Лючио придвинулся ближе ко мне, не отрывая своих пылающих глаз от моего лица.
– Богатства, как гений, даны человеку не для личного удовлетворения, но для оказания помощи тем, которые их не имеют! Но что сделали вы для ваших ближних? Даже книга, которую вы написали, и ради которой вы подкупили стольких людей, была напечатана вами не для пользы и утешения общества, но только чтобы добыть славу для себя! Ваш брак был плодом тщеславия и сластолюбия, и в лице вашей развратной жены вы получили должное наказание! Любви в этом браке не было; он получил благословение общества, но не благословение Бога! Вы отреклись от Бога! Он вам был не нужен! Каждый шаг вашего праздного существования был сделан только для благополучия самого себя; теперь же, я выбрал вас из числа всего человечества, дабы вы увидали и услыхали то, что никто не видел и не слышал по эту сторону жизни. Я выбрал вас, потому что в глазах общества вы благонравный и уважаемый человек; мир не назовет вас преступником! Вы никого не зарезали, ни у кого ничего не украли; ваши прелюбодеяния не превышают меру прелюбодеяний большинства людей, и ваше богохульство не сильнее того, что пишут нынешние литераторы! Однако, вы виновны в главном преступлении этого века, в похотливом эгоизме. – Это худший грех, который только возможен, потому что он почти неисправим. Убийца может раскаяться и спасти сто жизней, взамен той, которую он погубил; – вор может загладить свою вину честным трудом, сластолюбец умертвить свою плоть или вымолить себе прощение, но для эгоиста нет возможности покаяться, так как он считает себя совершенным, а Творца – за нечто низшее! Нынешнее столетие дышит эгоизмом; любовь к себе, поклонение к деньгам, вкрались в жизнь, умерщвляя всякую живую мысль, всякое хорошее чувство. Ради грубой наживы испортили самые живописные уголки земли; родители и дети, жены и мужья, готовы убить друг друга. Из-за мелкой горсти золота! Бог отвержен, Рай закрыт, и разрушение омрачает эту планету, знакомую ангелам под названием «Звезды Печали». Не ослепляйтесь более, миллионер, коего миллионы были употреблены только в угоду себе, а не для облегчения мирской грусти. Ибо, теперь что мир вполне развращен, что эгоизм царит над всем, и лукавство заменяет честность, что золото цель человеческого тщеславия, и чистота отвергается, что поэты учат разврату и наука – богохульству, когда любовь осмеяна и Бог забыт, конец близок! Я принимаю участие в этом разгроме, ибо человеческие души переживают свои телесные оболочки. Когда эта планета исчезнет как пузырь в воздухе, души мужчин и женщин продолжат свое существование, как продолжает существовать душа женщины, которую вы любили и душа матери родившей ее, как существуют все мои почитатели, проходящие через тысячу изменений, пока они не направят свой путь к Раю! И я продолжаю жить с ними, и только, когда они вернутся к Богу, очищенные, совершенные, то вернусь и я – но не раньше!
Он опять приостановился, и я услыхал отчаянные вздохи многих голосов; имя «Ариманец» внезапно пронеслось по тихому воздуху! Я вздрогнул и прислушался… Ариманец? или все же Риманец? Я посмотрел на него со страхом… всегда прекрасное, его лицо теперь казалось неземным, глаза блистали как живое пламя.
– Вы думали, что я ваш друг, – сказал он, – вы должны были знать, что я ваш враг. Кто бы ни льстил человеку за его добродетель и не потворствовал его порокам, тот, несомненно, его злейший недруг, будь он ангел или демон! Но вы считали меня за удобного товарища, и я был обязан служить вам, я и мои подчиненные. У вас не хватило чутья, чтобы это понять. О вы, презрительный насмешник всего сверхъестественного! Вы не задумались над тем, через чье страшное посредство совершались все чудеса вашего праздника в Виллосмире? Вы мало думали, что злые духи готовили дорогой банкет и разливали сладкие вина!
Невольный стон вырвался из моей груди, я дико осмотрелся; неужели могила не откроется предо мной, и я не избавлюсь от этой пытки?
– Да! – продолжал Лючио, – пир подходил к нынешним требованиям! Общество насыщалось до бесчувствия, и жители ада прислуживали ему! Мои подчиненные были похожи на людей; на самом деле существует мало разницы между человеком и дьяволом! Но что это было за уважаемое собрание?! Во всех своих летописях, Англия не могла бы найти второго столь странного торжества.
Жалобные, рыдающие голоса раздавались все громче и громче; я весь дрожал, ум переставал мыслить. Риманец посмотрел на меня с неожиданным выражением не то жалости, не то удивления.
– Каким смешным вы, люди, изображаете меня, какими мелкими человеческими принадлежностями награждаете меня! Если бы я был так отвратителен, как меня описывают, то, пожалуй, было бы лучше: никто не выбрал бы меня товарищем, никто не считал бы за друга. Я становлюсь таким, каким этого требует каждый человеческий нрав, такова моя судьба, таково наказание, возложенное свыше. Но даже под этой человеческой маской люди признают во мне что-то высшее; и неужели вы думаете, что когда Верховный Дух Творца принял земную оболочку, люди не признали в нем своего Властелина? Нет, признали и, признавая, убили Его, как всегда убивают все то, что носит отпечаток божественного! Лицом к лицу, я стоял с Ним на высокой горе и исполнил свой обет искушения. Миры и царства, власть и силу, что все это могло быть для Правителя вселенной? «Отойди от меня, Сатана», раздался божественный голос. О чудное поведение! о счастливый отдых; в тот самый вечер я достиг врат рая и внимал пению ангелов!
Его голос понизился и исполнился несказанной грустью…
– Но что мир сделал со мной и с моей вечной скорбью? – продолжал он, – не объявил ли он, что я радуюсь злу? О человек, которому по воле Всевышнего, я открываю часть тайны моей погибели, узнай раз и навсегда, что невозможной радости во зле. Зло – деяние человека моя мука, печаль Бога! Каждый грех каждого смертного обостряет мои страдания, удлиняет мой приговор; однако я должен помнить свой обет, я поклялся, что буду искушать человечество, что приведу его к погибели; но человек не клялся уступать моим искушениям! Он свободен и, если он противится, я ухожу; если принимает меня, я остаюсь. Вечное правосудие так порушило. Человечество, направленное Богочеловеком, должно совершить свое искупление и одновременно мое!
Тут внезапно приблизившись, он протянул мне руку, его стан возвысился, сделался еще более величественным.
– А теперь пойдемте, – сказал он тихим голосом, в котором слышалась угроза, – пойдемте, перед вами откроется тайна! Вы узнаете, с кем вы прожили так долго, в чьем обществе вы плавали по опасным морям; горделивый и надменный как вы, он все же не так преступен, так как признает Бога своим властелином!
При этих словах громовой удар оглушил мне уши; все окна по обе стороны каюты распахнулись, и я увидал странный блеск обнаженных сабель, направленных кверху… потом… почти без сознания я почувствовал, что меня схватили, куда-то помчали… через мгновение я очутился на палубе «Пламени» безвольным узником сильных невидимых рук. Подняв глаза в смертельном отчаянии, готовясь к адским пыткам, с какой-то уверенностью в душе, что молить Бога о милосердии слишком поздно, я увидал вокруг себя ледяной мир, над которым солнце будто никогда не стояло. Зеленоватые стеклянные стены обрамляли судно со всех сторон, волшебные дворцы, башни и ледяные своды составляли нечто вроде большого города; над холодно блиставшими льдинами круглая луна, как бледный изумруд, светила, а как раз против меня, спиной к мачте безмолвно стоял… не Лючио… а ангел, со знакомым мне лицом!..
Глава сорок первая
Увенчанный таинственным блеском дрожащих огненных звезд, этот величественный облик возвышался между мной и лучезарным небом. Лицо, суровое и прекрасное, было чрезвычайно бледное. В глубоких глазах таилось вечное страдание, бесконечная тоска и скорбь, безмерное отчаяние! Черты, запечатленные в моей памяти нашим долгим знакомством, были те же; но на них теперь лежал отпечаток чего-то неземного, оттененного вечной печалью. Телесных ощущений у меня не было. Только моя душа, доныне спящая, проснулась и трепетала от страха! Мало-помалу я начал чувствовать, что окружен людьми, и, оглянувшись, я увидал густую толпу лиц, странных, почти диких; умоляющие глаза были устремлены на меня в жалостной или суровой тоске, и бледные руки протянуты не то с мольбой, не то с угрозой! И пока я смотрел, воздух отуманился, изредка испещряясь молнией, блестящей, но мимолетной.
Широкие крылья пунцового огня окружали замерзшее судно, поднимаясь кверху, так что их блестящие верхушки почти касались луны! И он, мой враг, по-прежнему безмолвно стоявший у мачты, был также окружен этими острыми могучими крыльями, которые как призрачные тучи, освещенные ярким закатом, струились вокруг его темного облика, образуя за ним пылающее, сверкающее пламя. И голос, звучный, но бесконечно грустный, упал как таинственная музыка в холодную тишину:
– Вперед, вперед, Амиэль! К границам света!
С напряженными нервами я повернулся к рулевому. Неужели это был Амиэль, которого я так ненавидел, это существо, суровое как сама судьба, с темными крыльями и отчаянным лицом? Если так, то я узнал в нем демона! Лишь ужас и бесконечный стыд могут так исказить душу человека! Целый ряд преступлений виднелся в его измученных чертах… Но какая скрытая пытка терзала его, ее один смертный не мог бы угадать! Бескровными, костлявыми руками он повернул колесо, и ледяные стены с громовым шумом поддались…
– Вперед, Амиэль! – вновь произнес печальный голос, – вперед, туда, где человеческая пядь не ступала, к самому краю света!
К толпе бледных и страшных лиц прибавились еще многие, огненные крылья еще пламеннее засверкали, рыданья, жалобные крики, стоны раздались со всех сторон… Опять трескающийся лед зашумел, как подводное землетрясение и, невзирая на окружавшие его ледяные стены, корабль понесся вперед. Смутно, с кружащейся головой, как в безумном сне, я увидал, как огромные блестящие глыбы зашатались, тяжелый ледяной город затрясся до фундамента, светлые верхушки упали и исчезли, башни подкосились, рушились, ввергаясь в морскую бездну, и огромные ледяные горы раскололись как тонкое стекло, под напором яхты, направленной чертовскими крыльями ужасной команды. Но куда мы двигались? Я не смел думать, мне казалось, что я уже умер! То, что я видел, не было похоже на знакомую мне землю. Я решил, что нахожусь в потустороннем мире, тайны которого вскоре и к своему горю узнаю.
Вперед, вперед, мы неслись все быстрее. Я не спускал напряженного взора с величественного образа, неподвижно стоявшего предо мной, с этого врага, коего глаза горели вечностью печали! Лицом к лицу с этим бессмертным отчаянием, я почувствовал себя ничтожным, какой-то неважной былинкой, достойной лишь уничтожения! Крики и стоны теперь прекратились, мы неслись вперед в угрожающем безмолвии, и тем временем бессмертные жизненные драмы, невообразимые печали витали вокруг меня в красноречивом молчании грустных лиц, во внушительном учении страшных глаз….
Вскоре, мы оставили за собой ледяные преграды. Яхта очутилась на темном море, тихом как озеро, и блестящее серебристыми отливами в широких, дружелюбных лучах полного месяца… По обе стороны тянулись извилистые берега, обогащенные роскошной растительностью, а за ними виднелись туманные очертания далеких пунцовых гор. Маленькие волны тихо журчали между скалами, лаская мирное прибрежье. Благовонные запахи наполняли воздух и мягкий ветерок блуждал… Неужели это был Потерянный Рай, эта полутропическая полоса, спрятанная за материком льда и снега? Внезапно, с вершин высоких темных деревьев, раздалось пение какой-то птички.
И так сладка была эта песнь, столь отрадна ее мелодия, что мои усталые глаза наполнились непрошенными слезами! Чудные воспоминания хлынули в мой мозг и, жизнь на благодушной, солнечной земле, показалась мне несказанно дорогой и ценной. Случайности жизни, радости, чудеса и благословение, коими Творец щедро одарил неблагодарное племя, все это внезапно показалось мне удивительными чудесным! Ах, если бы мне дали еще раз такую жизнь для искупления прошлого, для собирания драгоценных потерянных минут, для того, чтобы жить, как должен жить человек, исполняя волю Божью, в дружбе со своим ближним… Незнакомая птица продолжала заливаться. Никогда еще я не слыхал такого упоительного пения! И пока эти мягкие ноты падали одна за другой в таинственную тишину, бледная тень отделилась от ярко-красных крыльев, тень женщины окутанной своими волосами! Она приблизилась к краю судна и облокотилась на него, подняв ко мне свое измученное лицо. Это было лицо Сибиллы! Я еще смотрел на нее, когда внезапно, она упала на палубу и зарыдала. Вся моя душа заныла… Я понял, чем она могла быть и чем была… Я понял, что терпение и высокая любовь могли бы сделать из нее ангела…
И, наконец, я пожалел ее. До тех пор я ее не жалел!
Много знакомых лиц смутно предстали предо мной, как бледные звезды в туманную ночь – лица умерших, истерзанных горем и угрызениями совести. Один образ тихо побрел мимо меня, в кандалах блиставших золотом: в нем я узнал своего бывшего товарища Кэррингтона, – другой, корчившийся в какой-то горькой муке был никто иной, как несчастный игрок Линтон, поставивший свою бессмертную душу в виде последней ставки. Я даже увидал своего отца усталого, изнеможденного и задрожал в страхе, что та, которая умерла, производя меня на свет, тоже покажется мне, окруженная этими ужасами. Но нет! Слава Богу! Я никогда не увидал ее. Душа моей матери не заблудилась по пути к Раю!
Опять мои глаза вернулись к Повелителю этой таинственной сцены, к Падшему Ангелу, величественный облик которого, казалось, наполнял теперь все небо и всю землю. Огненная слава витала вокруг него, он поднял руку… Корабль остановился, и смуглый кормчий застыл неподвижным у руля. Вокруг нас земля, озаренная луной, расстилалась как яркий и невыразимо прекрасный сон в волшебном царстве, а незнакомая Божья птичка продолжала петь, так упоительно, так сладко, что даже истерзанные души ада должно быть почувствовали минутное облегчение…
– Тут мы останавливаемся, – сказал повелительный голос, – тут, где тень человека никогда не падала, где надменный людской ум не зачинал греха, где безбожная жадность человека не исказила ни одной красоты, не убила ни одного безвредного творения, тут – последнее место на земле, неоскверненное человеческим присутствием. Тут – конец Mиpa! Когда эта земля будет открыта, и эти берега обесчещены, когда Мамона вступит на эту почву, тогда грянет день Страшного Суда! Но пока здесь царит один лишь Творец, ангелы могут смотреть на этот уголок без содрогания, и мрачные духи находить на нем покой!
Торжественный звук музыки наполнил воздух, и я, сдержанный до сих пор невидимыми цепями, внезапно почувствовал себя свободным. Сознавая свою свободу, я все же продолжал глядеть на высокий темный образ моего Врага, так как его огненные глаза остановились на мне. Внушительный голос опять раздался:
– Человек, не обманывай себя, – сказал он, – не думай, что ужасы этой ночи фантастический сон, западня или видение! Ты не спишь. Ты еще обладаешь телом, не только духом! Местность, где ты находишься, ни рай, ни ад, а просто уголок того мира, в котором ты живешь. Знай отныне, что потусторонний мир не ложь, а великая действительность, и что Бог царит повсюду! Твой час настал, и ты должен себе выбрать Властелина! Теперь, волей Всевышнего, ты видишь меня Ангелом, но не забудь, что между людьми, я принимаю образ человека! Как человек, я двигаюсь с человечеством чрез бесконечные века. Королями советниками, мыслителями учителям, старыми молодыми, я прихожу в том облике, которого требует их гордыня или безнравственность, и действую заодно с ними. Но от чистых сердцем, высоких верой, совершенных в намерениях, я отстраняюсь с радостью, ничего не прося от них кроме молитвы! Таков я есть, таким останусь, пока человек добровольно не освободит и не искупит меня! Не ошибайся на мой счет, узнай меня, и выбери свою судьбу не из страха, а из любви к истине! Впоследствии, тебе не придется уже выбирать… Этот час, эта минута, твое последнее испытание, выбирай, повторяю я. Будешь ли ты служить себе и мне, или только Богу?
Вопрос прогремел в моих ушах… Дрожа всем телом, я оглянулся и увидал себя окруженным целой толпой лиц, бледных, тоскующих, угрожающих и умоляющих. Они теснили меня со всех сторон: в глазах многих виднелись слезы, и губы двигались безмолвно. И пока они смотрели на меня, я увидал еще какой-то призрак – изображение самого себя – несчастного, слабого существа, жалкого, невежественного и непроницательного, ограниченного и в способностях и в уме, и, несмотря на все это, преисполненного эгоизмом, гордыней и надменностью. Мельчайшие подробности в моей жизни внезапно предстали перед моими глазами, как в зеркале и я прочитал гнусную летопись своей интеллектуальной гордости, грубого тщеславия, и еще более грубого хвастовства. Со стыдом я признал свои пороки: мелочность, презрение к Богу, богохульство и самоуверенность. Во внезапном приливе негодования на самого себя, я отрекся от своей прошлой негодной жизни, и закричал громко и искренно:
– Я выбираю Бога! Истребление из Его рук – лучше жизни без Него! Одного Бога, я выбираю Бога!
Мои слова упали горячо и стремительно… Едва успел я произнести их, как воздух озарился каким-то лучезарным опаловым светом… Черные и огненные крылья окружавшие меня затрепетали радужными цветами… А лицо моего темного Врага озарилось небесным сиянием, нежным как улыбка зари. Испуганный, ошеломленный я посмотрел вверх… И изнемог от внезапного явления. На фоне небесного свода виднелся Лучезарный Образ, этот образ обладал столь сверхъестественной красотой, столь лучезарной прелестью, что казалось, само солнце превратилось в Ангела с радужными крыльями!
И со светившего неба неожиданно раздался голос, звонкий и упоительный:
– Люцифер, Сын Утра, восстань. Одна душа отвергает тебя, один час радости дан тебе. Восстань!
Земля, воздух и море внезапно вспыхнули огненным золотом. В то же время я почувствовал, что какие-то невидимые руки придерживают меня к месту, и что яхта медленно уходит ко дну. Охваченный несказанным страхом, мои губы все же продолжали шептать:
– Бог, только Бог!
Небеса меняли свою окраску, переходя от золотой к алой, от алой к голубой… А тот, которого я знал как друга, быстро поднимался вверх с просветлевшим, почти божественным лицом, и с таким выражением блаженства в восторженных глазах, что оно почти граничило с отчаянием. Без дыхания, с кружащейся головой, я следил за полетом Падшего Ангела, прощенного на час… А тем временем, дьявольское судно продолжало уходить ко дну… невидимые руки все еще придерживали меня… Я падал… Падал… В какую-то безмерную бездну…
– Я верую в Бога, – прошептал я, и пока еще слова дрожали на моих губах, я увидал солнце! Солнце милой земли! Знакомое радушное светило, эмблема Божеской защиты – его золотой ободок показался на востоке, озаряя могучий образ поднимавшиеся к небесам с темными распростертыми крыльями, широко раскинутыми по небесному своду! Еще раз… Еще один раз… Знакомое лицо взглянуло на меня, я увидел тоскующую улыбку… Глубокие глаза, горящие вечностью печали… Потом меня насильно погрузили вниз, все ниже и ниже, и глубокая, как бездна, холодная могила закрылась надо мной…
Глава сорок вторая
Синее море, синее небо и надо всем, божественный солнечный свет! Вот, к чему я очнулся после продолжительного беспамятства; меня несло по широкому океану, крепко привязанный к деревянной балке: я не мог двинуть ни рукой, ни ногой; после одной или двух попыток освободиться, я покорно предался своей судьбе, и продолжал лежать на спине и глядеть на лазурную высоту небес, убаюканный тихим колебанием моря, ласковым как материнские объятия. Один с Богом и природой я, человеческий атом, несся вперед, потерянный, но найденный. Потерянный на этом широком море, которое вскоре послужит могилой моему телу, но найденный, так как я вполне сознавал существование и пробу ждет Бессмертной своей души, этой божественной неразрушимой сущности, которая единственная имеет значение в глазах Творца. Я должен умереть скоро и неминуемо; так думал я, пока волны качали меня в своей широкой колыбели, изредка брызгая на меня холодными струями; что мог я сделать теперь, безнадежный и присужденный к смерти, чтобы искупить свое прошлое? Ничего! Только раскаяться… но могло ли столь позднее раскаяние удовлетворить законы вечного правосудия? С грустью и смирением, я размышлял над этим вопросом – мне было дано испытать ужасную истину безусловного существования духовного мира, окружающего нас, а теперь, я был брошен на поверхность моря, как ничтожная вещь; я чувствовал, что то краткое время, которое мне оставалось в этом мире, было действительно моим последним испытанием, как это мне сказал враг человечества, которого в уме я еще называл Лючио.
– Если бы я только смел, после целой жизни отрицания и богохульства – если бы я смел обратиться к Христу, – сказал я, – отверг бы Он меня, этот Божественный Брат и Друг человека или нет?
Я шепнул этот вопрос небу и морю… таинственная тишина, невозмутимое спокойствие, наполняли воздух… Другого ответа не было: только глубокий чарующий мир постепенно заполонил мою беспокойную совесть, мою терзавшуюся душу, наболевшее сердце и усталый ум. Я вспомнил слова, слышанные давно и почти забытые: «Тот, кто обращается ко Мне, того я не отвергну». Вглядываясь в светлые небеса и лучезарное солнце, я улыбнулся, и вполне отдавая себя Божией воле, я прошептал слова, которые в моей страшной агонии, спасли меня:
– Я верую в Бога! Чтобы Он не выбрал для меня в жизни, в смерти, и после смерти, все будет хорошо!
И закрыв глаза, я отдался милосердию мягких волн и с теплыми солнечными лучами, согревавшими мне лицо, я заснул безмятежным сном.
Я проснулся с криком; ледяная дрожь била мое тело, грубые радушные голоса звучали в моих ушах, и сильные руки развязывали мои узы… я лежал на палубе большого парохода, окруженный толпой матросов; солнечный закат пылал на поверхности моря… Меня осаждали вопросами, но ответить я не мог… мой язык высох и распух… когда меня подняли на ноги, я стоять не мог от крайнего утомления. Смутно и со страхом, я оглянулся; неужели этот огромный корабль с дымящимися трубами и шумящей машиной тоже чертово судно, плавающее по морям! Слишком слабый, чтобы говорить, я вопросительно развел руками… широкоплечий добродушный матрос выдвинулся и посмотрел на меня с сочувствием.
– Это английский пароход, сказал он, и мы идем в Саутгемптон. Рулевой приметил вас в воде, мы остановились и послали за вами спасательную лодку. Где произошло крушение? Не осталось ли еще кого-нибудь в живых?
Я посмотрел на него, но не мог ответить. Самые странные мысли толпились в моем уме, вызывая во мне одновременно дикий смех и неудержимые слезы. Англия! От этого слова все клетки моего тела задрожали… Это маленькое место на маленьком земном мире, но как я любил его! Я сделал жест безумной радости, но ничего не сказал; даже если бы я мог заговорить, – никто не поверил бы моему рассказу… и я опять лишился чувств…
Матросы отнеслись ко мне крайне сочувственно. Капитан уступил мне свою каюту, и пароходный доктор ухаживал за мной, с усердием, уступавшим лишь его любопытству; он хотел узнать, откуда я прибыл, и где случилось крушение судна, на котором я находился?.. Но я продолжал молчать, лежа в койке без движения, почти без сознания, признательный за оказанные мне услуги, но радуясь, что временно я мог не говорить; ибо я был поглощен собственными мыслями, мыслями слишком торжественными и значительными для праздного разговора. Меня спасли, мне возвратили жизнь, и я знал для чего! Поглощающая меня забота состояла в том, чтобы искупить свое прошлое и совершить дельное добро там, где доныне я бездействовал.
Наконец настал день, когда я достаточно оправился, чтобы сидеть на палубе и с ревностным взором следить за приближающимися берегами Англии. Мне казалось, что я прожил столетие с тех пор как оставил родину, и действительно для меня прошло столетие, ибо время считается только тем, что переживает душа, ничем другим! Я был предметом любопытства и интереса пассажиров, так как до сих пор еще не произнес ни слова. Погода стояла тихая и ясная; солнце радушно светило и вдали белеющий край «счастливого острова», как прозвал его Шекспир, блестел как алмаз, купающийся в море. Капитан прошел, взглянул на меня, одобрительно кивнул головой и после минуты колебания заговорил:
– Я рад видеть вас на палубе. Что же, вы почти оправились? – Я улыбнулся еще слабой улыбкой.
– Может быть – продолжал он – теперь, когда мы так близки к месту назначения, вы скажете нам свое имя? Нам не часто приходится находить живого человека в волнах Атлантического Океана.
Атлантического Океана? Как я попал туда? Я даже не смел над этим задумываться.
– Мое имя? – пробормотал я, заговорив от удивления, (как странно! все последнее время я совершенно забыл, что у меня есть имя, и еще кое-какие другие принадлежности), конечно, мое имя – Джеффри Темпест.
Глаза капитана широко открылись:
– Джеффри Темпест? Бог мой!.. Мистер Темпест, бывший миллионер?
В свою очередь я изумился.
– Бывший? – повторил я, – что вы хотите сказать?
– Неужели вы ничего не слышали? – в волнении спросил капитан.
– Слыхать? я ничего не слыхал с тех пор как покинул Англию, несколько месяцев тому назад, в сопровождении друга на его же яхте; мы совершили длинное путешествие… странное путешествие, и потерпели крушение… остальное вы знаете; я обязан вам за своей жизнью; никакие новости еще не дошли до меня…
– Силы небесные, – перебил меня капитан, – грустные новости обыкновенно распространяются быстро, но в этом случае… сознаюсь, не очень неприятно, что вы узнаете несчастье от меня. – Он запнулся с озабоченным лицом. Я улыбнулся недоумевая.
– Говорите, – сказал я, – не думаю, чтобы вы могли сообщить мне что-нибудь, что теперь особенно расстроило бы меня. Я знаком с хорошей и дурной стороной жизни, уверяю вас!
Капитан нерешительно взглянул на меня… потом ушел и вскоре вернулся с американской газетой в руках. Он протянул ее мне и молча указал на передовицу. Тут крупными буквами было напечатано следующее: «Разорившийся миллионер! Колоссальные надувательства. Бесстыдные подделки. Обман Бентама и Эллиса».
Первую минуту, моя голова закружилась, потом я начал читать и скоро усвоил положение дела. Уважаемые поверенные, которым я смело поручил ведение своих дел во время моего отсутствия, не смогли противостоять против соблазна стольких миллионов и превратились в рядовых жуликов. Имея дело с тем же банком, что и я, они не постеснились подделать мою подпись, и снять с моего счета огромные суммы, которые поместили в дела, лично их касающихся; в конце концов, они удрали, оставив меня почти таким же бедным, как до получения моего наследства. Я отложил газету и посмотрел на доброго капитана, следившего за мной почти с материнской заботливостью.
– Благодарю вас, – сказал я – эти мошенники были моими поверенными; могу сказать без запинки, что я жалею их больше себя. Вор всегда остается вором; а бедный человек, если он честен, стоит выше богатого вора. Деньги, которые они украли, принесут им больше несчастий, чем наслаждения, в этом я убежден! Если эта статья верна, то они уже потеряли массу денег в неверных делах, и Бентам, которого я считал за человека в высшей степени осторожного и предусмотрительного, вложил огромную сумму в разработку уже иссякшего золотого прииска. Подделка моей подписи была, видимо, сделана очень ловко… но что за потеря времени и труда. Оказывается, что и мои вклады никуда не годятся. Ну и что же? Все равно; я должен начать жизнь сначала, вот и все?
Капитан изумился.
– Вы, кажется, еще не понимаете всей серьезности поразившего вас несчастья, мистер Темпест, – сказал он. – Вы принимаете это известие чересчур спокойно; впоследствии вы заговорите иначе.
– Надеюсь, что нет, – ответил я с улыбкой. – Никогда не следует смотреть на худшую сторону положения. Уверяю вас, что я вполне усваиваю то, что случилось. В глазах света, я разорен, я это понимаю.
Капитан покачал головой и оставил меня. Я убежден, что он посчитал меня за сумасшедшего; однако сам я вполне сознавал, что никогда еще не был в более здравом уме. Я великолепно понимал вое несчастье, иначе говоря, великое счастье, которое было дано мне: возможность добыть нечто ценнее мешков золота; в потере моего земного богатства, я увидал работу столь милостивого и жалостливого Провидения, что исполнился еще большей надеждой, чем прежде. Перед моим внутренним взором поднялось видение божественной и прекрасной необходимости работы, для достижения счастья, этого величественного и неоцененного Ангела труда, который образовывает человеческий ум, укрепляете его руки, направляет его душу, очищает его страсти и поддерживает его физически и нравственно. Прилив энергии и здоровья наполнил мои вены и я поблагодарил Бога за предложенный мне случай искупления моего прошлого. В каждом человеческом сердце должна быть благодарность за всякий Божий дар; но ничто не требует столько благодарности Творцу, как призыв к работе и возможность исполнить ее.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |