. Мертвецов становится заметно, и сильно заметно больше. Немудрено — шесть больниц, куча школ. А у нас с 1930-х годов всегда рядом с больницами размещали школы и гостиницы, чтобы было где раненых размещать, если что плохое произойдет, вокзал с его бомжами… Не толпа на Невском, но густо. Очень густо. И грустно — много мелькает грязных и окровавленных белых халатов, зеленых шапочек и медицинских костюмчиков веселых расцветок… Коллеги…
Первые признаки живых — шторы, свисающие из окон верхнего этажа Михайловской военной артиллерийской академии. Останавливаемся. Кто-то впереди пускает ракету, потом еще одну. Но никто не отзывается. Едем дальше.
Опер сидит как на иголках. Теперь вроде как он играет роль Сусанина — где-то рядом его пресловутая не то оружейная комната, не то тир. В карты не смотрит, — видимо, ориентируется и так. Колонна отходит от набережной, и мы премся в какие-то глубины не то промзоны, не то зоны железной дороги. Впереди слышна короткая пальба, проезжаем в распахнутые ворота.
Мертвяков внутри вроде нет. Выкатываемся шустро из автобуса. Кто-то в темпе захлопывает ворота, закрываются они, правда, с трудом — очень вероятно, что передняя БРДМ боднула их рылом и слегка погнула. Вяжут створки ворот куском веревки.
Дмитрий возбужден, аж скулы побелели. Похоже, не зря он у ворот крепости кого-то ждал и так и не дождался. Как бы не оказалось, что тут придется встретиться с тем, кого ждал…
Вокруг низкие, грубо сляпанные не то пакгаузы, не то мастерские. Те, кто ехал с нами в автобусе, рассыпаются по двору. Кроме «тойоты» на спущенных шинах ничего интересного во дворе нет. Тем не менее мужики уже довольно сноровисто берут территорию — и окна, и крыши — под контроль. Ильяс остался в БРДМ, Саша тоже, а вот Николаич присоединяется к нам. Дверь довольно новая, железная, но монетодворский «консервный нож» распахивает ее шутя.
Включаем фонари, но свет внутри и так есть. Пахнет…, очень знакомо пахнет. Вдобавок к запаху, характерному для посещаемых военными мужиками нежилых мест (оружейная смазка, гуталин, затхлость, туалет и немножко ногами для букета), еще и мертвечинкой с ацетоном отдает.
Замечаю на Николаиче ту самую готичную перчатку на левой руке. Держит ею помповуху.
Ну да, мое место, как всегда, в тылу.
Но никого нет. Вообще.
Пока не заходим в импровизированный тир. Явно пистолетный. Тут в длину зала метров двадцать — двадцать пять. В самом конце зала перевернутый стол. Из-за стола поднимается человек. Милиционер. Был милиционером. Сержантом.
Дмитрий выдыхает. Явно это не тот (или та), кого он боялся увидеть.
Милиционер так хорошо забаррикадировался, что сейчас не может вылезти.
— Доктор, упокой его из малопульки. Не нужно ему голову разносить, — просит меня опер Дима.
Ну отчего не уважить просьбу.
Подходим ближе.
Мертвяк поворачивается к нам и тупо пытается идти, да стол не дает.
Выстрел простой, дистанция детская.
Мертвец заваливается туда, где сидел в обороне.
Сержант успел собрать баррикаду из стола и нескольких ящиков. Тутже пустая бутыль от фанты, заплесневелые пирожки в полиэтилене. Никаких записок нет. И на теле никаких ран, мундир чистый. Только присмотревшись, замечаю аккуратно забинтованный указательный палец на левой руке. Не повезло парню…
А еще сержант собрал арсенал. Три пистолета Марголина и револьвер с необычной деревянной эргономической рукояткой. Несколько пачек патронов. Голубые с мелкашками и бело-черные с револьверными.
Дмитрий берет револьвер.
— Это что за вещь? — спрашиваю его.
— Хайдуров. Бурятский кольт. Шутка. На самом деле спортивный целевой револьвер ТОЗ-49. В свое время намолотил кучу золотых медалей. Если никто не против, я его себе возьму.
— Бери. И кобуру на бедро, чтоб как шериф. — Это Николаич ехидничает.
— Спасибо.
— Получается так, что пока четыре короткоствола. А где пистолеты-пулеметы?
— А, это вон та дверца. Только не обольщайтесь особо.
Комнатушка, обычный чуланчик, — тут она была за оружейку, отсюда покойный сержант и притащил патроны и оружие. Дима выволакивает ящик, покрытый буквально слоем пыли. Открывает.
Ничего не понимаю! Внутри лежит десяток металлических прямоугольных коробочек. Сантиметров этак тридцать в длину, десять в ширину и толщиной сантиметра три. С торца вороненой коробочки торчит массивный крючок. Какой-то дверной замок-переросток.
— Что это, Бэрримор?
— ПП-90 в сложенном состоянии. Сейчас я его… Вот сука, ну давай!
И в руках у опера коробчонка за несколько секунд возни с ней разворачивается в угловатый пистолет-пулемет с плечевым упором. Прицельные приспособы поднимаются тоже вручную.
— Ух ты, цэрэушный девайс, — говорю.
— На самом деле — гамно. И американский гамно получился, и наш ответ — туда же. Но все ж пистолет-пулемет и сделан не в пример «аграну».
Проверочная стрельба показывает полную правоту Дмитрия. Агрегат садит пули с таким разбросом, что диву даешься. ПМ куда как лучше… Но тем не менее это оружие. Метров с пяти из него и попасть можно. Опять же пендрю-чистое. Для тех, кто не в теме, очень можно пыль в глаза пустить.
Забираем его, потом грузим те самые тридцать тысяч мелкашек в голубых картонных пачках — из соседнего пакгауза. Вроде, по словам Димы, конфискат.
Пока мы болтались в тире, мужики во дворе посмотрели, что в фургоне.
Оказалось — ничего. Одна запаска.
У парней тут же начинают чесаться руки набить фургон чем-то полезным.
Николаич с трудом остужает их позывы.
Обнаруживаем во дворе отсутствие одной из БРДМ. Оказывается, тут неподалеку есть фирма, торговавшая бронированными автомобилями. Неугомонный старичина из Артмузея дернул туда с Ильясом. Николаич ругается на такую самодеятельность, но мы не успеваем толком соскучиться, как БРДМ оказывается у ворот.
— И как, разжились еще броневичком? — осведомляется Николаич.
— Только нас там и ждали. Как под метлу почищено, — отвечает рация голосом Ильяса.
— Получается так, что вы дурака сваляли.
— Зато посмотрели. Мало ли, броневичок в хозяйстве лишним бы не был.
Рассаживаемся, трогаем дальше.
— А ведь наверняка в этих промзонах черта косматого найти можно. Тут же хрен что может храниться!
— Кто б спорил. Только вот прочесывать заманаешься. А знающих людей что-то не попадалось.
— Так ведь и зомби практически нету.
— Это и плохо.
— С чего бы плохо-то?
— Доклад докторши помнишь?
— Помню. И что с того?
— А то. Там, где толпа, морфа не может быть. Там все по маленькому кусочку слопают, потому как больше не достанется, и разве что шустрее станут. Потому где толпа зомбов, нам там легче будет. Без неожиданностей. Вот в таких безлюдных местах морф отожраться может, мама не горюй!
— Да лана тебе волну гнать! Может, этих морфов и не будет вовсе.
— У тебя хомяки в доме жили?
— Ага, дочка выклянчила.
— Твой хомяк мог клетку сломать?
— А он в аквариуме жил. Ну без воды конечно, сухой.
— А, чего тебе втолковывать…
Беседа моих спутников интересна. Морфов мы пока ни одного не видали. Кроме Валентины, да и она видела только крысоморфа и хомякоморфа. Понятно, люди не очень-то и верят. Думают, вероятно, дура-баба нафантазировала с испугу. Но я-то Валентину знаю. Вот чего у нее нет, так это склонности фантазировать. Не удивлюсь, если своему ребенку она на ночь будет читать Большую медицинскую энциклопедию вместо сказок. Потому боюсь представить, что может человекоморф. Он может неплохо бегать, прыгать, лазать по вертикали, устраивать засады и самое плохое — грамотно охотиться… И так-то человек самая хищная обезьяна в мире, а если еще и мутировать будет… Рассказ братца после вскрытия прозектора тоже оптимизма не добавляет. Даже если у покойного прозектора и до смерти была толстенная лобная кость (а в медицине описаны случаи, когда лобную кость пуля не прошибала), все равно два сантиметра — это перебор. Значит, нарастил. За пару суток. И зубы. Откуда взялись сверхкомплектные? Зуб сам по себе сложный орган, развиваться может только из зачатков. Непонятно, в общем…
О, знакомая площадь! Калининская, что ли? Казино «Конти». А еще тут по окончании блокады немцев вешали карателей из авиаполевой дивизии, и коменданта Пскова тоже. Недавно по телевизору документальный фильм видел. После этого наши либералы-гуманисты еще громче развопились насчет жутей «сталинизьмы»… Я тогда сдуру в своем ЖЖ об этой казни отписал с полным одобрением. И что интересно, в мой адрес по этому поводу ругались, причем остервенело ругались, две категории недоумков — либералы и русские нацисты. То, что на совести каждого из повешенных (кроме генерала коменданта, ясен пень, он только приказы отдавал о ликвидациях) было минимум по две сотни собственноручно убитых РУССКИХ гражданских (а это в военное-то время в основном были бабы и дети), совершенно не парило ни либералов (ну эти-то понятно — мало ли что маньяк садистски убил полтора десятка несовершеннолетних, это фигня, гораздо важнее, что нарушаются его права и душегубу в тюрьме не предоставляют возможность смотреть по телевизору сорок программ, можно всего тридцать девять — это и есть важнейшее злодейство на свете, страшное преступление режима и жуткая несвобода), ни, что характерно, русских наци. С какого бодуна русские наци так жалели не своих соплеменников, а немецких садистов, понять умом не могу. Особенно в связи с тем, что, с точки зрении немецких наци, русские наци как были унтерменьшами, так ими и остаются… То есть немецкие наци мне понятны. А русские — ну никак…
Дискуссии не получилось, «потер» я, к чертям, всю их матерщину. А теперь и ЖЖ, наверное, нету в помине. Надо будет выбрать минутку, зайти к долговязому соседу узнать, что там в Инете. Как-никак сосед ведь тоже в разведке — только высокотехнологической, электронной. И действительно, они сутками работают — качают что могут…
— Гляди, мужики, голые! Точно голые!
— Точно! Откуда они тут?
— Ну чего подскочили. Баня рядом, оттуда и чесанули…
Действительно, в редковатой, но толпе зомби отчетливо заметно несколько совершенно голых мужиков и баба. Видок у них мерзопакостный, возможно, еще и потому, что нынче в баню молодые не ходят, а голые пенсионеры — то еще зрелище, не «Плейбой». А эти грязные, изрядно погрызенные горемыки еще и мерзнут куда сильнее других зомби, потому вообще не двигаются. Надо же, и в зомбомире социальное расслоение — у голого и тут нежизнь тяжелее, чем у обутого-одетого…
Тьфу. Развел «хвилософию». Зато, когда солнышко пригреет, голяки согреются быстро и всех одетых обставят. А вот что действительно интересно: зомби из стариков по силе и скорости хуже, чем зомби из молодых? Физическая форма у них влияет на их нежизнь? А интеллектуальный уровень? Зомбопрофессор умнее зомбобомжа? Зомбосадист свирепее зомбогуманиста?
— Странно, чего влево-то свернули? Нам же вправо по Металлистам надо?
— Вовчик, спроси чифа, куда это мы?
— Тут региональное управление МЧС.
— И?
— Вообще-то нам бы пригодился склад Росрезерва. А эмчеэсовцы об этом должны бы знать.
— Не знают они ничего. Их потому Змиев в черном теле и держит, что думает, будто МЧС в несознанке, а они и впрямь не знают. Это ж гостайна…
— Ну так наши МЧС — они ж низовые, «пяхота». А тут генералы. Может, если и живы, так в курсе… Или там по сейфам покопаться…
— Ага. Прям в холле стоит сейф, а на нем крупно написано «Тута все Гостайны». И открывается этот сейф ногтем… Или пинком…
— Ну не так, конечно… Но все равно о складах должны в МЧС знать. И в ФСБ.
— Ага. Да в ФСБ тебе, который час, и то не скажут, потому как вообще все секретят… И чего из складов с харчами такую тайну делать? Вот грянуло — и сидим на жопе ровно, свистим в две дырки.
— Ну знаешь! Вон про Бадаевские склады и про склады на Американских горках в Ленинграде все знали. И немцы знали. И спалили эти склады моментально… Чуть не в первую бомбежку…
— Это да…
Действительно, доезжаем до Управления МЧС. Здание настолько явно покинуто, что и говорить не о чем. Правда, машин на стоянке мало. Видимо, кто-то успел и уехать.
А вот зомби много. Немудрено — сюда раненые и укушенные ломанулись, также как в больницы, поликлиники, военные училища и вообще — во все заведения, где есть медпункты и где могут оказать медпомощь…
Все же стоим несколько минут. На пущенные ракеты старательно таращатся мертвяки — их действительно даже жидковатый свет сигналок словно завораживает.
Разворачиваемся, катим обратно.
— Я вот чего не могу понять: сколько промзон проехали, а там ни работников, ни зомби. А у нас в Петропавловку сбежалась куча народу. Ну артмузейские понятно — старые боевые кони, у них рефлекс по тревоге в часть бежать. А монетодворские-то с чего семьями прибежали? Вот проезжали «Игристые вина», так там и ворота настежь, — значит, если кто и был, разбежались…
— Так, доктор, Монетный двор — это вещь в себе! Это не просто завод какой-нибудь. У нас же династии рабочие, и поощрялось это с давних времен. И жили все рядом. Вот с какой радости, например, называются Большая Монетная и Малая Монетная улицы? Потому и названы, что там наши люди жили. Реформаторы, надо отдать им должное, почти совсем было всех разогнали и все угробили, но как-то Монетный двор устоял. Так что тут ничего мудреного нет — и коллектив устоялся, и охрана вооруженная, и крепость в крепости. Куда ж еще бежать? На дачу? А там что делать? Без оружия. Без поддержки. Тут со своими спокойнее, хотя…
— Прибыли! — сообщает Вовка.
Наши машины стоят в каком-то совершенно обычном дворе. В пределах видимости не больше десятка мертвяков. У дверей показывается Николаич. Рискованно. Правда, холодрыга стоит такая, что зомби тоже не показывают чудеса шустрости. Даже через грязное стекло видать хлопья снега… Март, весна…
— Получается так. Сейчас зачищаем двор из малопулек. Подъезд третий, как раз перед вами. Потом командой из четырех человек поднимаемся на последний этаж и выводим всех, кто там есть. В команду идем: я, мастер — создатель брони, опер и доктор замыкающим. Вопросы?
— Сколько там живых?
— Шестнадцать человек.
— Откуда столько? Овчинниковых там четверо же…
— Получается так, что комендантша вполне достойна своего мужа. Тоже гарнизон организовала. К ним все соседи с двух верхних этажей собрались. Внизу-то мертвяки выход заблокировали… Порядок действия такой. Вы, Геннадий Петрович, в своей сияющей броне впереди. С двустволкой. Но стрелять только при непосредственной угрозе жизни, то есть если будет необычный зомбак.
— Морф?
— Именно. Тогда сразу бухаетесь на коленки, открываете нам директрису стрельбы и стреляете сами. Во всех остальных случаях основной стрелок — Дима. А то у нас уши порвутся в ограниченном-то пространстве от двенадцатого калибра повышенной мощности. Значит, Дима чистит малопулькой. Я на случчего — с «калашом». Пока для меня цели не будет, кидаю зачинки. Заодно проверим их действенность. Доктор, прикрываете тыл и можете помогать Диме — сектор слева сзади на марше лестницы вверх тоже ваш. Вопросы?
— Не узнали, сколько внизу зомби?
— Не меньше трех.
— Ясно.
— Тогда начали.
«Марголины» отщелкали. Люди наверху предупреждены. Группа двинулась.
У «рыцаря в сияющих доспехах» связка электронных ключей. На четвертом ключе дверь открывается. Аккуратно приотворяем ее, застопорив на случай, если кто дернется изнутри.
Желающих что-то не оказывается, и мы двигаем внутрь.
Но «рыцарь» вдруг резко останавливается в проеме. Шумно принюхивается и внезапно орет в полный голос:
— Все назад! Не стрелять! Никакого огня!
Довольно шустро откатываемся на несколько метров прочь от двери.
— Что такое?
— Газом воняет. Сильно. У них утечка. Любая искра — кувыркаться устанем. А подъезд как сдует. Я такое видел: у моей жены в Пушкине так дом взорвался. Два подъезда ссыпалось кучкой, только тряпки на ветках.
М-да… Это серьезно.
Возвращаемся к остальным. Николаич рявкает на сбежавшихся мужиков:
— Держать периметр!
Мужики недовольно, но быстро возвращаются на свои места.
И уже к нам:
— Получается так, вместо спасения осажденных мы можем устроить объемный взрыв. Нам это ни к чему. Какие предложения?
— Из ружей выбить стекла в окнах на лестнице. Дробины и картечь искр не выбьют.
— И сколько ждать придется?
— Неизвестно. Мы ж не знаем, какая там утечка. Может, и сейчас неопасно. А может, рванет от души и после вентиляции…
— Сидельцам позвонить надо. Чтоб не рыпались и все электричество вырубили.
— Еще какие варианты?
— Можно их сверху вывести на крышу. Там люк должен быть.
— А на крышу как нам выйти?
— Через крайний подъезд. В таких домах подвал не сплошняком, а секциями изолированными. Значит, загазованность должна быть не везде. А взломаем люк, вентиляция улучшится. Выдует. Тем более если стекла высадим.
— Получается так, что нашумим, тут еще на нас набегут.
— Так оно и к лучшему. Зомби из подъезда на шум подтянутся вниз. Нам легче будет — сверху никого не окажется.
— А если окажется? Кулаками отбиваться?
— По месту видно будет. Взломаем люк на крышу — сориентируемся.
— Принято. Пошли.
Очень не вовремя вырубается телефон в квартире Овчинниковых. Дальше связь идет надежно, но анекдотично — полная молодуха с могучим голосом вылезает на балкон и начинает перекрикиваться с нами. Вот кому-то жена досталась — корабельный ревун переорет легко, не напрягаясь особо.
Внизу тем временем начинается пальба по стеклам из дробовиков, звон, грохот.
Из открытого настежь подъезда вылезают несколько зомби. Отмечаю, что только трое в домашней одежде, а остальные то ли шли на улицу, то ли пришли с улицы — в верхней одежде. Что странно, хоть все они мертвые, но парочка явно более свежая, чем остальные. Они что, разлагаются все-таки? Очень на то похоже…
Еще несколько бедолаг сползаются из разных закутков двора.
И оказывается, несколько живых в квартирах.
Открывается окно в квартире третьего этажа в одном из крайних подъездов. Тетка бальзаковского возраста. На балкон соседнего дома — четвертый этаж — вылезает мужик в трениках и начинает голосить. И даже на первом этаже в соседнем от нашего подъезде девчонка-подросток, высунув голову в форточку, просит помочь им с мамой..
Ор стоит — дай бог!
Николаич осматривается и первым делом кричит мужичку на балконе:
— Стрелять умеешь?
— Умею! Не из чего!
— Вылезать пытался?
— А то! Там внизу их куча собралась.
— По веревке спуститься сможешь?
— Я смогу, а жена — нет. Инвалид она. Слышь, помогите, а?
— Чем?
— Ружье одолжите!
— И как я тебе его закину?
— Я веревочку спущу, а ты привяжешь. Слышь, я отработаю! Чесна!
— Ладно, спускай свою веревочку.
В торбочку Дима совершенно спокойно кладет свой ТТ и запасную обойму.
— Эй, в голову стреляй!
— Да я знаю!
— Ну тяни. И долго не возись — уедем, ждать не будем.
— Ага! — Мужик с сумкой исчезает в квартире.
Теперь девчонка на первом этаже. С нею все в порядке, а вот мама чего-то загоревала, сидит молча уже третий день. Поспит немного — и опять сидит.
— В квартире есть еще кто?
— Не, только мы с мамой.
— А ты, что ли, эмо? Прическа у тебя стремная.
— Не, это так…
— Ну открывай окно…
Придется лезть смотреть, что там с мамой… А я последний раз про психиатрию слыхал в институте еще, потом как-то везло без сумасшедших жить.
Подсаживают меня с энтузиазмом. Скорее, даже закидывают в окно. Странно, первый этаж, а решеток нет. Квартирка однокомнатная, чистая, но бедная. Впрочем, была чистой. Неделю точно не убирали — комья пыли на полу.
Мамашка сидит на кровати — замурзанный халатик, растрепанная прическа. На мое явление не реагирует никак. Попытки добиться от нее внимания ни к чему не приводят…
— Собирайся. Бери что у вас тут ценного, и поедем.
— А мама?
— Что — мама? Здесь я ничего сделать не могу. Заберем как есть. Будете готовы — зови.
Вылезаю из окошка обратно.
— И что там?
— Девчонка нормальная, мамаша в ступоре. Больше сказать нечего.
— Ладно, двинули на крышу.
Двигаем. Состав тот же, все те же.
Эту дверь открывает восьмой по счету ключ в связке. Придерживаем ее и поневоле отшатываемся — вымахнувшая плетью голая рука чуть-чуть не дотягивается до стоящего рядом рыцаря. В ответ рыцарь лупит дуплетом в щель. Дима, стопоривший дверь ногой, недовольно морщится — чудом не попало в него.
Николаич смотрит в щель, качает головой, потом стреляет туда дважды. Только после этого слышится шум падающего тела.
— Геннадий Петрович! Не надо стрелять. Здесь обыкновенный шустрик. А вы бы еще немного влево взяли — и влепили бы по своему. А мы-то без брони.
— Она меня чуть-чуть не задела!
— Геннадий Петрович! Чуть-чуть по-китайски — километр! Осторожнее, пожалуйста. И перезарядите ружье.
— Да, конечно…
Подъезд этой пятиэтажки оказывается не таким уж и сложным. По дороге встречаются еще два зомби, но обычные. В квартиру на втором этаже дверь открыта, но, свистнув туда и не получив никакого ответа, Дмитрий закрывает ее…
На третьем этаже дверь приоткрыта, оттуда торчит голова той самой дамы бальзаковского возраста. Увидев нас, дама выскакивает на площадку вся — и ее оказывается много. Она экзальтированно восторженна, и нам стоит немалых усилий ее утихомирить. А до этого она кудахчет и радуется «чудесному спасению» с такой энергией, что у нас скулы сводит, словно лимон сожрали. Идти вниз в одиночестве она отказывается. Мне, как наиболее деликатному и интеллигентному из всей группы, выпадает честь ее эскортировать. Заодно еще приходится помочь тащить ее багаж — отволокла она три здоровенных сумки…
Когда, сдав даму на руки стрелкам, возвращаюсь наверх, чувствую, что сыт общением с этой особой по горло…
— Ну как успехи? — иронично спрашивает Николаич.
— Феерично, феерично!!! — совершенно неожиданно для себя выпаливаю в ответ.
— Забавно, мне героиня Тэффи тож в голову сразу пришла… Ладно, двигаем дальше.
Люк на крышу заперт на пустячный замок. Монетодворский Геннадий Петрович сносит его одним щелчком чудовищной мощи кусачек. Откидываем люк, ждем у моря погоды. Первым на крышу вылезает Дима. Отсутствует минуту, потом видим его физиономию в просвете люка.
— Чисто.
Лезем по очереди. Крыша действительно безмятежно пуста.
Добираемся до нужного люка. Даже тут, на крыше, воняет газом.
— Вы отойдите вон туда и лягте ногами сюда. Береженых, знаете…
— Да ничего, мы рядом постоим.
— Мне спокойнее будет, если отвалите. Не люблю, когда кто-нибудь под руку смотрит. Нервничаю.
Отходим. Правда, не ложимся, хотя прекрасно понимаем, что если бахнет, то у лежачего куда больше шансов выжить. Не знаю, чего тут больше — глупой мужской гордыни, вечного авось или некоторой солидарности.
Надо заметить, что Геннадий Петрович крут — люк выламывается за пару минут без видимых усилий.
— Такой медвежатник пропал, — задумчиво бормочет опер.
Открыв крышку, Геннадий возвращается к нам, таща на себе мешок с инструментарием.
— Ну как?
— Воняет, аж нос винтом.
— Получается так, что придется часок подождать. Сейчас вызову пару из первой группы.
— Зачем?
— Да так. На всякий случай.
— А мы куда?
— Скатаемся. Тут не очень далеко был магазин «Карусель». Глянем, что там и как и почем… А тут оставим пост на крыше и БРДМ на связи.
Едем и впрямь недолго, узнаю место — тут под боком у громады «Карусели» присоседилась станция «Скорой помощи».
— Николаич, нам бы неплохо глянуть, что на «Скорой»…
— Получается так, что думаем одинаково. Промедол?
— И он тоже. Вообще, надо выяснить, что там есть по списку А.
— Наркотики?
— Яды в целом. Ну и наркотики тоже.
— Внимание! Вижу признаки живых!
Наши машины стоят с противоположной стороны стоянки. Там, где непарадный фасад покрашенного веселенькой желтой краской здания.
Тут хоздвор крупного супермаркета. И Николаич из своего броника засек машущих тряпкой из окна второго этажа женщин. Его коробочка подъезжает поближе. Уверен, сейчас экипаж броника осматривает, есть или нет угроза. Вовку просят подъехать под окно. Для этого броник сдвигает в сторону неосторожно стоящий пикапчик, освобождая место. Вовка аккуратно притирает автобус поближе к стене.
На автобус шустро забирается Серега. Что меня удивляет, свой пулемет РПД вологодец таскает не снимая. И тут залез на крышу как обезьяна.
Пока Серега там наверху общается с тетками, мужики разбирают периметр на сектора. Николаич подходит к автобусу, задирает голову.
— И что там?
— Восемь женщин, работницы «Карусели» и двое со «Скорой». Прибежали сюда, похоже, когда жареным запахло. Потом отсюда было не уйти.
— Чего хотят?
— Чего? Да чтоб забрали их отсюда. Еда у них вышла уже, одна радость, что еще тепло и сортир с водой есть.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |